|
Великая Отечественная ...
|
|
| gostia | Дата: Понедельник, 09.06.2014, 08:10 | Сообщение # 101 |
|
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 3657
Репутация: 15359
Статус: Offline
| ЗАПАС ПРОЧНОСТИ
До сих пор не совсем понимаю,
Как же я, и худа, и мала,
Сквозь пожары к победному Маю
В кирзачах стопудовых дошла.
И откуда взялось столько силы
Даже в самых слабейших из нас?..
Что гадать!-- Был и есть у России
Вечной прочности вечный запас.
ЮЛИЯ ДРУНИНА
*****************************
На фронтах Великой Отечественной войны в Советской армии воевало более 1 миллиона женщин.
Не меньше их принимало участие в партизанском и подпольном сопротивлении. Им было от 15 до 30 лет.
Они владели всеми военными специальностями – летчицы, танкистки, автоматчицы, снайпера, пулеметчицы...
Женщины не только спасали, как это было раньше, работая сестрами милосердия и врачами, а они и убивали...
Женщины рассказывают о войне, о которой мужчины нам не рассказали. Такой войны мы не знали. Мужчины
говорили о подвигах, о движении фронтов и военачальниках, а женщины говорили о другом – как страшно
первый раз убить...или идти после боя по полю, где лежат убитые. Они лежат рассыпанные, как картошка.
Все молодые, и жалко всех – и немцев, и своих русских солдат.
После войны у женщин была еще одна война. Они прятали свои военные книжки, свои справки о ранениях –
потому что надо было снова научиться улыбаться, ходить на высоких каблуках и выходить замуж.
*********************************************
СВЕТЛАНА АЛЕКСИЕВИЧ '' У ВОЙНЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО ...''
http://royallib.ru/read.....html#0
( отрывки из книги)
У войны - не женское лицо...
Все, что мы знаем о женщине, лучше всего вмещается в слово "милосердие". Есть и другие слова - сестра,
жена, друг и самое высокое мать. Но разве не присутствует в их содержании и милосердие как суть, как
назначение, как конечный смысл? Женщина дает жизнь, женщина оберегает жизнь, женщина и жизнь - синонимы.
На самой страшной войне XX века женщине пришлось стать солдатом. Она не только спасала, перевязывала
раненых, а и стреляла из "снайперки", бомбила, подрывала мосты, ходила в разведку, брала языка.
Женщина убивала.
Она убивала врага, обрушившегося с невиданной жестокостью на ее землю, на ее дом, на ее детей.
"Не женская это доля - убивать", - скажет одна из героинь этой книги, вместив сюда весь ужас и всю
жестокую необходимость случившегося. Другая распишется на стенах поверженного рейхстага: "Я, Софья
Кунцевич, пришла в Берлин, чтобы убить войну". То была величайшая жертва, принесенная ими на алтарь
Победы. И бессмертный подвиг, всю глубину которого мы с годами мирной жизни постигаем.
************************************
Воспоминания женщин-ветеранов из книги Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо»
"Ехали много суток... Вышли с девочками на какой-то станции с ведром, чтобы воды набрать. Оглянулись и ахнули:
один за одним шли составы, и там одни девушки. Поют. Машут нам - кто косынками, кто пилотками. Стало понятно:
мужиков не хватает, полегли они, в земле. Или в плену. Теперь мы вместо них... Мама написала мне молитву.
Я положила ее в медальон. Может, и помогло - я вернулась домой. Я перед боем медальон целовала..."
...............................................................
"Один раз ночью разведку боем на участке нашего полка вела целая рота. К рассвету она отошла, а с
нейтральной полосы послышался стон. Остался раненый. "Не ходи, убьют, - не пускали меня бойцы, - видишь,
уже светает". Не послушалась, поползла. Нашла раненого, тащила его восемь часов, привязав ремнем за руку.
Приволокла живого. Командир узнал, объявил сгоряча пять суток ареста за самовольную отлучку.
А заместитель командира полка отреагировал по-другому: "Заслуживает награды". В девятнадцать лет у
меня была медаль "За отвагу". В девятнадцать лет поседела. В девятнадцать лет в последнем бою были
прострелены оба легких, вторая пуля прошла между двух позвонков. Парализовало ноги... И меня посчитали
убитой... В девятнадцать лет... У меня внучка сейчас такая. Смотрю на нее - и не верю. Дите!"
"И когда он появился третий раз, это же одно мгновенье - то появится, то скроется, - я решила стрелять.
Решилась, и вдруг такая мысль мелькнула: это же человек, хоть он враг, но человек, и у меня как-то начали
дрожать руки, по всему телу пошла дрожь, озноб. Какой-то страх... Ко мне иногда во сне и сейчас
возвращается это ощущение... После фанерных мишеней стрелять в живого человека было трудно. Я же его
вижу в оптический прицел, хорошо вижу. Как будто он близко... И внутри у меня что-то противится... Что-то
не дает, не могу решиться. Но я взяла себя в руки, нажала спусковой крючок... Не сразу у нас получилось.
Не женское это дело - ненавидеть и убивать. Не наше... Надо было себя убеждать. Уговаривать..."
"И девчонки рвались на фронт добровольно, а трус сам воевать не пойдет. Это были смелые, необыкновенные
девчонки. Есть статистика: потери среди медиков переднего края занимали второе место после потерь в
стрелковых батальонах. В пехоте. Что такое, например, вытащить раненого с поля боя? Я вам сейчас расскажу...
Мы поднялись в атаку, а нас давай косить из пулемета. И батальона не стало. Все лежали. Они не были все
убиты, много раненых. Немцы бьют, огня не прекращают. Совсем неожиданно для всех из траншеи выскакивает
сначала одна девчонка, потом вторая, третья... Они стали перевязывать и оттаскивать раненых, даже немцы
на какое-то время онемели от изумления. К часам десяти вечера все девчонки были тяжело ранены, а каждая
спасла максимум два-три человека. Награждали их скупо, в начале войны наградами не разбрасывались.
Вытащить раненого надо было вместе с его личным оружием. Первый вопрос в медсанбате: где оружие?
В начале войны его не хватало. Винтовку, автомат, пулемет - это тоже надо было тащить. В сорок первом был
издан приказ номер двести восемьдесят один о представлении к награждению за спасение жизни солдат: за
пятнадцать тяжелораненых, вынесенных с поля боя вместе с личным оружием - медаль "За боевые заслуги",
за спасение двадцати пяти человек - орден Красной Звезды, за спасение сорока - орден Красного Знамени,
за спасение восьмидесяти - орден Ленина. А я вам описал, что значило спасти в бою хотя бы одного... Из-под пуль..."
"Формы на нас нельзя было напастись: всегда в крови. Мой первый раненый - старший лейтенант Белов,
мой последний раненый - Сергей Петрович Трофимов, сержант минометного взвода. В семидесятом году
он приезжал ко мне в гости, и дочерям я показала его раненую голову, на которой и сейчас большой шрам.
