|
Встречая чужой рассвет
|
|
| Лисена | Дата: Вторник, 05.11.2013, 21:57 | Сообщение # 1 |
Admin
Группа: Администраторы
Сообщений: 2587
Репутация: 2772
Статус: Offline
| Встречая чужой рассвет
Фан-фик нашего новичка - Keira.
Успехов в творчестве!
Живите настоящим днем, каждым днем, как будто он может закончиться на закате, и как только ваша голова касается подушки, отдыхайте и знайте: вы сделали все, что в ваших силах.
|
| |
| |
| Keira | Дата: Вторник, 05.11.2013, 22:47 | Сообщение # 2 |
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 6
Репутация: 135
Статус: Offline
| Название: Встречая чужой рассвет
Рейтинг: NC-21
Жанр: Драма
Пэйринг: Максим/Полина
ООС: Синицина не исключали из СВУ, Полина и Максим расстались в день выпускного из училища. Кремлевских курсантов нет и в помине.
Ведешь сына за руку. Улыбаешься ему, смотришь в его глаза, видя в них свое отражение и его неподдельное искреннее восхищение тобой и тебя заполняет гордость за свое отцовство. За то, что судьба этого мальчика сейчас в твоих руках. Взъерошиваешь его волосы ладонью, и прижимаешь к себе, вдыхая его запах – запах детства, которое для тебя когда-то закончилось слишком рано.
- Пап, а пап… - окликает тебя Петька, и ты садишься перед ним на корточки, беря его маленькие пухлые ладошки в свои загрубевшие руки. А потом зачем –то поднимаешь глаза, и встречаешься с её ореховыми глазами, чувствуя, как сразу становиться сложно дышать. Твое личное проклятье. Твоя единственная_искренняя_настоящая любовь. Твоя боль. Твоя ненависть. И твоя же попытка свести счеты с жизнью. Это все она. Изменившаяся_ставшая чуточку другой, не похожей на тот образ, что ты так трепетно хранил в своей душе все эти годы, ненавидя_любя_боясь_желая. Это ОНА.
- Здравствуй, Максим.
- Здравствуй, Полина, - тихо отвечаешь ты, сам для себя незаметно обращаясь к ней на «ты», хотя еще несколькими годами назад она была – Полиной Сергеевной. Но это было давным давно и вроде бы уже и не с тобой. Уж точно не с тем Максимом Макаровом, которым ты являешься сейчас.
- Ты уже старший лейтенант, - с ноткой удивления произносит она, а ты передергиваешь плечами. Всего-то лишь полгода как. Да и то стараниями Ноздрева. Но она ведь об этом не знает. Она вообще о тебе ничего не знает. И ты о ней тоже. Больше не ищешь_не ждешь_не веришь_не надеешься. Отпустил. Давно уже отпустил. Еще тогда. После выпускного из СВУ. Вы оба понимали, что это правильно. Только вот шрамы на твоих запястьях порой в дождь все еще продолжают ныть. И ты изредка, но все же просыпаешься в холодном поту и с её именем на соленых от собственных слез губах.
- Да, - отвечаешь ты, пытаясь разомкнуть онемевшие губы. – Не ожидал тебя здесь встретить.
- Это и мой родной город, - укоризненно произносит Ольховская [хотя она ведь наверняка замужем. За каким-нибудь очередным Яшей_Глебом. Но тебя это не касается. Ты это понимаешь. Сам знаешь, что это правильно. Но все равно больно вдыхать_выдыхать, словно сами твои легкие отказываются принимать кислород, который ты в них проталкиваешь].
- Я знаю, - улыбаешься чересчур лицемерно_искусственно. Поднимаешься, и берешь руку сына в свою. Мальчик с каштановыми разлохмаченными волосами и твоими серыми глазами так трогательно смотрит на неё. Твой сын. Сын от другой. Той, которая так и не смогла заполнить той пустоты, что образовалась в твоей душе после того, как все оборвалось_закончилось. – Вернулась значит? – резко_рвано выплевываешь обвиняюще, глядя в её глаза.
- Вернулась, - соглашается она и зачем-то добавляет. – Только слишком поздно.
И от этого еще хуже. Тебе. Тебя затапливают боль и отчаяние. Ты словно возвращаешься в тот самый день. Ваш выпускной. Шампанское льющее рекой… Твои лучшие друзья: Боцман, Соболь, Синица, Трофим, Сухой… Твои братья… Смех. Счастье… А затем ваша с ней встреча на пороге ресторана… И её тихое:
- Я не могу быть с тобою.
А потом… ты помнишь лишь глаза Сашки Трофимова, перепуганные, и его крик: Макс, Макс, в глаза мне смотри, в глаза!
Помнишь, как Сухой и Соболь зубами разрывали на себе шелковые рубашки, и неумело перебинтовывали твои запястья. Как Печка набирая номер уронил мобильный в унитаз, к которому прислонившись лежал ты... помнишь, как белоснежный кафель в туалете ресторана стал красным - под цвет твоей крови. Помнишь, как Синица, гладил тебя измазанной в твоей же крови рукой по волосам. Ты все это помнишь... Помнишь и свое тихое:
- Братья, да пустое все... пустое...Она ушла. От меня ушла. Навсегда...
И наступила тьма.
И была больница – слезы матери, мольбы отца, сочувствие_понимание в глазах друзей и ненависть к себе самому за эту вот слабость. За эту любовь.
- Поздно, - соглашаешься ты.
- Мы можем поговорить? – с надеждой задает вопрос она.
