Первый луч солнца скользнул по бледному лицу девушки. Полина открыла глаза. Небо только-только начало заливаться оранжевым светом. Полина любила просыпаться вот так, на рассвете. В последнее время это стало почти привычкой. Нет, скорее необходимостью. Только в эти недолгие часы и минуты, она, наконец, могла остаться одна, наедине с собой и со своими мыслями. Что очень редко бывает здесь. Ведь тут практически каждую минуту ты на виду. Когда-то она мечтала быть в гуще событий, в кругу людей. Даже профессию – преподавателя – Полина выбирала исходя именно из этого принципа – вокруг нее всегда должен быть кто-то, она просто не умеет быть одна. А сейчас, ловя эти короткие мгновения тишины, она думала о том, что ведь никогда раньше и не догадывалась, какое это счастье - просто побыть в одиночестве. Да… Как все-таки непредсказуема жизнь, как ловко ставит она свои капканы, как меняет она человека и мир вокруг него. И какая, оказывается, это трудная штука, жизнь…
Солнце поднималось все выше и выше. Новый день обещал быть солнечным и тихим. А вчера вот целый день лил дождь… А впрочем, меняется что-то только за окном. Здесь же все будет так, как и вчера, как и позавчера, в общем, как и всегда… Полина уже ничего не ждала, ни на что не надеялась, и даже вера в то, что однажды восторжествует справедливость, постепенно растаяла, как первый снег…
Первый снег… Она очень любила, когда где-то в октябре или начале ноября после слякотной осени выглянешь в окно, и тебя ослепит ярким, будто неземным сиянием. И ты вдруг поймешь, что за ночь все улицы, тротуары и деревья покрылись белым невесомым покрывалом. Как любила она девочкой с одноклассницами стать под такое вот пушисто-белое облако, и стряхнуть на себя сугроб, повисший на ветке. А потом бежать и дурачиться, с красными от мороза щеками, отряхивая с себя белую пыль. Какое же это счастье, оказывается, просто дернуть за ветку и осыпать себя снегом с ног до головы…
Счастье… Много веков люди ищут его рецепт. А он, оказывается, так прост. Прост, как слеза. Счастье – это все, чему мы могли бы радоваться, но чего у нас просто нет. Вот мы бежим босиком по траве, прыгаем через лужи, купаемся в лучах восходящего солнца, падаем в сугроб… И не знаем, что это и есть счастье!.. Понимание этого приходит только тогда, когда у нас это отнимают. Как отняли когда-то у людей волшебный Эдемский сад с райскими яблоками. И с деревом познания добра и зла. Ах, как сейчас Полине хотелось увидеть это дерево, и спросить у него, почему в этом безумном мире добро и зло так переплетены между собой. Почему иногда одно даже заменяет другое. Почему мы живем не в реальном, а в иллюзорном мире, и почему кто-то должен расплачиваться за ошибки других. Как когда-то один человек (или Бог…) Или Сын Божий… Или Богочеловек на Голгофе расплатился за то, что кому-то показались очень уж вкусными эти запретные плоды…
Голгофа… У каждого она своя. И каждый ее получает в зависимости от своей жизни и своего предназначения в ней. И каждый несет свой крест. Свой. Только свой. Иногда нам кажется, что крест этот тяжел, а вот у других, мол, он полегче… Но если мы скидываем свой крест и пытаем нести крест другого, ничего путного из этого не выходит. И вскинув на плечи чужие ноши, мы вдруг понимаем, что наш крест, оказывается, самый легкий. И что на самом деле он вообще не весит ничего. Потому что он наш, потому что мы уже срослись с ним. И потому что у каждого из нас свой путь на Голгофу. И на ней все мы будем страдать за грех. Свой ли, чужой – не важно. Важно, что мы однажды ступили на этот путь…
А пути эти, несмотря на то, что иногда они пересекаются, а потом снова расходятся, у каждого свои. И никто не знает, почему произошла эта точка пересечения, зачем, кому было угодно это, и пересекутся ли эти пути еще раз.
Полина думала о том, что вот когда-то у нее был выбор – идти работать на кафедру в Институт культуры или преподавателем в Суворовское училище. И, казалось бы, все говорило в пользу первого – и зарплата больше, и к дому ближе, и работала там ее ближайшая подруга Марина, которая обещала всестороннюю поддержку и помощь при адаптации на новом месте. И даже медицинскую справку, которая требовалась в Суворовском и не нужна была в институте, Полина безуспешно не могла забрать почти неделю. Место даже чуть не заняли… Она тогда звонила Матвееву, умоляла подождать. А в первый день работы, она так спешила, что даже сломала по дороге каблук. Пришлось возвращаться домой (ну, правда, не могла же она в первый день работы предстать в таком «экзотическом» виде). В результате, на самый первый свой урок в Суворовском военном училище преподаватель этики и эстетики Полина Сергеевна Ольховская опоздала, за что получила серьезнейший нагоняй от Ноздрева, и первый день работы чуть не стал последним… Спасло только ее клятвенное обещание, что подобное не повторится впредь… Ей поверили, намекнув, что в противном случае ее ожидает только один путь – за КПП… Вот казалось бы, столько всего ей говорило, нет, даже кричало, что не нужно ей идти в это проклятое Суворовское училище. Так нет же – ей подавай горящие глаза ребят, которые мечтают стать офицерами. О том, что в огне этих глаз может сгореть вся ее жизнь, Полина тогда не задумывалась. Ну что плохого с ней может случиться? Ведь она всегда знала, что все делает правильно… Она с детства понимала, что хорошо, что плохо, что есть добро и что есть зло. Что с ней случится?! Ведь человек сам кузнец своего счастья. Так ей всегда говорил отец. Отец, которого она потеряла в восемь лет. Отец, которого мама очень любила, и которого маленькая Поля боготворила.
Но отец ушел… А мама воспитывала ее одна. Им было очень трудно. И Полина тогда решила: нет, любовь, конечно, может и случится в ее жизни. Но главное – она должна в этой жизни состояться. А для этого у нее должна быть интересная и главное – любимая работа и обеспеченный муж. Всех мужчин, которые когда-либо появлялись в жизни Полины, она оценивала именно с позиции, сумеет ли этот мужчина содержать семью, чтобы она, Полина, и ее дети, ни в чем не нуждались. И любовь тут ни при чем. Что такое любовь – так, сиюминутное увлечение, заменяющее реальность. Но есть жизнь, которую хочется прожить достойно и безбедно. Вот так среди многочисленных ухажеров разной масти и достатка она и остановила свой выбор на Якове Лазуцком. Что с того, что с ним даже не о чем толком поговорить, зато он надежный тыл ее жизни. А наговорится она и на работе с суворовцами. У них же глаза горят… Ох, не знала она тогда, какой же горячий этот огонь, обжигающий, испепеляющий…
Как говорил отец: человек кузнец своего счастья?.. Ах, папа, папа, как ты был не прав. Оказывается, можно делать в жизни много хороших вещей, быть красивой, привлекательной, успешной… Можно даже достичь определенных вершин. Тебя будут ценить на работе, и от внимания противоположного пола иногда даже захочется куда-то просто исчезнуть. Но потом… В один миг весь этот созданный твоими руками успешный мир разрушится под тяжелым молотом другого кузнеца. И ты не сразу поймешь, что оказалась распластанной, распятой, раздавленной… И что твоя судьба больше не принадлежит тебе. И что жизнь твоя круто повернется в один-единственный миг. И не будет больше ничего – ни встреч, ни расставаний, ни надежд, ни счастья, ни веры, ни любви. И это ты поймешь только тогда, когда осознаешь, что мир меняется только за окном. А вокруг тебя и в твоей душе часы, которые отмеряли судьбу, просто остановились, замерзли… И никто и никогда не сможет их отогреть и заставить стучать маятник-сердце с прежней силой. А сердца ведь больше нет. Просто нет и все. Оно перестало стучать в тот самый день, когда все это произошло. И дальше пошли, понеслись дни - один похожий на другой. И пейзаж в виде смены времен года, дождя и снега, солнца и луны менялся отныне только за окном. В ее душе дожди уже давно прошли, и растаяли снега, и отзвенела капель. В ее душе нет больше ничего. Просто ничего. Ничего и все. Пустота. Пропасть. Она думала, что так не бывает. А вот, оказывается, бывает. Увы…
Еще две минуты до подъема. Две минуты. Всего две. Чтоб надышаться тишиной, чтоб запастись ею на весь оставшийся день. До следующего рассвета. Чтоб опять поговорить с собой, с собой пофилософствовать, с собой поспорить… Две минуты тишины. Чтобы насладиться этой тишиной, чтоб умыться ею… Две минуты. Всего две. Как это, кажется, иногда мало. И … как много. Ну, вот и все…
- Подъем!!!
Привычный график – утренний туалет, завтрак, работа, обед, снова работа, немного свободного времени… Ужин. Отбой. Прямо как в суворовском, иногда думала Полина. Вот так же – каждый день у всех на виду. И снова ничего не меняется. Только погода за окном…
Но сегодня, впервые за столько времени, что-то изменилось, похоже, не только за окном... Полина читала журнал, когда в комнату для отдыха вбежала черноглазая Галинка – Брошка. С нескрываемой радостью, она поведала Полине:
- Этикетка, тебе ищет старшая! Там к тебе пришли!
- Куда… пришли?..
- Ну как куда?! На свиданку кто-то приехал!
Полина вскочила со стула, выронила журнал. Руки затряслись. За 3 года 7 месяцев и 6 дней, которые она провела в женской колонии общего режима ИК-0747, к осужденной Ольховской Полине Сергеевне на свидания не приезжал никто.

2 глава

Женщина и тюрьма – два понятия, которые кажутся на первый взгляд несовместимыми. Женщина всегда была хранительницей домашнего очага, женой, матерью, чем-то светлым и возвышенным. А тюрьма, напротив, это место, где темно и обыденно, страшно и больно. И когда эти два понятия оказываются рядом – это ужасно. Это как две параллельные прямые, которые никогда не должны пересечься. Это как две реки – красная и белая, которые несутся по ночным улицам. Когда эти две реки пересекаются, случается катастрофа. Вот так и здесь – когда женщина и тюрьма пересекаются, это может означать только одно – случилась катастрофа, беда. Случилось что-то такое, что заставило две прямые вдруг стать кривыми и пересечься, как пересекаются судьбы людей…. Все это случается в какой-то миг. Когда почти никто не понимает, что вообще произошло. А потом – дни, месяцы, годы, которые тянутся так бесконечно долго и понимание того, что в одно прекрасное мгновение жизнь начинает меняться только за окном… В жизни Полины Ольховской тоже случилась беда. Нет, она никого не убила, ничего не украла, она вообще не нарушила закон. Беда пришла оттуда, откуда девушка ждала ее меньше всего…
Женская колония – это отдельная история. Она совсем не похожа на те колонии, где отбывают срок заключения мужчины. Конечно, тут не курорт. Но что-то схожее на круглогодичный санаторий имеется. Вместо маленьких камер с железными дверями и удобствами внутри, тут огромные бараки на 30-40 человек, больше, похожие на палаты в пионерском лагере, только с кроватями в два яруса. Вдоль стены – три огромных окна, на подоконниках цветы. А на тумбочках губная помада, лак для волос… Женщина всегда должна оставаться женщиной. Даже в таком страшном месте, как тюрьма. Удобства в коридоре. Есть просторная комната для отдыха. На каждый отряд – по телевизору и DVD-проигрывателю. А еще по стиральной машине-автомат. Есть даже огромный актовый зал. А праздники здесь проходят почти также, как дома – с шутками, костюмами, веселыми спектаклями… .И можно было бы подумать, что здесь не так уж страшно, как казалось Полине на первый взгляд, если бы не постоянные проверки, когда нужно назвать свое имя и фамилию, номер статьи, по которой отбываешь наказание, сколько уже отсидел и сколько тебе еще осталось. Писал ли прошения на условно-досрочное освобождение, и если писал, то какой ответ получил. Эти проверки были самым большим испытанием для Полины. Каждый раз, когда приходил новый человек, и она оглашала, за что же именно «тянет» срок, на нее устремлялась одна или несколько пар глаз, оглядывающих ее, красивую, стройную, привлекательную (даже здесь она оставалась такой) и внешне вполне интеллигентную девушку, и верили в это с трудом. Хотя насмотрелись и не на такое. Как же в эти минуты Полине хотелось кричать, даже не кричать, а голосить, что не виновата она, что попала сюда из-за чудовищной несправедливости и слепой любви состоятельных и влиятельных родителей к своему чаду. И что она искупает чужую вину. А в общем, даже не вину. Что это было, теперь уже никто не разберет. Да и надо ли? Даже если когда-то выяснится, что она ни в чем не виновата, даже если ее реабилитируют, никто и никогда не вернет ей четыре года, так безжалостно вырванные из ее молодой жизни.
…Тот день 12 декабря три с половиной года назад она запомнила навсегда. Это день разделил ее жизнь надвое – до и после. «До» была успешная жизнь, хорошая работа в Суворовском училище, обеспеченный жених, за которого она собиралась замуж, много друзей и любящая мама, с которой они болтали по телефону почти каждый день. А «после» - ничего. Ни работы, ни друзей, ни жениха, ни даже любящей мамы… Только эти мрачные стены. И колючая проволока по периметру…
Тот день не предвещал ничего плохого. Утром Полина встала в прекрасном настроении, в который раз с удовлетворением оглядела свое свадебное платье, которое должна была надеть через неделю в день своего бракосочетания с Яшей Лазуцким, порадовалась, что ее детские мечты об обеспеченной жизни, начинают, наконец, сбываться. Несколько недель назад она еще сомневалась в правильности своего выбора, когда у нее появился тайный Интернет-поклонник с таинственным ником Nekto… Но совсем скоро правда вылезла на поверхность – им оказался 14-летний Максим Макаров, суворовец-первокурсник, сынок местного мэра, который, как это часто бывает в старших классах, влюбился в свою учительницу, и оказывал ей всевозможные знаки внимания. Полина, как могла, объясняла подростку, что он мал для нее, что разница в возрасте велика, и что, в конце концов, он ей просто не нужен. Но тот ничего не хотел слушать, и все время толковал ей о какой-то любви…
В тот злополучный день, в перерыве между уроками, она сидела и проверяла тетради, когда дверь внезапно распахнулась, и в класс вбежал запыхавшийся Макаров.
- Вот вы где… - на его лице была написана такая неподдельная тревога и отчаяние, что Полина подумала: с кем-то случилось что-то ужасное. Она не знала, что ужасное это случится совсем скоро. Но не с кем-то, а с ней самой...
- Что случилось, Максим? – Полина тревожно посмотрела на него.
- Это правда? – он тяжело дышал и едва переводил дыхание, видно, что очень спешил.
-Что правда? – учительница искренне не понимала, о чем говорит ее ученик. Но ученик, похоже, совсем забыл, что перед ним преподаватель. Вдруг зло сверкнув глазами, Макаров выпалил:
- Я тебя спрашиваю - это правда?!
Полина немного стушевалась, но тут же взяла себя в руки – нужно ставить на место зарвавшегося подростка. Он что думает, если у него папаша мэр, ему все можно. И тут же строго, если не сказать сурово, спросила:
- Кто дал вам право, суворовец, мне «тыкать»?!
- Ты что, ты … замуж за него выходишь? – Максим был непоколебим.
-Макаров, покиньте аудиторию! – Полина тоже была непоколебима и не собиралась уступать его наглости.
- Значит правда… - прошептал он. Агрессия на лице сменилась какой-то безысходностью. Он опустил глаза. Полина тут же перехватила инициативу в свои руки.
- Немедленно выйдите из класса!
- Значит… все хорошо! – голос Макарова уже дрожал. – Поздравляю! Ну за кого, за этого придурка?!
Полина решила, что самым разумным в этой ситуации будет просто молчать.
- Ну, давай! Счастья вам…
Макаров медленно побрел к двери. Полина встала из-за стола и посмотрела ему вслед. В какой-то момент ей даже стало жаль этого мальчишку. Вот правильно она считала – нужно жить без любви. Вон что она делает с людьми. Да еще такими юными. Максим замешкался в дверях, но потом резко развернулся и что есть мочи заорал:
- Дура ты!!!!! Ты дура!!!! Дура! Дура! Дура! И Яша твой! Да чтоб вы жили долго и нудно! Да чтоб вы сдохли в один день!!!!
Он, что есть силы, стукнул кулаком по двери и выбежал из класса. Полина была в ступоре. Слезы поневоле покатились по щекам. Никто и никогда не позволял себе так разговаривать с ней. Даже родители в детстве никогда на нее не кричали. Все случившееся просто вывело Полину из равновесия. Она все еще стояла, не вполне осознавая, что произошло, когда дверь снова распахнулась, и на ее пороге вновь оказался Макаров. В его глазах стояли слезы. Он стремительно подскочил к Полине, стал неистово трясти ее за плечи и орать прямо в лицо:
- Ты что, ничего не понимаешь?! Ты что, хочешь сломать свою жизнь?! Ты не понимаешь, что он тебя не достоин? Ты не понимаешь, - он заглянул ей прямо в глаза, и заорал еще громче, - что я тебя люблю! Люблю, понимаешь! Лю-блю!!!!! Люблю больше жизни! Люблю, как не любил никого и никогда!
Полина молчала, она вообще как будто находилась в каком-то параллельном мире и с трудом оценивала все происходящее. А Максим вдруг повалил ее на учительский стол и стал целовать.
- Макаров, что вы делаете… отпусти меня!!! – Полина пыталась оттолкнуть его от себя. Она понимала, что в этой дурацкой ситуации не может даже закричать.
- Я что тебе противен, да?! – Максим на мгновение отстранился от нее. – А этот урод тебе не противен? Тебе не противно с ним целоваться?! Тебе не противно с ним… в постели…
- Не противно… - едва слышно произнесла Полина. Она думала, эти слова остудят пыл сумасшедшего подростка. Но эффект был обратный. От этих слов Макаров, казалось, вообще остервенел:
- Давай, выходи за него!!!!! – неистово заорал он. Помолчал, задумался. А потом, что есть силы ударив кулаком по парте, закричал еще громче и страшнее. – Но запомни – ты ему достанешься только после меня!!!!
Максим вдруг стал стремительно расстегивать пуговицы на ее пиджаке, потом добрался до блузки, юбки…
- Ты что творишь?! Отпусти!.. Уйди сейчас же! Отпусти меня, я тебе говорю! – но чем сильнее Полина сопротивлялась, тем яростнее становился Максим. Тогда она решила смягчить тон и попробовать по другому:
- Максим… Отпусти меня, пожалуйста… Что же ты делаешь… Максим… Ну, пожалуйста, не делай этого… Я прошу… - она плакала, била кулаками по его груди, но, к сожалению, не могла справиться с этим юным, но не по годам сильным пацаном. В его глазах было столько безумства и хищной страсти, что Полине впервые в жизни стало по-настоящему страшно. Казалось, парень совсем не контролирует себя…
Все, что происходило дальше, было просто чудовищно.
Полина услышала, как прозвенел звонок на урок, и чуть слышно зашептала, всхлипывая:
- Уйди… Звонок… С-суворовцы…
Но Максим, казалось, ее не слышал. Он продолжал делать свое дело с каким-то неистовством и грубой силой. Он не видел, как в класс стали заходить второкурсники, как, присвистывая, останавливались у двери. И как потом, расталкивая их, через толпу пытался протиснуться Ноздрев:
- Подождите, дайте мне пройти. Мне надо кое-что спросить у Полины Сергеевны, пока не начался урок. Полина Сер… Паааааааааалина Сергеевна. Что здесь происходит????!!!!!!!!
Только этот рычащий голос заведующего учебной частью училища наконец урезонил Максима, и он соскочил со стола. А Ноздрев тем временем толкал суворовцев, которые еще кидали любопытные взгляды и ехидно ухмылялись, к двери.
- Но у нас урок… - робко сопротивлялся кто-то.
- А я говорю – не будет у вас урока!!!!
Выпроводив всех мальчишек из класса, он повернулся к учительскому столу и строго сказал:
- Суворовец, шагом марш на занятия! А вас, Полина Сергеевна, жду в своем кабинете! - и уже направляясь к двери, негромко пробормотал, - это ж надо… в суворовском… на столе… при учащихся…
Когда дверь за ним закрылась, Макаров, похоже, наконец, осознал, ЧТО произошло. Он повернулся к учительнице и тихо сказал:
- Полина Сергеевна, простите меня!.. Пожалуйста…
Она ничего не ответила, только сморщилась, как от зубной боли, привела себя в порядок, и, молча, покинула класс. Больше Макарова Полина не видела никогда.
* * *
- Можно?.. – Ольховская робко постучалась в кабинет Ноздрева.
- Входите! – выдохнул тот. – Присаживайтесь…
- Александр Михайлович…
- Не надо ничего говорить! Все и так понятно!
- Но я…
- Я говорю, не нужно ничего объяснять. Слава Богу, на плохое зрение пока не жаловался. Или вы и сейчас хотите мне сказать, что никакого повода мальчишке не давали?.. В общем, положение у вас, как вы понимаете, дорогая, не лучшее.
- Я понимаю… - Полина вздохнула. Конечно, она уже поняла, что с работы ей придется уволиться. Тогда зачем что-то объяснять? Пусть думают, что хотят. Какая теперь разница? Тем более, после того, что произошло, даже если бы никто ничего не увидел, она бы все равно здесь больше не осталась.
- И понимаете, что работать больше в детском коллективе вы не сможете? – продолжал Ноздрев.
- Да, понимаю…
- Ну, вот и хорошо, если понимаете, - Ноздрев протянул ей лист бумаги, - пишите…
И когда Полина, едва сдерживая слезы, стала двигать ручкой по бумаге, хмыкнул:
- Не, ну придумали тоже… в училище… Вы хоть понимаете, что ему всего 14 лет?..
- Александр Михайлович…
- Да я 47 лет Александр Михайлович! Ладно, пишите! И скажите спасибо, что я это дальше не понесу…
Полина, молча, дописала заявление, отдала его заведующему учебной частью, и покинула сначала его кабинет, а потом и училище.
Все, что случилось дальше, было похоже на какой-то страшный сон. Второкурсники, ставшие невольными свидетелями происходящего в кабинете этики и эстетики, мгновенно разнесли по училищу все, что увидели. История в мгновение ока обросла новыми фактами и невероятными подробностями. Слухи с этими самыми невероятными подробностями докатились даже до Матвеева. Но это, оказалось, было еще не все. Дело в том, что среди суворовцев - очевидцев инцидента оказался сын редактора одной из самых влиятельных газет города, которая была подчинена бизнесмену Валерию Воронцову. Быстро сориентировавшись в происходящем, наученный отцом, парень не упустил возможности запечатлеть столь захватывающее зрелище на камеру мобильного телефона. И уже на следующий день на первой полосе газеты вышла статья «Дорогая Полина Сергеевна…или Знаете, каким он парнем был?!» с пикантными фотографиями и не менее пикантным текстом, сопровождавшим ее. Полина готова была провалиться сквозь землю, когда ей звонили друзья и знакомые, и осторожно интересовались, как же это она, такая интеллигентная и утонченная, смогла вот так… С пацаном… В училище…Но, оказалось, что это были еще цветочки - черная полоса жизни ожидала ее впереди.
Петр Макаров - мэр города, отец суворовца, который так опозорил Полину, решил обелить свое имя, которое, к слову сказать, в оной статье опускалось донельзя, и честь семьи (по сыну его тоже прошлись неплохо) и свалить все на «беспутную учительницу». Он написал заявление в суд, нашел самого дорого и самого успешного адвоката (надо ли говорить, сколько стоит адвокат, у которого за 15 лет работы не было ни одного проигрышного дела), и колесо завертелось. Полину вызывали на допросы, взяли подписку о невыезде. Потом пригласили на судебное заседание. Она сидела на месте обвиняемого и никак не могла поверить, что все, что происходит в этот миг, происходит не с кем-то, а с ней самой. На заседании было много людей. Опрашивали многих свидетелей, в том числе и преподавателей Суворовского училища. Все отзывались о Полине положительно, но и… о Макарове тоже. Точку в обсуждении морального облика подозреваемой Ольховской Полины Сергеевны поставил ее жених Яков Лазуцкий, который неожиданно очень активно стал на сторону обвинения (как подозревала Полина, совсем «не за так»). Он и рассказал следствию, что несколько месяцев девушка переписывалась с Максимом по электронной почте, и что письма эти были очень нежными и главное – очень искренними. Яша знал пароль ящика Полины, и регулярно просматривал ее почту. Полина возразила, что понятия не имела, с кем вела переписку, но ее последнее письмо Макарову, начавшееся словами «Здравствуй, Максим! Я думаю, настало время нам с тобой объясниться и поговорить. Позвони мне на городской номер… » сыграло с ней, к сожалению, злую шутку. Нужно ли говорить, что свидетели со стороны обвинения описывали Максима только с положительной и очень хорошей стороны. О его приводах в милицию все напрочь «забыли», и по описаниям свидетелей, Макаров-младший был просто пай-мальчиком, образцом для других, вице-сержантом, которого соблазнила коварная учительница. Вообще-то, по закону и Максим мог находиться в зале суда вместе с психологом или социальным педагогом. Но это – только с разрешения родителей несовершеннолетнего. А они такое разрешение, разумеется, не дали.
Полина долго выслушивала все, что говорили, пыталась как-то защищаться. Но все ее слова умелый адвокат обвинения очень ловко поворачивал против нее же самой. В конце концов, она решила просто молчать, и даже не взяла заключительное слово. Полина понимала, что ни в чем не виновата, поэтому ее просто не могут осудить. И когда судья зачитывал приговор, в общем-то, почти не волновалась. Она часто смотрела по телевизору передачи «Час суда» и «Федеральный судья», и знала, что если нет прямых улик, человек или вообще оправдывался, или получал срок с оговоркой «условно». А судья меж тем уже заканчивал: «…именем Закона Российской федерации признать Ольховскую Полину Сергеевну, 1983 года рождения, виновной в совершении преступления по статье 134 Уголовного Кодекса Российской Федерации «Половое сношение и иные действия сексуального характера с лицом, не достигшим 16-летнего возраста» и назначить наказание в виде лишения свободы на срок 4 года, с отбыванием срока в колонии общего режима». Полина ждала, что сейчас, как и в телепередачах, судья немного помолчит, а потом добавит: «Наказание считать условным». Но эти слова почему-то так не прозвучали…
Полину отправили в СИЗО. Девушка все еще отказывалась понимать, что все это происходит не во сне, а наяву, и происходит не с кем-то в телепередаче, а с ней самой. И только когда ее этапировали в женскую колонию в Воронежской области, недалеко от городка Борисоглебск, выдали тюремную одежду, на которой была бирка с ее фамилией и номером, суровая правда, наконец, стала для нее реальностью. Нужно ли говорить, что после такого резонанса, ее забыли все друзья и знакомые. Даже мама, единственный по-настоящему дорогой для нее человек, вдруг заявила Полине, что та опозорила весь их род, и что она не для того растила дочь, чтобы дочь эта совратила ребенка. И что больше матери у нее нет… Вот тогда впервые за все это время Полина дала волю слезам. Но больше ее слез не видел никто.
Когда за решетку попадает мужчина, жены часто продолжают быть им верными. На развод не подают. При любой возможности несут в тюрьму огромные сумки и приезжают на длительные свидания. Совсем другое дело – женская колония. Мужчин, которые остались с женами после того, как они попали в места не столь отдаленные – единицы. С передачами у окна обычно толпятся матери и повзрослевшие дети. Но к осужденной Ольховской Полине Сергеевне за все время, проведенное тут, как было уже сказано, не приезжал никто. Ни разу. Вот почему ее так удивило сообщение, что через три с половиной года кто-то вдруг захотел ее увидеть.
В отличии от мужской колонии, где все кратковременные свидания проходят через стекло с телефонной трубкой в руках, тут опять же все было немного проще. Встретиться с родственниками и друзьями осужденные могли за обычными столиками. Полину вывели в комнату для свиданий. Она оглядела посетителей. За самым дальним из пяти столиков сидела женщина средних лет, возле другого, спиной к ней, глядя в окно, стоял долговязый юноша. «Ну, уж парень-то ко мне точно не приедет… Мужской пол я теперь мало интересую», - мысленно усмехнулась Полина и устремила свой взгляд на женщину, которая в какой-то момент даже показалась ей мамой. Сердце бешено забилось в груди, и она направилась в ее сторону. Но сделав несколько шагов, вдруг поняла – это не она. Лицо женщины было ей совсем не знакомо. И тут же у себя за спиной услышала голос своей подруги по отряду Ленки-Коробочки:
- Тетя Лина! Ой, вы приехали! Как я рада вас видеть!
Женщина ответила ей улыбкой. Полина опять посмотрела на юношу. «Неужели ко мне все-таки этот парень?» Она оглядела его с ног до головы– джинсы, легкая летняя рубашка, бейсболка, темные очки.
- Здравствуйте, вы ко мне? – спросила она, садясь за столик.
Парень резко обернулся.
- Да, к вам… - ответил ей приятный баритон.
Молодой человек сел за стол напротив нее, снял очки и тихо добавил:
- Здравствуйте, Полина Сергеевна…