Всего из-под огня я вынесла четыреста восемьдесят одного раненого. Кто-то из журналистов подсчитал:
целый стрелковый батальон... Таскали на себе мужчин, в два-три раза тяжелее нас. А раненые они еще
тяжелее. Его самого тащишь и его оружие, а на нем еще шинель, сапоги. Взвалишь на себя восемьдесят
килограммов и тащишь. Сбросишь... Идешь за следующим, и опять семьдесят-восемьдесят килограммов...
И так раз пять-шесть за одну атаку. А в тебе самой сорок восемь килограммов - балетный вес.
Сейчас уже не верится..."
"Идем... Человек двести девушек, а сзади человек двести мужчин. Жара стоит. Жаркое лето. Марш бросок -
тридцать километров. Жара дикая... И после нас красные пятна на песке... Следы красные... Ну, дела эти...
Наши... Как ты тут что спрячешь? Солдаты идут следом и делают вид, что ничего не замечают... Не смотрят
под ноги... Брюки на нас засыхали, как из стекла становились. Резали. Там раны были, и все время слышался
запах крови. Нам же ничего не выдавали... Мы сторожили: когда солдаты повесят на кустах свои рубашки.
Пару штук стащим... Они потом уже догадывались, смеялись: "Старшина, дай нам другое белье. Девушки
наше забрали". Ваты и бинтов для раненых не хватало... А не то, что... Женское белье, может быть, только
через два года появилось. В мужских трусах ходили и майках... Ну, идем... В сапогах! Ноги тоже сжарились.
Идем... К переправе, там ждут паромы. Добрались до переправы, и тут нас начали бомбить. Бомбежка
страшнейшая, мужчины - кто куда прятаться. Нас зовут... А мы бомбежки не слышим, нам не до бомбежки,
мы скорее в речку. К воде... Вода! Вода! И сидели там, пока не отмокли... Под осколками... Вот оно... Стыд
был страшнее смерти. И несколько девчонок в воде погибло..."
"Как нас встретила Родина? Без рыданий не могу... Сорок лет прошло, а до сих пор щеки горят. Мужчины молчали,
а женщины... Они кричали нам: "Знаем, чем вы там занимались! Завлекали молодыми п... наших мужиков.
Фронтовые б... Сучки военные..." Оскорбляли по-всякому... Словарь русский богатый... Провожает меня парень
с танцев, мне вдруг плохо-плохо, сердце затарахтит. Иду-иду и сяду в сугроб. "Что с тобой?" - "Да ничего.
Натанцевалась". А это - мои два ранения... Это - война... А надо учиться быть нежной. Быть слабой и хрупкой,
а ноги в сапогах разносились - сороковой размер. Непривычно, чтобы кто-то меня обнял. Привыкла сама
отвечать за себя. Ласковых слов ждала, но их не понимала. Они мне, как детские. На фронте среди мужчин -
крепкий русский мат. К нему привыкла. Подруга меня учила, она в библиотеке работала: "Читай стихи. Есенина
читай".
"Муж был старшим машинистом, а я машинистом. Четыре года в теплушке ездили, и сын вместе с нами. Он у
меня за всю войну даже кошку не видел. Когда поймал под Киевом кошку, наш состав страшно бомбили, налетело
пять самолетов, а он обнял ее: "Кисанька милая, как я рад, что я тебя увидел. Я не вижу никого, ну, посиди со
мной. Дай я тебя поцелую". Ребенок... У ребенка все должно быть детское... Он засыпал со словами: "Мамочка,
у нас есть кошка. У нас теперь настоящий дом".
"Что в наших душах творилось, таких людей, какими мы были тогда, наверное, больше никогда не будет.
Никогда! Таких наивных и таких искренних. С такой верой! Когда знамя получил наш командир полка и дал
команду: "Полк, под знамя! На колени!", все мы почувствовали себя счастливыми. Стоим и плачем, у каждой
слезы на глазах. Вы сейчас не поверите, у меня от этого потрясения весь мой организм напрягся, моя
болезнь, а я заболела "куриной слепотой", это у меня от недоедания, от нервного переутомления случилось,
так вот, моя куриная слепота прошла. Понимаете, я на другой день была здорова, я выздоровела, вот через
такое потрясение всей души..."
"Организовали курсы медсестер, и отец отвел нас с сестрой туда. Мне - пятнадцать лет, а сестре - четырнадцать.
Он говорил: "Это все, что я могу отдать для победы. Моих девочек..." Другой мысли тогда не было.
Через год я попала на фронт..."
..........................................
"У нашей матери не было сыновей... А когда Сталинград был осажден, добровольно пошли на фронт.
Все вместе. Вся семья: мама и пять дочерей, а отец к этому времени уже воевал..."
...............................................
"Меня мобилизовали, я была врач. Я уехала с чувством долга. А мой папа был счастлив, что дочь на фронте.
Защищает Родину. Папа шел в военкомат рано утром. Он шел получать мой аттестат и шел рано утром специально,
чтобы все в деревне видели, что дочь у него на фронте..."
..............................................
"Помню, отпустили меня в увольнение. Прежде чем пойти к тете, я зашла в магазин. До войны страшно
любила конфеты. Говорю:
- Дайте мне конфет.
Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что такое - карточки, что такое - блокада?
Все люди в очереди повернулись ко мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела
и думаю: "Когда я дорасту до этой винтовки?" И все вдруг стали просить, вся очередь:
- Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.
И мне дали".
"Уезжала я на фронт материалисткой. Атеисткой. Хорошей советской школьницей уехала, которую хорошо
учили. А там... Там я стала молиться... Я всегда молилась перед боем, читала свои молитвы. Слова простые...
Мои слова... Смысл один, чтобы я вернулась к маме и папе. Настоящих молитв я не знала, и не читала Библию.
Никто не видел, как я молилась. Я - тайно. Украдкой молилась. Осторожно. Потому что... Мы были тогда
другие, тогда жили другие люди. Вы - понимаете?"
"Я потом стала командиром отделения. Все отделение из молодых мальчишек. Мы целый день на катере.
Катер небольшой, там нет никаких гальюнов. Ребятам по необходимости можно через борт, и все. Ну, а как
мне? Пару раз я до того дотерпелась, что прыгнула прямо за борт и плаваю. Они кричат: "Старшина за
бортом!" Вытащат. Вот такая элементарная мелочь... Но какая это мелочь? Я потом лечилась...
.............................................
"Вернулась с войны седая. Двадцать один год, а я вся беленькая. У меня тяжелое ранение было, контузия,
я плохо слышала на одно ухо. Мама меня встретила словами: "Я верила, что ты придешь. Я за тебя молилась
день и ночь". Брат на фронте погиб. Она плакала: "Одинаково теперь - рожай девочек или мальчиков".