- Можем, - соглашаешься ты, не в силах отказать. Не в силах запретить себе – все еще продолжать любить ЕЁ. – Прости, я сейчас только Петьку к крестному отвезу. Через полчаса в ресторане. Нашем.
Разворачиваешься на каблуках и ведешь сына в сторону машины. Сажаешь мальчика в детское кресло, пытаясь унять дрожь в пальцах. Пытаясь справиться с тем, что выворачивает тебя наизнанку. Прошло уже больше десяти лет, а она все так уже умеет выдернуть из тебя все эмоции_выпотрошить тебя и превратить в подобие человека.
Соболь открывает дверь только с третьего звонка. Петька уже весь извелся. Задает тебе кучу вопросов о «тете, на которую ты так смотрел».
- Случилось что-то, Монах? – без приветствия, лишней патетики и только старое_новое прозвище режет немного слух. И ты поднимаешь на него затравленный взгляд побитого щенка, выброшенного за обочину жизни.
- Понятно, - хмыкает Кирилл, и улыбается твоему сыну. – Петька, ну здорово, брат. Совсем вымахал. А тебя Сашка с Ильей уже заждались. Играть-то будешь? Пойдем, - пропускает мальчика в комнату, и кричит вслед: - Свет, принимай гостя. Макс Петьку привез.
А затем разворачивается к тебе и произносит, смотря в твои глаза:
- Тебе оно точно надо, Макар?
- Надо, - твердо отвечаешь ты. – Надо, Соболь, надо.
Соболев вздыхает, запуская руку в волосы, и кивает. Он тебя понимает. Он знает, что она значила_значит для тебя. Он не станет тебе сейчас ничего говорить_ничего такого, чтобы изменило твоего решения. Да и нет у него таких слов. Ни у кого никогда не находилось. Потому, что это только ваше с Ольховской дело. Твоя любовь длинною во всю жизнь.
- Тогда иди, только дров не наломай, у тебя ведь сын.
- Спасибо, - отвечаешь ты, и уходишь. Не позволяешь себе обернуться. Потому, что знаешь, что он смотрит на тебя с жалостью в своих карих глазах. Потому, что он знает, что ты снова играешь с судьбой в русскую рулетку. Потому, что он понимает, что ничего для тебя не изменилось. И никогда не изменится.
тебя хоть там любят? скажи мне не мучай.
тебя хоть там любят? запомни, послушай -
на всякий пожарный, на экстренный случай,
чтоб не было трудно : я вытрясла душу.
чтоб больше не думать и больше не помнить,
чтоб снова тревогой тебя не изранить.
я вытрясла душу в унынии комнат.
- о Господи, дай мне короткую память!
тебя хоть там любят? лелеют? целуют?
тебя обнимают? ты счастлив? ты весел?
нет, нет, не печалюсь. нет, нет, не тоскую:
я вытрясла душу в унынии кресел.
не холодно хоть? не грустишь? не измучен?
зима говорят, будет нынче суровой.
на всякий пожарный, на экстренный случай -
я вытрясла душу в унынии слова.
чтоб больше не выглядеть слабой и скучной.
но помни: родных не бросают. не губят.
ну что же молчишь ты? скажи мне, не мучай –
_
тебя хоть там любят?
тебя хоть там любят?..
И зачем тебе это надо было, Ольховская? Тебе и твоему сыну? Вам обоим. Нужно ли было снова теребить затянувшиеся раны, нужно ли бы снова возвращаться в тот город, где счастье было упоительно близким и таким недолговечным? Нужно ли было снова окунаться в омут его пронзительных серых глаз и чувствовать себя такой слабой_беззащитной_безоружной. А он ведь так остраненно_холоден, надменно_спокоен. Вырос_возмужал. Уже не твой солнечный мальчик, который с придыханием шептал твое имя на той съемной квартире, где ты позволила себе быть с ним_быть его_принадлежать только ему.
Смотришь ему вслед. Он уводит за руку маленького мальчика, у которого его глаза. А ведь у вашего сына тоже его глаза, и улыбка, и фигура. И вообще весь Максим Ольховский так отчаянно напоминает об отце. А еще он стал о нем спрашивать. Задавать вопросы и пытливо так_тоскливо смотреть в твои глаза, заставляя тебя убегать_прятаться_рыдать по ночам в подушку от того, что ты потеряла_утратила тогда в тот вечер, произнеся всего несколько слов. Ты ведь тогда думала, что поступаешь правильно_верно. У него впереди была целая жизнь. Он ведь так мечтал_грезил о военной карьере. И ты не смогла тогда разрушить его честолюбивые_юношеские_максималистские мечты о светлом будущем. Ушла, унося не только вашу любовь, запретную_сладкую, но и вашего сына под своим сердцем. Уехала_исчезла. И не собиралась возвращаться. Только вот твой сын так хочет узнать о своем отце. А еще... еще ты просто не можешь больше бежать от себя. Ты и так убегала слишком долго. Но его это "Поздно" режет по живому. Он ведь наверняка счастлив со своей женой. И все его мечты_желания осуществились. И надо было бы порадоваться за него и снова уйти_убежать из его размеренной жизни. Солгать сыну, обмануться самой и жить дальше. Но не можешь. Ты не можешь. Когда он рядом ты всегда слабее.