Он сидел перед ней – возмужавший, выросший, с небольшой щетиной на выдающихся скулах. В нем совсем не осталось ничего мальчишеского, такого трогательного и искреннего, что было тогда, когда он, 14-летний, читал ей на уроке стихи о том, что жить с нелюбимыми нельзя… Теперь это уже не мальчик – мужчина. Полина отметила, что одет он как-то очень уж примитивно и просто для мэрского сынка. А еще она обратила внимание на его глаза – в них была какая-то пустота и … безысходность, как будто это не она, а он почти четыре года оттрубил на нарах. Он был совсем не похож на того Макарова, которого Полина так отчаянно пыталась забыть все эти годы, и которой это уже почти удалось. Макарова, которого она до умопомрачения ненавидела, и который вдребезги разбил когда-то всю ее жизнь. Говорят, ко всему можно привыкнуть. И Полина совсем недавно уловила себя на мысли, что уже потихоньку привыкла к этой жизни, к этим подъемам и обедам по расписанию, к людям, которые ее окружали, к привычной атмосфере, которая почти каждый день оставалась неизменной, как будто никогда и не жила по-другому. И увидев Максима, она еще раз убедилась, что за окном жизнь действительно меняется, и люди меняют, и события. Только вот чувства остаются прежними. С чувствами ничего нельзя поделать. Иногда кажется, что их уже давно нет, что они заснули, погасли. Но достаточно небольшого огонька, нет, даже искорки, чтобы эти чувства снова запылали с прежней силой, и у кого-то обожгли сердце щемящей радостью и счастьем, а у кого-то горячей ненавистью и отвращением. У Полины случилось второе.
- Зачем ты сюда приехал?! – не здороваясь, строго спросила она Максима, глядя куда-то на свои колени под столом. – Что тебе еще нужно от меня?!
- Полина Сергеевна… Я… хотел увидеть вас… - голос Максима дрожал.
- Увидел?! Убедился, что все, что вы задумали, осуществилось и идет по плану? Тогда, до свидания! Счастливого пути! – в ее голосе было столько надменности.
Она начала приподниматься со стула, но Максим вдруг схватил ее за руку:
- Стойте… Подождите…
Схватил, и тут же быстро отпустил, боясь, что этим жестом опять сделал ей неприятно.
- Что еще?! – Полина села обратно на стул и гневно сверкнула глазами.
- Полина …Сергеевна… - Максим сначала опустил взгляд вниз на свои руки, в которых переминал бумажку от конфеты, а потом очень пристально посмотрел в глаза Полины. – Я хочу извиниться перед вами… Полина Сергеевна, простите меня, пожалуйста…
- Ты свои извинения, знаешь куда засунь?!
- Куда?.. – почти машинально спросил он. В голосе девушки звучала такая агрессия и ненависть, что Максим немного стушевался – он рассчитывал, что разговор пойдет несколько иначе.
- В задницу себе! – резко ответила она.
Вот этого он точно не ожидал от Ольховской. Всего, чего угодно, но только не этого. Макс часто себе представлял, какой она стала здесь. И почему-то все время Полина виделась ему сломленной, беззащитной, тихо плачущей в уголке о поруганных законах этики и морали… Но такой агрессивный образ бывшей учительницы совсем не вписывался в его понимание. Хотя, ведь должен был догадаться, что в таких местах люди меняются вне зависимости от их желания. Здесь, как в биологии – естественный отбор – или ты, или тебя… Он еще раз пристально взглянул в глаза девушке и тихо произнес то, о чем думал:
- Полина Сергеевна, а вы… изменились… Очень…
- Хм, - Полина тоже, наконец, подняла на него глаза, - а ты не знаешь, Макаров, благодаря кому я изменилась?!
- Полина Сергеевна, ну простите меня, пожалуйста, я не знаю, как тогда это все произошло. Я не знаю, как я мог это сделать… Я просто так не хотел, чтобы вы выходили замуж за этого Яшу, вы же его не любили. Да и… он, наверно, вас тоже. Я так хотел до вас достучаться! А вы меня не слышали. Я не знаю… Если бы мне кто-нибудь за день, даже за час до этого сказал, что я такое могу сделать, я бы в лицо этому человеку плюнул. А потом… На меня что-то нашло… Я просто… слетел с катушек….Я не знаю, как все это произошло…
- Ты не знаешь… - Полина посмотрела на него в упор. - А вот я знаю, Макаров, только одно, любил кто-то кого-то или нет, но если бы не ты и не твои твари-родители, я бы сейчас была успешным человеком, женой, матерью, а не зэчкой, я жила бы в центре города на проспекте, а не в этом вонючем бараке, я питалась бы клубникой и ананасами, а не этими треклятыми кашами и постными борщами, у меня все бы было, понимаешь – ВСЕ! А сейчас у меня нет ничего. Ты хоть знаешь, - в глазах Полины вдруг блеснули слезы – первые за все это время, - что ко мне за три с половиной года ни разу никто не приехал. Конечно, кто захочет общаться с уголовницей, которая к тому же совратила ребенка! Ты знаешь, что даже родная мама от меня отказалась! Ты знаешь, что мне за все это время ни одной, понимаешь, ни одной передачки не передали! Самым отъявленным рецидивисткам, убийцам передают, а мне нет! Причем тут любовь! Нет ее на свете! Бред все это!
- Но поймите…
- Я не хочу ничего понимать! Я сижу здесь за чужую вину, а точнее - за твою. Что я еще должна понять?! Неужели ты сам, Макаров, не понимаешь, что ты сломал мне жизнь, что ты пустил под откос все мои мечты. Зачем ты приехал?! Неужели ты не понимаешь, что ты мне противен?! Уходи!!! Я не хочу тебя больше видеть никогда! Слышишь, ни-ког-да!!!! И… родителям привет!
Полина вскочила со стула, и, не в силах уже сдерживать слезы, выбежала из комнаты для свиданий. Максим проводил ее тяжелым взглядом. Он понимал, как ей трудно. Но не мог ничего сделать. От бессилия и безысходности душа рвалась на части, черное облако заслоняло все его сознание… «Родителям привет…» Ах, Полиночка… Если бы ты все знала… Если бы… Хотя ты права. Все началось-то все равно с меня. Если бы я тогда, малолетний дебил, не сделал то, что сделал, и родители тоже не сделали бы свое дело. Хотя… Он-то, Максим, поступил так только от любви, от отчаяния, в порыве страсти, спонтанно, почти не контролируя себя. А они методично и безжалостно – чтобы обелить свою репутацию. «Родителям привет…» Если бы ты знала, любимая, что родителей у меня больше нет… Да… Он все правильно тогда сделал по отношению к ним. В этом Макс точно не раскаивается. Но вот Полина… Он все еще безумно любил ее. Но тогда, три с половиной года назад, к этому огромному чувству любви добавилось такое же огромное чувство вины, а теперь вот еще и жалости. Она сидела перед ним, почти не изменившаяся. Такая же тоненькая, изящная, хрупкая. Даже грубая тюремная одежда не сделала ее менее привлекательной… Она была все такой же красивой. И… желанной. Даже больше чем тогда. Легкий, неброский макияж, все те же огненные рыжие волосы… Все те же большие темно-серые глаза. Но вот в глазах этих теперь не было того задорного блеска и лучезарности, которые на первом же уроке заставили его сердце биться в тысячу раз сильнее. Теперь в глазах был холод. И… пустота. Она старалась быть такой уверенной, надменной, грозной… Но невооруженным глазом видно, что это маска. Маска, за которой она тщательно скрывает свою боль. И свою… беззащитность. Как же Максиму хотелось кинуться к Полине, прижать к себе крепко-крепко и тихо сказать: любимая моя, я все сделаю, чтобы защитить тебя, ты только поверь мне! Я отру твои слезы, я засыплю тебя поцелуями, я сделаю все, чтобы ты была счастлива, и чтобы забыла все, что с тобой произошло, как страшный сон. Но нет… Он теперь не сможет к ней даже приблизиться… Не то что – прикоснуться. Ведь даже когда Максим схватил Полину за руку, он вдруг безумно испугался, что опять посмел дотронуться до нее. Отныне ему это запрещено навсегда! Но что же делать?.. Просто так уехать? Нет, он ждал этой встречи все эти три долгих года. Даже три с половиной. Он так отчаянно хотел наконец вырасти и стать совершеннолетним, чтоб делать наконец то, что хочет сам, что не может вот так просто взять и уехать ни с чем. Он должен сделать для нее хоть что-то. Хотя бы какую-то мелочь… Пусть она сердится на него, пусть ненавидит, но он все равно должен, да нет – просто обязан это сделать. Но что?
Максим до позднего вечера сидел в маленькой комнате для свиданий и все думал, думал, думал… Слова Полины отчаянно рвались из его создания и хлестко били парня по лицу.
«Я сижу здесь за чужую вину, а точнее - за твою».
«Если бы не ты и не твои твари-родители, я бы сейчас была успешным человеком, женой, матерью, а не зэчкой».
«Ты сломал мне жизнь, ты пустил под откос все мои мечты».
«Ты хоть знаешь, что ко мне за три с половиной года ни разу никто не приехал!»
«Ты знаешь, что мне за все это время ни одной, понимаешь, ни одной передачки не передали! Самым отъявленным рецидивисткам, убийцам передают, а мне нет!»
«Неужели ты не понимаешь, что ты мне противен?!»
Максиму было очень горько вспоминать эти слова. Но что поделать, если она права. Абсолютно права. Во всем. Ведь он, действительно, искалечил ей жизнь. Ведь именно по его вине она находится в этом ужасном месте. Максим уронил голову на руки. Если бы, Полина, ты только знала, что не только тебе, но и мне сейчас так тяжело! Если бы ты только знала, как невыносимо мучительно жить с ощущением, что ты сделал больно самому любимому человеку на земле. И понимать, что как бы ты не раскаивался, исправить ничего все равно уже нельзя. Никогда. Тебе проще – ты знаешь, кто виноват, и ты можешь, как сегодня, излить на меня весь свой гнев и ненависть. И тебе хоть немножко, но станет легче. А кому я могу излить свой гнев и свою боль на самого себя? Только самому себе. Как делал это уже сотни, тысячи, миллионы раз. Но толку? С каждым годом становится только больней и больней, когда осознаешь, что ты ходишь по улицам, радуешься солнцу, общаешься с людьми, просто живешь, а она каждый этот день видит мир сквозь зарешеченное окно. Хотя, кто из нас двоих находится в большем вакууме и пустоте, это еще спорный вопрос. У тебя свобода ограничена физически, а у меня – морально. Все, живущие на земле, так боятся попасть в тюрьму, cчитая, что это самое страшное, что может случиться с ними в жизни. А оказывается, тюрьма, в которую человек может загнать сам себя своими необдуманными поступками, куда страшней железных решеток. Ведь груз вины так давит, что хочется просто выть от безысходности. Любимая моя, я сделал тебе больно, но я уже тысячи раз искупил свою вину перед тобой теми муками, которые я испытываю все эти три с половиной года, как будто несу на своих плечах тяжелый крест и иду к тебе на Голгофу… Туда, где невинные искупают чужой грех. И где их распинают за провинности других…
- Внучек, подними сумочку, пожалуйста, мне промыть тут надо, - из тяжелых размышлений Максима вырвал тихий старушечий голос. Он оторвал лицо от рук и поднял глаза. Перед ним стояла пожилая женщина со шваброй и смотрела на него.
- Да… - почти отрешенно ответил Максим, - сейчас уберу.
Он поднял с пола дорожную сумку и поставил ее на стул рядом с собой.
- Мне тоже встать? – спросил он. – Я вам, наверно, мешаю…
- Неее… Не надо, сиди. Ножки только подними, я промою. А так сиди, сиди…
Но Максим, несмотря на слова старушки, все равно встал и отошел в сторону.
А она меж тем, несмотря на почтенный возраст, ловко водила шваброй с тряпкой по полу.
- К мамке, наверно, приехал, да? – учтиво спросила женщина.
- Нет… - тихо ответил Максим. И задумался – он даже не знает, как назвать того, к кому он приехал. Любимая? Смешно… С любимыми так не поступают… Знакомая? К знакомым сюда не ездят. И он сказал правду. Единственную, которая была. – Я приехал к своей учительнице…
Старушка остановилась, поставила швабру на пол и посмотрела на него:
- К учииительнице?.. Впервые слышу… Неужели и такое бывает? Тут родственники не ко всем ездят…
- Бывает… - неслышно отозвался Максим. Теперь он понимал, что в жизни бывает все. Даже то, чего совсем не ждешь, когда почти уверен, что с тобой этого никогда не случится. Правильно говорят: «Никогда не говори никогда». Ох, как же правильно-то. И тут Максим вдруг понял, что время уже позднее, а он, приехав сюда прямо с вокзала, даже не знает, куда ему идти.
- Скажите, - обратился он к уборщице, - а какая здесь есть гостиница недорогая? Пусть самая низкосортная, без удобств, но главное - подешевле…
Женщина глянула в его бездонные, наполненные печалью и отчаянием глаза, и подошла ближе.
- Тебе ночевать негде?
- Ну да… Я сюда прямо с автобуса…
- Значит так, - старушка начала рассуждать деловито, - если подождешь меня минут 15-20, ко мне пойдем. У меня дом большой. Поместимся. Я вижу, ты не сильно богат-то на деньги.
- А это удобно… у вас?
- Знаешь, как мой зять говорит? Неудобно спать на потолке, а в жизни все удобно. Так подождешь? А… если поможешь, так и быстрее управимся!
- Конечно!- Максим бросил сумку, которую перед этим поднял, опять на стул, подошел к ведру с водой, опустил туда тряпку, быстро отжал и начал тереть пол.
- Ой, да ты швабру-то возьми…
- Неее… Спасибо! Мне так привычнее! Мы в Суворовском знаете, как пол драили! – говорил Максим, ловко двигая тряпкой по полу.
- Ах, так ты суворовец? Мой сынок тоже! В Минском учился. Правда, это когда было – в 60-х еще! Ох, хорошие ребята оттуда выходят. А дружат как! До сих пор друг к другу в гости ездят.
Женщина начала вспоминать друзей своего сына, рассказывать, кто чего из них добился. Говорить, какие они все добрые, порядочные стали, и какие хорошие семьянины.
-Вижу, и ты хороший малый. Что ж за беда тебя и твою учительницу, внучек, привела сюда? Ох, доля, судьбинушка… - она тяжело вздохнула, а потом улыбнулась. - Ой, молодец, как ты быстро управился! Как тебя звать-то?
- Максим…
- Ух! Как моего внука младшего. Ну что, Максим, жди меня тут, сейчас ведра в бытовку снесу, переоденусь, да и пойдем. Чаем тебя напою с клубничным вареньем… Душистое…

Полина забежала в комнату отдыха. Какое-то время она еще могла сдерживать подступившие слезы, но когда села на стул и закрыла лицо руками, а всегда чуткая к чужому горю Галя-Брошка учтиво спросила, что у нее стряслось, девушка не сдержалась. Слезы сами покатились по щекам. Полина понимала, что здесь нельзя плакать – не принято, что за эти слезы она может очень сильно пострадать – что-что, а слабость здесь не прощают, но не могла их остановить. Это были первые слезы, которые потекли из ее глаза за все время, которое она провела тут. Брошка заглядывала ей в глаза, гладила ладони, пыталась утешить. Эта черноглазая шустрая девчонка, родом из Западной Украины, из городка Выжница под Черновцами попала в колонию так же, как и Полина по глупой случайности. Ей было всего восемнадцать. Год назад, после окончания школы она поехала на заработки в Москву, так в собственном городке работы почти не было. Ей повезло, поработав всего пару недель реализатором на рынке, она устроилась домработницей в очень богатую семью. Проработала там уже почти полгода. Хозяева не могли на нее нарадоваться, доверяли Гале во всем, исправно и очень хорошо платили, даже кушать садили с собой за стол. И Галина старалась работать так, чтобы у них не было каких-либо претензий к ней. Но пришло лето, хозяева уехали отдыхать. Ключ оставили Галине, чтобы она могла приходить, убирать квартиру и поливать цветы. Как-то в комнате хозяйки девушку заинтересовала одна шкатулочка. Она открыла ее и увидела, что в ней всякие драгоценности, безумно красивые, но какие-то немодные. Она не удержалась от соблазна и стала их примерять. А потом решила сходить с подружкой в них на дискотеку. Мол, хозяева приедут еще не скоро, а она потом все вернет назад – никто не заметит. Но… Вечером, когда она возвращалась домой, девушку ограбили и сняли все драгоценности. Когда хозяйка увидела пропажу, чуть не лишилась чувств. Серьги и драгоценности, оказывается, это было то единственное, что осталось у нее от мамы, которую она потеряла в 12 лет. Галина призналась во всем. Властный хозяин сделал все, чтобы девушка не ушла от ответственности. Уже полгода она отбывала свой срок вместе с Полиной, и надо сказать, очень скрасила ее досуг за это время. Она была очень смышленая, очень ответственная и очень сердобольная. Местные коты, которые жили тут, при появлении девушки каждый день стали справлять праздник живота. Галя всегда хотела всем помочь, даже когда ее об этом не просили. Вот и сейчас она наклонилась к Полине, и сама чуть не плакала. А у Полины слезы уже текли по щекам, не останавливаясь.
Она никогда не позволяла себе показать свою слабость, ни тогда, когда за ней закрылась тяжелая железная дверь, скрыв за собой свободу, ни тогда, когда уютную домашнюю одежду сменила грубая тюремная роба, ни когда ей стало плохо от некачественной тюремной еды, и она почти две недели провалялась в изоляторе, ни когда в первые месяцы ее жестоко прессовали зэчки со стажем, заставляя делать всю самую черную и неблагодарную работу. Ни тогда, когда она впервые поняла, что «на зоне» нет общепринятых законов нормы и морали. Законов здесь много, но все свои. Впервые она столкнулась с этим в первый же день, когда познакомилась с милой красивой девушкой по имени Валя, кровать которой была рядом с кроватью Полины. После отбоя девушка шепотом стала выспрашивать Полину, за что и почему она попала сюда, сочувствующе слушала ее. И Полина ей рассказала все, надеясь, что дальше это, естественно, не пойдет. Но уже на следующий день эту историю знал почти весь отряд. Всю. От «Этикетки» до постыдного зрелища на столе в аудитории Суворовского училища. Полина сначала обиделась на девушку, но потом поняла – это обычная практика. С этого же дня к ней прочно и навсегда приклеилось прозвище, или как тут принято называть, погоняло – Этикетка. И если в Суворовском так ее называли только учащиеся, и то - за глаза, здесь это стало почти вторым ее именем, а скорее даже первым. Ее почти никто уже давно не называл Полиной. Персонал колонии величал ее - осужденная Ольховская или заключенная № 164. А подруги по отряду теперь звали только Этикеткой. Как прочем и она их – Коробочкой, Брошкой, Беллой, Коломбо, Удачей…
Удача…Эта красивая и очень интеллигентная женщина работала когда-то преподавателем в музыкальной школе, была успешным и самодостаточным человеком. А потом… беды посыпались одна за другой. Сначала младший брат стал принимать наркотики, и на его лечение сестра и родители потратили немало накопленных средств. Потом у Ларисы (а именно так звали женщину), начали происходить трагедии в собственной семье. Сначала неожиданно во время летнего зноя сгорел их дом, и все, что наживалось годами. Потом неизлечимо заболел, а вскоре умер муж, оставив женщину с тремя малолетними детьми. А еще через два месяца ушла из жизни и мама. Лариса была в таком отчаянии, что просто сходила с ума. А потом один из бывших друзей ее брата попоросил ее об услуге - передать какой-то "пакетик" другому другу. Обещал за это щедро отблагодарить. Лариса передала, ей, действительно, за это заплатили. Потом еще раз и еще. Женщина вскоре поняла, ЧТО в этих пакетиках, но остановится уже не могла. Страх, что завтра нечем будет кормить детей, заставлял ее делать и делать это снова. Ее взяли через год. Детей отправили в детский дом. Женщине дали девять лет, пять из которых она уже отсидела. Она мало с кем здесь общалась. Но вот когда было, как она говорила, «на душе совсем хреновенько», Лариса брала гитару и заводила всегда одну и ту же мелодию. Веселая и задорная песенка из репертуара Феди Карманова в исполнении Ларисы превратилась в грустную и щемящую (кстати, благодаря именно этой песне она и получила свое прозвище), от которой у всех, кто ее слышал, рвалась душа. Даже у уголовниц со стажем. Вот и сейчас, увидев, что Полина рыдает, она, молча, взяла гитару, села напротив нее и тихо запела:
Поцелуй меня, удача!..
А захочешь – обними.
Ну, а нет, так не заплачу,
Кого хочешь выбери.
Пришедшая в комнату для отдыха Ленка-Коробочка, низенькая, толстенькая, почти квадратная женщина, сидевшая тут за то, что убила в порыве гнева мужа-алкоголика, вынесшего из дома и пропившего сапожки дочери, в полголоса рассказывала девушкам, что к Полине приезжал какой-то молодой парень, с которым она разговаривала очень грубо, и что парень этот за что-то перед ней очень извинялся. Посовещавшись, женщины решили Полину не трогать. А она, наплакавшись от души, выплакав, казалось, все слезы, накопившиеся за долгих сорок три месяца заключения, как-то затихла. А за ужином почти не притронулась к еде. В эту ночь Полина Ольховская впервые за долгие-долгие годы так и не смогла уснуть.
***
Старушка поставила на стол вазочку с душистым клубничным вареньем, включила чайник. Потом принесла кастрюльку, в которой лежал картофель и вручила Максиму нож:
- Чисть пока картошку, а я мясо разогрею…
- Да, может, не надо?.. – Максим несмело пытался сопротивляться.
- Что не надо? Ты ж, небось, голодный! Сам ведь говорил, что прям с дороги сюда приехал…
- Да я по пути ход-дог покупал и «Сникерс»…
- Ой, молодежь, да вы на своих сникерсах, ход-догах и чипсах себе совсем желудки посадите, к тридцати годам инвалидами будете! Давай, чисть картошку!
- Да неудобно как-то…
- Я тебе уже говорила, что неудобно… Ты чисть, чисть…
Максим ловко снимал с овоща «стружку», а когда закончил, отдал картошку женщине, а сам сел за стол и стал рассматривать аппетитные ягодки клубники в варенье. И тут ему опять вспомнились слова Полины, которые, казалось, рвались из ее души: «Я питалась бы клубникой и ананасами, а не этими треклятыми кашами и постными борщами…»
- Анна Ильинична, - обратился он к старушке, - скажите, а что можно передавать в колонию?
- Передачку хочешь своей учительнице, что ли передать?
- Ну да…
- Да все вроде можно. Только нормы там есть определенные. И еще. Они передачки могут получать только раз в месяц. Закон такой. Так что, если ей кто-то из родных уже в этом месяце что-то передавал, могут и не взять.
- Да никто ей ничего не передавал! Никогда! Ни разу! – не сказал, а почти выкрикнул Максим.
Женщина положила картофелину в миску и повернулась к нему.
- Подожди… Ты… К Поле что ли приехал?
- А как вы догадались? - Максим удивленно поднял на нее глаза.
- Да им тут только двоим передачки не носили ни разу – ей и Лерке Светловой. Но та, понятно, детдомовка, попала сюда по глупости в 17 лет. Некому-то носить. А вот что к Полинке-то никто ни разу не приехал, меня всегда удивляло. Она ведь вроде не такая, как все эти... Интеллигентная, начитанная, умная, преподавателем была, насколько я знаю, да и ты сам говорил. Вот я сразу о ней и подумала.
- А вы что, ее хорошо знаете?!
- Да мы тут всех почти знаем. Колония-то небольшая, всего человек двести. А Полю-то я и по другим делам знаю. Я ведь уборщицей не числюсь, просто помогаю. Внутри-то сами осужденные убирают. А здесь небольшой коридор да две комнатки – вот я их и тру. А вообще я работаю в магазине. Есть на территории небольшой такой магазинчик. Ассортимент, конечно, не велик, но они ведь работают, деньги имеют, поэтому и забегают иногда кто за шоколадкой, кто за сигаретами, кто еще за чем. Это начальница наша, Лариса Сергеевна (Максима покоробило от этого имени) придумала. Нечего, говорит, сигареты валютой делать на зоне. Меньше склок будет. Ну, вот, а они, девчонки-то, когда им передачки передают, делят их на всех. Им, как я тебе говорила, раз в месяц положено. А их в отряде как раз тридцать. Вот они и просят своих – чтоб одной первого числа привезли, другой пятого, а тридцатой – тридцатого. Так и перебиваются домашней едой потихоньку. А Поле твоей никто ведь не привозит, вот она частенько и наведывается ко мне в магазин, мол, дайте, тетя Аня, что-нибудь вкусненькое – девчонок порадую, а то они меня угощают, а мне и ответить нечем. А когда-то товар поздно привезли, она ждала, наверно, час – у них тогда прогулка была. Вот мы с ней тогда разговорились по душам и ближе познакомились. Много она мне о себе порассказывала. Говорит, что за чужой грех сидит, что какой-то пацан малолетний, вроде, ее изнасиловал, а он из богатой семьи, вот его родители на нее все и свалили. Не знаю уж, правда это или нет. Они тут все говорят, что незаслуженно сидят.
- Это правда… - эхом отозвался Максим. – А пацан этот - я…

Шел третий час ночи. Варенье в вазочке давно закончилось, а сколько чашек чая выпили, Анна Ильинична и Максим уже не считали. Парню впервые за все эти годы, казавшиеся ему столетием, вдруг захотелось кому-то излить свою боль, открыть свою душу, показать, как отчаянно бьется сердце в груди. Интуитивно, он понимал, эта пожилая женщина его не осудит, а выслушает внимательно. И, может, даже даст какой-нибудь совет. Этот совет нужен был Максиму сейчас как никогда. Поэтому после своего «сенсационного» признания этой случайной своей знакомой, Максим решил от начала до конца рассказать всю свою историю. Свою и Полину. Он рассказывал подробно, не упуская даже мельчайших деталей, о том, как и почему он попал в Суворовское училище, как впервые увидел свою юную учительницу, как влюбился в нее, как принес в класс букет роз, как поцеловал в щеку прямо на уроке, как танцевал с ней венский вальс, как грубил и срывал уроки, и как узнал, что она выходит замуж…
***
- …да что б вы сдохли в один день! –прокричал Максим, стукнул что есть силы кулаком по двери и выскочил из класса.
Он шел по коридору, не замечая никого вокруг. Ему было так больно и обидно, что он не может докричаться до Полины, что она не слышит его, что сознательно идет на то, чтоб испортить себе жизнь. Слезы потоком лились по щекам, пелена закрывала глаза. Ну что сделать, чтоб она УСЛЫШАЛА его?! И тут перед взором Максима начали пробегать картинки одна лучше другой – вот она в белом платье стоит перед ЗАГСом, вот он надевает на ее изящный пальчик обручальное колечко, вот они целуются, а вот… первая брачная ночь. Максим остановился, как вкопанный. Этот лысый урод будет рядом с ЕГО Полечкой?! Нет!!! Этого не будет никогда! Она должна его услышать! Должна! А он должен сказать ей, что любит ее! Должен! Может хоть это остановит ее. Максим кинулся назад в кабинет этики. Полина стояла у стола и плакала. Он стремительно подбежал к ней. Дальше он уже смутно понимал, что говорил ей, что делал. Очнулся только тогда, когда услышал мощный рев начальника учебной части.
Когда Полина вышла из кабинета, Максим ринулся было за ней. Но в тот же момент осознал – теперь их пути разошлись навсегда. Все. Конец. Он стремглав кинулся в бытовку и начал крушить там все, что попадалось ему под руку. По комнате летали стулья и утюг, щетки и гладильная доска, а сам Макс то бился головой об дверь, то барабанил кулаками по стене, то неистово орал почти по-звериному «Урод! Уродище! Что я сделал?! Что натворил?! Что?!» На крик сбежались его друзья. Все в недоумении смотрели на Макарова и не могли понять, что с ним происходит. Таким его не видели никогда. Позвали Марианну Владимировну и Софью Константиновну. Первая с трудом заставила парня проглотить две таблетки валерьянки, вторая объяснила ребятам, что сейчас Максим находится в состоянии сильнейшего душевного волнения, и лучше его пока не трогать. Потом прибежал Василюк, он стал трясти Макарова за плечи и выспрашивать, что произошло. Но Максим вырвался и убежал на улицу. Там он сел прямо на асфальт и, обхватив голову руками, просидел так несколько часов. А потом вернулся в казарму. С совершенно отрешенным лицом. К этому времени уже все в училище знали, что произошло.
Полина из Суворовского, конечно, ушла в тот же день. А для Максима началась жизнь, полная кошмара и отчаяния. Он узнал, что на следующий день в газете вышла статья, в которой в самых животрепещущих красках описывался этот инцидент. А потом в училище прибежал разъяренный отец. «Да как она посмела дотронуться до моего сына?! – неистово кричал он в кабинете Матвеева. – Я отдал сына, чтоб вы его учили! А вы здесь бордель какой-то развели! Ничего, я ее посажу на нары! Ей это еще икнется очень сильно!» Максим стоял под дверью начальника училища и слышал безумный крик своего отца. Когда тот вышел, он пытался ему объяснить, что Полина Сергеевна ни в чем не виновата, что это он сделал, но отец ничего и слышать не хотел. Придя в субботу домой в увольнение, Максим почти на коленях просил отца, чтобы тот ничего не сделал Полине, кричал, что он ее любит. На что родитель только хмыкнул и ответил:
- Теперь посмотрим, кого она на зоне будет любить!
- Папа, если ты что-нибудь ей сделаешь, я клянусь, ноги моей больше в этом доме не будет. Я не буду общаться с тобой до конца своих дней. Я забуду, что у меня есть дом, и что у меня когда-то были отец и мать!
- Ой, какие мы грозные… Ты сначала поживи без родителей, тогда узнаешь, что это значит. А пока, щенок, ты за мой счет живешь, и я оплачиваю тебе все, и кормлю, и пою тебя!
- Ага, ты меня еще куском хлеба попрекни! – закричал Макс.
- И попрекну, если надо будет! Из дома он уйдет! Да уходи! Прибежишь, хвост поджав.
- Папа, да неужели ты не понимаешь, что она ни в чем не виновата, понимаешь, ни в чем!
- Суд разберется, виновата она или нет!
- Какой суд?! Как суд может судить невиновного человека? За что? Это я все сделал! Я! Я на нее накинулся. Я – преступник! Понимаешь –я! И если ты кого-то хочешь осудить, суди меня! Это я во всем виноват!
- Ладно, иди в училище, а то опоздаешь!
- Папа! Я тебя предупредил, если ты с Полиной что-то сделаешь, забудь, что у тебя когда-то был сын! – крикнул Макс и хлопнул входной дверью.
Следующие несколько недель все было тихо и спокойно, и Максу на миг показалось, что все обошлось. И что отец, наконец, понял, что совершал ошибку, так плохо думая о его любимой. Но тут он поневоле услышал в коридоре разговор учителя по физике и Ноздрева. Первый протягивал заведующему учебной частью какую-то бумажку и сообщал:
- Александр Михайлович, я, похоже завтра у второго курса не смогу уроки вести. Меня на суд вот вызывают, там… Ольховскую судят… Вот, в 10 начало… В Заволжском суде. Нужно быть там.
- Да, да… Меня тоже вызывают. Ой, жалко, неплохая-то вроде баба. Что ж ее так угораздило. И надо ж, как этот Макаров разогнался, говорят, ей там чуть ли не все смертные грехи приписывают. Ладно, я попрошу, чтоб Кантимиров с суворовцами на площадке позанимался это время.
Максима обдало жаром. Он слушал все это и не мог поверить в происходящее. На следующий день в половине десятого он прямо после завтрака сбежал из училища, перемахнул через забор и стремглав кинулся к зданию суда. Сейчас он все расскажет. Они должны его послушать! Он расскажет всю правду! Он скажет, что она ни в чем, ни в чем не виновата! Его послушают, и Полечку отпустят! Но… в зал его никто не пустил. Кроме охранников в самом суде, двери преграждали бритоголовые братки из охраны его отца – Максим сразу узнал их. И как он не просил, на судебное заседание парень так и не попал. Но Максим никуда не ушел. Все три часа, пока длился процесс, он так и просидел под дверью. Одного за другим из коридора вызывали свидетелей, а вот на Максима никто даже не обращал внимание. В начале второго двери распахнулись, и из зала стали выходить люди. Максим увидел Василюка и подскочил к нему.
- Пал Палыч…
- Макаров, ты почему не в училище?! – строго спросил тот, а потом глянув в бездонные глаза своего воспитанника, в которых было столько боли и отчаяния, смягчился, - ну что ты здесь делаешь?.. Хотя… понятно что.
- Пал Палыч, что там? Что с Полиной… Сергеевной?
Тот вздохнул, взял парня за руку, отвел в сторону и тихо сказал:
- Там, Максим, все плохо. Осудили ее. На четыре года.
- К-как? – у Максима внутри все оборвалось. – За что?!
- Ну, знаешь, как говорят – была бы веревка, шея всегда найдется. Там такого наговорили! Если б я с ней не работал, не знаю, что бы я о ней подумал. Адвокат твоего отца из нее такого монстра вылепил. Ужас… И главное, там статья такая, могла бы вообще испугом отделаться. Так нет, адвокат этот так лихо закрутил, что по полной катушке загремела. Ох, жалко ее… Мама-то твоя как выступала хлестко… Да и отец… За что они с ней так, не знаю…
- Я ему этого не прощу никогда! – Макс сжал кулаки. – Я же его просил! Ну, ничего! Он еще пожалеет об этом!
Тут из зала вышли Петр Иванович и Лариса Сергеевна. Вид у обоих был более чем удовлетворенный. Они увидели Макса, и подошли к нему и Василюку.
- Максим, а почему ты не в училище? – строго спросила мама.
- Да, сын, что ты здесь делаешь? – уточнил отец.
- У тебе больше нет сына!!! – громко на весь коридор крикнул Максим и выбежал из здания суда.
До позднего вечера он бродил по улицам Твери. Думал, размышлял, анализировал. Опять думал, думал, думал… И понимал, что ничем не может помочь человеку, который по его вине теперь вынужден будет отбывать срок наказания. Бродя по городу, Максим дошел до улицы Радищева, где стоял памятник Михаилу Кругу. Известный шансонье сидел на скамейке, опершись на гитару. В памяти Максима тут же всплыли строчки его известной песни «Владимирский централ – ветер северный, этапом из Твери - зла немеряно. Лежит на сердце тяжкий груз…» Он представил Полину - утонченную, интеллигентную, хрупкую на тюремных нарах в окружении отъявленных уголовниц, и ему стало не по себе. Как страшно осознавать, что ты сделал так больно самому любимому человеку на земле. И что ты не можешь в этой жизни ничего. Как же жить теперь с таким грузом вины? Решение пришло само собой. Максим поднялся на крышу высотки в центре города и посмотрел вниз. Тверь, город его детства лежал перед ним как на ладони. Вот могучая Волга течет меж двух берегов, а через нее перекинуты два моста – старый и новый. А вот огнями горит кинотеатр «Звезда», расположенный прямо на берегу Волги. Фонтан у цирка… Путевой дворец Екатерины Второй… А прямо под ним, внизу – Советская площадь с ее знаменитой лучевой системой. Площадь эта и, правда, похожа на солнышко, а улицы, в разные стороны расходящиеся от нее – как лучики. Максим подумал, что Полина тоже была, как это солнышко, она каждым лучиком согревала своих учеников. Как же обидно, что из-за такого придурка, как он, это маленькое солнышко теперь померкло. Максим сел на бетонное покрытие крыши. Задумался. Час назад он решил свести счеты с жизнью. Парень понимал, что жить когда «лежит на сердце тяжкий груз», он не сможет. Но тут вдруг новая мысль как обухом ударила его по голове – она что, будет все эти годы мучиться, а он трусливо сиганет с крыши? Этот поступок будет еще омерзительнее, чем первый. Нет. Он тоже должен страдать. Он заслужил это. А еще попытаться ей помочь. Но чем?! Как?! Что он может, когда ему всего 14… В этом мире все решают власть и деньги. Но что же делать?! И тут Макс отчетливо понял что – ждать. «Хорошо, - подумал он, - пусть я сейчас ничего не могу, но я вырасту, у меня тоже будут и власть, и деньги. Я найду ее, я ей все равно помогу. Чем смогу. Пусть не сейчас. Но помогу обязательно. И буду помогать всю жизнь, пока буду жив. Я никогда ее не забуду и не разлюблю. Теперь – тем более. Я стану ее ангелом-хранителем». Максим спустился вниз и медленно побрел по улице…
В Суворовском он появился только вечером. Погасший, молчаливый, угрюмый… Максим даже не потрудился снова перелезть через забор, а в наглую пошел без увольнительной через КПП. Дежурного, который пытался его остановить, он просто послал. А когда его вызвали к Ноздреву, просто молчал, тупо уставившись в пол. Он не хотел ни с кем разговаривать, ему было уже все равно. Вице-сержантских лычек, он, конечно, лишился в тот же день. Получил три наряда вне очереди. А об увольнениях пришлось забыть надолго. Частокол из двоек и «палочек» теперь занимал в журнале третьего взвода напротив фамилии Макаров почти привычное место. Максим совсем забросил учебу, дерзил преподавателям и офицеру-воспитателю. На вопросы не отвечал. С друзьями почти не общался. Очень серьезно встал вопрос об отчислении Максима Макарова из училища. Его исключили бы уже давно, если бы не отец, которому начальник училища по известным причинам не мог отказать. Родители Макса несколько раз приходили к Матвееву, просили за Максима, и, разумеется, хотели поговорить и с сыном. Но Максим прятался то в туалете, то под лестницей, но к маме и папе так и не вышел. И только один раз, когда Матвеев вызвал его к себе, и он, увидев в его кабинете своих родителей, попытался быстро ретироваться, начальник училища приказным тоном заставил его остаться. А сам покинул кабинет. Родителей пришлось выслушать. Отец много говорил о том, как они любят сына, как хотят ему добра. И что делают все только для его блага. Максим молчал. Не добившись от него за сорок минут ни единого слова, отец вскрикнул:
- Ладно, молчи! Но только учти, пока тебе не исполнилось 18 лет, я над тобой имею всю власть. Ты будешь делать то, что я тебе прикажу! Ты будешь жить, так, как я требую! Вышвырнут из училища - никуда не денешься, придешь домой! Но тогда я буду говорить с тобой совсем по-другому. Во взрослого решил поиграть? Давай! Посмотрим, чем твои игры закончатся! Я! Запомни – я оплачиваю все, чем ты пользуешься. Я покупаю тебе одежду! Я кормлю тебя, я тебя вожу на курорты! Без меня ты никто! Запомни это! Ни-кто! И никем останешься!
- А это мы еще посмотрим! – впервые за весь разговор Максим подал голос. Потом быстро встал и покинул кабинет начальника училища.
С этого дня его как подменили. Максим вдруг стал проявлять необыкновенную тягу к знаниям, стал подтянутым, активным. Учителя не могли на него нарадоваться. Только вот он по-прежнему был молчалив и замкнут, с ребятами почти не общался. А от веселого и жизнерадостного Макарова, души компании и вечной батарейки «Энерджайзер» не осталось и следа. Он стал похож на какого-то угрюмого робота, который делал все хорошо, правильно, достойно, но совсем без души. Все считали, что это так на Максима подействовал его разговор с отцом. Этот разговор, действительно, сыграл не последнюю роль в чудесном преображении Максима Макарова, но совсем по иной причине. Пока отец изливал на него всю свою пламенную речь, парень думал совсем о другом. О том, что если он будет продолжать вести себя так, как он вел в последние несколько недель, то вылета из училища ему не миновать. А это означало только одно – ему придется вернуться домой. А там уже отец сделает с ним все, что захочет и все, чем он говорил. Как ни крути, как ни хорохорься, а Максим, действительно, зависел от него во всем. И получалось, что единственным щитом, который может защитить его от этого, и было Суворовское училище, где Максим находился круглосуточно, где его кормили и где он был одет. И самое главное – где родители почти не имели над ним никакой власти. Вот тогда он снова взялся за учебу и общественную жизнь, а учителя хвалили его наперебой. Макс не посещал дискотеки, в увольнения он тоже почти не ходил. Но если выбирался в город, то шел к дому, где жила Полина, садился на скамейку и долго-долго сидел, глядя на ее балкон. Дома он тоже больше не появлялся. И понимал, что не пойдет туда никогда. Дома у него отныне нет. Как нет и родителей, так безжалостно растоптавших его душу, и отнявших у него самое дорогое, что было… Мама иногда приходила в училище и искала встречи с сыном, но он наотрез отказывался с ней разговаривать. Отец же, напротив, сына видеть не хотел. Упорство, это похоже, семейная черта Макаровых. Петр Иванович заявил, что не будет унижаться перед каким-то сопляком. И что рано или поздно «этот сопляк» все равно «на пузе приползет к маме и папе»… Но Макс был непоколебим. Он твердо решил для себя забыть родителей, и за полгода ни разу так и не появился в родительском доме. Но приближались каникулы. После летнего лагеря все суворовцы разъезжались по домам. Максим не знал, что ему делать. Домой возвращаться он отказывался категорически. И готов был идти ночевать под мост, на скамейку в парк, в подвал - куда угодно, только не в родительский дом. Он твердо решил доказать отцу, что сможет в этой жизни обойтись и без него. Когда до каникул оставалось два дня, Максим уже заметно нервничал и спрашивал осторожно у товарищей, нельзя ли у кого-то из них «перекантоваться». Но все отвечали отказом – родители не поймут, и скорее всего позвонят его отцу. Последней ночью Максим вообще не спал. Он сидел в туалете на подоконнике, когда к нему подошел Перепечко.
- Макс, там говорят, что тебе некуда на каникулы ехать.
- А тебе что? Степ, что ты хочешь?
- Ну, я это… подумал, может ты к нам… ну в деревню. Я уже у мамы на всякий случай спросил, она согласна…
- А что я там буду делать, коров доить?..
- Ну, я не знаю… Как хочешь… Я как лучше хотел.
- Степ, иди…
- Ну смотри, Макар…
Максим в эту ночь так не лег спать, а утром подошел к Степану и тихо спросил:
- Так что ты там говорил насчет к тебе поехать. Можно?..
Родители Степы, знавшие всю историю Максима, приняли его как родного сына. К тому же, в деревне лишние руки еще никому не мешали. Макс быстро освоился с сельской работой. И уже через несколько дней как заправский фермер пас телят, вычищал коровник, кормил цыплят, полол огород, собирал урожай… Степины родители не могли на него нарадоваться, и всегда приводили сыну в пример. Максиму удалось даже заработать немного денег, помогая соседям вскапывать огороды. А родители Макса так и не узнали, где все лето пробыл их сын. Следующим летом все повторилось точь-в-точь.
Все это время Максим пытался разузнать, где находится Полина. Сделать это было нелегко. Вечный «фей» - помощник отца Александр Михайлович на просьбы Максима отвечал постоянным отказом, ссылаясь на катастрофическую занятость. На самом деле он просто выполнял волю его отца. Ему было по-человечески жаль мальчишку, но приказа шефа, который пообещал, что в случае любой помощи Максиму с его стороны, тот незамедлительно будет уволен, ослушаться не мог. Из двух Макаровых он, не задумываясь, выбрал старшего. Максим даже не мог отправить никуда запрос. Их не принимали без паспорта. А он его получил только в конце второго курса. Тогда же, узнав, наконец, через подружку своего сокурсника Ильи Сухомлина – Олю, что Ольховская Полина Сергеевна отбывает свой срок в Воронежской области под Борисоглебском, Максим тут же рванул туда. Но… Его уже на следующей станции сняли с поезда – несовершеннолетние могут ездить только в сопровождении взрослых. И пришлось Максиму ждать еще долгих два года, когда же он, наконец, сможет сказать всем, что отныне может решать все сам и больше ни от кого не зависит в этой жизни. И вот в конце июня, студент-первокурсник Московского военного командного училища Максим Макаров, наконец, отпраздновал свое совершеннолетие. Вернувшись из летнего лагеря, он тут же взял билет на поезд, и отправился в Борисоглебск. На встречу с Полиной…. Он ехал в поезде, потом в автобусе, и представлял себе, какой будет эта встреча. Какой стала Полина, изменилась ли она за эти три с половиной года. Конечно, он понимал, что она должна его ненавидеть, что встретит Полина Максима примерно так же, как и встретила. Но одно дело представлять, и совсем другое – увидеть это наяву. Долгожданная встреча прошла, а на душе остались боль и безысходность. Максим все это время жил на свете только благодаря тому, что верил – он обязательно найдет ее и поговорит. Ему так хотелось излить Полине всю свою боль, рассказать, что он все это время тоже не жил, а существовал, что наказал себя еще сильнее, чем ее, и что очень раскаивается в том, что совершил. Он хотел рассказать ей о родителях и о том, что ради нее он отрекся от самых родных людей. Но самое главное - он хотел ей сказать, что, не смотря ни на что, все равно любит ее. Очень любит. Он хотел пообещать Полине, что сделает для нее все. Но она даже не захотела его выслушать. В принципе, Полину можно понять. Но что делать со своей истерзанной душой. Как жить? Зачем? Если она даже видеть его не хочет, не то что говорить с ним. Максим не знал, что ему делать дальше…
***
- Да… Вот это история… Как же ты так мог… - старушка налила себе и Максиму еще по чашке чая и посмотрела на него. – Ну а что, родителей так больше ни разу и не видел?
- Нет. И не хочу.
- Так нельзя, конечно… Но в чем-то ты прав – очень жестоко они с ней поступили. Очень. Ну, а что ты теперь собираешься делать?
- Я не знаю… Я ее очень люблю. Но понимаю, что она меня не полюбит теперь никогда. После того, что я сделал, глупо было бы на это надеяться. Но я так много хотел ей сказать, помочь хотя бы, но чем? Я не знаю… - Максим уронил голову на руки. - Вот соберу ей передачу, отнесу и, наверно, поеду назад. А что еще делать?.. Во всяком случае сейчас…
- Да, непростая ситуация… Очень жалко ее. Вот так живешь-живешь, плохого ничего не делаешь, а потом – хлоп – и попадаешь сюда. И тебя жалко. Хоть, конечно, по своей глупости, но тоже шибко ты пострадал. Да и дитя тоже жалко. Оно вообще безвинно страдает.
- Что-о? – у Максима расширились глаза. – Какого дитя? У Полины что, есть ребенок?
Женщина поняла, что сболтнула лишнее, что не должна была этого говорить. Но было уже поздно. Назад дороги нет. Вечер откровений, похоже, заканчиваться не собирался.