"В восемнадцать лет на Курской Дуге меня наградили медалью "За боевые заслуги" и орденом Красной Звезды,
в девятнадцать лет - орденом Отечественной войны второй степени. Когда прибывало новое пополнение,
ребята были все молодые, конечно, они удивлялись. Им тоже по восемнадцать-девятнадцать лет, и они
с насмешкой спрашивали: "А за что ты получила свои медали?" или "А была ли ты в бою?" Пристают с
шуточками: "А пули пробивают броню танка?" Одного такого я потом перевязывала на поле боя, под
обстрелом, я и фамилию его запомнила - Щеголеватых. У него была перебита нога. Я ему шину накладываю,
а он у меня прощения просит: "Сестричка, прости, что я тебя тогда обидел..."
"Она заслонила от осколка мины любимого человека. Осколки летят - это какие-то доли секунды... Как она успела?
Она спасла лейтенанта Петю Бойчевского, она его любила. И он остался жить. Через тридцать лет Петя Бойчевский
приехал из Краснодара и нашел меня на нашей фронтовой встрече, и все это мне рассказал. Мы съездили с ним
в Борисов и разыскали ту поляну, где Тоня погибла. Он взял землю с ее могилы... Нес и целовал... Было нас пять,
конаковских девчонок... А одна я вернулась к маме..."
"Был организован Отдельный отряд дымомаскировки, которым командовал бывший командир дивизиона торпедных
катеров капитан-лейтенант Александр Богданов. Девушки, в основном, со средне-техническим образованием
или после первых курсов института. Наша задача - уберечь корабли, прикрывать их дымом. Начнется обстрел,
моряки ждут: "Скорей бы девчата дым повесили. С ним поспокойнее". Выезжали на машинах со специальной
смесью, а все в это время прятались в бомбоубежище. Мы же, как говорится, вызывали огонь на себя. Немцы
ведь били по этой дымовой завесе..."
................................................
"Перевязываю танкиста... Бой идет, грохот. Он спрашивает: "Девушка, как вас зовут?" Даже комплимент
какой-то. Мне так странно было произносить в этом грохоте, в этом ужасе свое имя - Оля".
.............................................
"И вот я командир орудия. И, значит, меня - в тысяча триста пятьдесят седьмой зенитный полк. Первое время
из носа и ушей кровь шла, расстройство желудка наступало полное... Горло пересыхало до рвоты... Ночью
еще не так страшно, а днем очень страшно. Кажется, что самолет прямо на тебя летит, именно на твое орудие.
На тебя таранит! Это один миг... Сейчас он всю, всю тебя превратит ни во что. Все - конец!"
"И пока меня нашли, я сильно отморозила ноги. Меня, видимо, снегом забросало, но я дышала, и образовалось
в снегу отверстие... Такая трубка... Нашли меня санитарные собаки. Разрыли снег и шапку-ушанку мою принесли.
Там у меня был паспорт смерти, у каждого были такие паспорта: какие родные, куда сообщать. Меня откопали,
положили на плащ-палатку, был полный полушубок крови... Но никто не обратил внимания на мои ноги...
Шесть месяцев я лежала в госпитале. Хотели ампутировать ногу, ампутировать выше колена, потому что начиналась
гангрена. И я тут немножко смалодушничала, не хотела оставаться жить калекой. Зачем мне жить? Кому я нужна?
Ни отца, ни матери. Обуза в жизни. Ну, кому я нужна, обрубок! Задушусь..."
.............................................
"Там же получили танк. Мы оба были старшими механиками-водителями, а в танке должен быть только один
механик-водитель. Командование решило назначить меня командиром танка "ИС-122", а мужа - старшим
механиком-водителем. И так мы дошли до Германии. Оба ранены. Имеем награды. Было немало девушек-танкисток
на средних танках, а вот на тяжелом - я одна".
...........................................
"Нам сказали одеть все военное, а я метр пятьдесят. Влезла в брюки, и девочки меня наверху ими завязали".
.........................................
"Пока он слышит... До последнего момента говоришь ему, что нет-нет, разве можно умереть. Целуешь его,
обнимаешь: что ты, что ты? Он уже мертвый, глаза в потолок, а я ему что-то еще шепчу... Успокаиваю...
Фамилии вот стерлись, ушли из памяти, а лица остались... "
.......................................
"У нас попала в плен медсестра... Через день, когда мы отбили ту деревню, везде валялись мертвые лошади,
мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана... Ее посадили на кол... Мороз, и
она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет. В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома
и резиновую зеленую птичку. Детскую игрушку..."
.....................................
"Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их
оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Болтается на кусочках... На жилах...
В кровище весь... Ему нужно срочно отрезать руку, чтобы перевязать. Иначе никак. А у меня нет ни ножа, ни
ножниц. Сумка телепалась-телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть.
Перегрызла, забинтовала... Бинтую, а раненый: "Скорей, сестра. Я еще повоюю". В горячке..."
....................................
"Я всю войну боялась, чтобы ноги не покалечило. У меня красивые были ноги. Мужчине - что? Ему не так страшно,
если даже ноги потеряет. Все равно - герой. Жених! А женщину покалечит, так это судьба ее решится. Женская
судьба..."
.......................................
"Под Макеевкой, в Донбассе, меня ранило, ранило в бедро. Влез вот такой осколочек, как камушек, сидит.
Чувствую - кровь, я индивидуальный пакет сложила и туда. И дальше бегаю, перевязываю. Стыдно кому
сказать, ранило девчонку, да куда - в ягодицу. В попу... В шестнадцать лет это стыдно кому-нибудь сказать.
Неудобно признаться. Ну, и так я бегала, перевязывала, пока не потеряла сознание от потери крови. Полные
сапоги натекло..."
........................................
"Приехал врач, сделали кардиограмму, и меня спрашивают:
- Вы когда перенесли инфаркт?
- Какой инфаркт?
- У вас все сердце в рубцах.
А эти рубцы, видно, с войны. Ты заходишь над целью, тебя всю трясет. Все тело покрывается дрожью, потому
что внизу огонь: истребители стреляют, зенитки расстреливают... Летали мы в основном ночью. Какое-то время
нас попробовали посылать на задания днем, но тут же отказались от этой затеи. Наши "По-2" подстреливали
из автомата... Делали до двенадцати вылетов за ночь. Я видела знаменитого летчика-аса Покрышкина, когда
он прилетал из боевого полета. Это был крепкий мужчина, ему не двадцать лет и не двадцать три, как нам:
пока самолет заправляли, техник успевал снять с него рубашку и выкрутить. С нее текло, как будто он под
дождем побывал. Теперь можете легко себе представить, что творилось с нами. Прилетишь и не можешь даже
из кабины выйти, нас вытаскивали. Не могли уже планшет нести, тянули по земле".
....................................
Светлая память и поклон Всем женщинам войны!!!
Правде – ''В глаза, в глаза мне смотреть сказал!!!!!!!''
Сообщение отредактировал gostia - Понедельник, 09.06.2014, 08:12 |
| |
| |
| gostia | Дата: Понедельник, 09.06.2014, 10:03 | Сообщение # 102 |
|
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 3657
Репутация: 15359
Статус: Offline
| 
Руины Сталинграда – к концу осады от города почти ничего не осталось. Снимок с самолета, конец 1943 года.