Ты приходишь в ресторан на полчаса раньше. В голове почему-то крутится ваша с ним здесь же встреча, когда он был на втором курсе. Ты опоздала тогда больше чем на час. Ты уже и не думала, что он все еще ждет, но еще больше желала этого. Желала встречи с ним. Помнишь огонь в его глазах, что опылял твою кожу, заставляя тебя нервно под столом стискивать кулаки. Помнишь, как смеялась над его шутками. Помнишь, как сильно тебе хотелось прикоснуться к нему. Дотронуться_ощутить_почувствовать его.
В этот раз опаздывает он. Ты уже успеваешь выпить пару чашек кофе, когда видишь его на пороге ресторана. Стройная мужская фигура затянутая в военный мундир. Проходит, останавливается над тобою. Только глазами твоих не касается, отводит куда-то в сторону. Снимает фуражку и садится напротив. У него трезвонит телефон, и он коротко извинившись начинает с кем-то разговор, и ты вдруг замечаешь мелкие морщинки вокруг его глаз, словно от усталости и грусти.
- Да... Старший лейтенант Макаров. Да, товарищ генерал. Что? Да, это мой архаровец. Нет, у него есть увольнительная. Конечно! Обижаете, Александр Михайлович, я бы не стал покрывать залетчиков. Нет, конечно, разберемся. Завтра с утра у вас. Все доложу. Да, вместе с Золотым... Золотоверхим. Простите, товарищ генерал, конечно, я все понимаю. И готов нести ответственность за свой взвод. Да. До свидания.
Ты было собираешься задать ему вопрос, как замираешь, когда видишь, как он набирает чей-то номер:
- Максим, твою дивизию! Ты какого делаешь в городе? Ну что Марина? Что? Ну поссорились, но это же не повод удирать через забор. Подойти нельзя было? Я знаю, что меня нет в расположении. Зато старшина есть! В общем, дуй в ресторан "Гурман". Да, я жду. У тебя пять минут. Ну, и залетчик же ты, а...
Вздыхает, отключает телефон и поднимает на тебя свои глаза, в которых преблескивает что-то такое, что напоминает тебе о том мальчишке, в которого ты когда-то влюбилась.
- Прости, я взводный на первом курсе в нашем СВУ. Вот приходится залетчиков своих же покрывать. Хороший парень этот Макс, на меня чем-то похож, такой же дурак... Так ты хотела о чем-то поговорить? - тянется к бокалу с вином и ты вдруг замечаешь выглядывающий из-под манжета его рубашки безобразный шрам на запястье. Он ловит твой взгляд и криво ухмыляется:
- Говорю же, дурак был, - нервно передергивает плечами.
И ты понимаешь.. понимаешь, что это твоя вина. Просто знаешь и все тут. И не нужно не объяснений, ни рассказов.
- Прости меня, - тихо_тихо просишь ты.
Он достает из кармана кителя пачку сигарет и зажигалку:
- Не возражаешь? - и закуривает, так впрочем и не дождавшись твоего согласия. Выпустив ровную струйку сизоватого дыма вверх, он оборачивается на тебя и впервые за вечер ваши взгляды пересекаются. Смывая границы меж вами, и ты чувствуешь, что ничего не изменилось. Что и его любовь к тебе никуда не девалась. И от этого еще нестерпимее больнее... еще хуже...
- Мне не за что тебя прощать, Поль, - тихо произносит в ответ Макс. - Дурак я был. мальчишка совсем. Верил в чудеса, - криво и горько усмехается. - Меня только больница и спасла тогда от несбыточных надежд. Пустое это все. Ты наверное уже замужем, счастлива... дети там, работа... да и у меня сын... Петька... отличный мальчишка, только о матери мне часто своей напоминает, - Макаров стряхивает пепел в пепельницу, и не отводя взгляда произносит. - Мы с Лизкой познакомились когда я уже на третьем курсе был. Все наши ведь вместе со мной поступили в Кремлевку. И Синица, и Соболь, и Сухой, Трофим, даже Боцман. Все рецедива боялась. До сих пор наверное бояться. Мы с тех пор так и не разлучались. И сейчас все вместе работаем. Нас начальник училища обратно в Суворовское всех вместе и направил. Ноздрев приофигел, когда у него сразу все мы на пороге заявились с направлениями. А деваться-то было не куда, раздал он нам по взводу. - взгляд мужчины немного потеплел, а затем он встряхнул копной своих русых волос и продолжил. - Так... я ж о матери Петьки говорил, да? Так вот Лизка... Красивая девчонка была... мне даже какое-то время показалось, что я её почти люблю... А потом... она сказала, что беременна. Знаешь, я в тот день приехал к окнам твоей квартиры. Мне твой адрес Александр Михайлович, помощник отца привез, жалко ему меня было, вот и привез. Я тогда всю ночь стоял под окнами и загадал - если свет загорится, я рискну тебя вернуть. Рискну всем... все брошу... а свет так и не загорелся. Я до восьми утра стоял. Вернулся домой, а Лизка в слезах собирает вещи. Ну я её запер, а сам в ювелирный за кольцом. Свадьбу играть не стали. Так расписались и все. Я постоянно на учениях в Нагинске был, она в квартире, что родители купили нам.
Он замолчал... налил себе еще вина. Поднял на тебя глаза, и снова опустил взгляд на стол.
- Я только потом узнал, что ей нельзя было рожать. Плод неправильно лежал и слишком крупный для неё был. А она уже и бумаги подписала, чтобы в любом случае ребенка спасли. В общем я вернулся с полигона уже после похорон. Петька в это время у моих был. Её родители даже внука не захотели увидеть... А я... я снова тогда сорвался. Меня парни с ложки кормили и за ручку водили. В общем... вот так вот...