- Значит дочка… - вздохнул Макс, размешивая сахар в чашке.
- Да, Соня… Хорошая такая, смышленая…
Неприятные черные мысли, одна за другой выползали и царапали его сознание: «Какой ж я дурак, так переживаю, что сделал с ней это, все эти годы – не жил, существовал… А она тут с каждым встречным-поперечным…» Но тут новая мысль как бетонная плита обрушилась ему на голову: а если это…
- Анна Ильинична, а сколько ей лет? Ну, девочке этой…
- Я точно не знаю. Где-то около трех.
Максим закрыл лицо руками. Кровь отчаянно запульсировала в виске. Неужели, это его дочь?! Или не его… Тогда чья? Боже мой… Час от часу не легче! Нет, теперь он точно никуда не уедет, пока не разберется во всем. А если это правда, и эта девочка его дочка… что делать тогда? Но ведь это многое меняет! Он будет о ней заботиться. Полина может не общаться с ним, может не подпускать его к себе, но о дочке он должен заботиться. Обязан! Она не сможет ему это запретить.
- А где эта девочка сейчас?
- Здесь, в детском доме при колонии. Они до трех лет здесь находятся. Несколько часов в день обязательно с мамами проводят. А потом, если мамочке осталось сидеть меньше года, то и детей оставляют. И если больше – переводят в обычный детский дом.
Нет, определенно он теперь не может вот так просто взять и уехать, пока не разберется что к чему. Но как? Кто ему позволит в чем-то разбираться. Полина на свидание может просто не выйти. А если и придет, то вряд ли скажет ему правду. Если бы можно было увидеть эту девочку, хоть одним глазом на нее посмотреть, он бы точно решил его она или не его. Голос крови все равно бы подсказал. Но где он ее увидит? Нет, однозначно - так просто уехать теперь он не может. Да и куда ему ехать… Каникулы до сентября. А дома у него нет. Так что все равно где быть все это время.
- Анна Ильинична… - Максим вздохнул. – Скажите, а вы не знаете, где здесь на пару месяцев можно снять недорогое жилье?
- А ты что, остаться хочешь?
- Да мне ехать-то некуда… Вы же знаете, я рассказывал. А тут рядом Полина, ее дочь, может, даже моя. Я хочу остаться и попытаться во всем разобраться. Хотя, если честно, даже не представляю как.
- Ну, если так, живи у меня… Парень ты, я вижу, хороший.
- Да мне неудобно… Да и… у вас дом такой, все условия… Платить надо много. А вы же знаете, у меня денег-то…
- Да ничего я с тебя не возьму. Я что не человек, я что не понимаю… А с тобой мне даже веселее. Да и потом. У меня вон полка отвалилась, дверь покосилась, скоро вообще закрываться не будет… Справишь – и будем считать, что мы в расчете. Да и на огороде есть что делать. Ты ж вон в селе жил… Поможешь.
- Спасибо вам. Я постараюсь найти работу. Я все равно вас отблагодарю.
- Ладно, Максим, давай спать. Утро, как говорят, вечера мудренее. Иди, вон в той комнате я тебе постелила…
***
За окном уже светлело. В бараке стали различимы почти все предметы. Вот-вот, и солнце начнет подниматься. Обычно в это время Полина и просыпалась. Но этой ночью она даже не сомкнула глаз. Нет, она больше не плакала. Но мысли и воспоминания одно за другим, толпясь и расталкивая друг друга, дружно выползали на поверхность. Сначала она видела себя на море с мамой в пять лет, когда поскользнувшись на гладком булыжнике, упала в воду и чуть не захлебнулась. Как же мама кричала тогда, как боялась потерять дочь. А спустя 16 лет сама отказалась от нее. Потом Полине почему-то вспомнилось первое сентября в первом классе. Вот она стоит с косичками и огромными бантами с букетом георгинов в руках. А рядом стоит их молодая учительница. Полине она казалось неземной. Она ведь так много знала! Она столько рассказывала! Девочка заворожено слушала ее на уроках, и учительница казалась ей чем-то возвышенным, почти ангелом, спустившимся с небес… Разочарование постигло Полю недели через две. Когда она увидела учительницу, выходящую…из туалета. Оказывается, даже ангелы справляют свои нужды. Образ «чего-то неземного» в душе маленькой Поли сразу померк… Вот так, наверно, и Макаров, считал, что «ангел» с лицом Ольховской, стоящий перед ним, не имеет недостатков и должен жить по тем самым принципам, которые сам же и проповедует. Мол, говоришь о совести и морали, будь сама совестливой и высокоморальной. Говоришь об этикете, и сама соблюдай эти нормы. Не зря ведь он то и дело поддевал ее: «Полина Сергеевна, а разве это этично?» А коль вообще говоришь о духовных аспектах любви, то и сама в этом чувстве должна быть почти полубогом – кроткой, чувствующей, возвышенной, страдающей и умирающей за любовь. Когда она в чем-то отходила от того, что декларировала сама, Макаров ей этого не прощал, и жестоко мстил, рассказывая то про лысого урода, у которого тачила косарей за 50 и квартира в центре на проспекте, то про барбоса, у которого она будет бегать на привязи и рожать щенят, то вообще демонстративно «посылал» ее, отмечая: «Ты такая же, как все!» Конечно такая, а какая же? А когда она собралась замуж за Яшу, он сначала обозвал ее дурой, а потом вообще сделал то, что сделал. Хотя… прав ведь в конце концов оказался этот пацан. Доказал ей таки свою правоту. Она на суде увидела чего стоит этот Лазуцкий. Доказал, но какой ценой… Да, она ему вчера хамила и грубила – заслужил. По вине его семейки она находится здесь. По-другому она не могла с ним разговаривать. Но ведь, в конце концов, прав-то оказался все-таки он… Как жаль, что она его тогда не послушала. Может и удалось бы избежать всего того, что случилось. Да уж, точно говорят, знал бы, где упадешь, соломки бы подстелил…
Потом у Полины перед глазами пронеслись школьные годы. Вспомнилось, как писали сочинение на тему «Что такое счастье?». Кто как мог развивал мысль об этом понятии. А Поля тогда написала просто «Счастье – это радоваться чему-то. Если ты грустный – ты несчастен, а если радостный – счастливый» И тут же снова эти воспоминания перебили воспоминания из Суворовского. Полина задала третьему взводу сочинение на тему «Основные понятия морали». Макаров тогда сдал свою тетрадь самый последний, аргументируя это тем, что «такое моральное понятие, как счастье, требует более глубокого разъяснения». Полине было безумно интересно почитать, что же напишет этот сорванец. А написал он то, что, собственно, она и ожидала прочесть в его тетради: «Счастье – это когда человек живет в гармонии со своими мыслями и поступками. Когда он думает одно, говорит другое, а делает третье – он даже сам не понимает, насколько несчастен. Когда человек делает все по общепринятым нормам, а не потому, что этого хочет сам – он тоже несчастен. Но самое главное – счастье – это когда рядом с тобой любящий человек, тонко чувствующий твою душу и легко угадывающий твои мысли. Тот, с которым тебе легко и свободно. Тот, кто ради тебя пойдет даже на смерть». Она тогда несколько раз перечитывала его сочинение, и все примеряла на себя. Интересно, а сейчас, спустя три года, что бы он написал в своем сочинении на эту тему. А что написала бы она в школьной тетрадке, объясняя, что такое счастье. Он, скорее всего, написал бы примерно так же. А вот она, наверно, теперь сильно задумалась бы над этим понятием.
И тут Полина уловила себя на мысли, что почти всю эту ночь она думала… о Макарове. Господи, зачем он приехал?! Зачем взбередил уже зажившие раны? Что ему еще от меня надо? «Так, Ольховская, - грозно приказала она сама себе, - к тебе вчера никто не приезжал. Никакого Макарова нет. Все. Точка. Хватит этих дурных воспоминаний, мыслей и хватит слез. Было бы из-за кого рыдать. Все. Надо улыбаться. Тем более, у тебя есть ради кого жить и ради кого улыбаться».
- Подъем! – услышала Полина голос старшего воспитателя. – Давайте-давайте. Поднимайтесь быстрее, у нас сегодня работы по горло. Вы знаете, что сегодня за день!
Да уж... День сегодня нелегкий… Но это бывает всегда, когда в колонию приезжают посторонние. Сегодня здесь смотр патриотической песни. Приедут гости из Департамента исполнения наказаний, из благотворительного фонда, из управления культуры. Как всегда прессы понаедет видимо-невидимо.
- Блин, как же задрали все эти показаловки! – выругалась в умывальнике Ленка-Коробочка.
- Ну, а тебе-то что, ты ж все равно не участвуешь, - улыбнулась Полина. – А чем плохо, хоть какое-то разнообразие в жизни. А то живем тут как мыши в клетке, каждый день одно и то же. А так, все-таки что-то новенькое.
- Да нет, я против конкурса-то этого ничего не имею. Вон Брошка с Цыганкой какой номер забацали, наш отряд точно будет первым. Просто, не люблю я эту показуху. Ты же знаешь, в тарелки нам сегодня положат то, что отродясь никогда не клали, и скажут, что так всегда.
- Ну, а в чем проблема? – Полина улыбнулась, - выйди к гостям и скажи, помнишь, как у Хазанова – «Люююди! В зоопарке тигру не докладывают мяса! Спасайте хищника!». Так и ты: «Люююди! В колонии заключенным не докладывают мяса! Спасайте, а то станем хищницами!»
Они рассмеялись.
- Ой, Этикетка, я иногда поражаюсь, что у тебя тут еще хватает сил шутить… - Коробочка внимательно посмотрела на нее. – Другие вон как сычи надутые. А ты молодец, не унываешь.
- А мне унывать Сонька не дает. Знаешь, чё она мне вчера выдала? Видит у меня в руках таблетки и говорит: мам, а что это? Я говорю: это таблетки от головы. А она в ответ: а как ты их туда вставляешь?!
Девушки опять весело прыснули.
- Да, Сонька твоя у нас, действительно, как Солнышко. Не зря ж ее Брошка так прозвала. Ну, а что там с ее здоровьем?
- Ой, не знаю. То вроде ничего было. А сейчас опять не пойму, что с ней происходит. То кашлять без причины начинает, то кровь из носа два дня назад шла. Но у нас же врачи тут, ты знаешь какие. Толком диагноз не могут установить. Да и похудела она, мне кажется. Но если б я с ней целый день была, то может что-то и заметила б. А так… Сколько мы с ней видимся. В общем, не знаю… Ладно, пойдем, а то на завтрак опоздаем.
***
Актовый зал был украшен разноцветными шарами. Четвертый отряд, в котором была Полина, почти месяц готовился к этому смотру. Полина петь не умела, но охотно помогала шить костюмы и разучивала с девчонками-участницами элементы вальса. Вообще-то она была здесь, как массовик-затейник. Сценарии всех праздников, которые проходили тут, писала в основном Полина. Начальство ее любило. Она была покладиста и ни с кем никогда не вступала в перепалки, даже если по каким-то причинам отъявленные зэчки хотели ее унизить или оскорбить. Ей было трудно выслушивать грязь в свой адрес, но она никогда не пыталась огрызнуться, сказать «сама такая», а только, молча, уходила от обидчицы. Но иногда (правда редко, очень редко надо сказать это бывало) она не сдерживалась. И тут уж высказывала все, что думала. Кстати, из-за одной такой истории, год назад она не освободилась по условно-досрочному. Хотя, имея на руках малолетнего ребенка и не имея замечаний, могла бы уже давно быть на свободе. Но уголовница с почти 20-летним стажем по кличке Комсомолка невзлюбила ее за то, что Полина легко общалась с еще одной «старослужащей» Бурей, с которой те были врагами. Просто она со всеми общалась легко. Но Комсомолка сочла это личным оскорблением, и смогла-таки «испортить Полине репутацию». Выход на свободу начальство ей отложило…
А сейчас, подготовив девчонок к выступлению, она зашла в зал, чтобы оттуда посмотреть на плоды своей работы. В зале уже было полным-полно гостей. У стен стояло несколько видеокамер – видимо местное телевидение будет делать репортаж. Полина пробиралась на свое место, когда задела локтем какого-то парня.
- Извините, пожалуйста, - бросила она и стала пробираться дальше на свободное сидение.
- Полина Сергеевна? – парень удивленно повернул к ней голову. Полина тоже повернулась к нему:
- Саша? Трофимов? Рада тебя видеть… Какими судьбами?
- Да я вот с прессой. Я же после Суворовского не пошел по военной линии, поступил в Воронежский университет на факультет журналистики. Мои родители, незадолго до этого переехали в Воронеж, мама отсюда, а бабушка сильно болеет. Вот они и продали квартиру в Твери, и сюда переехали. Ну, а потом уже и я за ними.
- Так ты учишься или работаешь?
- Нет, я учусь… А работаю… Это я просто летом подрабатываю на пятом канале. У них же все в это время в отпусках, так они студентов охотно берут на лето… Полина Сергеевна… Ну, а как вы?
- Ну, а что я… Сам видишь…
- Да… Так неприятно, что вы в такую ситуацию глупую попали… Нам Макар тогда рассказал, что это он виноват. Вот дурак - так вас подставил.
- Он вчера приезжал сюда…
- Макаров? Макс? Ой, я его не видел со времени выпускного! Мы все общаемся, а у него ж мобильника нет, так мы его совсем из виду потеряли. А где он? В Общевойсковом?
- Саш… Ну ты думаешь, я интересовалась его жизнью?... После всего того…
- А… Ну да… Извините… Я не подумал.
- А чего это у него нет мобильника? Что папа обанкротился?
- А что папа… Подождите… А вы… ничего не знаете?
- А что я должна знать?
- Так Макс же с родителями не общается.
- Как это не общается? Почему?
- Ну, после того случая с вами… Вы не представляете, как он тогда орал отцу, что вы ни в чем не виноваты, что это он все сделал. Он чуть ли не на коленях умолял его ничего вам не делать. Ну, а тот политик, сами понимаете – «В газете опустили нашу семью, я этого не могу позволить». Ну вот… А когда вас осудили, Макс сказал отцу, что больше у него нет сына. Сказал, что никогда не простит того, что они с вами сделали. И больше домой так ни разу и не ходил. А на лето к Печке в деревню ездил… Степка говорил, что он там все делал – и коровники чистил, и телят пас, и огороды копал. Он даже денег там заработал. Так рад был, что на билет накопил. Он же еще после второго курса хотел к вам поехать, а его с поезда сняли по возрасту. Ох, как же он тогда рвал и метал! Чуть с ума не сошел от обиды и отчаяния. Вы себе не представляете, Полина Сергеевна, как он изменился! Это совсем другой Макс. Совсем другой!
- Да уж… - Полина вздохнула. Теперь она поняла все и про внешний вид Максима и про его глаза…
- А мобильника нет почему… Я не знаю, как в Москве, а в Твери, я ж вам говорю, он каждую копеечку, если где-то что-то зарабатывал, говорил, что откладывает на поездку к вам.
Полина в ответ только хмыкнула. Да, думая о Макарове, она, конечно, представляла его где-нибудь в престижном вузе, и скорее всего – за границей. В окружении молодых успешных девиц… А он, оказывается, убирая коровники, копил на поездку к ней… Да…
- Полина Сергеевна, а, может, я что-то могу сделать для вас? – прервал ее размышления Трофимов.
- Что? – Полина рассмеялась.
- Ну, я не знаю… Ну… может вам хоть передать что-то можно. Мы сегодня вроде здесь должны до вечера задержаться… Хотя точно не знаю…
- Ну, если передашь, буду рада. А если не будешь успевать – не суетись. Тут нормально кормят. (Полина, конечно, покривила душой – кормили здесь отвратительно, но зачем парню это знать). Да и магазин небольшой есть на территории. Так что спасибо, конечно, если передашь… Ну, а не передашь – не обижусь, - Полина улыбнулась. Искренне и открыто. Совсем как тогда.
- Полина Сергеевна, а вы даже не изменились. Я…честно говоря… думал, что вы совсем другая стали…
- Такая зэчка, с хриплым голосом, вся в татуировках, без передних зубов и с сигаретой во рту, да? – они рассмеялись. Полина вздохнула и уже серьезно добавила. – Стараюсь, Саша, не потерять человеческий облик, - она вздохнула и посмотрела на Трофимова. - А вот вы очень изменились – и ты, и Максим … Вы все у меня в памяти такими мальчишками остались. А теперь смотрю – нет, уже мужчины…
- Трофимов! – крикнул кто-то из середины зала.
- Да, иду! – крикнул в ответ Саша, и снова повернувшись к Полине, спешно сказал, - Полина Сергеевна, мне бежать надо. Там съемка. Я был очень рад вас видеть! Честное слово! Очень! И так рад, что вы остались такой же хорошей, как были.
- Я тоже, Саша, была тебя очень рада видеть! Счастливо! Удачи тебе!
***
- Ну вот, - Коробочка села за стол и показала Полине пальцем на тарелку. - Что я тебе утром и говорила. Этикетка, ты когда последний раз у нас на ужине бананы видела? О-о-о-о! Да еще и сок вместо этого постного компота. Да мы прямо хорошо здесь живем. Вот сволочи, говорю ж – не люблю я эту показуху.
- Да ладно, Коробочка, не парься, - Полина улыбнулась, - надо во всем хорошее видеть, вот не приехали б все эти шишки, у нас бы и сегодня этого не было. А так – на обед мясо нормальное дали, теперь вот бананы. Радуйся, что сегодня лучше, чем вчера.
- Я ж говорю – завидую твоему оптимизму!
Они покушали и пошли к бараку.
- А кто из вас Ольховская? – окликнула группу женщин дежурная.
- Я! – отозвалась Полина.
- Вам передачу передали!
- О-о-о-о! – захлопала в ладоши Брошка, - или шо то в лиси здохло, или снег завтра будет – Этикетке передачу передали.
- Да это мой ученик… - смущенно объяснила Полина. - Он журналист, был сегодня у нас здесь… Ну вот решил отблагодарить за то, что я им сеяла «доброе, вечное, мудрое…»
Дежурная передала ей сумку.
- Ох, не хилая сумочка! – обалдело вскрикнула Коробочка, - он что, весь магазин скупил и тебе передал?
- Да я разговор слышала, - пояснила дежурная, - там не хотели столько брать. Так он там такую бучу поднял, кричал, что ей ни разу никто ничего не передавал. Да если умножить количество месяцев на количество килограмм… Там шоу еще то было…Заведующая прибегала. Но молодец, упертый такой пацан – своего добился! Почти все взяли.
- Ну, Сашка дает, - усмехнулась Полина.
Она принесла сумку в барак и поставила на стол:
- Девочки, берите, это все вам! Вы меня столько лет кормили! Открывайте, кушайте. Наконец-то и я вас могу хоть чем-то порадовать. Только если что-то сладкое есть, оставьте Соне…
Женщины не заставили себя долго ждать, и стали вытаскивать из сумки все содержимое. Черноглазая шустрая Брошка еще и комментировала:
- Так, помидоры – о, салатик сделаем! Хлеб… Ну хлеб мог и не передавать… Так это что ? А - йогурт. Ага. Чай. Так, это я так понимаю кофе. Тоже ничего. Колбаска сыровяленая. Хорошо… Ой, варенье кажысь…
«А где он домашнее варенье взял? – подумала Полина. – Странно…»
Девушки выложили из сумки почти все, когда Брошка извлекла на свет божий огромный ананас.
- Да, юморист твой ученик! Он бы еще пальму финиковую припер! О-о-о-о! Подождите там еще и записка вроде валяется на дне. Она вытянула листок и протянула Полине.
- Да читай сама, он же мне не любовное признание пишет…
Брошка раскрыла листок и с выражением стала читать:
«Полина Сергеевна! Извините, клубники я не нашел – не сезон, уже отошла. Но, думаю, клубничное варенье вам ее заменит. Остальное тоже, думаю, покушаете с удовольствием. Я понимаю, что вам трудно меня простить после всего того, что случилось. Но я все равно очень-очень вас люблю, и буду любить всегда…»Полина покраснела, вырвала листок из рук девушки, выбежала из барака, и уже в коридоре прочла последнее слово послания «Максим».
- Да… Все-таки любовное, - констатировала Коробочка и отгрызла яблоко.