...Покой обрели здесь сто тысяч бойцов.
Детей нерожденных, - сто тысяч отцов.
Быть может они не блистали умом,
Но ум проявился б в потомстве прямом.
И может, нашел здесь печальный конец,
Еще не рожденный великий мудрец,
Который бы раньше на множество лет,
Открыл людям тайны и звезд, и планет.
А может здесь спит величайший поэт,
Он умер, еще не родившись на свет!
А может быть, витязь, что в бедственный час,
Отчизну бы спас; как он нужен сейчас...
Вот сколько несчастий приносит война!
Кто скажет, - откуда берется она?
(Григорий Колтунов, стихи для фильма "Сказание о Рустаме", по мотивам поэмы ''Шах Наме'', Фирдоуси)
*************************************
(Из трофейных фотографий, изъятых у пленных и убитых солдат вермахта). 1941 г
В 1942 году советские войска обнаружили 38 тел советских солдат, которые были взяты в плен к
немцам и, видимо, замучили до смерти.
руины Сталинграда
Советские стрелки обстреливают немцев из-за груды обломков во время уличного боя на
окраинах Сталинграда, начало 1943 года.
Советские солдаты в маскхалатах на крыше дома в Сталинграде, январь 1943 года.
Трупы немецких солдат на обочине дороги юго-западнее Сталинграда, 14 апреля 1943 года
Убитые и замерзшие под Сталинградом немецкие солдаты.
Правде – ''В глаза, в глаза мне смотреть сказал!!!!!!!''
Сообщение отредактировал gostia - Понедельник, 09.06.2014, 10:06 |
| |
| |
| gostia | Дата: Понедельник, 09.06.2014, 10:06 | Сообщение # 103 |
|
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 3657
Репутация: 15359
Статус: Offline
| *******************************
В ту ночь сошли солдаты с пьедестала …
Дорогами родимой стороны
Они шагали молча и устало,
Как будто возвращались с той войны.
Шли по земле, где родились и жили,
И умирали в девятнадцать лет.
И матери навстречу им спешили.
И жены, плача, вновь смотрели вслед.
В ночи мерцали звезды и медали.
Герои песен, кинофильмов, книг –
Солдаты шли по селам, где их ждали,
По городам, где помнили о них.
Они родной земли не узнавали, -
Где было знать, что минули года.
И на местах пожарищ и развалин
Навстречу им вставали города.
Им всё казался отсветом пожара
Рассвет, поднявшийся из тишины
И от тяжелой поступи дрожала
Земля, где их убийцы прощены.
Где снова кто-то распевает гимны.
И позабыты Курск и Сталинград…
Ты вспомни, мир, за что солдаты гибли.
А мы достойны памяти солдат.
Над плачем вдов, над горем материнским
Людского гнева плещется прибой.
Пусть никогда не станет обелиском
Для всех живущих добрый шар земной!
А. Дементьев
Правде – ''В глаза, в глаза мне смотреть сказал!!!!!!!''
|
| |
| |
| gostia | Дата: Понедельник, 09.06.2014, 11:04 | Сообщение # 104 |
|
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 3657
Репутация: 15359
Статус: Offline
| 
После боя.
Бой в деревне 1941
Улица Тернополя 1941 год
После боя. Броня крепка...
Экипаж танка. Погиб 25 июня 1941...
Правде – ''В глаза, в глаза мне смотреть сказал!!!!!!!''
|
| |
| |
| gostia | Дата: Понедельник, 09.06.2014, 11:05 | Сообщение # 105 |
|
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 3657
Репутация: 15359
Статус: Offline
| 
Под Москвой.
Павший товарищ
Немецкая подпись на обратной стороне фотографии :
"Экипаж русского танка, который на своей горящей машине переехал немецкое противотанковое орудие
вместе с расчётом. Днепр, сентябрь 1941
Разрушенный дворец в Петергофе
Короткий отдых.
Подбитые немецкие танки в деревне.
Правде – ''В глаза, в глаза мне смотреть сказал!!!!!!!''
|
| |
| |
| gostia | Дата: Понедельник, 09.06.2014, 11:06 | Сообщение # 106 |
|
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 3657
Репутация: 15359
Статус: Offline
| 
После боя.
Блокадный Ленинград.
Разрушенная квартира в Ленинграде
Бомбоубежище в Ленинграде
Сбитый самолет.
Правде – ''В глаза, в глаза мне смотреть сказал!!!!!!!''
|
| |
| |
| gostia | Дата: Понедельник, 09.06.2014, 11:07 | Сообщение # 107 |
|
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 3657
Репутация: 15359
Статус: Offline
| 
Сталинград
Упавший самолет в Сталинграде
Сталинград
Засада
Пленные немцы под Киевом
Правде – ''В глаза, в глаза мне смотреть сказал!!!!!!!''
Сообщение отредактировал gostia - Понедельник, 09.06.2014, 12:16 |
| |
| |
| gostia | Дата: Понедельник, 09.06.2014, 11:09 | Сообщение # 108 |
|
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 3657
Репутация: 15359
Статус: Offline
| 
Игрушка. Могилев
Керчь 1943
Пленные немцы в Ленинграде
Будапешт
Дорога на Берлин
1945
Правде – ''В глаза, в глаза мне смотреть сказал!!!!!!!''
|
| |
| |
| gostia | Дата: Понедельник, 09.06.2014, 11:10 | Сообщение # 109 |
|
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 3657
Репутация: 15359
Статус: Offline
| 
СУ-76 в Германии
Берлин
Берлин
Колонна ИСУ-152 в Берлине
Ломая сопротивление Берлинского гарнизона
Правде – ''В глаза, в глаза мне смотреть сказал!!!!!!!''
|
| |
| |
| gostia | Дата: Понедельник, 09.06.2014, 11:11 | Сообщение # 110 |
|
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 3657
Репутация: 15359
Статус: Offline
| 
Знамя
Рейхстаг
Освобождение
Радость освобождения
Германия, май 1945
Правде – ''В глаза, в глаза мне смотреть сказал!!!!!!!''
|
| |
| |
| gostia | Дата: Понедельник, 09.06.2014, 11:13 | Сообщение # 111 |
|
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 3657
Репутация: 15359
Статус: Offline
| 
Геройский экипаж
Гвардии сержант Д. Кугер уже подбил 2 танка
Инструктаж перед боем
Иван Кожедуб на стадионе "Динамо" 1946 год
Правде – ''В глаза, в глаза мне смотреть сказал!!!!!!!''
Сообщение отредактировал gostia - Вторник, 10.06.2014, 00:01 |
| |
| |
| gostia | Дата: Понедельник, 09.06.2014, 11:13 | Сообщение # 112 |
|
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 3657
Репутация: 15359
Статус: Offline
| 
Победители
Победители
15 июля 1943 года, во главе своего танкового подразделения и во взаимодействии с пехотой, старший
лейтенант Шевцов И. А. в числе первых ворвался на железнодорожную станцию «Малоархангельск» в
Орловской области и в течение пяти часов удерживал её, нанеся противнику значительный урон в живой
силе и боевой технике. В этом бою Шевцов И. А. был ранен. Указом Президиума Верховного Совета
СССР от 27 августа 1943 года старшему лейтенанту Шевцову Ивану Андреевичу присвоено звание Героя
Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 1708).