Сообщение отредактировал Keira - Вторник, 05.11.2013, 22:48 |
| |
| |
| Keira | Дата: Понедельник, 11.11.2013, 16:58 | Сообщение # 3 |
|
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 6
Репутация: 135
Статус: Offline
| Глава третья. Илья Сухомлин и капитан Давыдов.
Когда-то давным давно Илья мечтал стать военным. И дело было не в том, что они с друзьями резали руки в кровь, принося тогда в умывальнике ту клятву.
Для себя самого Сухомлин решил еще в двенадцать лет, что станет военным. В тот день, когда пришла похоронка. Погиб его двоюродный брат, в Чечне погиб. На войне погиб. И орден, что вручили тогда тетке Ильи, никогда бы не заменил того мальчика Диму, которого помнил сам Сухой. В тот день, смотря на поддернутые слезами глаза, нет даже не матери, а отца, он отчетливо для себя осознал, что таких вот отчаянных мальчишек, как Дима Сухомлин нельзя забывать, их дело обязательно нужно продолжать. Потому, что оно того стоит. На самом деле стоит.
С тех пор минуло уже много лет. По пальцам уж и не пересчитать, только вот зажженный в душе тогда еще совсем мальчика Ильи Сухомлина все так же горит.
А потом было Суворовское. И отговоры родителей и той самой тети Лены, умоляющей его не класть свою жизнь на все это. Только вот, что-то уже замкнуло в груди у Ильи, что-то такое, именное как отвага_честь_доблесть_героизм, и этого уже нельзя было искоренить. И он пошел в Суворовское. Поступил. И запнулся о дружбу. О святое понятие: "Суворовское братство", которое пронес собой сквозь все эти годы, как незыблемое и нерушимое. А ведь много чего бывало и казалось бы предательство друзей, и ошибки, и шишки на лбу у мальчишек, которые только-только покинули школьные парты.
И много ведь чего было: плохого_хорошего. Много. Только вот сейчас лейтенант Сухомлин знает, что не зря. Все это с ними было не зря. Он помнил ту самую ночь, когда для них шести суворовцев все изменилось, и словно даже само Солнце сошло с орбиты. Их выпускной вечер. И когда все остальные взводы с их курса встречали рассвет на набережной у реки, они впятером сидели в узком больничном коридоре, вымазанные в крови Макарова и давали друг другу уже совсем другие клятвы, так не похожее на обещание стать офицерами. Они обещали друг другу - и Максу, что боролся тогда в реанимации за свою жизнь, - обещание пронести свою дружбу сквозь жизнь. Он помнит свою собственную ладонь, перепачканную кровью друга, которой накрыл ладонь Саши, помнит, как сейчас свои слова:
- Даже, если война, даже, если весь мир, чтобы ни было - нас шестеро и будет так. До смерти последнего из нас. До последней капли крови.
И ведь каждый из них пронес эти слова чрез года. Они так и не расставались все эти года. Даже лето провели вместе. И на вступительные прибыли вместе. В одно и то же время. Они были повязаны не просто словами, они связаны кровью - своего брата. Да, именно так - брата. И они тогда не думали ни о семьях, ни о своих девушках, ни о чем, кроме того, что их братишка, их Макс... их неназванный, но признанный уже давным давно лидер - Макс Макаров боролся за свою и их жизни. Потому, что вдруг так сознательно_понятно, стало то, что без него и их нет. Нет этих вот суворовцев третьего взвода, без заводилы и балагура, вечно смеющегося Макса, который чуть было не ушел тот мир, из которого уже не будет никогда возврата.
А ведь, что было бы, если бы тогда Сашка Трофимов не захотел покурить в четыре утра, что было бы, если бы они не успели. Но ведь успели. Спасли. И тогда в том коридоре, они осознали_приняли одну простую такую истину - они выросли. Нет, больше тех мальчиков, которыми они пришли тогда в СВУ. Нет и никогда больше не будет. Есть только те молодые мужчины, которые готовы ради друг друга жизни положить и Сухой никогда не забудет тот момент, когда они с Максом лежали на соседних койках и его - Сухого - кровь перетекала в вены Макса, давая его другу шанс на будущее, на настоящую жизнь, на возможность реализовать их общие мечты, сделать что-то не для себя, но для своего Отечества.
И все о чем тогда думал Илья - "Выкарабкайся, Макар, мы все рядом, братишка, ты там держись, а мы поможем", осознавая, как же сильно он прикипел к этому когда-то словно уже в прошлом - мажору и мэрскому сынку.
И когда вышел врач, уже давным давно за полдень, он и не ожидал, увидеть перед собою пятерых молодых парней, смотрящих на него так, словно решается не жизнь их друга, а их собственная, а он лишь проговорил:
- Жить будет.
И эти вот два слова позволили им в тот миг понять, как же сложно им придется не сейчас, но обязательно потом.
А потом была Кремлевка. Они все подали документы в Московское высшее военное командное училище.
И сложнее было намного. Суворовское казалось по сравнению с этим обычным пионерским лагерем. Но они держались. Друг за друга держались. Их было шестеро - Макар, Сухой, Трофим, Синица, Соболь и Печка.
Сухой помнит, как сейчас тот день, когда Полярник - их взводный, вызвал его на разговор. И Илья, нет, не сломался, но просто не мог не выплеснуть все то, что было тогда с ними всеми в СВУ, на тот вопрос Василия Кирилловича:
- Я ведь не лезу вам в душу, курсант, я просто не могу понять. Я ведь уже не раз выпускал из этих стен суворовцев, но такого, как у вас никогда не встречал.