- Встал? Ну, давай, чисть зубы, умывайся, сейчас кушать будем. Я оладушков нажарила. Давай, пока горячие.
- Анна Ильинична, мне так неудобно, честное слово… Живу у вас бесплатно, да еще вы меня кормите. Давайте я вам хоть платить за еду буду. – Максим растерянно смотрел старушке в глаза.
- Так, плательщик, я, кажется, ясно сказала – умываться и за стол. Деньги он отдаст… Ты вчера сколько потратил на продукты для Полины? Небось, весь магазин скупил? Мне рассказывали, говорят, приволок пацан какой-то сумяру громадную. Ему объясняют, что, мол, нельзя, столько не положено, а он в ответ: ей ни разу не передавали, а она больше трех лет сидит. Вы возьмите и умножьте количество килограмм, которые положены, на количество месяцев, и тогда поймете, что все положено. Скандал устроил. Даже заставил заведующую вызвать. Только не говори, что это был не ты.
- Я… - сознался Максим. - Ну, а что было делать, если они тупые и не понимают, что если человеку ни разу не передавали, то значит ей положено все.
- Ох, отчаянный ты… Хороший ты парень, Максим.
- Да какой я хороший… Хороший бы никогда не сделал того, что сделал я с ней.
- Ну, знаешь, Максим, всякому поступку есть объяснение. Даже самому жестокому. Оправдание, может, есть и не всегда. А вот объяснить и простить можно любой поступок.
- Анна Ильинична, неужели вы не понимаете, что она ведь меня никогда не простит. То, что я сделал, оправдать нельзя ничем.
- Понимаешь Максим, простить и оправдать – это соооовсем разные вещи. Когда мы кого оправдываем, мы тем самым констатируем, что этот человек оказался невиновен. А вот прощение – это уже категория христианская. Мы знаем, что человек виновен, но просто прощаем ему эту вину, забываем ее. То есть оправдать можно далеко не все, а вот простить можно, при желании, даже самый тяжкий грех. Но это уже зависит от каждого человека в отдельности – простить или не простить. И вот прощают чаще очень сильные люди. Просто никогда не нужно ни в чем зарекаться. Жизнь такая штука, она иногда нам такие сюрпризы преподносит, что и не ожидаешь... Хочешь, я тебе историю своей жизни расскажу? Раз уж ты так со мной разоткровенничался. Многое поймешь тогда.
- Конечно, хочу…
- Тогда давай, иди, умывайся и за стол. А за завтраком я тебе все расскажу.
Максим быстро почистил зубы, умылся, побрился и вышел к столу свежий и опрятный. На белоснежной скатерти уже стояло блюдо с аппетитными пахнущими оладьями, пиала со сметаной, вазочка с медом и самовар. Все было таким домашним, уютным, что у Максима аж комок подступил к горлу – так давно он не сидел за таким столом. Так давно не видел оладушков на белоснежной скатерти, так давно не вдыхал этот пьянящий запах домашнего уюта… «А Полина – тем более» - горько подумал он. Старушка налила чай из самовара, положила в тарелку несколько оладьей и поставила ее перед Максимом:
- Ты ешь. А я буду рассказывать.
- Спасибо…
Она глубоко вздохнула и начала.
- Знаешь, Максим, я когда была почти такая как ты, ну, чуть постарше, мне тоже очень больно сделал один парень. Он избил меня до полусмерти. Знаешь, я от побоев и стресса почти месяц в больнице лечилась. В тот момент я ненавидела его лютой ненавистью. Я могла руку дать на отсечение, что никогда его не прощу. Никогда! Ни за что! А уж о том, чтоб полюбить – это вообще казалось такой глупостью несусветной. Если бы мне кто-нибудь в тот миг сказал, что я когда-то полюблю человека, который со мной такое сделал – в лицо бы рассмеялась.
- А за что он вас так?
- А ситуация, Максим, была очень похожа на твою. Я сначала с ним встречалась, с Вадимом с этим, а потом ко мне стал «клеиться» другой – Колька Грубин. А я тогда красивая была, ух, ухажеров - хоть отбавляй. Ну вот, а Вадим-то был из бедной семьи, у него только мать была, учительницей работала. А Колька по тем меркам был завидный жених. У него отец был профессором в университете, а мама – заведующая детским садом. По тем временам – это элита, будь здоров. Мне, правда, этот Колька не очень и нравился. Но знаешь, мы женщины, хотим ведь тепленькое местечко. Чтоб жить и богато, и комфортно. Кто там о любви думает, когда тебе материальные блага предлагают. Что мне Вадька мог дать – они с мамой в однокомнатной квартирке ютились. А у Кольки – профессорские хоромы. Я когда к ним в гости приходила, ела то, что и не видела никогда до этого. Колька обещал, что на курорты будет возить каждый год. Ну, я и повелась. Ну вот, а Вадим никак не хотел от меня отставать. И все тоже, как ты своей Полинке, проходу не давал, твердил мне, что Колька - дурак, что он мне – не пара. А один раз, когда-то пришел ко мне домой, родителей не было, ну и давай мне опять доказывать, что с ним, с Вадимом, мне будет лучше. Уж не помню, как там было, но сначала мы говорили, потом спорили, а как уж потом и почему он руку на меня поднял, то ли сказала я ему что-то обидное по поводу его бедности, то ли поддела как-то - не помню. Помню, что очнулась уже в больнице вся в синяках и ссадинах.
- Вот это да… И что, ему что-то было?
- Да хотели посадить. Но его мама приходила к моим родителям, просила, плакала, говорила, что единственный сын. В общем, не стали мы заявление в милицию писать. Отделался он, как говорится, испугом.
- А вы?
- А что я… Выздоровела, поправилась. А через три месяца выскочила замуж за Кольку Грубина. А Вадима, как я тебе говорю, ненавидела лютой ненавистью. А потом… Потом, Максим, стали мне не в радость и эти профессорские хоромы, и эти блага, и эти курорты. Ты не представляешь, что этот подонок вытворял. Он столько грязи в наш дом приволок. Он изменял мне направо и налево, избил меня, когда я беременная была, а уж когда пить стал по-черному, вообще жизни не стало. И уже, когда ребенок родился, убежала я от него когда-то в одной сорочке ночной с ребенком на руках среди ночи. Прибежала к родителям, вся дрожу. А он потом еще приходил, грозился сколько раз, что зарубит меня топором, если я ему сына не верну. В общем, то, что я пережила, никому не пожелаю. Даже врагу. А через пять лет я вышла замуж…за Вадима. Знаешь, я только потом поняла его поступок. Он ведь не просто бил меня, он до меня, как и ты до своей Полины, достучаться хотел. У нас ведь, у людей как, нам часто не хватает слов, чтоб кому-то что-то доказать. И вот женщины как последний аргумент слезы используют. А мужики, к сожалению, силу. Ну вот, а я его не послушалась. И жестоко за это поплатилась. А уж потом, когда замуж за Вадьку вышла, я стала самой счастливой на земле. Ты не представляешь, Максим, сколько этот человек сделал мне добра! Он на руках меня готов был носить. Пылинки сдувал. Я каждый день просыпалась с мыслью, что я – самый счастливый человек на земле. Вот уже девять лет его нет, царствие ему небесное! (старушка перекрестилась), а дня не было, чтоб я его не вспомнила. Он был для меня всем на этой земле. Таких хороших людей, как он, я отродясь не видела. Так что вот так. Я, конечно, не оправдываю ни то, что ты сделал, ни то, что сделал Вадим. Это все – ужасно. Но вот простить я смогла. И ни разу об этом не пожалела.
- Вот это да! – Максим восхищенно смотрел на женщину.
- Так что, Максим, что я тебе скажу. Я, конечно, не знаю, наступит ли когда-нибудь такой момент, что и твоя Полина впустит тебя в свое сердце и в свою жизнь, так, как я впустила своего Вадима, но могу тебе только один совет дать – делай ей по возможности много хорошего. Даже больше, чем она могла бы ожидать. Даже если она не захочет принять твою помощь. Просто делай и все. И просто верь. Как знать, может она тебе еще скажет когда-нибудь спасибо за то, что ты не позволил ей выйти замуж за этого… Сашу?
- Яшу…
- Ну да, Яшу. Как я поняла из твоих слов, там тоже партия была не очень. Ты же сам сказал, что он на суде против нее свидетельствовал. Сразу видно – гнилой человек. Так что, не кори себя –может, ты ее избавил от того, что я пережила. А этот ужас, каждодневный страх, поверь мне, был еще хуже тюрьмы.
- Может… - парень опустил голову. Рассказ старушки произвел на него неизгладимое впечатление. У Максима как-будто крылья выросли на спиной.
- Анна Ильинична!!!! Вы дома? - Услышали они голос со двора. Старушка выглянула в окно.
- Лида, ты? А то не видно за ветками. Проходи в дом!
Старушка подошла к двери, открыла ее и стала ждать, пока гостья войдет в дом.
- Здравствуйте! – в дом вошла женщина лет пятидесяти с ведром яблок. – Вот, Анна Ильинична, решила вас яблочками угостить. Ваша яблонька ж усохла.
- Ой, Лида, да не надо было…
- Ну как не надо! Мы ж соседи, должны друг другу помогать. Да и потом, вы же клубникой нас угощали!
- Да у меня ее в этом году – видимо-невидимо было. Я уже и ела, и закрывала, и детям в город отправила, а она все не кончалась.
- Ну вот, видите. А у нас яблок, похоже, в этом году будет видимо-невидимо. Так что еще потом принесу.
- Спасибо тебе, Лида! Ставь сюда, и иди, вон час с нами попей, я оладушков твоих любимых напекла, - она кивнула головой в сторону стола.
- С удовольствием! – женщина прошла в столовую. – Ой, хоть посижу у вас. А то с этой работой бешеной даже присесть некогда…
- Вот, познакомься, это Максим, мой двоюродный внучатый племянник… А это Лидия Борисовна, соседка моя, познакомься.
- Здравствуйте! – поздоровался Макс.
- Доброе утро, - женщина присела за стол рядом с ним.
- Максим у нас студент. Бывший суворовец. Вот, приехал из Москвы погостить ко мне на лето. – Она повернула голову к соседке. -Так а что там с работой?
- Да что… «Наша песня хороша – начинай сначала». Вы ж знаете, у нас летом хоть вешайся. Как отпуска начинаются – как загнанные лошади бегаем. И так людей не хватает, а сейчас еще меньше Да что мне вам объяснять. Вон моя Света тоже неделю уже в отпуске, так я теперь сама бегаю и бумажки все разношу, и на компьютере печатаю, как девочка на побегушках. И «контролеров» как всегда не хватает. Вчера вон был конкурс патриотической песни – приезжали все эти из Департамента. Так дама там одна была, не помню, кто она, говорит: мы движемся в Европу, а по европейским меркам на одного осужденного должно быть 3 «контролера». То есть у нас в колонии их должно быть человек шестьсот. Вы себе это можете представить?
- Да уж… - усмехнулась Анна Ильинична. – Их и в лучшие времена было человек сто пятьдесят.
- Так и то, Анна Ильинична, это же раньше, когда еще вы были, к нам ребят-срочников присылали. А теперь уже лет пять как вольнонаемных набираем. Вот сейчас 92 человека всего. А контингент, не мне вам говорить, глаз да глаз нужен. А идти ж никто не хочет – зарплата, знаете какая – а пацаны все молодые, честолюбивые. Вот и крутимся, как белки в колесе
- Лид, так, может, Максима моего на пару месяцев возьмешь? Он вот тоже подработать немножко хочет… - она повернулась к Максиму и, подмигнув, пояснила. - Лидия Борисовна работает заместителем начальника по кадрам и воспитательной работе в колонии.
- Ну, если не боится тамошний контингент, давайте устроим. Я ж говорю, у нас в это время каждый «и жнец, и швец, и на дуде игрец»… Так что лишний человек не помешает. – Она повернула к Максиму голову. - Не боишься?
- Я… Нет… Не боюсь… - Максим еще не мог поверить своему счастью. – А когда можно начать?
- Ух, какой ты быстрый! – рассмеялась Лидия Борисовна. – Сегодня суббота… Давай, в понедельник приходи часиков в восемь, оформим тебя, сразу и начнешь. Только… Оформим-то мы тебе официально в отдел режима и безопасности, инспектором, ну или, как мы их привыкли называть попроще – «контролером». А вот возьму я тебе к себе, так что делать придется все подряд – и курьером работать, и дежурным на этаже, и на компьютере набирать, и основными обязанностями, конечно, заниматься - в общем… главным куда пошлют. Готов?
- Готов! – спешно ответил Максим.
- Ну давай, в понедельник я тебя жду. Анна Ильинична расскажет куда идти. Ой, оладьи-то какие вкусные у вас. Вот не могу я такие печь, хоть умри. Учили вы меня, учили, а толку…
Женщина еще какое-то время сидела за столом, разговаривала с хозяйкой. А Максим мыслями уже был далеко-далеко. Сначала он жутко обрадовался, потом сильно испугался. А сейчас уже и не знал, что ему делать, он вдруг засомневался, стоит ли ему идти туда. Понятно, что на месте разобраться что к чему, будет намного проще. Но… Как отреагирует Полина, увидев его там. Да… Ей это не понравится. Что же делать? Может, отказаться, пока не поздно? А как же девочка… Он ведь хотел узнать о ней. Нет, нужно идти. И просто стараться не попадаться Полине на глаза. Да и деньги ему совсем не помешают. А так, где он еще найдет работу в этом городишке. Тут, поди, местные не все трудоустроены. Раз уж решил остаться, раз уж так получилось, что жить можно бесплатно, надо, конечно, идти. Нахлебником быть уж точно не хочется. Нет, решено. Он будет там работать.
- Спасибо, Анна Ильинична… Вы яблоки пересыпьте, я ведро заберу.
- Давайте я пересыплю! – Максим вскочил с места. Взял другое ведро, быстро пересыпал фрукты, ведро сполоснул и отдал соседке.
- Молодец! Шустрый пацан! Думаю, у нас приживешься. В общем, в понедельник я тебя жду.
Когда дверь за женщиной закрылась, Максим уточнил:
- Анна Ильинична, а почему она сказала, что вот когда вы там были, вы же… и сейчас там работаете…
- Да сейчас-то я там кто - никто, а раньше то…- она улыбнулась. - Мы же с мужем почти сорок лет проработали в этой колонии. Я – воспитателем, потом – старшим воспитателем. А он больше на руководящих должностях. 23 года был начальником этой колонии. Это уж я на пенсии на подсобных работах подрабатываю, так просто, чтоб дома не сидеть.
- Ничего себе! Так вы там все знаете?
- Ну, а ты как думал… Сорок лет там, да почти уже десять здесь. Полвека, знаешь ли, проведено тут – как дом родной. На столько и не садят. А я там почти жила. У меня те девчонки, что были в моем отряде, почти никогда повторно не попадали. Я их приучала жить по совести. Не все, конечно, поддавались перевоспитанию. Были такие отъявленные, что мама не горюй. Но все равно, многие в люди вышли. До сих пор письма пишут. А кстати, ничего, что я тебя без тебя женила, как говорят? Я просто подумала, раз ты решил разобраться что к чему, там, за забором, это будет проще сделать. А ты сам-то туда хочешь? Не боишься?
- Я уже ничего не боюсь… - выдохнул Максим. – Вот только, боюсь, Поле не очень приятно это будет.
- Ну что ж… Смотри. Еще есть время отказаться.
Максим задумался еще на какое-то время, а потом решительно произнес:
- Нет, пойду. Я должен узнать все об этой девочке, может, она, действительно, моя дочь.
- Ну, тогда с Богом!
- Спасибо вам, Анна Ильинична, я вас обязательно отблагодарю.
В понедельник Максим приступил к работе. Сначала ему было как-то не по себе. Особенно, в первый миг, когда за ним закрылись мощные зарешеченные двери. Но постепенно он освоился. Лидия Борисовна провела его по колонии, представив всем, как «племянника Анны Ильиничны». Видно было, что старушку здесь очень уважают. И почти мгновенно это уважение перекинулось и на Максима. Сидел он в отделе кадров. А работу, действительно, приходилось выполнять самую разную. Максим, то носил книги со склада в библиотеку, то набирал на компьютере письма, то разносил справки и карточки в медпункт, то дежурил на этаже. За первые три дня они с Полиной так ни разу и не увиделись. Несколько раз Максим чуть не столкнулся с ней, но вовремя увидев Полину, успевал быстро ретироваться. А вот в четверг произошло то, чего он так боялся…
- Максим, - Лидия Борисовна зашла в кабинет. – Ты на месте? Очень хорошо. Помнишь, я тебе показывала, где прачечная? Сходи сейчас туда, найди там Иру, скажи, что это я тебя послала, возьми полотенца – она тебе даст – и отнеси в детский дом. Это за третьим корпусом сразу направо.
- В детский дом… - рассеянно произнес Максим.
- Ну да… Там, где дети содержатся. Мы с тобой туда не ходили, но, территория не большая, думаю, найдешь…
- Да… Найду… - все так же рассеянно произнес Максим и вышел из кабинета. Сердце отчаянно заколотилось в его груди. Да, конечно, он очень хотел увидеть Полину дочку. Он, собственно именно за этим сюда и шел. Но… Коленки почему-то предательски задрожали – а что, если она похожа на него. Что делать тогда?
Максим взял в прачечной полотенца, дошел до третьего корпуса, обошел его и тут же вышел на небольшую детскую площадку. Дети на улице вместе с воспитателями водили хоровод. В середине круга стояла маленькая рыжеволосая девчушка, а дети и взрослые ходили вокруг нее и напевали:
- Как на Сонины именины испекли мы каравай! Вот такой вышины! Вот такой ширины!...
Максим остановился неподалеку, и решил пока не мешать детишкам. Когда он только подошел, девочка, вокруг которой водили хоровод, стояла к нему почти спиной. Но сейчас она повернулась, и Максим чуть не выронил на землю все полотенца – сомнений, что именно это – Полина дочь, не оставалось – перед ним стояла миниатюрная копия Полины Ольховской. Те же кудрявые волосы, те же ямочки на щеках. А когда девчушка улыбнулась, она, так же, как и Полина когда-то, сморщила свой маленький носик. Те же огромные глазищи. Но вот взгляд в этих глазищах был совсем не Полин. Какой-то другой… Совсем другой. Максиму он явно был знаком. Но чей это взгляд? Чьими глазами смотрела на него эта маленькая девочка?
Увидев Максима, к нему подошла воспитатель:
- О, вы полотенца принесли, а то мы уже ждем. Нас всего трое осталось на 27 детей. А они ж видите какие – глаз да глаз нужен. Нам, извините, в туалет некогда сходить, не то что в прачечную. – Она повысила голос. – Соня, не лезь туда, а то упадешь! Иди сюда!
Девочка, так похожая на Полину, послушно подошла к ней. Воспитатель взяла ее за руку:
- Я ж тебе говорила – баловаться нельзя! А то вон дядя тебе заберет!
В это время раздался громкий детский плач. Воспитательница бросила руку девочки, и с криком «Артур, я же просила без взрослых на качели не лезть!», побежала к рыдающему мальчишке.
- А ты, правда, меня заберешь? – девочка с интересом и одновременно с опаской смотрела на «дядю».
- Неееет, что ты… Ты же хорошая девочка?
- Хорошая… - подтвердила малышка и доверительно сообщила. – А у меня сегодня день рождения. Мы сегодня будем торт кушать.
- Ух ты! – Максим заулыбался. Он вспомнил, что у него в кармане с утра завалялась конфетка. Конечно, хотелось бы дать девочке что-то другое, но у Максима больше ничего, к сожалению, не было. Пришлось ограничиться этой маленькой сладостью. Он протянул ее малышке. - Сонечка, я тоже тебя поздравляю с днем рождения, если бы я знал, я принес бы тебе что-то другое, а так – вот возьми хотя бы конфетку.
- Спасибо! – девочка взяла конфету, развернула ее, откусила половинку, а оставшуюся половинку аккуратно завернула опять в обертку и положила в кармашек платья.
- А зачем ты положила ее в карман? – удивился Максим. - Ешь всю сразу, а то она у тебя там растает.
То, что сказала девочка ему дальше, заставило сердце Максима сжаться.
- Неее…- Соня посмотрела ему в глаза. – Это маме…
От этой детской непосредственности в глазах Максима блеснули слезы.
- А твою маму Полина зовут? – то ли спросил, то ли сказал он.
- Да… Она скоро придет! – и тут же глянув куда-то поверх Максима, радостно вскрикнула:
- Маааама!
Максим обернулся.
***
Ужин у осужденных начинался в пять, а заканчивался официально в шесть вечера. Но, закончив кушать, те женщины, у которых есть дети, могли сразу же, не дожидаясь шести часов, идти к ним. Полина обычно быстро закидывала еду «за себя» и торопилась к своей малышке. Но сегодня она вообще отпросилась с ужина. У ее дочки - день рождения, и Полине хотелось, чтобы пока остальные мамы придут к своим детям, те успели вместе с маленькой Сонечкой покушать торт и поздравить ее. Торт она заказала еще вчера в местном магазине. Поэтому сразу после работы она отправилась туда:
- Теть Аня, - крикнула Полина с порога. – Мой заказ привезли?
- Да, Полечка, привезли, - Анна Ильинична достала из холодильника большой торт.
- А куклу?
- И куклу. Сейчас, я принесу, она там в подсобке.
Старушка вынесла Полине красивую «Барби» в коробочке:
- Вот, как ты просила, с платьицами и зеркальцем.
- Спасибо! – Полина взяла в одну руку торт, другой рукой прижала к себе куклу и поспешила к дочке. Настроение в этот день у нее было прекрасное. Надо же… Уже три года прошло… А как будто только вчера ее родила… Как время быстро бежит… Полина улыбнулась, обогнула третий корпус и вышла на детскую площадку. Вышла и… остолбенела. Улыбка мгновенно сбежала с ее губ… Возле ее дочки на корточках сидел… Максим Макаров. Тысячи мыслей вихрем прокатились в Полиной голове «Откуда он здесь? Зачем? Почему? Что ему нужно от моей дочери?!» Но в это время Соня увидела ее и радостно вскрикнула:
- Маааама!
Максим обернулся и встал. Полина быстро подошла к нему.
- Что ты здесь делаешь? – она вопросительно посмотрела на парня.
- Я… - Максим, действительно, не ожидал ее сейчас увидеть и немного стушевался, - я… вот полотенца принес…
- Я спрашиваю, что ты здесь вообще делаешь? – она все так же вопросительно смотрела на него.
- Работаю…
Полина вздохнула.
- Макаров, вот скажи, во всей России для тебя рабочего места больше нигде не нашлось, только здесь? - Максим отметил, что в голосе ее не было той агрессии, с которой она встретила его в первый раз, сейчас голос ее был какой-то грустный, усталый и отрешенный, мол, как я от тебя устала. - Что ты хочешь, чего ты добиваешься?
- Полина Сергеевна, но я, действительно, здесь просто работаю.
- Ну что ж…Работай… – как-то безразлично произнесла она. Потом вручила дочке подарок, поздравила ее с днем рождения, поцеловала. - Сонь, иди к деткам, покажи им свою куклу, я сейчас подойду, - она подтолкнула дочь в сторону площадки, и когда та убежала, Полина, уже обращаясь к Максиму, быстро, почти речитативом произнесла, - спасибо тебе за передачу, не стоило этого делать, но все равно спасибо.
Она развернулась, и собралась было уходить.
- Полина Сергеевна! - не выдержал парень.
- Что? – она снова повернулась к Максиму.
- Скажите… А Соня … это же… моя дочь?
Он увидел, как Полина заметно дернулась и резко вскинула на него глаза. Но потом, видимо, взяла себя в руки и более чем спокойно спросила:
- С чего это ты так решил?
- Ну… Она похожа на…меня. Ей три года. Ну, и я так посчитал…
- Похожа она на МЕНЯ. А насчет того, что ты посчитал… Знаешь, Макаров, - она опять глубоко вздохнула. – Может я, конечно, плохо тебе преподавала основные принципы морали, раз ты мог вытворить то, что вытворил, но, похоже, Белова тебе математику преподавала еще хуже. То, что ты сделал, случилось в середине декабря. И если б это была твоя дочь, она родилась бы в середине-конце сентября. А у нее день рождения, как ты понял, сегодня. Тебе напомнить какое сегодня число? 14 июля. Это ребенок Якова. Так что иди… работай. И не забивай себе голову глупостями.
Она развернулась и пошла к детям. А Максим вдруг не выдержал и громко закричал:
- А мне все равно!
Полина снова подошла к нему:
- Что тебе все равно?
- Мне все равно, чья она дочь! Я все равно буду о ней заботиться!
Полина внимательно посмотрела на него и тихо сказала:
- В той записке, которую ты положил вместе с передачей, ты написал, что все еще любишь меня. Так вот, если ты, действительно, любишь, выполни мою просьбу - не приближайся больше к моей дочке. Никогда.
Она развернулась и пошла к детям.
- Так детки, все заходим в группу, сейчас мы будем кушать торт и поздравлять Сонечку с днем рождения! – голос Полины мгновенно изменился, стал теплый, мягкий и какой-то струящийся.
А Максим все смотрел ей в след, не в силах сдвинуться с места.

Максим пришел на свое привычное место под лестницей на первом этаже. Стал у небольшого окошка и стал наблюдать. Это место он обнаружил случайно. В тот день, когда он увиделся с Полиной и ее дочерью, Максим, возвращаясь назад и, идя по лестнице, случайно уронил одну из карточек детей, которые в детском доме просили передать в санчасть, на ступени. Он спустился вниз, чтобы ее поднять, и вдруг заметил, что из маленького полуподвального окна под лестницей как на ладони видна площадка возле детского дома. Придя сюда через час, он увидел, как Полина общается со своей дочкой, как играет с ней, как катает на качели, как целует ее, как что-то нашептывает на ушко, как улыбается…. Максим смотрел на это милое зрелище, и не мог оторвать глаз. В тот момент, когда Полина сказала ему, что Соня - это дочь Лазуцкого, он сначала сильно расстроился, но уже через мгновение новая мысль обрушилась на его голову: «Пусть она не моя… Пусть. Главное, что это ЕЕ девочка. И я, именно я виновен в том, что она растет в этом ужасном месте. Я буду помогать этой девочке, обязательно буду, тем более, что родному отцу, похоже, она никогда не будет нужна. Так же, как и ее мама. А мне они нужны. Обе». Вот тогда он и крикнул, что ему все равно чья она дочь… А Полина в ответ сказала, что если он любит ее, то не должен приближаться к ее ребенку. Если любит… Ведь знала его больное место, знала, куда нужно надавить…И оказалась права.
Рабочий день у Максима заканчивался в шесть вечера. Он узнал от Анны Ильиничны, что именно в это время мамочки могут увидеться с детьми. И поэтому уже семь дней приходил после работы сюда, в административное здание, заходил под лестницу, и наблюдал. Просто наблюдал. И застывал в умилении. Полина попросила его не приближаться к девочке, и он не мог ослушаться ее. Но смотреть на них обеих ему никто не запретит. Тогда, когда он впервые увиделся с Полиной на свидании, ему показалось, что она очень изменилась – стала груба, несдержанна, даже… немного сурова. Но видя, как она обращается со своей дочкой, Максим понимал, что ни капельки Полина не изменилась. Она все такая же милая, обаятельная, улыбчивая и… любимая.
Вот и сейчас, заняв свой «пост», Максим стал ждать, когда же выведут детей и к ним придут мамы. Детей вывели, мамы пришли. Но ни Полины, ни маленькой Сонечки среди них не оказалось. Максим еще какое-то время подождал, мало ли, может, задержались. Но те, кого он ждал, на площадке так и не появились…
Полину Максим увидел на следующий день возле столовой, когда их отряд возвращался с завтрака. Надо сказать, что после той встречи возле детского дома, они иногда пересекались. Полина, увидев Максима, иногда просто проходила молча, а иногда слегка кивала ему головой. Но сейчас она прошла мимо, даже не посмотрев в его сторону. Он увидел, что лицо ее немного припухло, а сама она, казалось, находится мыслями где-то совсем далеко от этого места. Максим сочувствующе посмотрел ей вслед. «Неужели у нее что-то случилось?» - гулко забилось его сердце. Но узнать он ничего так и не смог. А после обеда Лидия Борисовна попросила Максима отнести карточки осужденных в медсанчасть для прохождения профосмотра. Он подошел к зданию, где располагалась санчасть, когда вдруг дверь резко распахнулась, и из нее кто-то стремительно выскочил. Максим не сразу понял, что это Полина. Она была совсем не похожа на себя. Косынка на голове сбилась, лицо было заплаканным, а рука, которой она пыталась прикрывать лицо, заметно дрожала. Она бежала и всхлипывала. И, казалось, ничего не видит вокруг себя. У Максима все оборвалось внутри. Сердце разбилось на маленькие осколочки и эти осколочки стали больно царапать душу. «Значит, действительно, что-то случилось… Господи, но что?!» Он зашел в санчасть, отдал карточки и уже, подходя к двери, решился-таки спросить у врача:
- Ирина Мироновна, скажите а… вот сейчас девушка отсюда выбежала. У нее что… что-то случилось? Она, по-моему, не в себе была…
- Ольховская? Да тут есть от чего быть не в себе. Дочка у нее при смерти.
- Как при смерти?.. – у Максима кровь забилась в висках. – А что случилось?
- Да никто пока не знает, что случилось. Она, эта девчонка, вообще с самого рождения такая болезненная. А это вчера играла с детьми, все вроде было нормально. А потом побелела, упала, сознание потеряла. Тут вон врач приехал из седьмой горбольницы. Анализы взяли. В общем, не поймут, что случилось. Но, похоже, что-то серьезное. Завтра будут перевозить туда к ним в больницу, - и, вздохнув, добавила, - если доживет…
- Как «если доживет»? А что может не дожить?.. – у Максима расширились глаза.
- К сожалению, может… Там срочное переливание крови нужно. А группа довольно редкая – третья отрицательная. Донора не можем найти. Если не найдем до вечера, то, врач сказал, что до утра она вряд ли протянет. Каждая минута на счету.
- Вы уже его нашли! – закричал Максим. – Быстрее! Давайте быстрее! У меня такая группа! Покажите, куда идти!
- Ты уверен? – врач недоверчиво посмотрела на парня.
- Я говорю – давайте быстрее! Сами же говорите – каждая минута на счету.
Они зашли в палату изолятора. Над кроваткой девочки склонился доктор. Максим посмотрел на маленькую Сонечку, и у него комок подступил к горлу – шустрая рыжеволосая красавица была похожа сейчас на тень, девочка была без сознания, по подушке разметались ее золотистые волосы, личико было бледным и почти неживым, из носа торчали какие-то трубочки. Максима положили на соседнюю кровать, и поставили установку. А он все время, пока длилась процедура, повторял как заклинание: «Сонечка, живи… Пожалуйста, не умирай! Ты нужна своей маме. И мне нужна. Живи! Я очень тебя прошу!»
Когда процедура закончилась, Максим снова пришел в кабинет врача.
- Ну что, все нормально? – спросила доктор.
- Да, нормально… Голова только немного кружится, - ответил он.
- Ну, это естественно. На вот, - она положила на стол шоколадку, раскрыла ее, отломила кусок и протянула Максиму.
- Да не надо, спасибо…
- Ешь, ешь, это необходимо после такой процедуры. А то еще ноги мне тут вытянешь, с тобой потом еще возись. Да та посиди минут десять. Я думаю, голова перестанет кружиться.
- Спасибо… - Максим откусил кусочек шоколадки. – Ирина Мироновна, а неизвестно, что спровоцировало у девочки этой такую болезнь, может питание плохое?
- Да нет, вряд ли, их в детском доме хорошо кормят. Это заключенным не всегда перепадает хорошая еда. А детей кормят нормально. А что спровоцировало… Не знаю… Откуда они вообще эти болезни берутся. Вон, - она показала на карточки осужденных, - вели такой аморальный способ жизни, из пьянок не вылизали, а никакие болячки к ним не липнут. Вон карточки, какие худенькие. А эта, посмотри, Сони этой Ольховской, - она взяла в руки толстенную карточку, - три года от роду, а чем она только не болела. И мама вроде у нее нормальная… А дите болеет и болеет. Не знаю… Да мы еще после родов думали, что не выходим ее. Она, Сонька-то, недоношенная ведь родилась…
- Как недоношенная?! - у Максима расширились глаза.
- Ну как… Ты что не знаешь, что такое недоношенная? Семимесячная. Ей срок был рождаться в середине сентября. Но там беременность сложная была. Наверно, потому, что у матери резус положительный, а у девочки отрицательный, такое часто бывает. Группа крови, наверно, от отца. Она, Ольховская эта, почти весь срок в изоляторе пролежала. Когда родила, на ребенка больно смотреть было – лягушонок какой-то меньше двух килограмм. Я ж говорю, думали не выходим. Нет, выжила. И девчонка такая хорошая, умненькая, фразы так строит, как будто ей не три, а лет пять-шесть – очень развитая. Жалко дитя. Да и мама у нее тоже неплохая, такая колотная. Другие вон рожают, чтоб себе лучше было. Здесь же им, тем, у кого дети, много послаблений есть, да и выходят часто по условно-досрочному. Вот они и готовы под кого-угодно лечь, лишь бы забеременеть. Они им уже и тут эти дети не нужны, но ходят, общаются с ними для приличия, а когда выходят – и подавно не нужны становятся – многие тут же в детский дом сдают. А эта, Ольховская-то наоборот, как узнала, что беременна, такой крик подняла – не буду рожать и все. Ей ее товарки-то эти по отряду твердят: дура, рожай, выйдешь, может, раньше, и преимущества будут. Да и передачи-то им можно только раз в месяц получать. А беременным и кормящим – хоть каждый день. А она как уперлась: нет, только аборт. Ребенок не должен страдать и жить тут, он не виноват. В общем, уже готовили ее на аборт, а тут она отравилась, на две недели попала в изолятор, а когда вышла, уже поздно было что-то делать. Зато уж как родила, малышку-то свою, стала любить ее до безумия. Я видела, как она к ребенку относилась. Они же первые три месяца вместе с детьми новорожденными у меня тут в изоляторе находятся - я всякого насмотрелась. И вот скажу тебе – таких заботливых мамочек, как эта Ольховская, я еще, наверно, не видела. У меня сноха в детском доме работает, тоже не может на нее нарадоваться, говорит - только их отпускают, бегом туда, и зацелует ее и принесет что-нибудь из магазина, и сказку расскажет. И отпускать не хочет… И с другими детьми так ладит – она же педагог. Вечно то игру какую-нибудь придумает, то спектакль ставила с ними. Хорошая баба. Не знаю, как она сюда попала. Жалко ее. Сейчас вот слезами тут заливалась, я, говорит, на коленях буду ползать перед тем человеком, кто моей дочке кровь даст.
- Ирина Мироновна, - вдруг сказал Максим, - а можно вас попросить выполнить одну мою просьбу?
- Какую?
- Не говорите, пожалуйста, маме девочки, кто стал донором. Я вас очень прошу.
- А почему?
- Ну… Есть на то свои причины. Пожалуйста, я очень-очень вас прошу. Не говорите…
- Ну хорошо… Хотя, не пойму, какая тебе разница-то узнает она или нет.
- Ирина Мироновна, поверьте, есть разница. Так вы выполните мою просьбу?
- Ну, конечно, выполню, раз ты просишь.
- Ладно, я пойду. Мне работать надо. А то меня, наверно, уже обыскались - понес карточки и пропал. А… можно я зайду попозже девочку навещу? – он усмехнулся. – Мы же с ней теперь одной крови. Так что она мне как крестница.
- Конечно, заходи…
Максим вышел из санчасти и пошел в админздание. У него из головы не выходили две фразы врача «Группа крови, наверно, от отца» и «Она ведь семимесячной родилась, недоношенной. Ей срок был родиться в середине сентября». И тут же вспомнились слова Полины: «Если б это был твой ребенок, она родилась бы в середине-конце сентября». Максим поднял глаза к небу: Господи, неужели это все-таки моя дочь? И тут он вспомнил ее взгляд. Этот взгляд показался ему тогда таким знакомым. И только сейчас парень понял: она смотрела на Максима глазами его собственного отца. Неужели это все-таки его дочь? Неужели?!
***
Закончив работу и отпросившись у старшего воспитателя, Полина бегом примчалась в санчасть. Вбежав в кабинет врача, она с порога спросила:
- Ну что, как Соня?..
- Ну, пока без сознания. Но новость хорошая есть – донора мы нашли, кровь ей перелили. Так что, завтра, думаю, с утра перевезут ее в больницу.
- Слава Богу… А кто стал донором? Вы же тогда вроде говорили, что не нашли… Что Арбатова все-таки согласилась?
- Да как же – эта согласится, ждите… Нет, мы другого человека нашли. Но я не могу вам сказать, кто это. Он попросил меня этого не делать.
- А почему? – искренне удивилась Полина.
- Не знаю… Наверно, были свои причины.
- Странно… Я могу увидеть дочь?
- Конечно. Там доктора сейчас из седьмой больницы. У них там что-то вроде консилиума. Анализы же утром взяли. Вот теперь решают, что с ней. Пойдите, поговорите с ними. Может, они вам уже что-то конкретное скажут.
Полина зашла в палату изолятора. У кровати маленькой Сони стояло три врача.
- Здравствуйте, - Полина подошла ближе, - я мама девочки.
- Здравствуйте, очень хорошо, что вы пришли, – пожилой мужчина кивнул ей. – Я зав.отделением, зовут меня Евгений Павлович. Завтра мы переводим вашу дочь к нам в больницу, в палату интенсивной терапии. Я сам лично буду ее вести.
- Что с ней? – Полина внимательно посмотрела на врача.
- Знаете, мне не хотелось бы вас пугать, но… К сожалению, ничего утешительного сказать не могу. Она в тяжелом состоянии. Я бы даже сказал – в критическом. Болезнь очень запущена. Очень. Я пока не могу на 100% вам сказать, мы сделали пока только простой анализ крови, и окончательный диагноз будет известен только после всех исследований у нас в отделении. Нужен обязательно биохимический анализ крови, исследование костного мозга, спинно-мозговая пукнция. Вот тогда я смогу вам сказать окончательный диагноз. Но уже сейчас только по анализу крови процентов на 90 я уверен, что у девочки… лейкемия.
- Что?! - вскрикнула Полина. – Нет!!!!
Она закрыла лицо руками и заплакала.
- Но вы не отчаивайтесь. Я не буду вас обнадеживать и говорить, что все так просто. Нет, на самом деле все сложно. Все очень сложно. Но! Эта болезнь зачастую лечится. Нужно много сил и средств, но вылечить в большинстве случаев можно. Конечно, не у нас и не на нашем оборудовании. Но думаю, на первом этапе мы сможем ее спасти. Ну, а там уже, как Бог даст.
- Да, - подтвердил второй врач, которого Полина уже видела, когда утром приходила к дочери, - шансы есть. Но хорошо, что донора нашли. Если б не этот пацан, уже б, может, и некого было спасать.
- Какой пацан? – удивилась Полина.
- Я не знаю, я так понял это сотрудник какой-то, молоденький такой, Максимом зовут.
Полина обомлела.
- Так это он дал кровь?
- Ну да. Да, в общем, какая разница кто. Главное, что он дал вашей девочке шанс на выздоровление.
- И даже на жизнь, - подтвердил Евгений Павлович.
***
Максим шел по двору. В его голове смешались и радостные, и грустные мысли. Радостные - от того, что сегодня он помог Полиной дочке. Может, конечно, эта девочка и его дочь, а может и не его – какая разница. Главное, что он сделал это. Да, когда-то он повел себя как последний подонок по отношению к ее матери, но сейчас он сделал доброе дело и душа его ликовала. Но… Грустным мыслям тоже нашлось место. Он успел поговорить с доктором, пока шла процедура переливания крови, и из его слов понял, что состояние у девочки тяжелое. В тот момент он поклялся себе и Богу, что если девочка выздоровеет, он больше не будет трогать ее маму, просить ее простить его и навязывать ей свою любовь. У нее теперь совсем другие проблемы. Сейчас она, похоже, думает только о дочке. «Полечка, пусть у тебя все будет хорошо, пусть твоя девочка выздоровеет. Пусть все у вас сложится замечательно!» Ах, как бы он хотел сейчас сказать эти слова Полине. Просто, чтоб она поняла, что ему, действительно, ничего от нее не надо, и что единственное, чего он хочет, что она была счастлива. Вместе со своей дочкой. И вдруг…
- Макси-и-и-м-им! – услышал он у себя за спиной. У парня подкосились ноги. Этот голос был до боли знакомый, родной, щемящий и какой-то шелестящий. Только она могла ТАК произносить его имя. Только одна женщина на земле. У Максима все сжалось внутри - впервые за все время она назвала его по имени.
Он обернулся, Полина спешно подошла к нему. Она была спокойна и серьезна.
- Максим… - она глубоко вздохнула. – Мы можем поговорить?
- Да, Полина Сергеевна, конечно.
- Давай присядем на скамейку.
И когда они сели, Полина с такой же спокойной серьезностью продолжила:
- Максим… Я просто хотела сказать тебе спасибо.
- За что?
- Ты знаешь, за что… Понимаешь, мне сказали, что если б не нашли донора, моя дочь могла до утра просто не дожить…
- Блин… Я же просил ее не говорить, - Максим был раздосадован.
- Я знаю… Но Ирина Мироновна тебя не выдала, она ничего мне не сказала. Я узнала это от врачей из больницы.
- Полина Сергеевна, вам не за что меня благодарить. Да, я очень рад, что помог именно ВАШЕЙ дочке. Но, поверьте, если бы на ее месте оказался любой из 27 детей детского дома или даже кто-то из взрослых, я, не задумываясь, поступил бы точно так же. И так, как я, поступил бы каждый. Поверьте…
- Увы, Максим… К сожалению, не каждый. Ведь третья группа с отрицательным резусом, конечно, не очень распространенная, но и не такая редкая, как четвертая. У сотрудников такой группы ни у кого не оказалось, а вот у троих осужденных была. Но они наотрез отказались делать переливание. А заставить их никто не может. Тут хоть и тюрьма, но все такие умные – каждая знает свои права. Ну вот... Две там такие, что… Одна наркоманка со стажем, а вторая алкоголичка, вся насквозь пропитая. Я и сама не очень хотела, чтоб от них переливали. Только в самом крайнем случае. А вот еще одна – воровка, тоже со стажем – та за собой следит ого-го! Но стерва еще та! Из-за нее я год назад по УДО не ушла. Но я все простила, пришла к ней унижаться – просила, умоляла, стыдно сказать, но даже на коленях перед ней стояла – просила дать моей дочке кровь. А она… - в глазах Полины блеснули слезы, - пнула меня ногой и говорит: «Меня чужие проблемы не интересуют…Сама выкручивайся». А ведь она тоже мать… Поэтому спасибо тебе, что ты оказался не таким, как они. Что тебя интересуют чужие проблемы…
- Полина Сергеевна... – Максим посмотрел ей прямо в глаза. - Я не хочу, чтоб вы думали, что я сделал это, чтоб произвести на вас впечатление. У меня и в мыслях такого не было. Я, правда, хочу, чтоб ваша девочка поправилась, и чтоб вы были счастливы вместе.
- Спасибо тебе, Максим. Пойми…Ты не просто дал ей кровь, ты спас ей жизнь. Да и мне тоже. Понимаешь, эта девочка, она для меня все. Я не хотела ее рожать, я не хотела, чтоб она жила в тюрьме, но так получилось, я все-таки ее родила. Понимаешь, она дала мне возможность остаться человеком, она дала мне силы и смысл жить дальше, она помогла мне не сломиться и не скурвиться здесь, как это случилось со многими, она дала мне веру в будущее. Она единственный родной человек, который нужен мне и которому нужна я. Знаешь, я, когда смотрю на нее, забываю обо всем, даже о том, где я нахожусь. Если бы ее сегодня не стало, я не знаю, что было бы со мной. Я, наверно, наложила бы на себя руки. Без нее мне просто незачем жить. Спасибо тебе еще раз. Огромное спасибо.
- Полина Сергеевна, я вам еще раз повторяю – вам не за что меня благодарить. Пускай у вас все будет хорошо. И у вашей дочки тоже. И это для меня будет лучшей наградой. Я больше не буду вас трогать, честно слово. Клянусь! И… простите меня за все! Я, правда, очень раскаиваюсь в том, что сделал когда-то.
Он встал и пошел прочь. Полина проводила его долгим взглядом. Впервые за все эти годы она смотрела на своего бывшего ученика без неприязни.
***
Максим быстро уходил от Полины. Улыбка на его лице вдруг появилась сама собой. Она назвала его имени. Впервые за столько лет. Она говорила с ним. Она доверила ему самое сокровенное. Его сердце в груди билось так гулко и так отчаянно, что казалось еще немножко - и Полина услышит этот стук. Он даже не обернулся. Потому что боялся, что это отчаянное сердце просто не выдержит и, не спросясь его, стремглав кинется назад. Туда, к НЕЙ, к самой лучшей женщине на земле. К его мечте, к его улыбке, к его надежде и к его счастью. Но… Он пообещал, что больше не будет трогать ее. И свое слово он сдержит, во что бы то ни стало. Пусть она просто будет счастлива. С ним, без него – все равно. Пусть она будет счастлива со своей маленькой золотоволосой дочкой. И тут Максиму вдруг безумно захотелось вновь увидеть эту девочку, которая стала для своей мамы всем в этой жизни. Просто посидеть у ее кровати. Просто посмотреть на нее. Он не знал почему у него возникло такое желание, но почему-то сейчас хотелось сделать именно это. После разговора с Полиной мысль, что Соня все-таки его дочь, стала еще более осознанной. Он хотел еще раз спросить об этом. Но потом подумал, что если Полина не сказала ему этого в прошлый раз, значит у нее были на это свои причины. Зачем еще раз рвать ее душу. Зачем?.. Он не сделает этого. Но в этот момент Максиму вдруг так безумно захотелось, чтоб эта шустрая малышка все-таки оказалась его дочкой. Он уже успел ее полюбить. И это было бы самым большим счастьем на земле – иметь с Полиной хоть что-то общее. Что-то одно на двоих…Пусть они не будут вместе никогда. Но он просто будет знать, что рядом с Полиной живет его маленькая частичка, маленькое солнышко, маленький лучик…
- Вы не подскажете, сколько время? - размышления Максима прервала какая-то женщина. Он посмотрел на часы, поднял глаза и сказал. - Пять минут седьмого.
И тут парень увидел, что на лице у женщины огромное родимое пятно. Максим посмотрел на нее и вдруг остановился. Какая-то мысль на мгновение залетела в его сознание, что-то цепанула, и тут же вылетела. Максим обернулся и посмотрел на женщину еще раз. Родимое пятно… Родимое пятно… Родинка…Пятнышко…Точно! И он вспомнил один вечер.
***
- Любимая, я поздравляю тебя с 15-летием нашей совместной жизни, - Петр Иванович вручил жене маленькую коробочку. Она открыла ее. Там были красивые серьги с бриллиантами. – Ладно, ты примеряй, а я пошел готовить праздничный ужин.
Лариса Сергеевна достала из коробочки серьги и стала их разглядывать. А потом решила примерить. Но одна из сережек, которые были одеты на ней, упорно не хотела открываться.
- Максим, помоги мне, пожалуйста, - попросила она сына.
Макс подошел к маме и стал расстегивать «непослушное» украшение. Когда он чуть-чуть отогнул мочку уха, то увидел что за ним, на шее матери красовалось небольшое родимое пятно в виде звездочки.
- Ух ты, мам, у тебя такое пятнышко симпатичное.
- А это, Макс, не просто пятнышко, - пояснила Лариса Сергеевна, - это, сынок, можно сказать, метка нашего рода. Это передается их поколения в поколение. У всех женщин за ухом вот такие вот «звездочки». И у моей мамы была, и у прабабушки.
- А у бабушки? – удивился Макс.
- Нет, это не по той линии. У прабабушки дочек не было, был только сын, мой дед, а вот у деда уже родилась дочь, моя мама, и у нее такая «метка» была, как и у ее бабушки. Так что была бы у меня дочь, и у нее было бы такое родимое пятнышко. И у тебя, если дочка родится, она тоже будет носить нашу «метку». А если будет без «метки», - Лариса Сергеевна рассмеялась, - можешь никакие анализы ДНК не делать, значит – не твоя.
***
Максим пришел в санчасть.
- Ирина Мироновна, я могу Сонечку проведать?
- Конечно, можешь, я же тебе говорила, заходи в любое время. Правда, она еще без сознания…
- Я не долго…
Он зашел в палату изолятора. Девочка лежала в той же позе, в которой он увидел ее еще утром. Но ее бледное личико, казалось, стало еще бледней. Максим нежно погладил ее ручку, поцеловал в лобик. А потом сел и долго-долго смотрел на малышку. На девочку, так похожую на свою маму. И все не решался сделать то, что хотел. Но потом не выдержал. Он осторожно отвел прядь ее золотистых волос, заглянул за ушко, и… Мир сразу вспыхнул для него миллионом самых ярких красок – на Сониной шее «горела» алая звездочка…