Экипаж т-26 лейтенанта С.М. Федорова перед боем
Юный разведчик Витя Жайворонок. Еще в 1941 году под городом Николаевом Витя ушел в партизанский отряд,
в 1943 году добровольно вступил в одну из частей Красной Армии, штурмовавшей Днепропетровск, за участие
в боях с фашистами на югославской земле награжден орденом Красной Звезды. Фотография сделана в
Югославии, в одном из селений в районе Белграда.2-й Украинский фронт, октябрь 1944 года.
Автор снимка Анатолий Егоров.
Правде – ''В глаза, в глаза мне смотреть сказал!!!!!!!''
|
| |
| |
| gostia | Дата: Понедельник, 09.06.2014, 11:37 | Сообщение # 113 |
|
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 3657
Репутация: 15359
Статус: Offline
| 
*****************************************************
http://www.chitalnya.ru/work/166492/
Помни войну! Пусть далека она и туманна.
Годы идут. Командиры уходят в запас.
Помни войну! Это, право же, вовсе не странно -
Помнить все то, что когда-то касалось всех нас.
Гром поездов. Гром лавин на осеннем Кавказе.
Падает снег. Ночью староста пьет самогон.
Тлеет костер. Партизаны остались без связи.
Унтер содрал серебро со старинных икон.
Помни войну! Стелет простынь нарком в кабинете.
Рота - ура! Коммунисты - идти впереди!
Помни войну! Это мы - ленинградские дети -
Прямо в глаза с фотографий жестоких глядим!
Тихо, браток! В печку брошены детские лыжи.
Русский народ роет в белой земле блиндажи.
Тихо, браток! Подпусти их немного поближе -
Нам-то не жить, но и этим подонкам не жить.
Помни войну! Пусть далека она и туманна.
Годы идут. Командиры уходят в запас.
Помни войну! Это, право же, вовсе не странно -
Помнить все то, что когда-то касалось всех нас.
Юрий Визбор. 1970
Правде – ''В глаза, в глаза мне смотреть сказал!!!!!!!''
|
| |
| |
| gostia | Дата: Понедельник, 09.06.2014, 12:08 | Сообщение # 114 |
|
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 3657
Репутация: 15359
Статус: Offline
| Документальный фильм ОБЫКНОВЕННЫЙ ФАШИЗМ
Фильм-завещание выдающегося кинорежиссера Михаила Ромма. Фильм-предостережение…
Во времена, когда фашизм, казалось, сгинул в небытие, Ромм счел своим долгом сделать картину
о природе возникновения нацизма и о том, какую цену пришлось заплатить за это «изобретение»
идеологов Третьего Рейха.
В фильме использованы трофейные хроникальные материалы из киноархивов министерства пропаганды
фашистской Германии и личного фотоархива Гитлера, а также любительские снимки эсэсовцев.
История создания фильма
( отрывки)
Михаил Ромм
''В перерыве между двумя художественными фильмами я решил сделать фильм документальный.
Я думал, что это легко. Случаи, когда режиссеры художественного кино берутся за создание
документальных лент, не так уж редки. Я могу сослаться на творчество А. Довженко, С. Герасимова,
Ю. Райзмана, С. Юткевича, на свой опыт. Работа над документальным фильмом — школа правды,
и потому тех, кто посвятил себя игровому кинематографу, время от времени тянет к точности
изображения, к документальности. Впрочем, у меня не было желания изменять игровому кинематографу,
которому я отдал тридцать лет жизни. Дело было в другом: меня заинтересовал материал и важность
темы. Повторяю, я думал, что сделать это будет не трудно: снимать ничего не надо, и самое сложное,
что есть в художественном кино — долгая и кропотливая подготовка к съемкам и сами съемки, — здесь
не нужны. Напротив, думал я, здесь неисчерпаемое количество готового материала — сиди и монтируй.
Но я ошибся. Оказалось, что задача, которая стала передо мной, невероятно трудна.
Почему же я все-таки взялся за эту работу?
Как-то я сидел в компании сравнительно молодых людей. Старшему из них был 31 год, младшему —
двадцать три. Зашел разговор о фашизме. Зашел в связи с тем, что по телевидению передавалась
международная хроника и в ней — кадры, показывающие современных фашистов: не то в Аргентине,
не то западногерманских реваншистов, точно теперь не помню. И оказалось, что молодежь, родившаяся
перед самой войной или незадолго до неё, понятия не имеет, что такое фашизм в самом существе своем.
Война для них — далекое воспоминание детства, прошлое их отцов, война ушла куда-то очень далеко.
Они, конечно, много слышали и читали о фашизме, но не всему до конца верили из того, что слышали и
читали. И их удивило мое волнение, страсть, с которой я говорил о фашизме. Они не придавали большого
значения фашизму, вернее сказать, они считали его мертвым, а некоторые даже склонны были полагать,
что в разговоре о фашизме много преувеличений.
Примерно в это же время М. Туровская и Ю. Ханютин предложили нашему объединению на «Мосфильме»
сделать документальную ленту о немецком фашизме — показать не его историю, а создать своего рода
фильм-размышление, фильм-разговор со зрителем при помощи кинодокументов, старых картин —
игровых и неигровых, разговор о том, как и почему в середине XX века возникло это уродливое,
чудовищнейшее и позорнейшее явление, какими способами фашизм растлевал человеческие души,
где его корни, почему это явление живо и по сей день — как живут в человеческом теле метастазы
рака, если вовремя не ликвидирована злокачественная опухоль. Я вспомнил десятки виденных мною
фильмов, вспомнил немецкую хронику времен войны — мы стали работать.
В мае сорок пятого года, когда советские войска были в Берлине, какой-то наш лейтенант, а может быть,
капитан забрел в разбомбленное здание одной из канцелярий третьего рейха. Полы были пробиты,
откуда-то из под валов тянуло дымом. Офицер решил посмотреть, откуда дым, что горит.
Оказалось, что солдаты развели в подвале костер. Одни из них вспарывали стоявшие вдоль стен большие,
добротные кожаные мешки и вытряхивали на бетонный пол кипы не то папок, не то альбомов; другие
бросали эти папки или альбомы в огонь. То были бесчисленные биографии Гитлера, аккуратно помеченные,
все одного формата. Гитлер молодой и Гитлер уже не молодой, Гитлер в пиджаке и Гитлер в мундире,
Гитлер на дипломатическом приеме и Гитлер в штабе, Гитлер с Евой Браун и Гитлер с любимой собакой, —
словом, Гитлер во всех видах, во все времена и во всех обстоятельствах. Фотографии корчились и горели.