- А мы не просто суворовцы, товарищ капитан, мы братья. По крови, - тихо признался ему Сухой, глядя в глаза капитана. - Разница ведь есть?
- Есть, - согласился Полярник, и добавил. - Просто, я ж тоже не слепой, Сухомлин, вы в роте - лучшие, и по знаниям, и по подготовке, но дело даже не в этом. Вы, как будто чувствуете друг друга.
- Так оно и есть, - резво отрапортовал тогда Сухомлин, не отводя взгляда. За все эти годы, они действительно научились чувствовать друг друга. Все шестеро. Жить болью друг друга, деля ровно на шесть частей, пронося все тяготы и невзгоды вместе.
- А Макаров? - вдруг_резко спросил тогда Давыдов и Сухой отвел глаза в сторону. О Макаре он не мог говорит. Не его это была жизнь и не его боль, что терзала до сих пор всех из оставшихся там за пределами кабинета остальных братьев.
- А Макаров - это Макаров, товарищ капитан, - тихо проговорил Илья, не поднимая своих синих глаз на капитана.
- Согласен, Макаров - это Макаров, только, что ты тут Ваньку валяешь передо мною, младший сержант Сухомлин.
- Я Вас не понимаю.
- Да, всем ты понимаешь, курсант, - ласково вдруг и так не похоже не Полярника улыбнулся тогда капитан Давыдов. - У меня ведь нареканий по нему нет никаких. Лучший по учебе, лучший по физ-подготовке. Только знаешь, что... я ведь таких уже видел, у него пропеллер работает, только он не живой. Совсем не живой. Он только вам и улыбается. Только с вами и говорит, если не по приказу. Словно кукла, какая-то... Я ведь стольких уже перевидал, Сухомлин, и я тебе, как на духу, сейчас могу сказать - ваш Макаров не живой он. Искусственный. Словно заведенный на выполнение определенных программ. Глаза у него мертвые. И живет он по инерции... А это страшно... даже для таких, как я, офицеров, прошедших войну, страшно. Да, и вижу же, я как вы его опекаете. Все вы. Я ведь, слышал о суворовском братстве, у меня друг, близкий друг - один из ваших. Но такого как у вас я еще не видел. Вы не просто суворовцы.
- Я ведь говорил - мы братья, - тихо проговорил Сухомлин. - Братья. И так будет и дальше. Пусть хоть вся рота, все училище нас проклянет. Мы всегда будем держаться друг за друга, товарищ капитан. И это не просто слова мальчишек, начитавшихся романов о войне.
- Понимаю, - хмыкнул Давыдов. - Понимаю я все, только не понимаю, почему... Илья... ведь не хочу быть для вас просто командиров взвода, я хочу другом вам стать, а сейчас я барахтаюсь в мешанине, и не могу из неё выбраться. Я тебе слово офицера даю, что наш с тобой разговор в этом кабинете и останется... просто я понять хочу, что ж вас так держит вместе.
Илья тогда долго желал нижнюю губу, а потом вдруг тихо проговорил, не поднимая глаз:
- Водки налейте, товарищ капитан, - понимая, что за такую дерзость быть может его и отчислят из училища, а за ним уйдут и его братья. Все до единого. И ведь никогда и не зададут ни единого вопроса. Никто из них. У них шестерых это не принято. Они друг друга по глазам_душам читают.
Полярник тоже молчал. Долго молчал. Несколько минут, так же упрямо смотря в глаза Ильи. И диву давался, как же обычные мальчишки с гражданки, которые ведь и крови то не видели, не знали о войне, не бились спина о спину с товарищами до победы могут быть вот такими. Сильными что ли... а еще преданными друг другу. До конца преданными.
- Спирт пойдет? - эти слова сорвались с его губ сами собою, только вот отступать он и не собирался. Поднялся со своего места, подошел к двери и закрыв на замок, вернулся. Поставил на стол кружки и наполнив их спиртом наполовину с водой, собирался было чокнуться со своим курсантом, только тот залпом осушил тару и заговорил. Рассказал о том, как они все попали в СВУ. О том, как Макар не хотел там учиться. О том, как стал их неформальным лидером, как ему - Максу- повесил Василюк лычки, о первом уроке этики, и об Ольховской Полине Сергеевне. О том, как Макс потерял из-за неё голову, и как все они - суворовцы, думали, что это лишь блажь, и что это пройдет. О не состоявшей свадьбе Полины и об аварии. О том, как когда появились Соболь и его Рита. О том, что Макар боролся за неё, и как все оборвалось. О том, как вернулась Полина... Обо всем, что знал сам, и о том, что рассказал ему тогда Макар. И о том, как она ушла из его - Макара - жизни. И о том, что Макс теперь сирота при живых родителях. О том, что он так и не смог простить родителей, что те не приняли его Полю. Обо всем... и той ночи, когда их жизни сплелись воедино. О клятве на максовой крови, о принятии решения поступать всем вместе в Кремлевку.
- И что не нашли Полину? - спросил по окончании монолога Сухого Полярник.
- Не нашли, да и мы не смогли бы найти, а кроме нас никто и не искал, - пожал плечами Илья. - Да, и Макс... она его сломала, мы его по частям собирали, товарищ капитан. Никто бы и не стал рисковать так. Он ведь от родителей отрекся поначалу. Не разговаривал с ними. Не мог простить. Только вот их потом простил. А себя так и не может простить.
Глава 4. Три Максима.
Макаров.