- Поль, ну ты б съела чего-нибудь, на тебя уже смотреть больно – половина осталась, - участливая Галя-Брошка, сидящая напротив, жалостливо заглядывала Полине в глаза. А она только водила по тарелке вилкой с наколотым на нее кусочком котлеты, и почти отрешенно смотрела куда-то вдаль.
- Да не могу я… У меня кусок в горло не лезет, - она кинула вилку на тарелку. - Понимаешь, мой ребенок почти три недели в больнице, а я не знаю как она, что с ней. Я ночами уже вообще перестала спать. Ты знаешь, я никогда не плакала. А сейчас не просто плакать – выть хочется от отчаяния. Знаешь, я уже почти привыкла к жизни тут. В последнее время вообще спокойно воспринимала, что я нахожусь за этими решетками. Как-будто и не жила по-другому. А сейчас как раненая волчица, готова по этим стенам ползти, чтоб только увидеть свою дочь! Да я если б на свободе была, я б, не знаю, работу, наверно, бросила, я бы целый день от нее не отходила. Пойми, Галь, она же маленькая совсем. Ей же не объяснишь, почему мама к ней не приходит. Она же не понимает, что мама просто не может прийти! А она лежит там три недели одна и думает, наверно, что она мне просто не нужна, что я не хочу к ней приходить. Я как подумаю об этом, у меня сердце кровью обливается. Я сначала так переживала, что она одна в палате - она же в ПИТе, поэтому одна. Думала, ей бы лучше было с детками. А теперь понимаю, хорошо, что одна. Вот представь себе, к каждому ребенку мамочка с папочкой по сто раз на дню прибегают с сумками еды, и накормят, и напоят, и зацелуют и оближут, и сказку расскажут, а моя бы лежала, как сирота, и на все это смотрела. А какое питание у них там! Хуже чем у нас в тюрьме, наверно, кормят. У меня когда-то подруга лежала в больнице – перловая каша в кипятке – это первое, а та же перловая каша без кипятка – это уже второе. Я уже просто не могу… Ребенок маленький, да к тому же больной, лежит столько времени, а к ней даже никто не ходит. Ты лежала когда-нибудь в больнице?
- Да, когда аппендицит вырезали…
- Ну, вот, помнишь свои ощущения?
- Да… Неделю пролежала, а как будто месяц. Минуты считала, когда кто-нибудь придет.
- Вот видишь. Так и моя – смотрит, наверно, на дверь, и все ждет. А никто не приходит. И не придет! Никто! Понимаешь, ни-кто!!!! – громко вскрикнула она.
- Так, Этикетка, ты потише… Я все понимаю, Поль, все… Но…Вон посмотри Комсомолка глаз с тебя не спускает. Ты же подала прошение на УДО. Тебе сейчас надо вести себя тише воды, ниже травы. Ты сама понимаешь, что тебе надо выйти отсюда во что бы то ни стало. И как можно быстрее. Не давай этим стервам повод. Ты ж сама понимаешь…
- Да все я понимаю… - Полина затихла, глубоко вздохнула и снова стала водить вилкой с кусочком котлеты по тарелке. – Но от этого понимания легче-то не становится...
***
За последние три недели в жизни Максима Макарова особых изменений не произошло. Он все так же жил у Анны Ильиничны, помогал ей по хозяйству, все так же работал в колонии, и уже даже успел получить свою первую зарплату, чему был несказанно рад, и в тот же день накупил целую сумку продуктов и отдал их хозяйке. Не изменилось в его жизни почти ничего… Ничего, кроме двух вещей. Теперь, когда они где-то возле столовой, у цеха или на улице во время прогулки встречались с Полиной, она не кивала ему как раньше, а всегда говорила «Здравствуй, Максим!» или «Привет, Максим!». И даже, как казалось парню, слегка улыбалась ему. Но это, скорее всего, ему все-таки казалось. Он видел, как изменилась Полина с того времени, как ее дочь увезли в больницу. Она очень похудела, осунулась, вокруг глаз появились большие круги. А на прогулке она чаще всего садилась где-нибудь в уголке, и так сидела все эти несколько часов, уронив голову на руки. И второе, что изменилось в жизни Максима – это то, что теперь он абсолютно точно знал, что у него есть дочь – его кровинка, его частичка и то, что их с Полиной теперь объединяло. И Максим даже не знал, что из этих двух обстоятельств его радовало больше.
***
Полина робко постучала в дверь начальника колонии.
- Можно войти?..
- Да, заходите. Вы же Ольховская, если я не ошибаюсь, да?
- Да…
- Присаживайтесь… Ну, что я вам могу сказать. Как говорится, есть две новости - плохая и хорошая. Ну, начну с хорошей. Вы же подавали прошение об условно-досрочном. Мы тоже параллельно послали запрос в Департамент исполнения наказаний, объяснили ситуацию с ребенком… Сегодня утром пришли бумаги, в общем, учитывая хорошее поведение, отсутствие замечаний и нареканий…Одним словом, вопрос об условно-досрочном освобождении практически решен. Я думаю, недели две – максимум три, и будете на свободе. Поздравляю!
- Спасибо! А плохая?... – Полина выжидательно и тревожно посмотрела на начальника.
- А плохая, Полина… очень плохая… девочке вашей хуже стало. Я только что разговаривала с врачом… На первом этапе они сделали все, что могли. Но дальше своими силами они ее не вытянут. Нужно куда-то перевозить.
- Куда?
- Я толком не поняла, в центр какой-то… В общем, я отпускаю вас ее навестить. Ну, и как раз с доктором поговорите. Сейчас выпишу пропуск, дадим вам конвойного, и до четырех часов можете быть в городе. Только… Полина, я вижу, что вы вроде нормальный человек, мне не хочется унижать вас и приковывать к конвойному наручниками. Тем более что как мать я вас очень хорошо понимаю, у меня у самой ребенок – инвалид, ДЦПешник… Я понимаю, что вы не на танцы идете, но…Полина, поймите, пока вы еще официально здесь у нас находитесь, опоздание даже на несколько минут будет приравниваться к побегу. Вы меня поняли? Я правда не хочу вас унижать… Но мне будет обидно, если вы обманете мое доверие…
- Я понимаю… Спасибо вам большое!
- Так… А кого ж вам дать конвойным. Людей и так не хватает… А… - вдруг вспомнила она и нажала на кнопку внутренней связи. – Лида, твой парнишка на месте? Не сильно занят? Ну, пришли его ко мне – есть для него работа небольшая.
Через несколько минут дверь открылась и в кабинет зашел Максим.
- Вызывали?
- Да. Максим, вы сейчас берете пропуск и конвоируете Ольховскую в больницу 7-ю, а к четырем часам она должна быть на месте. Понятно?
- Так точно! – по-военному отрапортовал Максим.
Они вышли из кабинета начальника.
- Я переоденусь… - Полина робко посмотрела на Максима.
- Конечно, Полина Сергеевна, я жду вас возле дежурного.
Через несколько минут Полина вышла в красивом черном сарафане. Максим в очередной раз полюбовался ею. Без тюремной «спецовки» она была совсем такой, какой он ее помнил всегда. Когда они вышли на улицу, Максим вдруг остановился.
- Полина Сергеевна, давайте вы поедете в больницу одна, а потом ближе к четырем встретимся где-нибудь, здесь неподалеку, и вместе вернемся.
- Тебе что, куда-то нужно уйти?
- Нет… Но просто конвоировать вас… Я не могу… Я же знаю, что вы никуда не убежите. Я не хочу так унижать вас…
- Максим, спасибо, конечно, за доверие. Но… Так нельзя. Тебя могут увидеть в городе одного, или меня. Или случится что-то непредвиденное. Нельзя рисковать. Пусть все идет, как идет. Представь, что ты меня не конвоируешь, а мы просто вместе идем к моей дочери в больницу. Такая постановка вопроса тебя устраивает?
- Ну, да… Если вы так думаете. Хорошо.
Они прошли еще несколько метров, и теперь остановилась Полина.
- Максим… - она опустила голову.
- Да, Полина Сергеевна? – он внимательно посмотрел на нее.
- Максим… Ты извини меня… Понимаешь… - было видно, что она что-то хочет попросить, но не решается.
- Полина Сергеевна, вам что-то нужно? Говорите, не стесняйтесь… Что?
- Понимаешь… - она глубоко вздохнула. – Мы зарабатываем в швейном цехе, но нам ведь деньги на руки не дают – на счет перечисляют. Мы даже в магазине без денег товар берем – просто списывают со счета. Я как-то не сообразила сразу, что нужно было хоть что-то взять в нашем магазине. А… идти к дочке в больницу с пустыми руками… Ты… не мог бы мне занять... рублей хотя бы сто-двести… Я хоть фруктов купила бы, сока, молочного…
- Конечно, о чем разговор! – он достал из портмоне тысячу рублей и протянул ей. – Покупайте все, что хотите. Можете тратить все. Если не хватит – я добавлю.
- Спасибо тебе, Максим. Я все отдам. Меня через две недели должны выпустить. Как только деньги на руки дадут, я все тут же отдам. Честное слово!
- Я рад, что вас выпускают. Искренне рад за вас, Полина Сергеевна. А за деньги даже не думайте. Я их дал не вам, а вашей дочке. А она мне точно ничего не должна…
- Но Максим, я…
- Идите, покупайте продукты, - он положил ей руку плечо, - и забудьте о том, что вы мне что-то должны. Я вам в этой жизни должен больше.
- Спасибо тебе…
Они зашли в супермаркет.
- Полина Сергеевна, вы идите за продуктами, а я в другой отдел забегу, хорошо? А потом встретимся здесь, у выхода.
Когда Полина подошла к выходу, Максим уже ждал ее. В его руках был большой пакет, который он тут же протянул ей.
- Вот… Возьмите…
- Что это? – удивилась Полина, и, заглянув в пакет, увидела там красивую куклу.
- Это вашей дочке. Я думаю, она обрадуется.
- Спасибо. Не стоило… Но… спасибо тебе, Максим.
- Не за что… Пусть поправляется.
До больницы они доехали молча. Полина первым делом зашла в палату к дочери. Максим остался ждать ее в коридоре. Маленькая Сонечка лежала на кровати, похожая на тонкий стебелек. Ее большие темно-серые глаза на бледном личике выглядели как два погасших огонька. Полина со слезами кинулась к ней, стала обнимать, целовать, прижимать к себе. Девочка обвила руками ее шею.
- Мамочка… Как я по тебе соскучилась!
- Я тоже по тебе очень соскучилась, мое солнышко. Ну, как ты тут? Что тебе тут делают?
- Укольчики делают. Вчера в какую-то другую комнату возили на такой большой-большой кроватке с колесиками. Там дядя врач меня смотрел… Мамочка, я не хочу кушать таблетки. Они не вкусные. Можно, я не буду?
- Сонечка, надо кушать! Ты же хочешь поправиться?
- Хочу…
- Ну вот, а без таблеток не получится. А так попьешь их еще немножко, и будешь бегать. Хорошо?
- Ну ладно…
Тут Полина немного отвлеклась от дочери и увидела, что возле ее кровати стоит большой розовый заяц.
- Сонь, а откуда у тебя такой заяц-то?
- Это мне дядя подарил.
- Какой дядя? – Полина удивилась. – Дядя врач?
- Нет, дядя врач другой. А этого дядю зовут дядя Максим. Он ко мне приходит, мы с ним играем, а еще он мне вчера большую шоколадку приносил.
У Полины сжалось сердце..
- И что… он часто к тебе приходит?
- Да, каждый день. Он всегда приходит рано, когда я просыпаюсь, а потом поздно. Когда я просыпаюсь, он мне всегда кушать приносит. Вчера картошечку с котлеткой приносил. А сегодня вермишельку с сосисочкой. А когда поздно приходит, он долго-долго сидит. Он мне вчера сказки читал про репку и про колобка. И сказал, что я самая послушная девочка на земле!
- А… что он тебе еще говорил?
- Еще он мне сказал: «Ух ты моя принцесса!» (девочка старательно пыталась скопировать интонацию Максима) И еще сказал, что когда я совсем-совсем выздоровлю, он мне купит такое платье.. ну… такое… ну, как у принцессы…
- Да, хороший дядя… - Полина рассеянно смотрела на восторженные глаза Сони.
- Мама, - вдруг зашептала девочка, - а ты уже прилетела с планеты маленьких фей?
- Откуда?... – Полина с удивлением посмотрела на дочь.
- Ну, это мне дядя Максим сказал. Ты не приходила долго, и я думала, ты совсем не придешь… Что ты меня забыла. Я плакала… А дядя Максим сказал, что ты очень хорошая. Что ты меня очень-очень любишь и не можешь меня забыть. А не приходишь, потому что ты улетела на планету маленьких фей за куклой… И когда феи тебе дадут куклу, ты прилетишь назад.
- А… Да… - Полина от слов дочери немного опешила. Потом достала из пакета куклу. - Вот… Это тебе передали маленькие феи… - И увидев, как у девочки загорелись глаза и поняв что-то какое-то время ее внимание будет приковано к новой игрушке, Полина глубоко вздохнула. – Ладно, Сонечка, я сейчас с дядей доктором поговорю, а потом еще к тебе зайду. Кстати, - она наклонилась к дочери и зашептала, - я, наверно, еще раз полечу на планету маленьких фей за другой куклой, а когда вернусь, мы с тобой будем вместе всегда-всегда. Целый день.
- Правда? – девочка восторженно посмотрела маме в глаза. – И спать?
- И спать, и кушать, и гулять. Ладно, солнышко, я сейчас вернусь.
Полина вышла в коридор. Максим сидел на стуле недалеко от палаты и смотрел в окно. Он не видел, как Полина вышла. «Надо же, - думала она, - никогда бы не подумала…» Она впервые за все эти почти четыре года смотрела на Максима с какой-то теплотой. Полина тихо подошла к нему. Услышав шаги, Максим повернул голову, потом вскочил:
- Ну что она там?
- Максим… - на лице Полины, впервые при разговоре с ним появилось легкое подобие улыбки, и одновременно блеснули слезы в глазах. – Я не ожидала… Честно, не ожидала… Спасибо тебе огромное!..
- За что?
- За дочь.
- Вам спасибо. – Он посмотрел ей прямо в глаза.
- А мне за что? – Полина усмехнулась.
- За дочь.
Полина вскинула на него глаза:
- Подожди, так ты… что… все знаешь?..
- Да, знаю, но… Полина Сергеевна, я же вам говорил - даже если бы я этого не знал, и был уверен, что она все-таки не мой ребенок, я бы все равно к ней ходил. Мне достаточно того, что она - ВАША дочь. А все, что связано с вами, для меня имеет огромное значение. Вы уж извините, что я вас ослушался и все-таки приблизился к вашей дочке. Просто, я подумал, что к ней ведь никто кроме меня не придет. А больница… Сами понимаете… Извините меня, пожалуйста…
- Ты что, Максим, за что ты извиняешься? Я, правда, так переживала, что к ней никто не ходит. Я думала, она все три недели одна была. А когда узнала, что ты ее навещаешь, да еще каждый день… Максим, я очень тронута… Спасибо тебе огромное еще раз!
- Я же вам говорю, Полина Сергеевна, все, что связано с вами и вашей дочкой – для меня это святое. Если б я не работал – я бы вообще от нее не уходил. А вообще…. – он заулыбался, - я к Соньке хожу, потому, что мне с ней интересно и весело! Она замечательная! И… так похожа на свою маму.
- Максим, а ты давно узнал? Ну… что Соня - твоя дочь.
- Давно.
- А откуда?
- Да так… Случайно… Я сопоставил кое-какие факты, и понял, что я – ее отец. Полина Сергеевна, а… почему вы мне тогда сказали… ну… что это Яшин ребенок?
- Прости… Но я просто тогда очень испугалась.
- Чего?
- Понимаешь, дети ведь могут только до трех лет находиться при колонии. А в три их обязаны передать или родственникам, или в детский дом. И поэтому стараются или мам отпустить по условно-досрочному в это время, или, если несколько месяцев осталось, держат просто до окончания срока. Но это полулегально. Знаешь, я, когда увидела тебя возле Сони в день ее трехлетия, у меня внутри все оборвалось. Я ведь понимаю, что посторонних людей на территорию колонии не пускают. И первая мысль, что ты как-то узнал, что это твоя дочь и приехал ее забрать. Я чуть с ума не сошла. Я, правда, так испугалась. Я так боялась, что ты ее у меня заберешь... Максим… - она тревожно заглянула в его глаза. - Ты ведь этого не сделаешь?
- Ну что вы? Как вы могли такое подумать?! Нет, конечно… - он усмехнулся. – Да она и сама от мамы не уйдет. Малая, а характер упертый, ну, точно наш, макаровский!
Они вдвоем прыснули со смеху. Максим посмотрел на Полину, и его сердце наполнилось нежностью – впервые со времени приезда сюда он увидел ее смеющуюся… Господи, если бы всегда так было. Но Полина уже через мгновение была опять серьезна и сосредоточена.
- Ладно, Максим, я пойду, поговорю с доктором…
И она быстро пошла по коридору.
Врач долго рассказывал Полине о том, как протекает болезнь дочери, какие возникли осложнения, показывал снимки, результаты анализов.
- В общем, - закончил он, - дело очень серьезное. Болезнь была очень запущена. Я не хочу вас пугать, но состояние критическое. На первом этапе мы сделали все возможное. Далее мы просто бессильны.
- И что, ей ничем нельзя помочь?... – Полина обреченно вздохнула. – Что… никаких шансов?
- Здесь у нас… практически никаких… У нас же нет аппаратуры необходимой. Ее срочно нужно перевозить в Москву, в центр детской гематологии. Там она пройдет несколько курсов химиотерапии. Но это еще не все. Понимаете, есть еще один момент. Я даже не знаю, как вам сказать, это, наверно, для вас практически неосуществимо. Вы же… в колонии… А если это делать, то нужно как можно быстрее… Только это ее может спасти, только это. Это единственный шанс для вашей дочки. Повторяю, е-дин-ствен-ный.
- Говорите, я сделаю все! ВСЕ! Из колонии я выхожу совсем скоро. Нужны деньги? Сколько? Я ведь зарабатываю, и почти не трачу. У меня есть сбережения. Сколько нужно?!
- Да дело не в деньгах… Хотя в таком случае их нужно много, но вам повезло. Наш детский благотворительный фонд «Подари жизнь» выиграл Грант зарубежной донорской организации USAID на проведение бесплатного лечения от лейкемии детей социально незащищенных категорий. Ну, там, сироты, инвалиды, малоимущие… Ну, вот, ваша девочка подходит… Так что, к счастью, лечить ее будут бесплатно… Дело в другом…
То, что сказал доктор дальше, произвело на Полину эффект разорвавшейся бомбы. Судьба опять криво усмехалась ей. Да нет, не просто усмехалась, а на этот раз показывала свой пугающий черный оскал. Сначала Полина подумала, что не сделает этого никогда, не при каких условиях. Ни за что! Но потом вспомнила грустную улыбку своей дочери, ее большие глаза на бледном личике, ее тельце, похожее на стебелек, и… вдруг поняла, что РАДИ НЕЕ переступит через себя. И сделает все, чтоб она жила. Даже это…

Полина вышла в коридор, Максима нигде не было. Она решила, что он, наверно, у дочери. Полина прошла по коридору, тихо заглянула в палату. Макс, действительно, сидел у постели Сони, что-то ей рассказывал, показывая на пальцах, а девочка оглушительно хохотала. Она первой увидела Полину:
- Мааам!
Максим быстро встал и отошел от кровати. Полина подошла к дочери:
- Ну что, малыш, не скучаешь?
- Неееет! - заулыбалась девочка. - Мне дядя Максим показывал фокусы. Вот так есть палец, а вот так нет.
- Сонечка, мы сейчас с дядей Максимом выйдем, а потом еще к тебе зайдем, хорошо?
- Хорошо!
- Макс, можно тебя на минутку…
Они вышли из палаты, и присели на скамейку.
- Ну что сказал доктор? – спросил Макс, заглядывая ей в глаза.
- Сказал, что все очень-очень плохо, - в глазах блеснули слезы. – Что она в критическом состоянии… Максим… - она вздохнула очень тяжело и выдохнула, - мне нужна твоя помощь…
Сердце парня словно птица встрепенулось в груди. Оно, казалось, встало и расправило крылья. Господи, сколько ж долгих лет Максим ждал эту фразу, как хотел ее услышать «мне нужна твоя помощь». Полиночка, да я горы сверну, я все сделаю, чтоб тебе помочь, ты только скажи. Только намекни. Да я в лепешку расшибусь, я все, все-все для тебя сделаю. Душа Макса ликовала. Она просила у него о помощи!
- Полина Сергеевна, я готов вам помочь во всем. Все, что угодно. Если вы мне сейчас скажете, что Соня выздоровеет, но для этого я должен прыгнуть с 12-этажного дома, я, честное слово, сделаю это. Правда! Я согласен оказать любую, понимаете ЛЮ-БУ-Ю помощь.
- Да ты подожди соглашаться… Помощь несколько специфичная… Я даже не знаю, как тебе это сказать…
- Я же вам говорю – все, что угодно… Понимаете – ВСЕ! Что я должен сделать?
- Макс… Понимаешь… - было видно, что Полине трудно выдавить из себя следующие слова, - в общем… тебе нужно сделать то, что ты… сделал тогда…
- Я вас не совсем понимаю… Что я сделал? Когда?
- Ну, тогда… в кабинете этики… на столе…
Максим обалдело вытаращил глаза и ошарашено посмотрел на нее.
- Что-о? – ему показалось, что он ослышался.
- Максим… Не подумай, что я сошла с ума. Но понимаешь… Соне необходима срочная пересадка стволовых клеток костного мозга. А идеальным донором может быть только ее родной брат или сестра, но только с тем же составом ДНК, то есть от тех же родителей… Я подробностей не знаю, но там при родах это все как-то делается… - она посмотрела на него. - Ты понимаешь, о чем я говорю?
Максима окатило жаром с ног до головы.
- Да… Понимаю… Но…
- Что но?
- Полина Сергеевна, а вы… сами…
- Что я сама?
- Вы… сможете… со мной?..
- Максим, - она глубоко вздохнула, - я могу тебе сказать только одно – по собственному желанию я никогда бы этого не сделала. Ни-ког-да! И ты понимаешь причину. Но это, к сожалению, единственный шанс спасти мою дочь. Поверь, если бы был еще один шанс, пусть всего один, но был, я бы воспользовалась им незамедлительно. Но, к сожалению, выбора у меня нет. Не скрою, мне ОЧЕНЬ это неприятно, если не сказать больше, но если ты согласен…
- Я согласен! – спешно ответил Максим, не дав ей договорить, но потом, испугавшись, что эту спешность она истолкует по-своему, быстро добавил, - только не подумайте ничего плохого, я согласен на это только, чтоб спасти нашу дочь. А вас… я ничем не обижу. Только…
- Что?
- Я не знаю… Но… рожать одного ребенка, чтоб он стал источником каких-то клеток для другого, это как-то…
- Знаешь, я сначала сама отказалась – я подумала так же, как и ты - что это чудовищно. Но врач сказал, что у ребенка ничего брать не будут. Просто один из трех источников стволовых клеток - это кровь, получаемая во время родов из пуповины и плаценты, то есть пуповинная кровь новорожденного. А ребенок просто рождается, как обычный ребенок. Вот и все. Ему ничего делать не будут.
- А… Ну тогда понятно. Полина Сергеевна…
- Макс, что ты заладил: Сергеевна, Сергеевна, я давно уже не твой учитель. Называй меня просто по имени. И на «ты». И какая я тебе теперь Сергеевна… У нас вон дочь подрастает…
Это «у нас» прозвучало для Максима как музыка.
- Полина, я сделаю для тебя и для нашей дочери все! Только поверь мне!
- Спасибо, что согласился…
- Тебе спасибо!
- Ладно, пошли к Соньке, она там заскучала уже, наверно… У нас же еще минут сорок есть, да?..
***
Разрешение на долгосрочное свидание Полине Ольховской удалось получить не сразу. Эти свидания разрешены из мужского пола только с родственниками или мужьями. Или с гражданскими мужьями, если имеются общие дети. Полина принесла свидетельство о рождении Сони. Но, к сожалению, в графе «отец» стоял прочерк. И ей отказали. И только когда она честно объяснила всю ситуацию начальнику колонии, женщина все поняла и самолично выдала разрешение на долгосрочное свидание Полины с Максимом. Эти три дня им суждено было провести вместе. Все 72 часа. Как говорится, без перерыва на обед. По мере того, как день Х приближался, Полину охватывало безумное волнение. Она не знала, чего ей ждать от этой встречи. Неизвестность пугала. Максим, вроде, действительно, очень изменился. Но кто знает, каким он будет, когда они останутся вдвоем. Когда она рассказала начальнику колонии свою историю, та разрешение дала, но тут же спросила: «А вы не боитесь на три дня остаться наедине с человеком, который с вами так поступил?» Полина и сама не знала ответа на этот вопрос. С одной стороны, она помнила Максима деликатным, культурным, обходительным. Ну, разве что грубил и хамил иногда… Но снова перед глазами возникала та ужасная картина 12 декабря и его безумные, наполненные хищной страстью глаза, и ей становилось не по себе. Но потом она вдруг вспомнила его у постели больной дочери, ее оглушительный смех и его улыбку… и почему-то отчетливо поняла: он ничего ей не сделает. И, глядя начальнице в глаза, уверенно сказала «Не боюсь!»
***
Все утро Максим бегал по магазинам и рынкам, покупая самые свежие и самые вкусные продукты. Ему так хотелось, чтобы эти три дня, которые они проведут вместе с Полиной, остались в ее памяти светлыми и добрыми. Он понимал, что то, что произойдет между ними, произойдет не от большой любви, а от большого несчастья, но не мог не радоваться даже этому. Мысленно он убеждал себя, что так нельзя, что ребенок болеет, и он просто не имеет право воспринимать эту ситуацию так восторженно. Но сделать с собой ничего не мог… Единственное, что он как заклятие твердил себе: только осторожно, только осторожно! Ее нельзя обидеть. И самое главное, что во всем происходящем Макса радовало не то, чем они будут заниматься с Полиной для спасения дочери, а то, что эти дни он просто будет находиться рядом с ней, смотреть в ее глаза, говорить с Полиной, слушать, что она расскажет, вспоминать то светлое, что когда-то их объединяло. Именно с этими мыслями и с огромной сумкой продуктов он и зашел в маленькую комнату для длительных свиданий. Комнатка была убогая – двуспальная кровать, холодильник, телевизор какого-то дореволюционного года выпуска, стол, два стула и ветхое раздрыганное кресло. Но Максиму было все равно. Главное что здесь будет ОНА. Все остальное не имело никакого значения. Полину привели чуть позже. Она вошла в том же черном сарафане, в котором ездила к дочери в больницу. Ее золотистые волосы впервые были распущены. Она была так прекрасна, что Максим от неожиданности даже чуть не уронил арбуз, который держал в руках. Он засуетился.
- Полина… Здравствуй… Проходи… Сейчас кушать будем.
- Здравствуй, Максим…
- Полина, ты что будешь, есть колбаса, есть ветчина, и есть курица копченая…
- Максим… - она решила сразу все расставить на свои места. - Я хочу, чтобы ты понимал, я к тебе сюда не на свидание пришла. Ты знаешь, почему мы здесь… Так что давай без лишней помпезности…
- Полина Сергеевна… Полина… Я все понимаю… Но… Какая помпезность. Мы же можем просто покушать… Неужели, это преступление…
Полина посмотрела в глаза Максима. В них было столько неприкрытого отчаяния и разочарования, он с такой горечью и тоской стал укладывать назад в сумку продукты, что Полине на миг даже стало стыдно: парень так готовился, так хотел ее порадовать, а она… Нет, но все равно ведь три дня голодная она сидеть здесь не будет. Какая разница, когда начать…
- Ладно, Максим, извини… Действительно, покушать – это не преступление. Выкладывай назад. Я буду ветчину.
Максим широко улыбнулся, в его глазах забегали искорки. Он стремительно стал выкладывать продукты обратно на стол, раскладывать их по тарелкам, которые имелись в наличии, открывать все новые и новые баночки и коробочки… Обед выдался на славу. Они мало говорили. Но Максим мог просто насмотреться на Полину, рассмотреть каждую ее родинку, изучить каждую прядочку рыжих волос. Он просто мог надышаться ею. И это было для него самой большой радостью. То, что он просто находится с ней рядом. Потом они помыли посуду, потом посмотрели немного телевизор. Все это время Максим и Полина обменивались короткими почти незначительными фразами. Но ситуация была какая-то напряженная. Нужно было плавно переходить к тому, ради чего они сюда пришли, но никто из них двоих не знал, как это сделать поделикатнее. Час проходил за часом, время двигалось уже к ночи, а они все еще не знали, как себя вести. Полина понимала, что начать должен мужчина. А Максим боялся проявить инициативу, чтобы опять, не дай Бог, ненароком не обидеть ее.
- Макс, передай, пожалуйста, вон тот стакан с соком, - попросила Полина. Он взял сок, стал передавать ей, и когда ее рука случайно коснулась его, и какой-то ток прожег все его внутренности, Максим вдруг отставил стакан в сторону, сжал рукой ее ладонь и поцеловал Полину в щеку, потом спустил бретельку сарафана, и осторожно коснулся губами ее груди. Мелкая дрожь прокатилась по телу девушки.
- Ну что ты… Не бойся… Все будет хорошо, – прошептал он, заглядывая ей в глаза. - Я не обижу тебя… Я больше никогда тебя не обижу.
Он еще раз поцеловал ее в щеку, щелкнул выключателем, а потом взял ее за руку и повел к постели. Спустя какое-то время, когда все закончилось, он снова отрывисто чмокнул ее в щеку, молча слез с кровати и пошел спать в кресло. Полина еще долго лежала с открытыми глазами и не могла уснуть. Максим тоже то и дело ворочался в кресле, пытаясь найти удобное положение. Но они не сказали друг другу больше ни слова.
***
Первый луч солнца осветил комнату. Полина, как всегда, проснулась на рассвете. Максим спал в кресле, поджав под себя ноги в какой-то немыслимой позе. Полина долго смотрела на него и думала: как странно устроена жизнь. Вот Максим – хороший, обходительный парень. Культурный, деликатный. И ведь, кто знает, а может она тогда, пожив с Яшей год-два, все равно поняла бы однажды, что он ей не пара, и может именно этот светловолосый паренек стал был ее мужем. Но… После того, что он совершил тогда, ни о чем подобном даже думать нельзя. Полина вспомнила прошлый вечер: как Максим суетился у стола, как ловко резал продукты, как не ел почти ничего сам, а старался положить как можно больше в ее тарелку, как потом… Полина задумалась о том, что произошло потом, и странная безумная мысль, которая не могла, не имела права родиться в ее голове, вдруг, не спросясь, вылезла на поверхность. И Полина вдруг неожиданно даже для самой себя подумала: а ведь мне было с ним хорошо. Она понимала, что не должна даже думать об этом. Максим – человек, который обесчестил ее, который отнял у нее 4 года молодой и цветущей жизни, который поломал все ее планы… Но который… подарил ей дочь. Все перемешалось в сознание девушки: она ненавидела Максима и понимала, что почему-то больше не может его ненавидеть, она осознавала, что ей просто не могло быть приятно то, что он вчера делал с ней, но тут же в который раз сознавалась себе, что ей было с ним хорошо. Макс был настолько деликатен, настолько осторожен и чуток, что безошибочно угадывал все ее желания, и делал только то, что она хотела, интуитивно избегая того, чего она не преемлела, и ей просто было комфортно и уютно с ним. Да, ей было с ним хорошо. «Господи, но ведь так не должно быть! Ведь он же сделал со мной ТАКОЕ! – мысленно кричала она сама себе. – Но почему мне с ним было так ХОРОШО? Почему?!»
Полина села на кровати, обняла колени руками и задумалась. Скоро она выйдет из колонии. Скоро она станет свободным человеком. Скоро она сможет находиться со своей любимой дочкой 24 часа в сутки. Скоро… А что будет скоро? Кто ждет ее в этой свободной жизни, кому она нужна? У нее нет жилья, ведь в Твери она жила на съемной квартире, у нее нет работы, и найти ее с таким прошлым, как у нее, вряд ли быстро удастся. У нее ребенок, а теперь будет даже два – один из которых грудной, а второй больной. Она так рвалась на свободу. А теперь эта свобода, которая замаячила у нее перед глазами, пугала ее своей неизвестностью. А еще врач сказал, что Соню необходимо отвезти в Москву, в детский центр гематологии. А куда ей-то в Москву. Где ей там жить и на что – город-то не дешевый. Но расставаться опять с дочкой она больше не хотела, просто не могла. Вопросы, вопросы, вопросы один за другим сыпались на нее… А ответы Полина к сожалению, могла найти далеко не на каждый…
Максим проснулся от того, что у него сильно затекла спина. Он сначала даже не понял, где находится. Потом оглядевшись, сообразил и вспомнил, зачем он тут и почему. Полина сидела на кровати, обняв колени руками, и беззвучно плакала. Он подскочил к ней.
- Полечка, что случилось? Ты из-за Сони? Или из-за меня? Я тебе больно сделал? Я тебя чем-то обидел? Скажи! Тебе со мной неприятно было, да? Если из-за меня, я немедленно уйду. Я, правда, не хотел сделать тебе больно или неприятно.
- Нет, Максим, все нормально. Спасибо тебе.
- А почему ты плачешь?
Она молчала. Максим сел рядом и почти машинально, желая просто немного утешить ее, положил руку Полине на плечи. Положил, и вдруг испугался, что сейчас она скинет его руку и скажет ему что-нибудь нехорошее. Но она его руку почему-то так и не скинула. Тогда Максим осторожно сжал рукой ее плечо и так же осторожно прижал ее к себе. Полина взаимностью не отвечала, но и не сопротивлялась. Она продолжала беззвучно плакать.
- Полина, ну не плачь… С Сонечкой будет все нормально. Мы ведь с тобой сегодня ночью постарались, - он усмехнулся, - теперь все будет хорошо…
Полина повернула к нему заплаканное лицо и тихо сказала:
- Максим, мне страшно… Я не знаю, что будет. Что ждет меня и моих детей там, в той жизни, от которой я уже отвыкла. Я не знаю, где жить, я не знаю, на что жить. Деньги у меня пока есть, но ведь они быстро закончатся. Соня больная, я буду беременная, значит, не смогу какое-то время работать. Потом будет грудной ребенок. Что с нами будет? Кому я нужна? Я не знаю, что делать… Я боюсь…
Максим, теперь уже без стеснения крепко обнял Полину и прижал к себе.
- Ты МНЕ нужна. Не переживай. У нас все будет хорошо. Я не оставлю вас. Никогда! Слышишь, ни-ког-да!
- Максим, я, правда, очень благодарна тебе за все, что ты сделал для моей дочки. Но неужели ты не понимаешь, что «у нас» не будет никогда. Ты не понимаешь, что мы с тобой никогда не будем вместе, я никогда не смогу полюбить человека, сделавшего со мной то, что сделал ты. Ты не понимаешь, что то, что случилось тогда, всегда будет стоять между нами, как молчаливое напоминание всего ужаса, который я пережила. Вместе мы не будем никогда, понимаешь, никогда. Пойми, наконец, у нас никогда не будет «мы», а всегда будет «ты» отдельно и «я и моя дочь» или «я и мои дети» отдельно.
- Нет, Полина, ошибаешься. – Максим посмотрел ей в глаза. – «Мы» уже есть. Мы – это я, ты и наша дочь, а скоро будет я, ты и наши дети. Я понимаю, что вместе мы не будем никогда, я понимаю, что ты никогда не полюбишь меня, я этого и не прошу, я все понимаю, но ты не сможешь запретить мне заботиться о вас. Я стану вашим ангелом-хранителем, я буду рядом всегда. Поэтому забудь обо всех проблемах. Даже не думай об этом. Для тебя сейчас самое главное – забеременеть, родить ребенка и вылечить Соню. Все остальное – квартиру, деньги и прочее я беру на себя.
- Но Максим…
- Не говори ничего. После всего, что ты пережила по моей вине, после того, что сотворили с тобой мои уроды-родители, это самое малое, что я могу сделать для тебя. Понимаешь, Полина, я люблю тебя и буду любить всегда. Моя жизнь отныне навеки принадлежит тебе и нашим малышам. Я никогда не смогу выжечь из твоего сердца все то, что ты перенесла, но клянусь тебе, что сделаю все, что в моих силах, чтобы новые ощущения, новые чувства и новые радости затмили весь этот негатив, и ты опять могла жить счастливо и радоваться солнцу.
- Максим, - Полина робко посмотрела в его глаза. - Соне нужно лечиться в Москве, в детском центре гематологии. Я не знаю, что делать… Я хочу быть с ней рядом. Но мы ведь квартиру в Москве не потянем, да?
«Ну вот, любимая, ты и сказала «мы». Ты сама сказала это!» - Макс внутренне ликовал, но виду не подал. Вслух он произнес сдержанно и серьезно:
- Все мы потянем… Ты только верь. И не о чем не думай. Это моя проблема. Ладно, давай завтракать. Ты, наверно, проголодалась…
- Очень! – Полина вдруг улыбнулась так открыто, что Максим мысленно улетел на какую-то сто пятую планету умиротворения и счастья.
Ночью он был еще более нежен с ней, чем накануне. И она уже не была так скована и холодна, как прежде. А когда все закончилось, и Макс, снова коротко чмокнув ее в щечку, собрался было идти спать на кресло, Полина повернулась к нему и хрипло сказала:
- Не уходи…
- Уверена? – спросил Максим, пытаясь отыскать в лунном свете отблеск ее глаз.
- Не уходи, - повторила она.
Весь следующий день они проговорили. Та стена, которая стояла между ними все это время, стала, наконец, потихоньку растворяться… Максим попросил Полину рассказать о Соне – какой она родилась, как росла, какое сказала первое слово. И Полина увлеченно рассказывала ему о малышке, о ее проделках, периодически то улыбаясь, то даже хохоча. Максим жадно ловил каждое мгновение этого дня. Он понимал, что таких дней у него может просто больше не быть. И ему хотелось это чудное мгновение запечатлеть в своей душе навсегда.