Офицер запретил огорченным солдатам жечь Гитлера, а вместо того отобрал три мешка посолиднее и
приказал отправить их в Москву самолетом. Остальные мешки, разумеется, пропали: дни были горячие,
дел хватало, и поставить часового для охраны мешков с Гитлером было просто немыслимо.
Летчики исполнили поручение. На один из московских аэродромов прибыл самолет с важным грузом.
Груз вскрыли и обнаружили фотографии Гитлера. Я полагаю, что начальство аэродрома не пришло в восторг:
никто в Москве не хотел иметь никакого дела с Гитлером или его фотографиями. Слушать даже не хотели!
В конце концов летчик, по-видимому, очень добросовестный паренек, взвалил один из мешков на спину
и сам потащил его в город. Он обошел несколько учреждений, но все наотрез отказывались взять Гитлера
на хранение. Уже к концу рабочего дня летчик добрался до «Мосфильма» и взмолился:«Возьмите Гитлера!
Может, вам, киношникам, понадобится Гитлер. Я его из Берлина приволок!»
К чести мосфильмовцев должен сказать, что они не только взяли содержимое мешка, но даже положили его
на особое хранение. Мало того, они поехали на аэродром за двумя остальными мешками, но, к сожалению,
их уже успели сжечь.
Я очень благодарен и нашему офицеру из Берлина и летчику. Я полагаю, что это были хорошие и умные
люди в те грозные дни они думали о будущем, — это важное и редкое качество. Наша съемочная группа
часто вспоминала их с признательностью. Мы все надеемся, что оба они благополучно здравствуют, и если,
паче чаяния, им попадется на глаза этот альбом, то мы просим их посмотреть внимательно главу восьмую
«О себе», — она наполовину состоит из фотографий, историю которых я рассказал. Здесь и фуражка Гитлера
в фас и профиль, и торт, который ему преподнесли, и груды носков, которые ему связали, и Зигфрид, у
которого Гитлер выглядывает из-под мышки, и целая серия фото, из которых видно, на каком именно месте
Гитлер держал руки, и еще много любопытного. Посмотрите и третью главу: «Несколько слов об авторе».
Там уникальные снимки, так сказать, начинающего Гитлера, который далеко не сразу научился держаться,
как положено фюреру. Там же целая серия снимков, где Гитлер разучивает свои ораторские позы перед
зеркалом, отрабатывая технику исступленного темперамента.
*******
Со мной в Польшу поехали оператор Герман Лавров, его ассистент Юра Авдеев, ассистент режиссера Сергей
Линков, редактор-ассистент Израиль Цизин и директор Юзеф Рогозовский.
Мы пробыли в поездке пять недель. Эти пять недель оказались решающими. Они создали перелом в ходе
картины. Они дали материал для нескольких глав нашего фильма. Мне действительно иногда везет.
Что до сомнений, мучений и поисков выхода, то душевная и умственная сумятица продолжалась в беспрерывном
нарастании еще полгода. Нет, почти восемь месяцев.
Освенцим лежит в низине, в болоте. Он огромен. Бетонные крючковатые столбы с фарфоровыми изоляторами
тянутся куда-то вдаль, и конец этого двойного ряда уже невидим. Когда-то на изоляторах крепилась
колючая проволока, сквозь нее был пропущен ток. Теперь проволока осталась только на показательной,
смотровой части лагеря,— ее содержат в порядке для экскурсантов.
Их очень много. В субботу и особенно в воскресенье идет в Освенцим поток людей. Подъезжают автобусы,
разворачиваются и сигналят машины, со станции подходят новые толпы, у ворот толкотня, ждут очереди,
закусывают, разговаривают, фотографируют друг друга. За 20 лет здесь прошло столько же посетителей,
сколько узников вошло в лагерь, — четыре миллиона. По-польски слово «убит» звучит так; «замордован».
Четыре миллиона было замордовано в этом лагере.
Усталые гиды проводят по маршруту очередные партии. Ряды кирпичных двухэтажных казарм. Из них
несколько оборудованы для осмотра: витрины, стенды, фотографии, экспонаты. За стеклом женские волосы,
кофточки, чемоданы, детские горшочки, груды зубных щеток, мыльниц, кисточек для бритья. В открытой
камере положены соломенные тюфяки, тюремная одежда. На стене пояснительная надпись: «В этой камере
помещалось двести человек». Но лежит здесь только десяток тюфяков, и представить себе, как здесь
помещалось, как лежало, как дышало двести человек,— невозможно.
Звучит привычно громкий голос гида, потом топот ног,— пошли дальше. Какой-то швед или датчанин
снимает жену и сына на фоне витрины с протезами. Потом он раздвигает портативный штатив, заводит пружину
автоматического затвора — и они снимаются втроем.
Последний пункт осмотра: виселица, на которой был повешен после войны комендант лагеря Хесс.
Все.
Желающие могут посмотреть кинофильм об Освенциме. Он гораздо страшнее музея. В нем собрано то, что было
снято сразу после освобождения, когда остатки людей еще жили здесь, когда лагерь был таким, каким он был.
Музей — это малый Освенцим, бывшие польские казармы, образцовая часть лагеря, в которой человек мог
протянуть подобие жизни довольно долго,— три-четыре месяца, иногда даже полгода. Здесь смерть не торопилась.
Но за малым Освенцимом тянется бесконечная, огромная Бжезинка,— разрушенная, взорванная, заросшая
травой и полынью. Здесь люди могли только умирать.
Бжезинку понять трудно. Тут выветрилось все, выветрилась сама смерть. Гуляет ветер, шуршит сухая трава,
скрипят рассохшиеся двери одноэтажных бараков, пахнет пылью нагретая платформа железнодорожной ветки,
которая не ведет никуда: у нее один конец.
Мы ходили по Бжезинке несколько часов, стараясь увидеть прошлое. Здесь был крематорий, его пропускная
способность — до пяти тысяч в сутки. Теперь это только глыбы взорванного бетона. Здесь были газовые камеры.
Здесь место, где людей раздевали донага. Здесь расстреливали, здесь пороли... Пусто. Тихо. Ничего не осталось...
Нары в бараках наполовину разобраны. Почему-то сохранились стекла. В одном из бараков надписи на стенах.
Надписи многослойны. Какие-то давно стершиеся слова, — их разобрать невозможно. Поверх них более
отчетливые рисунки коричневым мелком или углем: несут миску с обедом, карикатура на надзирателя,
жирная надпись углем: «Сегодня расстрела не будет». Написано по-немецки, безграмотно, на жаргоне.
А рядом, карандашом: «Расстреляют». После освобождения в этом бараке жили в ожидании суда чины
лагерной администрации, те, кого удалось поймать.
И, наконец, поверх всего, надписи посетителей: здесь был такой-то, из такого-то города и число. Их очень
много. На одной подписи под фамилией шестизначный номер — очевидно, лагерный. Еще одна подпись:
испанское имя и лагерный номер. Кто были эти люди? Как остались в живых?
Мы пошли по железнодорожной ветке. Направо — каменные бараки. Налево — были когда-то деревянные.