Макаров поднял на Полину взгляд, и улыбнулся. Вымученно_устало так, словно ему не двадцать семь, а как минимум уже за пятьдесят. Снова потянулся к сигаретам, кляня себя мысленно за то, что вывалил все это на Ольховскую, которой это все ни к чему. Но слово, как говорится, не воробей - вылетит, не поймаешь. Закурив старший лейтенант Макаров, выпустил струйку сизоватого дыма вверх, и проговорил:
- Ты только в голову ничего не бери, Поль, - тепло так и ласково, словно не было тех десяти лет, которые он страдал от этой самой неразделенной любви к той, что ушла из его жизни и чуть было не подтолкнула его к краю. - Былое это все, прошлое. Ты хотела о чем-то со мной поговорить? - вопросительно изгибает брови, пытаясь как в прежние времена прочитать что-то в её глазах - обмануться снова в своих надеждах на то, что она вернулась в этот город не просто так. Ему так нестерпимо, до дрожи в длинных пальцах, сжимающих сигарету хочется сейчас прикоснуться к её щеке, убрать за ухо выбившуюся из прически вьющуюся рыжую прядку, и просто коснуться лбом её лба, заглядывая в такие родные и любимые глаза. Он все еще любит. Не смотря ни на что. Ведь не даром говорят, что первая любовь не забывается, не стирается из памяти. И Максим Макаров сейчас сидя напротив Полины понимал это как никто другой. Ни одна из тех женщин, что были когда-либо в его жизни не трогала его сердца и души как Ольховская Полина Сергеевна, юная преподавательница этики и эстетики.
- Товарищ старший лейтенант, вице-сержант Золотоверхий по Вашему приказанию прибыл, - раздался звонкий чистый юношеский голос позади Макарова и Мак обернувшись, не смог сдержать мальчишеской улыбки, увидев точно такую же на лице своего суворовца. Запыхавшегося, с перекошенной фуражкой, с расстегнутым кителем, но такого чертовски счастливого. Макаров взял со стола стакан с соком и протянул его Золотоверхому.
- Молодец, что прибыл, - хмыкнул он, и виновато глянул на Ольховскую, которая с любопытством взирала на развернувшуюся перед ней сцену. - Полина, это вице-сержант третьего взвода - Максим Золотоверхий. Максим, это моя старая знакомая Полина Сергеевна Ольховская.
- Здравия желаю, Полина Сергеевна, - тут же отрапортовал бодро парень. - Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться.
Макаров улыбнулся, поднялся из-за стола, поправил на суворовце фуражку:
- Обращайся уже по имени-отчеству, Максим, мы ж не в училище. Да, и после того, как я тебя уже в энный раз прикрываю, мы с тобою поддельники, да?
- Спасибо, Максим, - хмыкнул парень, и тут же глядя на Полину, исправился - Петрович. Как ж я без увольнительной-то вернусь?
- А как ты без неё уходил-то? - ответил смеясь Макар, садясь снова за стол, и доставая из кармана бланк увольнительной. - Поль, у тебя ручки не найдется?
Ольховская подала ему шариковую ручку, и мужчина торопливо заполнил бланк, вручил его суворовцу и добавил:
- Вижу, что с Мариной, ты все же помирился.
- Так точно.
- Подожди меня на улице, Максим, я сейчас выйду и провожу тебя до училища, чтобы вопросов у дежурного лишних не возникало.
- Спасибо, - смутился подросток, потупив взгляд.
- Не за что, - тихо ответил Максим, и повернулся к Полине, все еще сидящей за столиком. Уходить, так и не поговорив, не хотелось совершенно. Не зря же ведь она его искала, и ждала. Может быть не поздно им все еще исправить? Может быть, у них все еще есть шанс... столько вопросов, и столько желаний - тайных, неуместных сейчас. - Прости, не получится сегодня поговорить, мне этого залетчика отвести в расположение нужно, а то ведь исключат. А лучшего сержанта для взвода мне не найти. Ах да, - задержаться бы еще на минутку, просто еще раз бросить украдкой этот влюбленный взгляд, словно возвращаясь в прошлое, и снова становясь тем самым мальчиком, который был так трепетно_отчаянно влюблен в свою учительницу. Макс достал из кармана еще один бланк и торопливо нацарапал на нем номер своего мобильного. - Вот, это мой номер, позвони мне в понедельник, договоримся о встречи. До свидания, Поль, я действительно был рад тебя видеть. Честь имею, - щегольски щелкнув каблуками, Макаров покинул ресторан.
Золотоверхий.
Макс понимал, что накосячил. Понимал, что снова подставил своего непосредственного командира, и что куда важнее просто отличного мужика - Макарова. Но не поговорить с Мариной, он не мог. Он дал ей слово. Слово суворовца, и нарушить такой обет было нельзя. Поэтому сейчас ему и пришлось плестись в молчании по тверским улицам рядом с так же молчавшим, погруженным в какие-то свои мысли Макаровым.
- Товарищ старший лейтенант, Вы это.... извините меня...
- Да, ладно, Макс, проехали, - хмыкнул в ответ молодой офицер. - Ты просто бы о матери подумал. Она с таким трудом пристроила тебя в училище, старается приезжать к тебе постоянно. Ей и без того сложно, а тут ты со своими залетами.