На следующее утро, когда Полина проснулась на рассвете, она обнаружила, что Максима рядом нет. И через несколько секунд увидела его, выходящего из ванной – гладко выбритого и уже полностью одетого.
- Максим... – удивилась она. – А почему ты так рано? Нам же сказали до десяти можно…
«Она не хочет, чтоб я уходил! Не хочет! – возликовала душа Максима. – Она хочет, чтоб эти несколько часов я провел с ней!!!!» Он ощущал такую радость, что просто не мог описать то, что творилось в его душе. Конечно, после этих слов Максу хотелось ту же скинуть с себя одежду, и остаться еще хоть на чуть-чуть, хоть на мгновение. Но… Он понимал, что теперь в его жизни есть еще один человек, который ему не менее дорог, чем Полина, и которому он сейчас намного нужнее, чем ей.
- Полин, я помню, что до десяти. Но просто в десять мне уже нужно быть на работе. А до этого я еще хотел успеть забежать к дочке в больницу. Я и так три дня у нее не был, а она уже привыкла, по-моему, к моим визитам. Я, конечно, попросил Анну Ильиничну, чтоб она отнесла ей покушать, но все равно, она ведь скучает… Но ты не спеши. Туда всегда успеешь… Покушай, посмотри телевизор. А я Сонечке передам от тебя вооот такой привет!
Полина благодарно посмотрела на Максима. Он так нежно сказал это «к дочке», что у Полины просто разрывалась душа. Боже мой, что с ней происходит. Она ведь должна его ненавидеть. А Полина в этот момент испытывала к Максиму такое светлое чувство, что в какой-то миг ей захотелось даже поцеловать его. Но она сдержалась. И сказала только три слова.
- Максим, спасибо тебе…
Он прошел к двери, остановился, а потом обернулся и, глядя на Полину, тихо спросил ее:
- Поль, а можно… я … Соне скажу, что я… ее отец?
Полина опустила голову, вздохнула и задумалась. А потом так же тихо ответила:
- Не надо… Не сейчас…
- Хорошо, как скажешь. Когда поймешь, что пора, скажи. Я думаю, ей приятно будет это слышать.
Он вышел из комнаты, и уже почти закрыл за собой дверь, когда услышал негромкий окрик Полины:
- Мааакс!
Он быстро вернулся в комнату.
- Что?
- Макс… Полина глубоко вздохнула, - можешь сказать ей. Соне, действительно, будет приятно узнать, что кроме меня у нее есть еще один человек на земле, которому она дорога.
- Спасибо! – Максим растянулся в своей открытой, такой замечательной «макаровской» улыбке. – Я люблю тебя и дочку нашу люблю. Вы – самое дорогое, что есть у меня на этом свете.
И быстро покинул комнату.
Оставшись одна, Полина опять задумалась. Как все-таки странно поворачивается жизнь. На земле есть сотни, тысячи людей, которые не сделали ей ничего плохого, даже слова худого о ней не сказали, в том числе люди, которых она много лет считала своими друзьями. Но она никому из этих людей сейчас не нужна. Никому. А человек, который когда-то так обидел ее, унизил, оскорбил, теперь оказался единственным, кому не безразлична ее судьба. «Ну, это понятно, - сказал ее внутренний голос, - он ведь зализывает раны, которые сам и нанес». Но ведь… После того, что случилось тогда, он, получив желаемое, мог навсегда забыть о ней и не вспомнить. Он мог не ссориться со своими родителями, учиться сейчас где-то в МГИМО, иметь кучу молодых успешных девиц и наслаждаться жизнью. Ведь мог? Конечно, мог. Но если верить Сашке Трофимову и тому, что немножко успел рассказать ей сам Макс за эти три дня, он все эти годы жил и думал только о ней. И сюда приехал ведь не просто извиниться. А как с Сонькой возится… Разве насильники так заботятся о своих жертвах? Неужели, действительно… любит? Ну, а если любит… как мог так поступить тогда? А с другой стороны…что ему оставалось делать. Он ведь видел то, что не видела я. Он так отчаянно хотел, чтоб мой брак с Лазуцким не состоялся. Макс понимал, что он за человек. А я не хотела понимать. Как же неистово он орал тогда: «Дура! Дура ты!!!» И ведь все равно не смог докричаться. «Дура» его не слышала. «Дура» только на суде поняла, что за чудовище этот Яша, когда тот стал свидетельствовать против нее. За деньги Макарова-старшего. И кто знает, чем бы обернулся этот брак для нее, если бы Макс тогда поневоле не сорвал ее свадьбу. Кто знает… Вон их, сколько девчонок сидит вместе с Полиной, которые тааакое о своей семейной жизни рассказывают, что волосы на голове поднимаются. Не зря ведь одна топором мужа убила, а другая прирезала…
И тут Полине почему то опять вспомнилось, каким Максим был в эти три дня. Как бережно он с ней обращался. Как осторожно целовал, как боялся причинить хоть малейшее неудобство. И если она вдруг вскрикивала, тут же смотрел ей в глаза: «Я сделал тебе больно? Прости…» А ведь, если он ее не любит, а элементарно воспользовался ее несчастьем, чтобы в который раз овладеть ее телом, он должен был накинуться на нее, как голодный волк на овечку… Но ведь этого не было! А тогда… Он ведь просто искал еще какие-нибудь способы достучаться до нее. И вот нашел такой… Как последний довод. «Боже мой, Ольховская, - вдруг сказала она сама себе, - да ты никак пытаешься его оправдать…». «Наверно, пытаюсь… - тут же честно созналась она сама себе. – Ведь в результате этого не состоялась свадьба с этим чудовищем, в результате этого в конце концов родилась дочь, которую я люблю больше жизни… Разве я могу его в этом обвинить? Хотя… Наверно, все-таки не оправдать пытаюсь я его, а просто понять...» Господи, о чем я думаю?! Я, наверно, сошла с ума!.. Да, сошла! Сошла! Но, как ни крути, он ЕДИНСТВЕННЫЙ человек на земле, которому я сейчас нужна… И помощь от которого я просто вынуждена принять, как бы я к нему не относилась…
Полина понимала, что по всем законам здравого смысла она не должна принимать помощь от Максима. Она бы, наверно, так и поступила, если б была одна, или если б хотя бы Соня была здорова. Но сейчас, когда они оказались в такой чудовищной ситуации, нужно забыть о своей гордыне и просто принять то, что предлагает Максим. А собственно чем она рискует. Она же ведь не замуж за него выходит. А просто позволяет ему взять на себя часть ее забот. В конце концов, Соня ведь и его ребенок. Так что он, действительно, имеет право помочь ей. И если Полина сейчас откажется от его помощи, то пострадать при этом может как раз дочка.
Полина улыбнулась. Она вспомнила, каким сорванцом был в училище Максим. «И надо же, - подумала она, - каким заботливым папой он оказался!» Нет, все-таки хорошо, что именно Максим стал отцом ее дочки. Полина вдруг уловила себя на том, что где-то даже с облегчением восприняла новость о том, что ЭТО ей нужно сделать именно с ним. Она задумалась, а что, если б Сониным отцом оказался, действительно, Лазуцкий. Смогла бы она после всего того лечь с ним в постель? Наверно, смогла бы… Для спасения дочери она, скорее всего, сделала бы это с кем-угодно – даже с лысым 90-летним негром. Но…Во-первых с Яковом сделала бы она это все-таки с куда меньшей охотой, чем с Максимом. А во-вторых, скорее всего Лазуцкий сам бы не согласился это сделать. А если б и дал свое согласие, то сто раз бы, наверно, ее унизил, может, затребовал бы оплатить его «услуги» или что-то в этом роде. Да уж, поиздевался бы он над ней капитально… В этом теперь можно не сомневаться. А Максим… Максим, даже не раздумывая, согласился помочь Соне. Нет, все-таки хороший он парень. Хороший. Как ни крути.
И тут Полина вспомнила, как когда-то, когда она была еще совсем маленькой, она услышала, как ее бабушка сказала своей подруге-соседке такую фразу о ком-то: «По закону он может и не правильно поступил, а вот по совести…» Она тогда, конечно, не поняла, о чем они говорили. Но запомнила эту фразу. И сейчас, много лет спустя она глубоко задумалась над ней. Все эти годы Максим был для нее олицетворением всего того ужаса, который она пережила. И когда Полина думала о том, что произошло, именно Максим виделся ей источником этого зла. Но вот сейчас она кое-что стала понимать. Во-первых, она впервые разграничила для себя два происшествия, которые случились в ее жизни – первое – то, что сделал Максим, и второе – то, что она попала сюда. Как выясняется, парень совсем не причастен к этому второму. Да, вроде бы с него все и началось. Но… Если бы в класс не вошли суворовцы и Ноздрев, если б никто не увидел то, что случилось, разве она оказалась бы здесь? Да, Максим поступил ужасно, гадко. Но он сделал это в порыве, почти не контролируя себя. Конечно, это его не оправдывает, но все же… Но разве не гадее в тысячу раз поступил Ванька Смолин? Ведь, когда у Полины был день рождения, от второго взвода второго курса дарил ей букет именно Смолин, и говорил тогда, что они ее очень ценят, как педагога, что Полина Сергеевна – их самый любимый учитель… А потом, когда с его «любимым учителем» его товарищ делал ТАКОЕ, он что подбежал и оттащил Максима от нее? Нет. Он цинично снимал все это на фотокамеру, а потом так же цинично отдал фотографии своему отцу. Он разве не понимал, что выставляет своего педагога в ТАКОМ свете? Конечно, понимал. Но спокойно отдал снимки своего «любимого учителя» для того, чтоб все увидели ее позор. А сейчас, наверно, учится где-нибудь в престижном вузе и вряд ли вообще хоть раз за все это время вспомнил о своей «любимой учительнице». Он поди уже и имя-то ее забыл давно… А ведь если б не эти фотографии, то и отец Максима не стал бы обращаться в суд, а если б не было суда, и Лазуцкий не стал бы свидетельствовать против нее. А ведь тоже, его слова стали чуть ли не решающими тогда на суде. А она собиралась за этого человека замуж. И ведь вышла бы, если б Максим не помешал ей это сделать… Да, по закону именно Максим виноват в том, что произошло с ней. А по совести? Смолин и Лазуцкий вроде закон не нарушили, их не за что обвинять. Конечно, разве по закону является преступлением то, что сын отдал фотографии отцу? Конечно, не считается. А по совести? Или Лазуцкий говорил на суде, что Полина переписывалась с Максимом и знала, что ведет переписку именно с ним, хотя прекрасно осознавал, что это не так. Но ложь ведь тоже по закону не является преступлением. Нет, за заведомо ложные сведения, конечно, наказывают. Но разве тут можно было как-то проверить, врет ли в этой ситуации человек? По закону он чист. А по совести? Полина за эти годы даже ни разу не подумала, о том, что как раз они, Смолин и Лазуцкий, и стали причиной того, что она оказалась здесь. Ведь по закону они не виновны. А по совести? Вот если задуматься… Кто по закону является преступником - тот, кто хотел кого-то убить, уже приставил пистолет к виску, но произошла осечка, или тот, кто случайно нажал на курок и все же убил человека. По закону, конечно, последний. Хотел - не хотел – на суде не учитывается. А по совести?
Полина посмотрела на часы. Стрелки показывали без пять десять. Она достала из холодильника оставшиеся продукты положила их в сумку, и быстро покинула комнату для свиданий. Комнату, в которую за три с половиной года она зашла впервые. С человеком, который единственный приехал к ней на свидание за все это время. С человеком, который единственный передал ей передачу. С человеком, единственным на этой земле, которому сейчас не безразлична ее судьба и судьба ее маленькой дочки.
***
Максим заглянул в палату к Соне. Девочка спала. Он тихонько, на цыпочках подошел к ее постели и сел рядом. Потом осторожно погладил ладонью ее ручку. Малышка открыла глаза:
- Дядя Максим!
- Привет, мое солнышко! – он поцеловал ее в щечку. – Ну как ты тут? Скучала?
- Немножко… Ко мне бабушка Аня приходила.
- Я знаю… Ты не плакала?
- Не-а… А почему ты не приходил? – Соня с интересом заглядывала в глаза Максима.
- А я летал к Дедушке Морозу!
Девочка недоверчиво посмотрела на Максима:
- Дед Мороз зимой бывает… Когда елочка…
- Правильно! Зимой он сам приезжает! А летом он живет далеко-далеко, в Лапландии. Вот поэтому я сам к нему летал в гости, и сказал, что есть такая замечательная девочка Сонечка, что она очень послушная и очень любит получать подарки! Ты же любишь?
- Ага! – девочка, открыв рот, смотрела на парня.
- Ну вот… Поэтому он тебе передал вот этого котенка. Нажми ему на животик!
Соня взяла в руки мохнатую зверушку и нажала на живот. «Я тебя люблю!» - доверительно сообщила игрушка.
- И я тебя очень люблю, Сонечка! И мама твоя тебя очень-очень любит! – Максим провел рукой по золотистым волосам девочки и вздохнул. – А ты знаешь, что у деток бывают не только мама, но еще и папа?
- Знаю… Но папы редко бывают… У нас вот только у Саши есть папа. Он приезжал к нему, и Саша сказал, что скоро они будут жить вместе с мамой и папой. А больше ни у кого нет папов. – Она вздохнула. – У меня тоже нет…
- Есть, Сонечка… - Максим наклонился к ней низко-низко и заглянул ей в глаза. – Я – твой папа…
Девочка с интересом и опаской посмотрела на Максима, пытаясь понять, можно ли верить тому, что сказал этот дядя. Но потом, видимо, решив, что можно, молча, обвила ручонками его шею и тут же спросила:
- А мы тоже, как Саша, будем жить все вместе?
Максим вздохнул.
- Сонечка… Я не знаю… Жить мы, может, вместе и не будем. Но я обещаю тебе, что видеться теперь мы будем очень-очень часто… Я очень тебя люблю! И твою маму тоже… - Он крепко-крепко прижал малышку к себе, приговаривая, - дочка, моя доченька… Вы с мамой самое дорогое, что есть у меня. Самое-самое!
***
Почти неделю Максим и Полина не виделись. Максима загрузили «кабинетной» работой, и Полину он увидел только однажды из окна кабинета, когда она выходила из столовой. Сегодня у Максима был великий день. Сонечка впервые назвала его папой. Нет, она сразу приняла то, что он ей сказал, но почему-то долго не решалась так его назвать. Дядей Максимом она его тоже больше не величала, но и папой почему-то пока не назвала. А сегодня, когда он был у нее утром, на обход раньше обычного пришел доктор. Максим встал со стула, давая возможность врачу приблизиться к кровати девочки. А она, увидев, что он отходит к двери, громко крикнула:
- Папа, не уходи!
У Максима чуть от счастья не подкосились ноги.
- Я не ухожу, дочка… Я здесь…
Врач недоверчиво посмотрел на «новоиспеченного» родителя и быстро кинул:
- Попозже зайдите ко мне.
И когда Максим, попрощавшись с дочкой до вечера, зашел в его кабинет, тот, оглядев его с ног до головы, уточнил:
- Вы что, действительно, Сонин отец?
- Да, - лаконично ответил Максим.
- Вы знаете, что ребенка нужно срочно перевозить в Москву? Я вашей жене говорил (эти слова для Максима были, как бальзам).
- Да, я все знаю. Думаю, через неделю мы уже будем в столице.
- Хорошо, тогда я выписываю направление в детский гематологический центр. Я могу его вам отдать? – он все еще с опаской поглядывал на молодого родителя.
- Да, конечно, именно я буду заниматься устройством девочки туда.
- Хорошо, тогда ждите. Сейчас я выпишу направление.
После этих слов Максим вдруг впервые ощутил, какая ответственность с этой минуты ложится на его плечи. Он, конечно, пообещал Полине, что все проблемы решит, что она не должна ни о чем думать и волноваться. Он должен был ей это сказать, чтоб она не переживала лишний раз. Но… Если б кто-нибудь ему мог сказать, что теперь делать и как решать эти самые проблемы. Денег-то у него еще меньше, чем у самой Полины. А квартира в Москве стоит, действительно, не дешево. Да… Когда-то он решал все свои проблемы очень просто – одним телефонным звонком мэрскому помощнику. Теперь Максим все должен делать сам. Своими руками. Но… Он пошел на это. Он пообещал Полине, что все сделает для них. И он сдержит свое слово, чего бы ему это не стоило. Из училища, конечно, придется уйти. Ему нужно работать и содержать свою семью. Но он все сможет. Он будет работать на двух, на трех, на пяти работах. Но сделает все, чтоб его любимые люди ни в чем не нуждались. Целый день Максим размышлял о том, как они теперь будут жить, что делать, где ему работать. Он так много об этом думал, что к вечеру нестерпимо разболелась голова. Лидия Борисовна отпустила парня в медсанчасть. Он зашел в кабинет врача. Но доктора на месте не оказалось. Зато в кабинете сидела Полина.
- Полечка… - Максим подбежал к ней. – Ну как ты?
- Как Соня? Ты был у нее? – в свою очередь спросила Полина.
- Соня хорошо. Улыбается все время. Знаешь, она сегодня впервые назвала меня папой.
- Поздравляю… - усмехнулась Полина. – Но, похоже, ты уже дважды папа.
- В смысле? – сначала не понял Максим, а когда до него дошел смысл ее слов, медленно поднял на Полину глаза. – У нас все получилось, да?..
- Да, Максим, к счастью, получилось… Я беременна…