Они сгорели, торчат только печные трубы. Целые заросли печных труб, и где-то далеко угадывается конец.
Прошли через огромные ворота здания администрации — сквозь эти ворота вползали эшелоны смертников.
Вышли на шоссе. Навстречу попался автобус. Пассажиры пили прямо из бутылок пиво и минеральную воду,
громко переговаривались, смеялись. Я спросил провожатого, откуда они: было странно, что им весело,
когда рядом огромное поле смерти.
- Из Освенцима, — сказал провожатый.
Он увидел мое лицо и виновато улыбнулся:
— Что делать, они молодые… Им нужно жить.
К концу дня мы приехали в маленький, чистенький городок, недалеко от лагеря, почти рядом. Пошли в ресторан
ужинать.
Увидев мясо, я понял, что есть его не могу. Кто-то из наших, посмотревши на мясо, сказал нерешительно:
- Водки бы... Здесь, наверно, не подают?
Но оказалось, подают.
Майданек меньше Освенцима, и людей там убито меньше: один миллион. Лагерь построен на холме, рядом с
городом Люблин. Сквозь колючую проволоку, через широкий пустырь и овраг видны домики городской
окраины. Говорят, иногда ветер гнал смрадной дым от крематория в город, и жители знали: сегодня опять
жгут людей.
Бараки деревянные пропитаны антисептикой, поэтому они тёмно-коричневые, почти чёрные. В крематории
сохранились человеческие кости и пепел, торчит погнутая огромная кочерга. Погнулась она от жара печей.
Три очень больших, тоже деревянных и тоже черных, склада заполнены обувью –мужской, женской,
детской. Все это пропитано чем-то для сохранности, ссохлось, окаменело, покрылось серым налетом, умерло.
Трудно поверить, что это носили на ногах.
Но оказалось, что эта далекая, пыльная смерть кровоточит совсем близко, рядом. С нами работала польская
подсобная группа. Снималась панорама вдоль склада обуви. Пожилой человек, укладчик рельсов для
тележки, выравнивал шпалы.
Наш директор не говорил по-польски, а нужно было поторопить рабочего.
— Нельзя ли поскорее, — сказал он по-русски. — Время уходит. Скорее!
Потом, для понятности, очевидно, не подумавши, добавил:
— Шнелль! Шнелль!
Поляк-укладчик дернулся, как будто его ударили в лицо. Глядя на директора, поднимаясь, бледнея,
он сказал:
— Я уже слыхал слово «шнелль!»
Повернулся и вышел.
Бригадир польской группы, крупный, плотный, стриженный бобриком, пояснил в тишине:
— Он был в лагере. Поляку нельзя говорить «шнелль». Я тоже был в лагере.
Лавров пошел поглядеть, что с укладчиком. Тот лежал позади барака, уткнувши лицо в траву. Потом встал,
походил взад и вперед, вернулся — и вновь, молча, стал укладывать рельсы.
Мы жили какой-то удвоенной жизнью, все время в разъездах — между Освенцимом, Майданеком,
Треблинкой, Варшавой... Думается, что прикосновение к лагерям нанесло нам удар, который ощущался
как беспрерывная физическая боль. Мы лихорадочно спешили. Нужно было снять три лагеря. Нужно было
просмотреть фильмотеку. Нужно было разыскать и пересмотреть фотографии. Нужно было успеть сделать
все.
******
Лагерный фотограф привычно и быстро щелкал эти одинаковые фото,— фас, профиль, три четверти,
следующий! — фас, профиль, три четверти, — следующий! Шнелль! Шнелль!..
За считанные секунды человек снимался в последний раз в жизни, он не успевал приготовиться, его гнали:
«Следующий! Шнелль!» — что схватилось, то в лице, — в одном лице страх, в другом ненависть, в
третьем тоска, в четвертом безумие, в пятом (это была пожилая женщина) грустный упрек, как если
бы ей было стыдно за людей...
Но во всех лицах, во всех глазах была смерть. Она объединила всех. Этим оклеен коридор музея.
Я попросил Сережу Линкова узнать в канцелярии: нельзя ли переснять несколько фотографий. Оказалось,
что в Освенциме хранится весь фотоархив. Просмотреть десятки тысяч фотографий было уже невозможно:
у нас оставался только час до отъезда. Близко вглядываясь в лица, я отмечал номера, можно было
взять любые: одна печать лежала на всех.
Фотографии были пересняты и переведены на пленку. Я решил снимать их медленными наездами до
самых глаз: именно так я впервые увидел эти глаза, когда подошел вплотную, чтобы разглядеть номер.
Десятки, сотни кинематографистов из множества стран были в Освенциме и снимали здесь. Но никто из
них не заметил этих глаз. Да и я увидел их только в последний день, случайно.
Глаза Освенцима стали, быть может, сильнейшим эпизодом фильма. Они вошли в главу «Обыкновенный
фашизм», они стали и финалом картины.
***
... В конце концов Туровская и Xанютин сформулировали мою невнятную идею: «Очевидно, вы хотите
установить штаб морального отсчета: от чистоты ребенка до фашистского нечеловека». Это было верно, но,
кроме того, я искал неожиданность, хотел найти наиболее резкий удар в прямом столкновении: ребенок —
убийство — ребёнок — зверство — ребенок — смерть.
.***
В этом пограничном архиве мы нашли первую речь Геббельса о тотальной войне и последнюю его
речь о том же,— ту самую речь, которую Геббельс выкрикивал незадолго до краха фашистского рейха,
речь, которую, поди, уже не слушали, ибо впервые за много лет стали думать. Назавтра мы нашли
подобный же кусок — последнюю клятву фольксштурма: люди механически повторяют слова клятвы, а
думают о своем, может быть, о судьбе страны, о своих собственных судьбах. Тут же крупные планы
солдат — и совсем молодых и старых, но одинаково потрясенных потоком новых для них мыслей.
Может быть, эти важнейшие куски так поразили потому, что нам случайно показали один за другим ряд
очень близких по идее эпизодов. Они как бы говорили: нам тяжело, мы впервые пытаемся понять,
что произошло.
*******
Два года работал я над этим фильмом. Я делал его для советского зрителя. Но очень важно для меня
было знать, как примет картину зритель немецкий. Поэтому, как только картина была закончена, я
согласился представить ее на Лейпцигском фестивале документальных фильмов. На этом фестивале
была многочисленная делегация из Западной Германии — 150 человек.
Двухчасовая картина, которая рассказывает об эпохе нацизма в Германии, впервые была представлена
немецкому зрителю. Разумеется, я очень волновался.
Лейпцигский фестиваль открылся 13 числа, и просмотр состоялся вечером 13-го ноября.
Меня торопливо вывели в боковую ложу, и ждали, что, как всегда, когда начинаются заключительные
надписи, люди начнут вставать, выходить или аплодировать. Но в зале было полное молчание... Тысячи
человек сидели на местах... и молчали. Я не понимал, что означает это молчание.