И от вот этого на душе у Золотого стало вообще хреново. Потому, что Макаров был прав. В самую первую очередь он подставляет именно маму. А мама для Макса была всем. Отца он, конечно, помнил, да и сохранились фотографии, видео-записи. Только вот отца нет уже как десять лет. Погиб при исполнении. Отец у Макса был полицейским, и поэтому для поступления в СВУ льгот ему по началу не предоставили никаких. Не положено, сказали. И тогда его мама села на скамейку возле КПП, посмотрела на своего уже взрослого сына и улыбнулась:
- Ты ж у меня все равно все экзамены сдашь, да?
И он сдал. На "отлично" сдал. Плевался_ругался, хотел было сбежать, но от глаз матери ведь некуда не деться. И ведь решение это они как ни странно принимали оба. И он, Макс, согласился на это, понимая, что выбора-то по сути и нет никакого. Мать его одна не поднимет, не выучит. Оставшись после гибели отца, без образования и нормальной работы, она итак с трудом держалась все эти годы, отказывая себе во всем, и стараясь, что бы её мальчик, её сынишка, ни в чем не нуждался.
- Я Маринке слово суворовца дал, - в оправдание проговорил Золотоверхий.
- Горе ты, а не суворовец, - улыбнулся Макаров, - выгонит завтра нас с тобой Ноздря... Ноздрев...
И Максу пришлось горько вздохнув, молча согласиться с более старшим_мудрым_опытным, в общении с генерал-майором Ноздревым, тезкой. Только что-то ему подсказывало, что они выкрутятся, как обычно. Быть может тот факт, что в училище поговаривали о том, что шестеро офицеров-воспитателей, которые пришли в училище шесть лет назад своих не бросают. И держаться они друг за друга уже много лет, и вроде, как клялись они на крови. В этом вот самом училище и клялись.
Ольховский.
Максим Максимович Ольховский был достаточно сообразительным мальчиком для своих десяти лет. А еще он сейчас совершенно точно знал, что от матери и бабушки ему за это влетит по самое что ни на есть "ни балуйся". Только вот не может он больше ждать. Он и так столько лет ждал этой самой встречи. С папой. Настоящим. Живым. Таким же, как и у всех его друзей. А пока, что у него есть только старая потертая фотография молодого парня, одетого в суворовскую форму с упрямым волевым взглядом серо-голубых глаз. А еще обрывки тех разговоров, которые он трепетно хранит в памяти. И вот вчера, когда он вернулся с улицы, опоздав на пару часов, он снова услышал, как бабушка укоряет маму:
- Поль, ты на него посмотри только, ему отец нужен, мужская рука. Поговорила бы ты со своим этим Макаровым. Он ведь уже не мальчишка, чай не семнадцать лет, ты и так ему столько лет спокойствия подарила тогда. Не сгубила ему жизнь, но ведь он же имеет право знать о том, что у него сын есть.
А самому Максу по сути не столько мужская рука нужна была, сколько просто более сдержанный характер. Потому, что он с детства слышал от матери:
- Макаровская порода, смотрю я вот на тебя, а ты совсем, как твой папка упрямый такой же... Ох, Макся, Макся, нарыдаюсь я еще с тобой, горе мое луковое, - обрабатывая очередные порезы_царапины и ссадины, полученные в драке. Простить того, что кто-то называет его безотцовщинной Ольховский не мог и с остервенением бросался в драку. Зато в школе его если не уважали, то хотя бы боялись. В прошлом школе уж точно. А в этой пока он не появлялся. То есть, конечно, мама привезла его с утра к зданию школы, и он даже поднялся на крыльцо, и почти зашел в двери, когда автомобиль матери отъехал. И Макс решил - сегодня. Он увидится с отцом сегодня. О том, что тот служит в Тверском СВУ мальчик услышал от бабушки, которая поведала об этом одной из своих подруг. А значит, Максиму Ольховскому оставалось только найти это самое училище, показать там фотографию и тогда они с папой найдутся и поговорят. Может быть хоть этот самый Макаров объяснит ему Максиму - почему они все не живут вместе. Почему он бросил их с мамой? Почему не искал своего сына? Почему все так?
|
| |
| |
| Keira | Дата: Суббота, 23.11.2013, 22:08 | Сообщение # 4 |
|
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 6
Репутация: 135
Статус: Offline
| Как будто не было холодных зим
А лишь весна на годы опоздала
Я поняла, что ты еще любим
Как-будто я тебя и не теряла
Как тесен мир, нежданна встреча
Нас, как тогда волнует вечер
Отпускаешь его, не кричишь ему вслед это самое надрывное такое_тихое_нужное_важное - "Подожди". Не останавливаешь, только не отводишь взгляда от клочка бумаги, на котором ровным почерком выведены несколько цифр его мобильного телефона, и зачем-то поворачиваешь его обратной стороной, видя всего несколько слов: "Je t'aime encore, seulement toi"*. На французском. Ты улыбаешься уголками губ, чуть растерянно и смущенно. А ты ведь и не знала, что он знает французский. Как вообще много ты не знала тогда о своем солнечном мальчике, готовом подарить тебе весь мир, и как много ты не знаешь сейчас об этом взрослом мужчине, который ушел сейчас, не обернувшись, но вместе с тем подарив тебе крупицу надежды на то, что ты не опоздала. Не смотря даже на эти долгих десять лет, что вы провели врозь он продолжал любить только тебя. Касаешься пальцем слов, выведенных шариковой ручкой, чувствуя, как горячие слезы катятся по твоим щекам. Твой