Максим и Полина вышли из медчсанчасти вместе. Они остановились у входа.
- Значит так, Поль, я узнавал у Лидии Борисовны, она уже твои документы оформляет. – Максим говорил деловито, и Полине показалось, что за эти несколько недель парень повзрослел лет на десять. – В общем, сказали, что тебя выпустят через пять дней, то есть, во вторник. Я завтра последний день здесь работаю, так что мы можем больше не увидеться. Поэтому слушай, все, что я тебе скажу, и запоминай сейчас. Значит так, я еду в Москву, у нас же занятия в училище начинаются. Я напишу рапорт об отчислении. Можно было, конечно, просто не вернуться в училище, но мне хочется, чтоб все было по-человечески.
- Максим, - Полина посмотрела на него, - а может тебе не стоит все-таки бросать училище, ломать себе жизнь в таком возрасте…
- Поль, давай мы сейчас не будем вести дискуссию на тему, кто кому жизнь сломал. Поверь, у меня аргументов найдется побольше, чем у тебя. Пойми, для того, чтоб вам прожить в Москве, нужны деньги. Нам их взять неоткуда. Можно только заработать. Ты ждешь ребенка, второй ребенок у тебя на руках больной, кто тебя будет содержать, если я не уйду из училища? Так что, Поль, этот вопрос закрыт раз и навсегда. Все! Я так решил. И не надо меня отговаривать. Ладно, давай ближе к делу. Значит я еду в Москву, пишу рапорт, дальше на месте там определяюсь, что к чему, узнаю все в гематологическом центре, чтоб вы могли сразу приехать, и в тот же день Соню положить туда. Ну, и там квартиру и прочее. Затем я вернусь за вами. Я думаю, я успею к тому времени, пока тебя выпустят. Но если вдруг или тебя раньше освободят, или я вдруг по каким-то причинам задержусь, Полечка, я очень тебя прошу, не делай глупости. Не пытайся от меня убежать. Я, правда, ни чем не обижу ни тебя, ни дочку. Я только хочу вам помочь.
- Максим, ну мы же говорили уже об этом. Я не собираюсь никуда от тебя бежать. Я очень тебе за все благодарна. Да и куда мне бежать… От себя не убежишь…
- Ну вот и хорошо. Значит так, если раньше выйдешь, поживете несколько дней у Анны Ильиничны, я с ней уже договорился. И, кстати, через нее будем связь держать. Так что ты иногда в магазин-то забегай.
- Хорошо! – Полина улыбнулась, а потом пристально посмотрела парню в глаза. – Максим, но ты уверен, что тебе все это надо?
- Ты даже не представляешь, насколько мне это надо. Ладно, Полина, мне нужно бежать. В общем, ты поняла, что делать. А эти несколько дней к Соне Анна Ильинична будет ходить. Так что все будет нормально. Все! Увидимся!
Он развернулся и собрался было бежать, но Полина его окликнула:
- Маааакс!
- Да! – он вновь повернулся к ней.
- Спасибо тебе за все… - она коротко чмокнула его в щечку.
***
Максим постучал в дверь начальника училища.
- Товарищ генерал-лейтенант, разрешите!
- Заходите, курсант Макаров. Что-то случилось?
- Вот… - Максим протянул ему листок бумаги.
- Что это? Рапорт? – офицер поднял глаза на Максима.
- Да, подпишите, пожалуйста, начальник учебной части отказался подписать и отправил меня к вам. Владимир Леонидович, подпишите!
- Так, подожди, что значит «подпишите». Я не могу вот так просто отпустить одного из своих лучших курсантов. Какая причина? У тебя что-то случилось?
Максим молчал.
- Так, Максим, не молчи, давай мы с тобой поговорим не как начальник и подчиненный, а как отец с сыном. Расскажи, что у тебя случилось.
- Владимир Леонидович, подпишите, пожалуйста, не спрашивайте меня ни о чем. Поверьте, причина у меня более чем серьезная.
- Максим, я еще раз говорю, я не могу вот так просто разбрасываться такими замечательными пацанами, как ты. Подписать я всегда успею. Ты расскажи, может я смогу тебе чем-то помочь?
- Вряд ли. Это личное…
- Максим, личное моих курсантов – это мое личное. Подписать рапорт легче всего. Я не поставлю подпись, пока ты не объяснишь причину.
- Ну, тогда я просто уйду, и вы все равно отчислите меня за прогулы, - он привстал со стула.
- Так, сядь. Максим, я тебя еще раз прошу – объясни, в чем причина. Пойми, я коренной москвич, у меня друзья работают во многих солидных учреждениях, фирмах. Возможно, я смогу тебе чем-то помочь.
- Помогите мне тогда с работой.
- Так… Я так понимаю, тебе деньги нужны?…
- Да… Много. Очень много. Мне нужно содержать семью.
- Семью? – брови офицера поползли вверх. – Когда же это ты семьей успел обзавестись? Летом что ли? Не рано ли?
- Товарищ генерал-лейтенант, у меня есть дочь, ей три года, и она очень-очень больна, почти при смерти. Я должен ей помочь. Подпишите, пожалуйста!
- Тааак… Подожди, как три года? А тебе сколько?..
Максим молчал, опустив голову.
- Ладно. Не надо ничего объяснять. Потом, если захочешь, расскажешь. Ты лучше скажи, что с девочкой?
- Лейкемия… Ей надо лечиться в детском гематологическом центре. А ее маме жить в Москве. К тому же она беременна. А вы понимаете, сколько стоит сейчас снять квартиру в столице. Да и на лечение деньги нужны. Там часть по Гранту, бесплатно. Но все равно ведь что-то придется платить. Владимир Леонидович, подпишите рапорт, вы же видите - причина, действительно, серьезная. Поймите, у них только на меня одна надежда. Мне нужно работать. Не мучайте меня. Пожалуйста! Подпишите и все. И если, действительно, можете помочь, помогите мне все-таки найти хорошую работу. Больше вы мне ничем не поможете…
- Так, подожди. «Ничем». Ты за меня не расписывайся. Ты знаешь, как фамилия главного врача детского гематологического центра?
- А какая разница?
- Большая. Его фамилия – Васюнин.
- П-подождите, - Максим поднял глаза, - так он что ваш…
- Да, он мой родной брат. Причем близнец. Так что полдела мы уже сделали, можешь считать. Твоя дочка будет лежать в самой лучшей палате, вести ее будет сам зав. отделением, а твоя жена… ну или кто она тебе… в общем, мама ребенка будет находиться с ней рядом. Там есть небольшая служебная гостиница для сотрудников. Ну, почти домашние условия. На какое-то время можно разместить ее там. Так что, я тебе даю стопроцентную гарантию, что твои родные люди будут устроены по высшему разряду. Таааак… И деньги говоришь, нужны. Сейчас… Думаю, и это устроим. – Он взял мобильный телефон и набрал чей-то номер. – Сан Саныч, добрый вам день… Да, он самый, собственной персоной. Саш, ну я к тебе по делу. Ну, ваше предприятие же уже шефствует над Скворцовыми. Ну, у меня еще один воспитанник нуждается в вашей помощи… Да, дело очень серьезное. Дочка у него сильно болеет. Я сейчас его к тебе пришлю, он объяснит ситуацию. Это один из моих лучших курсантов. В общем, помоги ему, это моя личная просьба. – Он нажал на кнопку отбоя. – Значит так, Максим, сейчас я тебе расскажу куда идти. Это предприятие «Гарант-сервис». Одно из крупнейших в России. Руководит им мой одноклассник и очень хороший друг. Ты когда-нибудь слышал о таком понятии, как «социальная ответственность бизнеса»?
- Ни разу… А что это значит?
- Под социальной ответственностью бизнеса понимается и благотворительность, и меценатство, и корпоративная социальная ответственность, и социально-маркетинговые программы, и спонсорство, и филантропия. Это значит, что бизнесмены активно сотрудничают и помогают социальным службам, а в результате у них есть какие-то льготы и преференции при налогообложения. Вот этим и занимается предприятие, которым руководит Сан Саныч Косторский. Они очень давно сотрудничают с благотворительными фондами и общественными организациями и активно помогают. Но чаще всего просят именно давать конкретных людей, кто нуждается, чтоб можно было оказать адресную помощь, а не кидать деньги в различные фонды и не знать, куда они потом пойдут. Так вот. Они уже помогают одному нашему курсанту-третьекурснику Олегу Скворцову, у него мама умерла в прошлом году, и две маленькие сестры с отцом остались. Очень хорошо помогают. Значит, сейчас я пишу тебе адрес, идешь и объясняешь свою ситуацию. Я не знаю, сколько они тебе будут давать, но, думаю, более-менее нормальную сумму. Вам хватит. И я обещаю тебе, что они будут помогать вам до самого последнего дня, пока ты будешь находиться в этих стенах. Слово офицера.
- Владимир Леонидович, да, может, не надо… Может, я все-таки пойду работать… Я не хочу подачек… Я должен заработать сам.
- Значит так, курсант Макаров, это приказ. А приказы не обсуждаются. Понял?
- Так точно!
- Максим, пойми - тебе самое главное этот год продержаться. А с третьего курса там уже проще будет. Жизнь немножко повольней у вас станет. Вот тогда, может, и подзаработать сможешь. Я тебе тогда и с работой помогу. Ты с компьютерами как? Разбираешься?
- Да вроде… Даже программы сам писать пытался…
- Вот и хорошо. Считай, что работа у тебя уже в кармане. Но! Только на третьем курсе. А сейчас тебе надо учиться!
- Владимир Леонидович, но у меня же увольнение только раз в неделю. Я не могу так… Я хочу их видеть. Да и сейчас я не могу здесь оставаться. Мне нужно их перевезти из другого города.
- Значит так, Максим, я даю тебе неделю, чтобы ты уладил все свои дела. А насчет увольнительных… Я, конечно, не могу сделать тебе индивидуальный график учебы. У нас все-таки военный вуз. Сам понимаешь – дисциплина прежде всего. Но я тебе обещаю, если что-то случится, или срочно тебе понадобится вырваться к своим в город – подходи лично ко мне – я тебе увольнение по первому требованию без объяснений выпишу. Я думаю, что ты не будешь злоупотреблять. – Он вздохнул. – Я же все понимаю… Я, Максим, на этих детей и на их родителей у брата в центре насмотрелся… В общем, давай попробуем так. Ну, а если не получится, рапорт я всегда успею тебе подписать. Вот адрес, иди… Значит так, сегодня у тебя увольнение до семи вечера. Вот. И вот тебе увольнительная с завтрашнего дня на неделю для того, чтоб ты решил все свои проблемы. Максим, я думаю, все будет хорошо. Я лично буду тебе помогать. Иди…
- Спасибо… - Максим медленно направился к выходу.
***
Когда вечером курсанты зашли в казарму, Максим сидел на тумбочке, закрыв лицо руками.
- О, Макар! Здорово! А мы только о тебе говорили… Думали, ты вообще ушел из училища, - к Максиму подошел Андрей Леваков. Он единственный из всех бывших друзей Максима по суворовскому училищу, поступил в общевойсковое, и они с первого дня держались тут вместе. И он единственный из всех его нынешних однокурсников знал в общих чертах историю Максима и Полины. Андрей в то время учился уже в Москве, но друзья, в письмах, естественно, ввели его в курс дела.
- Привет, Лева…
- А ты чего здесь… Тебя на построении не было, и на плацу… Где ты вообще весь день был? – он вопросительно смотрел на друга. – У тебя что, какие-то проблемы?
- Да есть немного… Только, Андрюха, не спрашивай меня не о чем, хорошо? У меня сейчас нет настроения что-то рассказывать…
- Нееее, ты ж знаешь, я никогда в чужие дела не лезу. Я просто думал, может, я чем помочь могу.
- Нет, Лева, вряд ли. Хотя… - Максим поднял на него глаза. – Слушай, ты же уже давно живешь в Москве. Скажи, а в каком районе можно снять самое дешевое жилье, но чтоб более-менее нормальное и чтоб метро было рядом.
- Тебе что, хата нужна?
- Ну да.
- Тебе лично или кому-то?
- Нет, мне… Ну, не совсем лично, но… можно считать, что мне.
- Короче, - Леваков улыбнулся и понимающее похлопал Макса по плечу, - говори проще – тебе нужна хата, чтоб встречаться там с дэвушкой… Да?
- Да нет, Андрюха, не проще, все наоборот - намного сложнее… Понимаешь… - Он тяжело вздохнул. - Вот не хотел я говорить… Но… Только между нами…
- Ну… О чем разговор.
- Понимаешь… Квартира, действительно, нужна для женщины. Но эта женщина… Это… Полина…
- Какая Полина?
- Ну какая…
- Ольховская что ли? – Леваков был искренне изумлен.
- Ну да. Понимаешь, там такая история. В общем, грустная история…
И Максим вкратце рассказал другу о том, что произошло.
- Ни фига себе детективчик! – присвистнул Андрей. – Ну короче, если так… А тебе прямо сейчас надо или можете месяца два где-то перекантоваться?
- А что?
- Ну как что. У нас же квартира наша пустая.
- В смысле, пустая? Какая квартира?
- Макс, что-то ты совсем тормозишь. Ну помнишь, я тебе рассказывал, что когда мою маму сюда в больницу на лечение отправили, меня ж в Московское суворовское перевели. Помнишь?
- Ну, помню, конечно.
- Ну вот, я так подумал, что я ж не буду туда-сюда из одного училища в другое бегать. Я решил остаться в Москве. А заодно и маму сюда забрать. Я просто подумал, что если она вернется в Тверь к своим алканавтам, то, если меня рядом не будет, может опять сорваться и зажить той жизнью, какой раньше жила. Вот я и решил подальше от греха продать там квартиру и тут что-то купить. Кстати, очень удачно я продал, ну, там, конечно, была трехкомнатная в центре, улучшенной планировки. А здесь на эти деньги купили небольшую двухкомнатную почти на окраине Москвы. Хотя сама квартира ничего – более-менее нормальная. И метро прямо около дома. Ну, а сейчас, я ж тебе тоже говорил, мама вышла замуж, у нее родились две девочки-близняшки. А там у ее мужа – дом громадный. Ей эта квартира теперь не нужна. Мы все равно собирались ее сдавать. Ну, а раз такое дело… Сели туда Полину и живите столько, сколько надо. Платите только за услуги и все.
- Подожди, ну ладно мама, а тебе куда ходить в увалы?
- Макс, ну ты опять тупишь! Да я там не появлялся уже года два. Мы ж с Леркой третий год встречаемся, еще с суворовского, ну, ты ж знаешь. Следующим летом собираемся свадьбу играть. А у нее ж своя квартира – от бабушки осталась. Я и в увалы только к ней хожу, и все лето у нее жил. Так что мне эта квартира точно ни к чему. Просто… Понимаешь… Сейчас там Леркины родственники живут. Они на ПМЖ уезжают в Канаду, и свою квартиру уже продали – ну, не думали, что так быстро. А им уезжать аж в начале ноября. Ну вот, поэтому им жить негде. Ну, Лерка и попросила их пока у нас поселить. Вот я и спрашиваю – есть ли у вас, где перекантоваться два месяца. Если есть, воспользуйтесь пока другим вариантом ну или снимите что-то на это время. А потом моя квартира в полном твоем распоряжении. На сколько угодно. Ты мне, Макс, в свое время очень помог. Если б не ты – я не знаю, может, моей мамы уже и на свете не было бы. Так что я тебе обязан по гроб жизни. И рад, что могу хоть чем-то теперь тебя отблагодарить.
- Спасибо, Андрюха… Я даже не ожидал…
- Не благодари! Просто живите и все. И пусть твоя дочка выздоравливает. Эх, папашка! – Андрей рассмеялся и весело похлопал Максима по плечу.
***
С недавних пор в жизни маленькой Сони Ольховской начали происходить настоящие чудеса. Во-первых, у нее появился папа. Самый-самый настоящий. Как у Саши. Впервые Соня увидела его в день своего рождения, когда он дал ей конфетку и сказал, что не заберет ее, потому что она хорошая девочка. А потом Соня попала в больницу. За свои недолгие три года она уже несколько раз побывала там. Но раньше все было по-другому. Палата, в которой она лежала, была маленькая, с узенькими окнами и очень темная. И тетя доктор была только одна - тетя Ира. Зато к ней каждый день приходила мама. А теперь она оказалась совсем в другой больнице – где палата большая, светлая, с большими-большими окнами, а дядей и тетей-врачей здесь было много. Но все совсем не знакомые. И мама почему-то не приходила… Девочка даже испугалась, стала плакать. И тогда к ней пришел папа. Тогда она еще не знала, что это ее настоящий папа и называла его дядя Максим. Он принес ей большого розового зайца, много конфет, много яблок, апельсинов и бананов. И сидел у нее почти до вечера. А потом стал приходить каждый день. А еще он сказал, что мама улетела на планету маленьких фей за куклой для Сонечки, и девочка больше не плакала. А потом сказал, что он ее настоящий папа. И теперь она так хотела побыстрее вернуться в группу к деткам, чтоб рассказать всем, что и у нее, как у Саши, тоже теперь есть папа настоящий-пренастоящий, который ее очень-очень любит. Но в группу Соня больше не вернулась. В ее жизни произошло второе чудо. Мама опять летала на планету маленьких фей за куклой и когда феи дали ей красивую-красивую куклу, которая закрывала глаза, говорила «ма-ма» и плакала, она прилетела обратно. Мама принесла эту куклу ей в больницу, ушла к дяде-врачу, а когда вернулась назад, то одела Соню, и они вместе ушли из больницы. Забрав с собой только розового зайца и остальные игрушки. И тут Соня впервые в своей маленькой жизни увидела Город – огромный, спешащий, в котором много-много людей, машин, трамваев и автобусов. Раньше она думала, что весь мир состоит только из ее детского дома, площадки, где они гуляют, дома, где живет мама, и еще магазина, где работает бабушка Аня и куда они с мамой иногда заходили. А Большой Мир с автобусами и трамваями, который она видела только по телевизору – это где-то далеко, почти на другой планете. И вот случилось это второе чудо – Соня сама смогла побывать в этом новом волшебном мире. И не просто увидеть автобус и трамвай, а ДАЖЕ прокатиться в них. Мама крепко держала ее за руку и показывала все новые и новые «чудеса», а Соня, широко раскрыв глаза, смотрела на большие дома, на красивые машины, на кудрявые деревья, и никак не могла поверить, что все это – не сон. А потом они с мамой пришли в большой-большой дом, где жила бабушка Аня. Они сели за стол. Соня думала, что сейчас придут остальные детки и их мамы. Но больше никто не пришел. Они кушали и пили чай только втроем – бабушка Аня, мама и она. И тут в ее жизни случилось третье чудо. Раньше они с мамой виделись не очень часто – чаще всего вместе только гуляли. Иногда кушали. Иногда играли, готовили сценки или учили стихи на Новый год или какой-то другой праздник. Но никогда они с мамой вместе не спали. Ни разу. Спала маленькая Сонечка всегда в палате с детками, а мама, поцеловав ее, всегда уходила спать в свой домик, туда, где было много тетей. И вот, когда они покушали у бабушки Ани, Соня все ждала, что мама, как всегда, поцелует ее в щечку, и опять уйдет. Но мама так никуда и не ушла. Она уложила девочку в белоснежную постель, накрыла одеяльцем и прилегла рядом с ней. А когда наутро Соня проснулась рано утром…мама все так же лежала рядом. Девочка крепко обняла ее ручонками и прижалась к груди, все еще не веря, что то, что происходит с ней, происходит на самом деле, и мама больше никуда не уйдет. А потом бабушка Аня угощала ее клубничным вареньем… А потом приехал папа и привез ей самое настоящее платье, как у принцессы. И еще много других красивых вещей. Ей и маме. А потом они все вместе – она, мама и папа поехали на большом-большом автобусе, и приехали в большой-большой город Воронеж. Еще больше, чем тот, в котором она была вчера. Они ездили на лодочке по реке, ели мороженое, гуляли по улицам. И всегда Соня крепко держала за руки папу и маму. Так. Для надежности. А потом они ходили в зоопарк, где Соня увидела совсем настоящего, а не на картинке, слона, а еще верблюда, а еще льва, а еще медведей. А еще папа купил ей сладкую вату на палочке, а потом большой воздушный шар. А вечером, когда она совсем-совсем устала, папа взял ее на руки и сказал, что сейчас они поедут в поезде в самый-самый большой город. Где еще больше машин, еще больше людей, еще больше деревьев и еще больше высоких-высоких домов. И где еще есть метро. Папа нес Соню на руках, а она доверчиво обвивала ручками его шею. А рядом шла мама с большим розовым зайцем в руках. И Соня ощущала себя самой-самой счастливой девочкой на земле!
***
Максим предусмотрительно выкупил в поезде целое купе. Он очень хотел, чтоб его родные люди, столько лет проведшие в нечеловеческих условиях, доехали до Москвы с комфортом, и чтоб никто не беспокоил его больного ребенка. Соня от переизбытка новых впечатлений, как только застелили постель, и Полина положила ее на полку, тут же уснула.
- Ладно, ты располагайся, переодевайся, я пока выйду, - сказал Максим Полине, вышел из купе и остановился у окна. Мимо проплывали деревья, телеграфные столбы, дома и дороги… И тут Максим уловил себя на мысли, что вот в какой-то миг ты видишь какое-то дерево, какой-то дом, какую-то дорогу. Вот увидел, и забыл. А если бы этот дом в этот момент полыхал пожаром, если бы на дереве зацепился, к примеру, парашют, или если бы на дороге случилась огромная авария, эта картинка стояла бы перед глазами очень долго. Вот так и жизнь. Есть мгновения, которые проходят незаметно, на которых ты даже не обращаешь внимание, и о которых ты и не вспомнишь никогда. А есть те, которые врезаются в память надолго, а иногда навсегда. И нередко меняют целую жизнь. Кто знает, как сложились бы судьбы и его самого, и Полины, если бы не было того одного мига. Но… Этот миг изменил многое, и остался в памяти навечно. И ничем, и никогда его нельзя будет выжечь, ни из его памяти, ни из памяти Полины. Пусть хоть маленькая Сонечка забудет о том, где она провела первые годы своей жизни. Пусть ее память сохранит в себе только катание на лодочке, медведей и слонов, мороженое и сладкую вату. Они так старались с Полиной сегодня подарить ей эти новые светлые ощущения. Пусть только это останется в ее памяти навсегда. Только это.
Максим зашел в купе. Полина переоделась в халат, который Максим вместе с несколькими другими вещами подарил ей накануне. Брать эти вещи она, конечно, не хотела. Но Максим сказал, что старые платья и кофты она должна выкинуть или сжечь. И даже не везти с собой. Чтобы ничего ей не напоминало о том, что она была в этом ужасном месте. Подумав, Полина с Максимом согласилась, и подарки приняла. Когда Максим тихонько открыл двери купе, Полина сидела за столиком у окна и смотрела куда-то вдаль. Он подошел и тихо сел с ней рядом.
- О чем думаешь?
- О тебе…
- Обо мне? - он усмехнулся. - Интересно…
- Эх, Максим, Максим… Ты же такой хороший парень! Ты такой классный! Лучшего отца для своей дочери я и желать не могла. Но почему ты тогда совершил, то, что совершил? Зачем? Мы ведь когда-то могли бы, наверно, быть с тобой вместе. А так… Ты всегда останешься для меня только отцом моих детей. Я очень тебе за все благодарна. Очень-очень. Но ты же понимаешь, что благодарность – это не любовь… Я так долго тебя ненавидела, что никогда не смогу переступить через это и полюбить тебя. Наверно, никогда…
- Ну что ж… Я тебя понимаю… Сам виноват – что поделаешь. Теперь это уже не исправишь. Но я все равно буду вам помогать. Я всегда буду рядом. Наши дети ни в чем не будут нуждаться. Никогда. Клянусь!
- Спасибо тебе за все. Я не знаю, что бы я без тебя делала… И знаешь, я очень рада, что тебе все-таки не пришлось бросать училище. Рада, как твой учитель.
- Спасибо, Полина Сергеевна! – засмеялся Макс и сжал рукой Полины плечи.

Двести семьдесят два дня спустя…

- Ну, давай, тужься! Давай, ты можешь! – кричала акушерка.
- Полечка, давай, пожалуйста, нужно как можно быстрее! Сонечка тает на глазах! Давай, родная, давай. – Максим держал ее за руку.
Рядом наготове стояла бригада врачей-гематологов.
- Я не могу… Максим, иди к дочке…
- Я не оставлю тебя… Я же вижу, тебе со мной лучше…
- Иди к Соне, я умоляю тебя… Ты ей больше нужен… Аааааа…. Больно как.
- Тужься, мамочка! Тужься! – продолжала наседать акушерка.
- Макс, иди к Соне. Пожалуйста…
- Хорошо…
Максим выбежал из родзала и стремглав побежал в соседнее отделение. Этот путь за последние несколько часов он преодолел уже раз пятьдесят. Сонечка лежала на кровати бледная и почти недвижимая. Если полгода назад ее тельце было похоже на стебелек, то сейчас она вообще стала, как травинка. Максим подошел к ней. Присел на корточки возле постели. Стал гладить рукой ее головку, на которой была надела белая косынка. Он знал, что под этой косынкой нет ни единого волоска, но он гладил, и ему казалось, что он водит рукой по прежней золотистой шевелюре своей дочки.
В палату зашла одна из мам, ребенок которой лежал вместе с Соней.
- Блин, их тут только не хватало… - выругалась она.
- Кого? – не понял Максим.
- Да ходят тут делегации из правительства. Сегодня же 1 июня – День защиты детей. Вот их и носит. Тут дети одной ногой в могиле, а они прутся – показуху устраивают. Ненавижу!
В это время, двери распахнулись, и в палату зашли «официальные» лица.
- Вот тут у нас самые тяжелые дети, - главврач кивнул в сторону палаты и завел туда посетителей.
Максим не обращал ни них никакого внимания. Ему было не до делегации. Сонечка была на волосок от смерти.
- Макс, это ты? – услышал он у себя за спиной. Парень медленно повернул голову.
За его спиной стоял отец. В это время двери вновь широко распахнулись, и, расталкивая гостей, в палату вбежали медсестры.
- Расступитесь! – кричали они. - Быстро!
И подбежав к Сониной кровати, отодвинули ее от стены и быстро покатили на выход.
- Что, родила? – спросил на ходу Максим.
- Да, девочку. Забор крови сделали. Сейчас главное успеть. Держись, малыш! И вы, папочка, держитесь! Главное успеть.
- Папа, - едва слышно произнесла девочка, - папа, не уходи…
- Я не ухожу… - он шел рядом и держал ее за руку. - Я здесь… Сонечка, потерпи еще немножко. Осталось совсем чуть-чуть. Тебе сделают операцию, и все будет хорошо. Теперь все позади. Ты совсем скоро поправишься… Держись, родная! – он поцеловал дочку и помахал ей рукой.
А потом бессильно прислонился к стене и закрыл глаза.
- Это что, твой ребенок? – услышал он опять голос своего отца.
- А тебе что? – хмуро ответил Макс. – Мне уже давно исполнилось 18, и теперь, к счастью, ты не имеешь никакого права на меня. Что тебе нужно?!
- Макс… Пойми… Мы все в этой жизни сделали много ошибок… Я, наверно, перед тобой очень виноват. Прости меня… Я могу тебе сейчас чем-то помочь? Я могу что-то для тебя сделать?
- Не стоит… Все, что ты мог, ты УЖЕ сделал. Не трогай меня. Мне не до тебя. Оставь меня в покое!
Максим выскочил из палаты и побежал по направлению к родзалу.
***
- Вот мы какие, папа! – Полина улыбаясь, повернула к Максиму крошечную белобрысую дочь, как две капли воды похожую на него. – Мы подросли за неделю?
- Конечно, подросли! Ух, и щечки у вас появились какие! – рассмеялся Максим. – Ой, Поль, как хорошо, что тебе выделили эту палату, ты и с ребенком тут, и Сонечка рядом. Слушай, как я рад, что операция прошла успешно. И главное, что клетки не отторглись. Говорят, и такое бывает. Теперь бы пройти реабилитационный период. Жаль, денег у нас только на дешевые лекарства хватило. Врач сказал, если б дорогими, то стопроцентный результат был бы гарантирован. А так… Неизвестно, что еще будет. Пятьдесят на пятьдесят. Ладно, будем надеяться на лучшее.
- Здравствуйте! – в палату зашел доктор. – Ну, как вы себя чувствуете? Как маленькая?
- Хорошо!
- Ну что я вам могу сказать, с теми лекарствами, которыми мы теперь будем восстанавливать вашу дочь, я вам почти стопроцентно могу гарантировать ее полное выздоровление. Дорогие лекарства, это почти полный залог успеха в реабилитационный период.
Максим с Полиной переглянулись.
- Подождите, как дорогие? – Максим удивленно смотрел на доктора, - у нас нет денег на дорогие…
- А вы что, не знаете еще?
- Что? – в один голос спросили Максим и Полина.
- Нам перечислили деньги на реабилитацию вашей дочки – 20 тысяч долларов.
- Кто? – опять в один голос спросили они.
- Я не понял… Вроде кто-то из правительства… Это главврач знает точно. Они же тут первого, в День защиты детей толпами ходили. А мы же как раз в этот день Соне вашей операцию и делали. Вот, наверно, кто-то увидел ее и расчувствовался… Ладно, какая разница, кто. Главное, что вашей девочке повезло. Так что теперь можете быть спокойны. Все уже позади.
Когда доктор вышел, Полина удивленно посмотрела на Максима.
- С чего это вдруг кто-то перечислил такую громадную сумму на нашу дочь? Ты что-нибудь понимаешь?..
Максим, конечно, все понял. Но Полине он ничего не сказал. Пусть лучше думает, что это сделал какой-то добрый дядя из правительства. Так будет лучше. Вслух он сказал совсем другое.
- Ровно столько же, сколько и ты. Ладно, - он улыбнулся, - побежал я в ЗАГС – оформлять дочь. А то у меня ж увал всего три часа. А я к Сонечке забежал на полчасика, потом к вам, теперь вот в контору эту надо успеть. А то потом я ж в летний лагерь уезжаю – когда…
- Ты все бумаги взял?
- Да, все.
- Макс, подожди, мы же не до конца решили, как ее назвать.
- Поль, поверь, у нее будет самое лучшее имя на земле, - улыбнулся Макс и исчез за дверью.