Это был первый массовый просмотр картины за рубежом. Кончились надписи, переводчик объявил конец
картины: «Шлюс». Медленно зажегся свет, закрылся занавес. Тысячи человек молчали. Я стоял в ложе
и старался понять, что происходит. А происходило то, чего я так хотел добиться,— люди думали. Они
думали еще минуту после того, как зажегся свет. Но для режиссера картины такая минута кажется годом.
Потом раздались первые несмелые аплодисменты, потом кто-то заметил меня. Весь зал встал, и мне устроили овацию.
Трудно передать, что должен пережить советский режиссер — представитель страны, которая так
пострадала от фашизма, когда ему аплодируют тысячи зрителей-немцев.
Я не певец, и не актер, и даже не театральный режиссер, я не умею раскланиваться. Овация была
такой долгой, что я наконец заметил, что стою в позе индийского йога, сложив ладони прямо перед
лицом и не зная, что делать в таких случаях.
Назавтра мне уже было сделано предложение на прокат фильма в ФРГ, предложения от кинофирм и
телевизионных компаний. Что до ГДР, то она приобрела картину еще до фестиваля.
Таким образом, обе половины Германии согласились со мной, согласились с замыслом картины.
Меня многие спрашивали, почему я взялся за эту картину и почему я сделал ее на документальном
материале, а не с актерами. Я сделал ее на документальном материале для того, чтобы никто не мог
обвинить меня в вымысле. Документы иногда кричат сильнее, чем самый лучший актер.
Документ есть правда. В таких вещах нужно рассказывать правду. Никакое воображение не может
сравниться, по-моему, с фотографиями. Может быть, я не прав, но я так решил.
А взялся я делать эту картину потому, что это не история, это живет и сегодня.
На одном из первых просмотров картины в Москве пожилая женщина узнала на экране
своего мужа, судьба которого ей была неизвестна. Она получила во время войны сообщение
о его смерти. И вот среди жертв Освенцима его узнала.
То же самое произошло в Германии. Во время демонстрации картины одна из зрительниц узнала
своего мужа. Среди фотографий подпольщиков, антифашистов, погибших в годы третьего рейха.
Двадцать лет прошло со времени третьего рейха, но кровавые рубцы на теле человечества не зажили.
нельзя перечеркнуть, она остается живой.
В январе 1964 года я был в Париже, где проходила ретроспекция моих фильмов. Однажды я сидел
гостях у одного французского режиссера. За столом кроме его жены была еще одна супружеская чета —
пожилые люди, ученые. В комнате было крайне жарко, и хозяин предложил всем снять пиджаки.
Мы сняли пиджаки, и пожилая гостья (на ней был черный костюм), поколебавшись, тоже сняла свой
жакет и осталась в кофточке с короткими рукавами. Тут я увидел у нее на руке вытатуированный
номер концлагеря. Я пытался не глядеть на этот номер, чтобы не смущать гостью. Но сыновья режиссера,
очень воспитанные милые мальчики (они как раз в эту минуту вошли в комнату, чтобы попрощаться с
нами,— они уходили в кино), заметив номер, замерли. Они не понимали, что это такое. Старший шепотом
спросил что-то у матери. Родители посовещались, а потом было решено рассказать детям, что это такое.
И вот гостья, шестидесятилетняя, спокойная, добрая женщина, ученая, попыталась рассказать детям,
что такое концлагерь, для чего он и что там делали с людьми.
Я, со своей стороны, видел, что дети этого понять не могут. Они смотрели серьезно, глаза их были
широко раскрыты. Им казалось это, вероятно, какой-то страшной сказкой давно прошедших времен.
Но ведь им говорил живой человек, человек, на коже которого стоит номер.
Однажды вечером мы сидели в обществе польских журналистов и писателей в кафе. За столом среди
нас была веселая немолодая женщина — известная польская писательница — автор юмористических
рассказов. Мне тихонько сказали, что она провела год в Освенциме и чудом осталась жива.
Я решил поговорить с ней об Освенциме. Но как только она услышала слово «Освенцим», на моих глазах
с ней произошло что-то не поддающееся описанию. В одно мгновение она стала совершенно другой —
другие глаза, другое лицо. Мне стало страшно. Но, собравшись с духом, она сказала: «Хорошо, я
поговорю с вами об Освенциме, только не сейчас. Завтра или послезавтра».
Этот разговор состоялся.
Я много читал об Освенциме. Но трудно представить себе что-либо более тяжелое, чем этот разговор
с человеком, который пережил Освенцим. Ни перо, ни бумага не могут передать то, что чувствовали
мы и что рассказывала она.
Я делал эту картину для советской молодежи. Я заметил, что молодежь, выросшая после войны, плохо
представляет себе, что такое война и что такое фашизм. Плохо знает, иногда и не хочет знать. Я делал
картину для них.
У нас принято писать письма режиссеру и актерам. Обычно после картины я получаю сотни, а то и тысячи
писем. Так вот по картине «Обыкновенный фашизм» первое письмо, которое я получил от зрителей, было
письмо от девочки, ученицы 10-го класса. Эта 16-летняя девочка пишет:
«Трудно сказать, что эта картина мне понравилась или не понравилась. Мне кажется, что я за эти два
часа стала взрослее. Обычно я рассказываю содержание картин, которые видела, моим родным или подругам,
но на этот раз я не могла ничего рассказать. Я думала целый день, думала даже ночью.Мне кажется, что
я буду помнить эту картину всю жизнь».
Для меня очень дорого, что такое письмо пришло первым, что первой на картину откликнулась именно
девочка, родившаяся уже после войны.
Потом я показывал картину студентам, молодым ученым, рабочим, но первое письмо остается первым.
Я понял, что картина здесь, в нашей стране, будет нужна.
В Германии мне говорили почти то же самое, что говорили в Москве, ибо мы постарались не смешать в
одну кучу германский народ и гитлеризм.
Полностью
http://scepsis.net/library/id_1174.html
*******************************************
‘’История повторяется потому, что мы не можем усвоить ее уроки.’’(Михаил Ромм )
******************************************
Обыкновенный фашизм
http://tfilm.tv/9142-obyknovennyy-fashizm.html
‘’Ну, разумеется, это — тоже люди! Вернее они думают, что они люди!’’ (Михаил Ромм )
Нюрнбергский процесс
http://www.youtube.com/watch?v=Lz68WygJ2rk
*****************************************
Нюрнберг. Нацисты перед лицом своих преступлений
http://www.youtube.com/watch?v=O5-yzZhfwoY
Правде – ''В глаза, в глаза мне смотреть сказал!!!!!!!''
Сообщение отредактировал gostia - Понедельник, 09.06.2014, 12:09 |
| |
| |
| gostia | Дата: Понедельник, 09.06.2014, 12:11 | Сообщение # 115 |
|
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 3657
Репутация: 15359
Статус: Offline
|
Правде – ''В глаза, в глаза мне смотреть сказал!!!!!!!''
Сообщение отредактировал gostia - Понедельник, 09.06.2014, 12:11 |
| |
| |