Три года спустя…

- Алло! – Полина взяла телефонную трубку. – Галка?! Ой, как я рада тебя слышать. Где? В Москве? Да ты что! Ну, так в гости заходи! А, работаешь… А где? Слушай, ну ты и авантюристка! Брошка ты неисправима! Я бы после того, что с тобой случилось тогда, на пушечный выстрел к этим богатым домам не подошла! Хотя… Правда говорят: никогда не говори никогда. Мне бы тоже, если б кто сказал тогда, что я Макса ближе, чем на сто метров к себе подпущу – в лицо бы рассмеялась. Ты ж только там украшения хозяйские не трогай больше! Ладно, ладно, это я шучу. Ой, Галь, подожди, я духовку выключу, - Полина положила трубку на стол, пошла в кухню, выключила печку, вернулась в комнату и плотно прикрыла за собой дверь, - да это я мясо по-царски готовлю – у меня ж сегодня у младшей, у Полинки – день рождения. Да! Уже три года нам! Ну а ты думала как – растем! Так я сегодня целый день салаты делала, вчера пирог пекла – Максим обещал зайти. Но не знаю, может и не зайдет… Нет, ты что, не поэтому – он на детей надышаться не может. Ты что! Там любовь взаимная. Только придет – они на него, как груши повиснут, он отцепиться от них не может! Просто, вполне вероятно, не получится у него вырваться. Он же училище в этом году заканчивает – двадцатого будут им лейтенантские погоны вешать уже. Ну, а сейчас там - то смотры, то парады, то экзамены. Он бедный, если и заскакивает к нам – на полчаса-на час – не больше. Но, думаю, на день рождение к Поле вырвется, чего бы ему этого не стоило. Дети для него - это все. Ты знаешь, я ж тебе рассказывала – он, когда у меня учился, такой оторва был, такой сорванец – ну что ты хочешь – мэрский сынок. И как он сейчас изменился! Ты себе не представляешь, как он ко мне и к детям относится. Знаешь, вот труднее всего, конечно, первый год было. Соня тает на глазах, я беременная, токсикоз страшный, первое время я еще жила там, при гематологическом центре. У него увольнения раз в неделю, денег почти нет, мы ж на реабилитацию копили. Ну, я тебе это уже сто раз рассказывала. В общем, вспоминать не хочется. Ну, а потом уже все чуть лучше стало, более менее устаканилось. Мы же тогда из моих денег, ну то, что мне выдали там…( ну, ты поняла где, просто Макс мне запрещает это слово употреблять – говорит, еще при детях случайно вырвется), из того, что нам помогала эта фирма, и из пособия, что я при рождении на Полю получила, сумели собрать довольно-таки солидную сумму. Ну, а когда перечислили нам деньги, естественно, все эти пошли на жизнь. Знаешь, сразу легче стало. Ну, а потом Макс стал еще подрабатывать по чуть-чуть. Вообще, стали даже хорошо жить. А последние курсы, он же мог почти каждый день вырваться в город. И вот ты знаешь, ни разу не было такого, чтоб он с пустыми руками к детям пришел! Ни разу! Когда-то случайно оказался в этом районе, что-то они куда-то отвозили. Так он попросил водителя подождать у дома, а сам заскочил на пять минут. И все равно – по леденцу, а принес девчонкам. Ты знаешь, сколько он хорошего для нас сделал за эти годы! Я просто не знаю, что бы я без него делала. Ты себе даже не представляешь! Никогда бы не подумала. Он же учится, если есть где-то возможность подзаработать – всегда использует, и каждую копеечку нам, нам, все нам. «Мне ничего не надо – я на государственном обеспечении, купи что-нибудь детям». А летом, только из летнего лагеря приедет, на второй день уже на работу устраивается. А какой-то год сразу на трех работал. Знаешь, когда-то пришел, я говорю: ну проходи на кухню, сейчас кушать будем. Он сел за стол, я к плите отвернулась, что-то делаю и рассказываю ему о чем-то. Слышу – никакой реакции в ответ. Поворачиваюсь – а он голову на руки уронил и уснул. Представляешь, как он, бедный, уставал. Зато всегда контролировал, чтоб у детей и новые вещи регулярно появлялись, и чтоб в школу портфель самый красивый. И чтоб продукты были самые свежие, качественные, натуральные. Всегда говорит: Поля, на детей денег не жалей. Но ладно деньги. Галь, он же девчонок куда только не перетаскал – у него если есть свободная минутка – он или работает или возится с детьми – кукольный театр, цирк, зоопарк, луно-парк, музей, выставка, уточек кормить, я не знаю, лошадей поить. На катере кататься. В Макдональдс за Хеппи-Милом, на день сладкоежки в Росток. Я не знаю, есть ли в Москве место, куда он их еще не водил. На рыбалку даже Соню один раз таскал. Представляешь, даже с рыбой приехали! А Соня ж в прошлом году в конкурсе победила «Мини-мисс и Мини-мистер», был такой. Так это он увидел объявление о кастинге, прибежал, сгреб Соню и куда-то потащил. А потом сам ей платье купил, сам с ней стихи разучивал, к хореографу водил. Все, понимаешь, все сделал, чтоб она победила. Представляешь, приз получила мягкую игрушку и DVD-плеер с караоке. Такая гордая была! А как Макс за нее радовался – ты себе не представляешь. Тут же дисков ей надарил кучу. Теперь сидят – целыми днями мультики смотрят – не оторвешь. Знаешь, я недавно так осторожно пыталась у нее узнать, что она из своего детства помнит, ну, когда мы были там. Галь, ничего не помнит. Вообще ничего. Первые воспоминания - больница, и то – смутно-смутно. Зато днями может рассказывать, как папа ее на верблюде катал или как в фотостудию ее водил. Кстати, он же друзей попросил, они ему даже фотки сделали в фотошопе, там где Сонечкая маленькая совсем, ну, еще там… Их же там, помнишь, иногда фотографировали, ну и сделал так, что теперь мы с ней на этих снимках. Говорит, чтоб не возникало у нее лишних вопросов. Он даже свидетельство о рождении ее переделал. Не, ну то, что на себя записал - это понятно – он попросил, я разрешила. Ну, после всего того, что он сделал для нее, я не могла ему отказать. Но я о другом хочу сказать. Он же как-то сделал - не знаю, то ли денег кому-то дал, то ли знакомый кто помог – но у нее теперь местом рождения значится - Москва. Я ж говорю, не знаю, как ему это удалось. Но как-то сделал…Знаешь, Макс и Польку безумно любит, но я же вижу – к Соне у него более трепетное отношение. Он над ней вообще трясется – он чувствует какую-то вину перед ней, и готов на какой угодно конкурс ее повести, что угодно сделать, лишь бы она никогда не вспомнила о том, что с ней было. Да я и сама такая. Польку, конечно, люблю. Но Полька что – родилась в нормальных условиях, с мамой ни на день не разлучалась, она залюбленная, закоханная, избалованная. А Сонечка, бедная, столько пережила. Знаешь, иногда дети как разбалуются, унять не могу, так, бывает, малую могу шлепнуть, а Соню - нет, жалко. А Макс тот вообще никогда руку ни на одну не поднял. Я не знаю, какими чарами он обладает – но они слушаются его беспрекословно. Нет, все-таки Максим такой молодец. Никогда бы не подумала, что он такой. Знаешь, я вот себя совсем недавно на мысли уловила, что вот он день –два не приходит, а я уже скучать по нему начинаю. Я, понимаешь?... Я… А что дети… Да дети, я ж тебе говорю, вот что-то мы там делаем – рисуем или играем, и тут звонок в дверь – папа пришел! Всё – мама уже не существует – бегом бегут к нему. Я могу и в другую комнату уйти, и вообще в магазин или еще куда-то отлучиться – они не замечают. Да и он тоже – вот всегда знает, чем их занять. То мастерят что-то, то лепят, то из гипса какие-то фигурки делают, то еще что-нибудь. И каждый раз что-то новое придумывает. Я не знаю – откуда у него столько фантазии берется. Девчонки бредят им просто. А когда-то повела я Соню на обследование, а там сказали одно лекарство в фитоаптеке взять, а это как раз напротив его училища. Ну, мы проходим мимо, я детям говорю – вот тут ваш папа учится. Ну, а Сонька как стала канючить: давай, давай зайдем к папе. Ну, зашли, вызвали его на КПП. Галь, он как вышел, как увидел нас, ты не представляешь, что с ним произошло. Он же не ожидал! Детей хватает, целует. Все, кто был там в это время – аж рты пооткрывали, всё пялились на нас. Так теперь, дети чуть что – пошли к папе и все. Ну, а я что, могу им отказать? Идем… Или знаешь еще, - Полина засмеялась, - попробуй только обидь или что-то не дай. Тут же: я все паааапе расскажу… Да, Галь, лучшего отца для своих детей я и придумать не могла. А я? Ну, а что я… Я ж тебе говорю – два дня его нет – уже скучаю. Он и ко мне знаешь, как трепетно относится! Всегда боится чем-то обидеть. Всегда тоже, то вещь какую-то новую подарит, то косметику, то духи. На праздник обязательно цветы. Обязательно. И знаешь – ничего не требует взамен. А его ж иногда до утра отпускают. Ну, а летом он вообще у нас всегда живет. Ну, я с детьми в комнате сплю, а он в зале…Ни разу, Галь. Вот не поверишь. Даже попытки никогда не делал. Ему того дня с лихвой на всю жизнь хватило - он лишний раз боится за руку меня взять. О чем ты говоришь! А то когда-то принес он фотографии свои из училища, ну и там несколько - с дня рождения его однокурсника. И там на одном снимке – они все вместе. Я смотрю, а какая-то девица его так конкретно приобняла. Галя, я не знаю, что со мной произошло. Меня каким-то жаром окатило всю. Я смотрю и понимаю, что не хочу видеть возле него другую женщину. Что мне это неприятно… Я вдруг поняла, Галь, впервые поняла, что он мне не безразличен. Знаешь, вот он все эти годы был рядом. Мне было с ним комфортно, я всегда знала, что он прибежит, чем-то поможет, что-то сделает, и я почему-то никогда не задумывалась, что он может куда-то деться. Я так привыкла, что он всегда рядом. Как тень. А тут вдруг после этой фотографии я впервые задумалась – а что будет, если его рядом не станет. Галь, ты не поверишь, но я так испугалась. А с другой стороны – что ему остается делать. Я ему никакой надежды не давала, а ему 22 года, Галь, всего 22. Он же совсем молодой парнишка. Его сверстники вон на дискотеках отжигают еще! А я на него повесила свои проблемы, и сама еще сверху на шею села и ножки свесила. Ты знаешь, я тогда реально поняла, что ведь ему рано или поздно это может надоесть. А что, действительно, молодой парень, красивый, успешный – да он любую поманит – она бегом за ним побежит. А он мной и моими проблемами занимается. Ты знаешь, я вот всегда думала о себе: вот, мол, какая я несчастная, столько я всего пережила. И только вчера задумалась: а он что меньше меня пережил? В 14 лет остался почти сиротой при живых родителях, да еще при таких, жил все это время с чувством вины, а это, знаешь, тоже не сахар, сто раз убеждалась – пусть лучше тебя обидят, чем ты кого-нибудь, потому что вина - это, действительно, такое бремя непосильное. Ну вот, в 18 на него свалилась я с больным ребенком, потом еще грудной добавился. Учился, работал. Ну, я ж тебе говорила. И ведь он добровольно взялся нам помогать. И ни разу, Галь, ни разу ни в чем меня не упрекнул, ни разу не жаловался, не скулил. Как ни спросишь: как дела? Всегда один ответ: отлично! А я же видела, как ему порой трудно было. Я сколько раз хотела на работу устроиться, нет, ну курсовые, дипломные, я, конечно, пишу, иногда даже неплохо удается заработать, сейчас вот конец учебного года – посыпались заказы. Но это все не то. Хотелось на нормальную работу, на стабильную зарплату, а у него всегда один ответ – нет, одного ребенка почти с того света вытащили, не дай Бог, рецидив случится, другой маленький – ты должна быть с ними рядом. А деньги должен зарабатывать мужчина. И при этом, мы же всегда с ним говорили о том, что он не претендует на меня, что после всего, что тогда произошло, мы никогда не будем вместе. Он знал, что ему почти не на что надеяться, но все равно даже не попытался никогда бросить нас, отказаться. Кстати, был как-то случай, я вышла в город и встретила своего одноклассника бывшего – мы с ним лет десять не виделись. А он в Питер ехал, проездом здесь, и говорит: у меня до поезда еще 4 часа – вот надо где-то слоняться. Я говорю: ну, пошли ко мне, чайку попьем. Зашли, сели на кухне, пьем чай. Тут Макс пришел. Галь, ты не представляешь, как он глянул на Андрея. Я этот его взгляд, наверно, никогда не забуду. Но ничего не сказал, молча пошел к детям. И уже когда я ему объяснила потом, кто такой Андрей, и что он здесь делал, смотрю, немножко успокоился. Но ты бы видела, КАК он смотрел! Он же так меня любит! Ну, а что я… Ты знаешь, он же училище заканчивает, и его куда-то под Саратов отправляют служить. Он мне как сказал об этом, у меня аж все опустилось внутри. Знаешь, вроде и не далеко, это не Хабаровск, не Красноярск – но там просто начальник в курсе нашей ситуации, поэтому Максу повезло, что рядышком. Но все равно - я как представила, что он уедет из Москвы, мне не по себе стало. Я не смогу без него… Ну, а что я решила… Я… Ой, Галя, в дверь звонят, это Макс, наверно! Ладно, ты звони, если что! Оставишь свой телефон! Ладно! Пока! Была рада тебя слышать! Пока!
Полина побежала к двери. Когда она ее открыла, то сначала увидела большого белого медведя, потом какой-то такой же большой коробок. Все это «вошло» в дверь, и только потом из-за всей это «горы» появилось сияющее лицо Макса.
- Привет!
- Привет, Максим!
- С именинницей тебя!
- И тебя! Рада, что ты смог вырваться.
- Ой, Поль, ты не знаешь, чего мне это стоило, но не будем о грустном. Разве я мог в такой день не прийти к вам? – он повысил голос. – Тааак! Где мои любимые шпингалеты?
Из комнаты выскочили две девчушки с большими бантами. Худенькая, как тростинка золотоволосая Соня и пухленькая голубоглазая Полинка.
- Пааапа, привет! – закричала Соня.
- Папа пришел! – маленькая Полинка заглядывала в его глаза, - а мама сказала, что может, ты и не придешь…
- Да как же я могу не прийти! – Максим подхватил на руки розовощекую белокурую красавицу и поцеловал ее. – Как я могу не прийти, когда у моей принцессы любимой день рождения! Поздравляю тебя, дочка! Расти большая-большая и красивая, как мама. – Он поставил ее на пол и вручил большого медведя, который был ростом с нее саму.
- Что надо папе сказать? – строго напомнила Полина.
- Спасибо, папочка! Я тебя сильно-сильно люблю! – Полинка волоком потянула игрушку в комнату.
- И тебя, мое солнышко, я поздравляю, - он присел на корточки и обнял старшую дочь, - с твоим вторым днем рождения, и с днем защиты детей, и с удачным окончанием первого класса! Вот то, что ты просила.
- Домик для «Барби»?! – Соня восторженно смотрела на Макса. – Папочка, спасибо! – она поцеловала его и обняла. И тоже побежала в комнату рассматривать подарок.
- Ну, что, вы вчера ходили с Соней на обследование? - лицо Максима сразу же стало серьезным.
- Да, конечно.
- Ну и что сказал врач?
- Ой, Максим, боюсь сглазить, но сказал, что уже даже следа не осталось. Вообще контрольный период пять лет. Ну, посоветовал еще два года хотя бы один-два раза в год обследоваться на всякий случай. Но сказал, что не видит уже повода для беспокойства.
- Поль, как я рад. Я так за Сонечку всегда переживаю… Хоть бы не было рецидива.
- Ну, надеюсь, все будет хорошо. Так ладно, хватит о грустном, - Полина улыбнулась, - сегодня праздник - давай за стол! Макс, тебя на сколько отпустили?
- До утра…
- О-о-о! Хорошо! А то ты сейчас так редко вырываешься, дети меня задергали: где папа, где папа. Так что наобщаетесь сегодня вдоволь.
- Да, наобщаемся… Хотя… Знаешь, Полин, мне надо тебе одну очень важную вещь сказать.
- Максим, - Полина посмотрела на него,- мне тоже нужно сказать тебе что-то очень-очень важное, но давай не сейчас. Пошли, покушаем, с детьми поиграешь, а потом уложим их, и спокойно будем общаться хоть всю ночь.
- Хорошо, - улыбнулся Макс, - уговорила! Пошли отмечать день рождения!
Они пришли на кухню. Полина выставила салаты, разогрела картошку, достала из духовки мясо. Максим сел за стол, а две дочки умостились с ним рядом с двух сторон.
- Так, прилипалы, дайте папе хоть покушать! – Полина улыбаясь, смотрела на дочерей.
- Ничего, мы вместе будем кушать, да, сороки?
- Дяя-а-а... – Маленькая Полинка прижалась к Максиму.
А он снял с салата резной помидор, которым тот был украшен, разделил его на две половинки и отправил в рот сначала одной, а потом другой дочке.
- Салатик будете, ольвье?
- Да, будем! – ответила Соня.
- Папа, а ты меня с ложечки покормишь? – маленькая Полинка хитро и лукаво заглядывала Максу в глаза.
- Ну, вот еще выдумала! – Полина строго посмотрела на дочь, - Поль, ну тебе ж уже три года, ты уже большая совсем. Бери ложку и сама ешь!
- Ничего, ничего, папа покормит даже большую, да, Поленька?
- Дяя-а-а… - Баловалась девочка.
- Ну, тогда открывай рот! – и он отправил туда ложку салата.
Полине ничего не оставалось, как только смотреть на это и улыбаться.
- Так, мама, а где наш именинный пирог? – спросил Максим притворно строгим голосом, когда на столе уже почти ничего не осталось.
- Сейчас принесу, - Полина скрылась куда-то и вернулась с пирогом, на котором были зажжены свечи.
- Так, дуть будем все вместе, или Полинка одна потушит свечи? Давай, доча, пробуй сама.
Девочка набрала воздуха полный рот, смешно надула щеки и шумно выдохнула. Все засмеялись. Но свечки были потушены.
- Папа, - доверчиво сообщила Сонечка, - а я маме вчера помогала печь пирог. Я яйца с сахаром чуть-чуть взбивала, а еще муку сквозь ситечко просевала.
- Ух ты моя умничка! – он рукой обнял дочь и прижал к себе. - Вот какая у мамы помощница растет! Надо попробовать, наверно, вкусный пирог получился.
- А я… А я… - маленькая Полинка тоже хотела обозначить свою лепту в общее дело, - а я вишенки ложила на пирог… Я тоже помогала…
- Поля, не ложила, а клала… - заметила Полина «учительским» голосом. А Максим уже гладил дочку по головке:
- Мое ты солнышко… Тогда точно надо быстрей попробовать. Давай мама, отрезай скорее нам пирог, мы будем кушать.
Полина разрезала именинный пирог, разложила всем по тарелкам. Максим отправил в рот маленький кусочек и тут же замахал головой в разные стороны:
- Ой, какая прелесть! Мои вы хозяюшки! Это самый-самый вкусный пирог, который я ел за всю свою жизнь. Вот когда мама одна пекла, - Максим незаметно подмигнул Полине, - вот никогда у нее такие вкусные не получались. Ой, какие вы у меня молодцы. Ладно, пойдемте в железную дорогу играть. Идите, ставьте! Не сломали еще?
- Нееет! – дети выскочили из-за стола и побежали в комнату.
- Слушай, как они тебя любят! – Полина, улыбаясь, посмотрела на Макса, - ладно, иди, играй с ними, а я пока все уберу.
- Может, давай я тебе помогу.
- Иди, говорю, к детям, помощник. – Полина опять улыбнулась.
Через несколько часов девочки, наигравшись и наобщавшись с отцом, прочитав ему все стихи, какие знали, и исполнив вместе с ним под караоке несколько песен, наконец пошли спать.
- Фух, уложила! – Полина прикрыла детскую и зашла в зал. – Они так перевозбудились, Полька еле-еле уснула.
- Ты тоже, наверно, устала, - участливо спросил Максим, - да, ох они и подвижные, как ты тут с ними целыми днями, у меня бы уже голова раскололась от их шума, – он рассмеялся. - Устаешь от них?
- Ты что. Нет… Я когда вижу их сияющие мордашки, у меня и у самой настроение поднимается. – Она посмотрела на Макса и села рядом. - Так о чем ты хотел со мной поговорить?
- Полин, знаешь… - лицо Максима вдруг мгновенно стало серьезным и сосредоточенным, - мне нужно сказать тебе что-то очень-очень важное. Понимаешь… Я же тебе уже говорил, что меня после училища отправляют служить под Саратов. Ты знаешь, я много думал, анализировал, размышлял. Я уже неделю не сплю почти. И сейчас уже точно для себя решил. В общем, Полин, у меня есть только два варианта выхода из этой ситуации. Вернее один. А второй – это уже придется использовать, как неизбежный, если ты не согласишься. Понимаешь… То, что я хочу тебе предложить, покажется тебе, наверно, несусветной глупостью, но просто других вариантов у меня нет. Я хочу предложить тебе, чтобы вы поехали вместе со мной.
- Максим, я…
- Подожди, Поль, не говори пока ничего. Я знаю все, что ты можешь мне сказать. Я же тебе говорю, что вполне осознаю, что предлагаю тебе глупость, но, поверь, другого выхода у меня нет. Просто если ты откажешься, я уже решил, что тоже никуда не поеду. Я не смогу без вас, без тебя и без девочек. Да и вам будет без меня очень трудно. С завтрашнего дня тебе перестанут платить пособие на Полю. Да и фирма эта, которая нам помогала, тоже ведь давала нам деньги, пока я учился. Ты не работаешь. Это, конечно, я виноват, но… Ты же знаешь, я просто хотел, чтоб детям было лучше. И поэтому, я брошу все, но я останусь с вами. Обидно, конечно, что тогда мне, наверно, не подтвердят диплом, и пять лет учебы пойдут насмарку, но мне все равно. Я вас не оставлю. Но Поль, я все же хочу, чтоб вы поехали. Я все понимаю, что это выглядит полным бредом, и нам, конечно, придется на людях изображать из себя нормальную, счастливую, благополучную семью. Но я тебе клянусь, что я пальцем тебя не трону, как не делал этого все эти годы, я клянусь, что я буду сам стирать свои вещи, мы будем спать в разных комнатах на разных кроватях. Это бред, но я прошу тебя – поехали!
- Нет, Макаров, не поеду я с тобой спать в разных комнатах на разных кроватях…
- Так я и знал… - Максим горестно опустил голову и тяжело вздохнул.
- И ты даже не спросишь почему?
- Почему?.. – тихо произнес он убитым голосом.
- Потому что… - голос Полины, напротив, стал каким-то игривым и загадочным, - муж с женой должны спать в одной комнате и в одной кровати.
Максим очень медленно поднимал на Полину глаза, в которых вдруг блеснули слезы.
- Поль… ты сейчас…что сказала?..
- Ой, так еще и глухой! – Полина веселилась от души. – Я за него замуж собралась. Думала, вот повезло, молодого пацана себе отхватила, а он, оказывается, глухим оказался. Я сказала, Макаров, что тронешь ты меня, еще как тронешь. Куда ты денешься!
Полина думала, что Максим сейчас кинется к ней, станет целовать, кружить ее по комнате – она помнила его былой темперамент. Но он только, молча, обнял ее, уткнулся лицом в ее грудь, а потом тихо произнес:
- Спасибо тебе, родная…
Полина взяла руками его лицо и повернула к себе:
- Не поняла, Макаров, а где твоя былая прыть! В 14 лет ты был более решительным! Я думала, он сейчас меня обнимет, зацелует, я думала, сейчас мой халат окажется на люстре… А он сник весь… Макс, что с тобой?
Максим внимательно смотрел на Полину. Да, он безумно любил эту женщину. Но за все эти годы он научился делать это безмолвно. Он научился любить ее глазами, он научился целовать ее взглядом, он научился обнимать ее улыбкой, он научился рождать в своем сердце такие слова, которые безошибочно сами находили свой путь к ее сердцу. Ему всегда было достаточно того, что он просто дышит с ней одним воздухом. Что она просто рядом. Сегодня, когда он готовился к этому разговору с Полиной, он рассчитывал на любую реакцию с ее стороны – на гнев, на снисходительный смех, просто на отказ. На все, что угодно… Но то, что он услышал сейчас, просто не могло уместиться в его голове. Он, конечно, столько лет мечтал услышать эту фразу, но практически уже и не надеялся. Макс утешал себя тем, что Полина хотя бы просто не гонит его от себя и позволяет видеться с детьми. О большем он уже не мог и мечтать. И вдруг такое…
- Ой, Макс, я же тебе самое главное забыла рассказать, - вдруг вспомнила Полина. – Слушай, ты сейчас умрешь!
- Поль, может не надо… Еще пожить немножко хочется. Тем более в свете последних событий…
- Нет, Макс, это нужно рассказать! Я вчера в магазине встретила свою однокурсницу Светку Летову, она все так же в Твери живет, а сюда приехала к тетке в гости. Знаешь, что она мне сказала?
- Что?
- Ты знаешь, где сейчас Лазуцкий?
- Где?
- В тюрьме! Уже лет пять.
- Да ты что! Вот не зря ж говорят, Бог шельму метит. Мне рассказывали, что он на суде на стороне моего отца выступал. Вот урод! И за что его туда упрятали? – Макс заинтересованно посмотрел на Полину.
- Догадайся с одного раза. За убийство, Макс.
- Ни фига себе! И кого же он порешил?
- Не поверишь! Свою жену!
- Вот это да!
- Так, главное, они прожили всего два месяца. И знаешь за что? Она, видите ли, ему на ужин поставила вчерашнюю то ли картошку, то ли кашу с котлетой, но разогретую просто в микроволновке. Он стал на нее орать – что ему каждый день необходима свежая еда, нечего его вчерашней тухлятиной кормить. Она ему в ответ: я тоже работаю, устаю, я тебе не могу каждый день готовить, и как барину свежее каждый день подавать. Хочешь свежее – становись сам и готовь! Так он схватил эту тарелку и в нее запустил, в висок попал – и смерть мгновенная. Представляешь?
- Ужас какой…
- Так что, Макс, благодаря тебе я еще легко отделалась.
- Да уж… - усмехнулся Максим, - по сравнению с этой дамой даже очень легко…
- Знаешь, я долгие годы пыталась понять, почему ты тогда совершил то, что совершил. И только вчера, когда мне Светка все это рассказала, я вдруг поняла, что у тебя, Макс, просто не было другого выхода. Ты уже не знал, что придумать, ты уже и обзывал меня и что только не делал, чтоб избавить меня от этого чудовища, а я тебя не слышала. И тогда ты, как Матросов на амбразуру, кинулся на меня, чтоб ценой своей жизни, своего благополучия защитить меня от этого монстра. Так что выходит, - она усмехнулась, - теперь мне тебя даже благодарить надо за то, что ты сделал… Знаешь, я вот еще о чем думаю. Наверно, нам нужно было с тобой через все это пройти. Я только теперь понимаю, что то, что нам дается настоящее в жизни, его нужно заслужить, выстрадать. Только тогда ты понимаешь истинную цену этого настоящего. Знаешь, когда-то я услышала одну песню Булата Окуджавы, и там были такие слова: «А душа, ведь это точно, ежели обожжена - справедливей, милосерднее и праведней она…» И я вот думаю, что, наверно, нам с тобой нужно было обжечь свои души. Знаешь, если бы ничего этого не было, если бы мы просто с тобой встретились, полюбили друг друга, кто знает, не разбежались ли бы мы с тобой при первых же малейших трудностях, не разбилась бы семейная лодка о быт, не погрязли бы мы в ревности и подозрениях, не стала бы камнем преткновения наша пресловутая разница в возрасте. А так, мы выстрадали с тобой это счастье. Мы его заслужили. Я увидела, какой ты надежный в беде, и, значит, в радости ты меня точно не покинешь.
- Поль, значит, ты меня все-таки простила?
- Знаешь, Максим, простила я тебя уже давным-давно, в тот самый миг, когда увидела у постели своей больной дочери розового зайца, и она поведала мне, что ты ей сказал, что мама к ней не приходит не потому что не любит или не хочет приходить, а потому что улетела на какую-то там планету за куклой. За это, Макс, можно все простить. Но понимаешь – одно дело простить и впустить тебя в свою жизнь, и совсем другое – впустить в свое сердце. После всего того, что ты сделал тогда для Сони, я впустила тебя в свою жизнь – впустила безраздельно – ты мог видеться со мной и с дочками когда угодно и сколько угодно. Мы много общались, много времени проводили вместе. Но вот в сердце я тебя не могла впустить еще очень долго. Понимаешь… Последние четыре года я просто балансировала на грани. Ты так много делал хорошего для меня и для детей, я тебе так была за все благодарна, что в какой-то момент я готова была уже кинуться в твои объятия. Но потом… Потом, Макс, перед глазами возникала та ужасная картина, как ты срывал с меня белье, как зажимал мне рот рукой, чтоб я не кричала, эти твои… безумные глаза… И все! Я понимала, что не могу быть с тобой. Понимаешь, это воспоминание жгло душу и напрочь перечеркивало все то хорошее, что ты делал. Я не могла через себя переступить. Просто не могла. Это было слишком тяжело. Но знаешь, говорят, время лечит. Ты всегда был рядом, ты продолжал делать столько всего доброго и хорошего, что я стала вспоминать о том дне все реже и реже, а если и вспоминала, то уже не с тем отвращением и горечью, как раньше. А потом и вообще стала воспринимать это все совсем без эмоций. И вот недавно я вдруг уловила себя на мысли, что уже где-то полгода или даже год я ни разу и не вспомнила об этом. Я вдруг поняла, что того светлого, доброго и чистого, что ты делал все это время для нас, стало так много, что оно заполнило весь мой разум и все мое сердце, и навсегда вытеснило оттуда весь негатив. В какой-то момент я вдруг поняла, что, вспоминая об этом, я просто вообще больше ничего не чувствую. Абсолютно ничего. Мне вдруг стало казаться, что ничего и не было, что это просто страшный сон. Я поймала себя на том, что когда думаю о тебе, на ум приходят только светлые и добрые воспоминания. И ты знаешь, мне вдруг стало так легко! И вот тогда я поняла, что прошлого больше нет. Нет этой ненависти, нет этого отвращения, нет этой черноты, которая заполняла душу. Просто нет. Это все бесследно исчезло. А есть только настоящее, и, я надеюсь, будущее. И вот тогда я осознала, что, наконец, могу впустить тебя не только в свою жизнь, но и в свое сердце. И делаю я это с огромной радостью и с огромным облегчением. И теперь могу совершенно точно сказать: я люблю тебя, Макс. Я безумно тебя люблю. Может, кто-то скажет, что я сумасшедшая, но я тебя люблю…Я пойду за тобой туда, куда ты меня позовешь. Я хочу остаток своей жизни провести рядом с тобой. Я очень тебя люблю.
- Поль, спасибо тебе! За все! За то, что поняла и приняла. За то что, все-таки впустила в свое сердце. Я не буду говорить, как я тебя люблю – ты все и так знаешь. Так, как я тебя люблю, наверно, никто на земле не любил. И я клянусь тебе, что ты никогда не пожалеешь о своем решении. Никогда.
- Макс, только я хочу тебя попросить выполнить одну мою просьбу.
- Проси, что хочешь, моя королева! – Максим с интересом заглянул Полине в глаза и улыбнулся.
- Я хочу… чтобы ты помирился со своими родителями…
Улыбка мгновенно сбежала с губ Максима, он помрачнел, опустил голову, и тихо произнес.
- Нет…
- Максим…
- Нет, Поль, даже не проси! Я никогда, понимаешь, никогда не прощу им того, что они сделали с тобой. Никогда!
- Максим, - Полина вздохнула, - в нашей жизни ничего не делается просто так. Каждому дается свое испытание на прочность. Каждый из нас несет свой крест, только ему предназначенный. Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, если бы не все это. Я многих вещей в жизни не понимала – я всегда хотела жить комфортно и богато, я ненавидела бомжей, я остерегалась бывших зэков, мне все равно было до детей-сирот, и я никогда даже не думала, с какими проблемами сталкиваются в своей жизни инвалиды. Я видела только себя. У меня всегда было много поклонников. Я могла часами болтать с подружками о новинках моды и популярных киноактерах. Мне казалось это очень важным. И только теперь я понимаю, насколько это все глупо. Знаешь, я вдруг поняла, что мы часто тратим свою жизнь на то, что с кем-то ссоримся, ругаемся, пытается что-то доказать, спорим до хрипоты, ненавидим и поливаем грязью. И нам тоже это кажется очень важным. Но когда приходит НАСТОЯЩАЯ БЕДА, это все сразу так меркнет, и ты вдруг отчетливо понимаешь, что все это мышиная возня, суета, по сравнению с тем, что случилось. Я когда попала туда, я так ненавидела и тебя, и твоих родителей, мне так хотелось, чтоб у вас случилось что-то плохое, чтоб Бог наказал вас за все. Но потом… Потом, Максим, заболела Сонечка. И вот тогда я поняла, насколько суетным и ничтожным может оказаться все, когда твой малюсенький родной человечек стоит на краю пропасти. Ты знаешь, когда ей делали операцию, когда она на волосок была от смерти, я клятвенно пообещала Богу, что если она выздоровеет, я прощу всех, абсолютно всех, кто сделал мне когда-то плохо. И твоих родителей в том числе. Я вдруг поняла, что моя ненависть к ним – это тааакая мелочь по сравнению с жизнью моего ребенка. Да, они мне сделали очень больно. Но я, Максим, нашла в себе силы все-таки простить их. И я хочу, чтоб ты сделал то же самое.
- Поль, я не смогу…
- Ты должен смочь. Понимаешь, Максим, я прошу тебя сделать это хотя бы ради детей. Я не хочу, чтоб наша семейная жизнь начиналась там, где не закончилась ненависть. Я хочу, чтоб у моих детей было две бабушки и один дедушка. Ты же помирил меня с моей мамой. Я хочу, чтобы ты тоже самое сделал и со своими родителями. Пусть наша совместная жизнь начнется с чистого листа.
- Полина, я не могу тебе этого обещать… Прости меня… Я их ненавижу. Ведь ты из-за них столько пережила.
- Максим, скажи, - Полина посмотрела ему в глаза, - а если ты когда-нибудь в чем-то провинишься перед Соней или Полиной, и они не захотят тебя простить, тебе будет легко это принять? Пойми… Ошибиться в жизни может каждый. Но и каждый родитель любит своего ребенка. И твои в том числе. И они очень переживают и раскаиваются в том, что сделали тогда. Особенно мама. Я… виделась с ней.
- Где?!
- Вчера, в гематологическом центре… Ты бы видел ее глаза, когда она смотрела на Полинку – она же как две капли воды на тебя похожа. Мы с ней долго говорили… Ты знаешь, они ведь, оказывается, помогают этому центру вместе с твоим отцом уже несколько лет. Максим… - Она вздохнула. – Это ведь он дал деньги на лечение Сони?
- Да… - тихо ответил Макс.
- Я так и подумала… Еще тогда… – Она вздохнула. - Вон там на тумбочке лежит листок с адресом. Они живут в Москве. Ты должен к ним сходить. Обязательно. Они тебя очень ждут.
Максим ничего не ответил, а только очень глубоко вздохнул.
- Пожалуйста… - Полина заглянула в его глаза. – Я прошу тебя. Мы уедем, мы с ними почти не будем видеться. Но я хочу, чтобы в наших душах больше не было места для ненависти и обиды. Пообещай мне, что сходишь к ним. Обещаешь?
- Обещаю… Мне это нелегко сделать. Но я сделаю это только ради тебя.
- Ну вот и хорошо! - Улыбнулась Полина и вздохнула. - Максим, поверь, так будет лучше всем. И в первую очередь нашим детям. Ты же не хочешь, чтоб Соня, а через пару лет и Поля начали задавать тебе «неудобные» вопросы. Пусть у нас будет нормальная, здоровая семья.
- Поль, а знаешь, чего я хочу? - вдруг неожиданно спросил Максим. - Я хочу, чтоб в нашей семье появился еще один ребенок. Мне, конечно, очень хочется сына…
- А если родится девочка? – улыбнулась Полина.
- Ну, значит, будет третья дочь, – рассмеялся Максим. – На самом деле все равно, кто будет. Поль, ты знаешь, что я безумно люблю и Сонечку, и Полинку, но я очень хочу, чтобы хотя бы один ребенок в нашей семье родился не потому что так получилось, и не потому что так надо, не вопреки чему-то, а просто потому что… Потому что мы любим друг друга, и этот ребенок будет плодом настоящей любви.
- Ну так что, Макаров, - улыбнулась Полина, - может тогда не будем откладывать в долгий ящик наши желания, - она потянула его за галстук и впилась губами в его губы. И тут Максим не выдержал. Бетонная стена с грохотом рухнула с его души и разбилась вдребезги. Он стал обнимать Полину, целовать ее губы, щеки, шею, грудь. Он так долго ждал этого момента… И теперь отдавался ему со всей своей нерастраченной любовью, нежностью и страстью. В эту ночь, впервые в жизни, они уснули, обнявшись…

Эпилог

…Вскоре в семье Макаровых было уже три девочки…
На семейном совете младшую решено было назвать Любой, Любушкой, Любовью….
- Потому что Любовь сильнее ненависти, сильнее страха, - сказала Полина.
- Потому что Любовь остается там, где вера погасла и надежда умерла… - уточнил Максим.
- Потому что Любовь – это то, что есть у моих мамы и папы, - добавила Соня.
- Потому что Любовь – это то, что теперь будет у нас всегда! - подытожила Полинка.
Многие века люди ищут рецепт счастья. А он так прост. Прост, как слеза. Нужно просто любить и быть любимым. Когда ты кому-то нужен на этой земле, и этот человек готов отдать за тебя даже свою жизнь – это самое большое счастье на свете. И этим счастьем нужно дорожить. Теперь Максим с Полиной знали это наверняка.

КОНЕЦ

Спасибо всем, кто был со мною,
Кто возмущался и хвалил,
Кто был согласен и (не скрою!)
Всем тем, кто не согласен был.
Спасибо вам за ваши мненья,
За ваши мысли и слова,
Ведь под та-а-а-акущим вдохновеньем
Писалась каждая глава.
Спасибо тем, кто с интересом
Читал, и комменты писал,
Кто молча созерцал процессы
И тем, кто в личку письма слал.
Спасибо тем, кто лез из кожи,
И щедро грязью поливал,
Кто опплевался весь, но все же -
"Кололся, плакал", но... читал.
Пускай у вас все будет хорошо,
Пускай минуют беды и невзгоды,
Пускай любовь с распахнутой душой
В другой душе рождает счастья всходы.
Пусть будет светлым каждый день и час,
Добрее будьте - и добро вернется.
Пускай удача поцелует вас
И пусть она вам в жизни улыбнется.
Пускай оценен будет каждый труд,
Пусть цель всегда оправдывает средства,
И пусть по жизни с вами вновь идут
Любовь, Надежда, Вера и... "Кадетство"!

Долго думала, стоит ли писать, и все же решила...

И хоть почти все эти посты написаны в другом произведении, я решила там не оффтопить, и все же написать свои мысли здесь.

Знаете, действительно, об этом произведении было много споров. Мне кажется, на оффе ни один фан-фик не вызвал столько противоречивых эмоций, как этот...

И тем не менее. Я не знаю. Но оно мне по-своему дорого. Я очень люблю его. Часто перечитываю. И считаю, что это самое лучшее, что я написала за всю свою жизнь (и не только о МиП). Вот на днях подруга вернула печатный вариант, я заглянула, прочла несколько строчек и... читала до 5 утра, пока не прочла полностью. Может это и не скромно, может некрасиво, но я ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ люблю это произведение. И оно мне очень дорого.

Знаете, у него есть своя история. Ну то, что вообще изначально в основу легла история, действительно, произошедшая в одной из школ, это я уже писала. Но я хочу сказать о другом. Я начала писать "Поцелуй..." через несколько недель после интервью с одной женщиной с ограниченными физическими возможностями, которая мне сказала такие слова: "Знаете, что отделяет вас, здоровых людей, от нас инвалидов? Миг. Один только миг. Не годы, ни старость и не болезни. Только миг. Вот сейчас ты здоров - миг - и ты один из нас". Почему-то тогда очень ворвались в душу эти слова, задели. Я подумала тогда, что ведь, действительно, иногда один миг, один-единственный миг может изменить жизнь человека. И мне захотелось над этим поразмышлять.

Много было споров в основном на тему "Мог или не мог Макс это совершить?", честно говоря, не хочется снова к этому обращаться - уж очень много тогда на оффе говорили об этом. Я повторюсь, я сама, как и большинство других, уверена, что Макс не мог этого совершить, или правильнее сказать - НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ это сделать. Но... Знаете, жизнь штука непредсказуемая. Те кто смотрел фильм "Подарок судьбы", помнят, что героиня Елены Захаровой Маша говорит такую фразу: "А моя бабушка считает, что в жизни может произойти ВСЁ. Нет ничего такого, что не могло бы произойти". Пародокс, но моя бабушка говорила то же самое... И еще - я часто по работе общаюсь с психологами, работниками правохранительных органов, пенитенциарной системы, почти все они в один голос говорят: да, ЛЮБОЙ человек может совершить ВСЁ, ЧТО УГОДНО. Тем более в стадии сильнейшего душевного волнения. Я потому и взяла за основу сцену "дура", как самую сильную по эмоциональному напряжению, на мой взгляд, во всем сериале.

Но вы знаете, когда я начинала писать, главной моей задачей было понять (даже для самой себя!) - когда вот такое случается, может ли человек дальше жить с этим грузом, может ли быть прощен, может ли быть когда-то оправдан его поступок? И правильно ли говорят "Никогда не говори "никогда"?

Многие обвиняли меня, говорили, что, мол, я считаю ЭТО нормальным. Нет, не считаю. Это - преступление. Страшнейшее преступление. Это чудовищно. Но ни один из моих героев, ни сам Максим, ни тем более Полина, никто из сокурсников и тех людей, с которыми мы встречаемся во время повествования НИ РАЗУ не оправдывает действия Максима. Даже та же старушка, у которой он живет, говорит, что пережив сама подобное, очень хорошо ПОНИМАЕТ его, но в то же время говорит "я, конечно, не оправдываю ни то, что сделал ты, ни то, что совершил Вадим". То есть это ПЛОХО, это ГАДКО. И это однозначная позиция.

Но когда я писала, мне хотелось понять (понять самой для себя!) - реально ли ПОСЛЕ ВСЕГО ЭТОГО полюбить человека. Смогу ли я ДОСТОЙНО доказать всем (и себе!), что да, возможно. И мне кажется, мне все же это удалось. Все мы уверены, что сами хозяева своей жизни. В том, что это не так, Полина смогла убедиться два раза. Первый, когда ее жизни была разрушена "под тяжелым молотом другого кузнеца", и второй - когда жизнь так повернулась, что сначала тот, кто сделал ей ТАК больно, оказался ЕДИНСТВЕННЫМ на земле человеком, кто может ей помочь, а потом и ЕДИНСТВЕННЫМ, кому стала небезразлична судьба ее самой и ее маленькой дочки. В какой-то момент героиня уверена, что она НИКОГДА НИ ЗА ЧТО не подпустит Максима даже близко к себе, не то полюбит! Но жизнь сама распоряжается за нее, и ставит в такие рамки, когда она где-то в глубине души разумом понимает, что НЕ ДОЛЖНА она быть с ЭТИМ человеком, а сердцем уже давно с ним, и она сознается сама себе, что, действительно, любит его.

Меня упрекали, что это НЕ ИСТОРИЯ МИП. А я считаю, что это как раз вариант ИХ истории! ИХ всепобеждающей любви. Если бы это был не Макс, тот парень, который бы сделал такое со своей учительницей, скорее всего, добившись своего, на второй день бы уже забыл о ней, и не стал с таким "макаровским" упорством доказывать, что все в жизни можно преодолеть. Такая вот жизнь на грани, жизнь по острию лезвия. Когда один неверный жест, одно неточное движение, и все, действительно, можно потерять. Теперь уже навсегда.
Лейтмотивом последней главы звучат слова Булата Окуджавы "А душа ведь это точно, ежели обожжена, милосердней, справедливее и праведней она..." На мой взгляд, точнее не скажешь. Не знаю почему, но вот такие мои герои, с такими обожженными душами, оказались мне ближе и роднее... Мне кажется, подобные вещи очищают людей и делают их лучше.

То есть суть в чем - не так важно, ЧТО ты сделал - ошибиться в жизни может КАЖДЫЙ. Как говорится, от тюрьмы и от сумы... Но важно, КАК ты ПОТОМ себя повел, и сумел ли ты доказать, что один миг МОЖЕТ изменить, но НЕ МОЖЕТ перечеркнуть ЦЕЛУЮ ЖИЗНЬ.

Вот такая была цель написания этого фан-фика.

Зачем я все это написала? Мне просто хотелось высказать СВОЕ мнение на это произведение. Потому что до сих есть те, кто категорически не согласен с чем-то. Есть те, кто пишет мне, что не смотря на свое очень негативное мнение о нем на оффе, сейчас "распробовал" его и понял суть, есть те, кто пишет, что плакал, читав его, и есть те, кто говорит

Я готова поспорить (хотя, честно сказать, не очень люблю это делать, и очень редко вступаю с кем-то в "перепалки"). Но я готова выслушать спорное мнение и выставить свой аргумент (если таковой имеется). Ведь, понятно, что я чем-то руководствовалась, когда описывала ту или иную ситуацию, тот или иной эпизод.

Одним словом, я хочу сказать о том, что комментарии и мнения важны не только тогда, когда произведение находится в стадии написания, но и тогда, когда оно уже завершено. Мне очень интересно выслушать ВСЕ мнения, и особенно тех людей, кто прочитал его уже здесь, на этом форуме, или прочитал еще на оффе, но по каким-то причинам там не постил. Мне ОЧЕНЬ много людей писало тогда в личку. И я бы с удовольствием выслушала сейчас и их мнения уже здесь. Мне ВАЖНО знать ваши мнения. Если понравился фан-фик, то чем, если нет - то почему.

В общем, если у кого-то будет желание что-то написать, я буду очень рада!

Ко всему вышенаписанному могу добавить только одно. Это произведение сыграло в моей жизни ОГРОМНУЮ роль, оно меня даже, наверно, изменило. Изменило немного мое отношение к жизни, к событиям и к людям. Еще раз повторю - мне оно ОЧЕНЬ дорого. И поэтому песня, давшая ему название - "Поцелуй меня, удача..." с тех самых пор и до сих пор стоит в моем мобильном в качестве мелодии вызова. И каждый раз, когда у меня звонит телефон, я вспоминаю это всё, и МОИХ Полину и Максима... С обоженными душами. Вот такая история.

Кстати, безумно приятно, что с PS мы живем в одном городе... И жаль, что я сюда не пришла раньше...