солнечный мальчик вырос. Вырос без твоего участия в его жизни, вырос не в твоих объятиях, не тебя обнимал по утрам, не тебе дарил по праздникам цветы и не тебе приносил свадебные обеты. Не твой. Не твой. Бьет осознание по лицу. Не твой. Никогда и не был твоим. И те несколько, украденных у судьбы_мира_всех остальных, недель, которые ты позволяла себе быть счастливой от осознания того, что он и ты равняется простому "вы", ничего по сути и не значат, они ведь перечеркнуты твоим решением. Решением, которое ты приняла сама. Ты привыкла брать ответственность на себя. И он не простит тебя за это. Ты знаешь это. Знаешь, что не сможешь объяснить, что хотела, как лучше, а в итоге получилось, как всегда. Он не простит тебе того, что в очередной раз тогда приняла его за ребенка. Не простит тебе того, что тебе не хватило веры в него_вас. Не простит за то, что даже, когда с тобой примирились его родители и привезли на его выпускной, ты все равно ушла. Ушла, чтобы дать ему то, о чем, он как тебе казалось тогда мечтал. Он хотел стать офицером. У него всегда было только черное и белое. Максим ведь всегда был максималистом. Он не умел делить мир на оттенки. А ты знала, что он не оставит тебя и вашего ребенка. Ты знала, что он положит к твоим ногам всю свою жизнь. И не захотела_не смогла принять этого дара, позволив ему поверить в то, что все то, что было между вами лишь игра. Так было проще. Проще для тебя и твоего сына. Так было правильнее. Тогда. Быть может. Ты до сих пор пытаешься себя в этом убедить, заставить себя поверить в то, что это решение было единственно верным. Только вот тот безобразный шрам на его запястье сказал тебе сегодня об обратном. Он чуть было не ушел из этого мира, потому, что от него ушла ты. И ты осознаешь, что ты ошибалась. Не недооценила солнечного мальчика. Не смогла разгадать этого человека-загадку, не поверила в то, что он сможет стать хорошим отцом в свои семнадцать. И тебе придется расплачиваться за свои ошибки. Придется, потому, что твой сын вырос и хочет знать своего отца. И он имеет на это полное право. Как и Максим имеет право знать о том, что когда-то ты ушла, чтобы он смог стать тем, кем стал.
Не хотела губить его. Не хотела. Ошиблась. Вы ошиблись, Полина Сергеевна. Просчитались. Не поняли, одной простой истины не поняли тогда, что тот самый мальчик, который смотрел с тоской в своих серых глазах на вас уже тогда был молодым мужчиной, готовым бороться за свою любовь. Не поняли. И жить теперь с этим только вам. Вам одной.
Собираешься было расплатиться по счету, но видишь под его тарелкой несколько купюр, и улыбаешься. Он ведь никогда не позволял женщине платить за него. В этом он не изменился. И не только в этом. Его глаза. Они не изменились. То, что сокрыто в них не изменилось. И это хуже всего прочего. Эта его любовь к тебе, пронесенная сквозь года. Любовь, от которой ты когда-то так упорно и рьяно открещивалась. Эта самая любовь, которая подарила тебе твоего единственного сына. Эта непрошенная_незванная любовь, которая, как тебе тогда казалась не может быть вечной.
Уходишь из кафе, бросая последний взгляд на столик. Сколько всего меж вами именно за ним произошло. Сколько уже тут было их разговоров, решающих_томительных_нежных_важных_нужных им обоим:
"- А… как к нему учительница относится? Он ничего не говорил?
- В этом-то и проблема, он не знает, как она к нему относится.
- Максим, как бы она к нему не относилась, я думаю, ему нужно всё выбросить из головы.
- Почему?
- Потому что ничего хорошего всё равно из этого не выйдет!
- Ну почему?!
- Потому что."
"- А чем Вы занимаетесь?
- А что ты хочешь сказать, что я над тобой издеваюсь?
- А чем Вы занимаетесь все это время?
- Максим! Я не знаю, что тебе наговорила Олеся…
- Слушай… Да при чем тут Олеся? Зачем вы меня сюда позвали? Чтобы я сидел с вами и выяснял, кто там кому что наговорил?
- Максим, не кричи…
- Да хочу и кричу! Вы меня все за ребенка считаете, да? Все замечания мне раздаете!
- Максим, ну прекрати…
- Что, неэтично кричать в общественных местах? А Олесе рассказывать, что я вам безразличен, это этично?
- Максим! Я такого не говорила!
- А почему я должен верить Вам, а не ей?
- Потому что ты мне не безразличен."
"- А можно, я задам тебе один вопрос?
- Конечно.
- А ты не обидишься?
- Попробую…
- Макс, скажи… вот ты закончишь свое училище… А дальше что?
- Как что? Буду поступать.
- Куда?
- В Москву. В Общевойсковое.
- А я?
- А ты со мной!
- В Общевойсковое?
- Можно и так. А можно и просто в Москву. Поль! Да мы порвем этот город в клочья! Вот увидишь! Ну что… давай за нас!"
И сегодня:
"- Говорю же, дурак был.
- Прости меня.
- Мне не за что тебя прощать, Поль. - Дурак я был. мальчишка совсем. Верил в чудеса."
Такие разные. Такие непохожие друг на друга. Как и вы с Максимом. Разные, казалось бы чуждые друг другу. И лишь бы не разреветься бы прямо здесь. Лишь бы не заплакать. Бредешь по улицам города. Одна со всей этой болью и тоскою. Бредешь по ночной Твери. Телефон выключен. Тебя просто нет. Тебе хочется просто побыть наедине с собой. Хочется снова вернуться в прошлое. Вернуться в ту самую ночь, когда вы стирали последние границы. Помнишь каждый миг, словно это было только вчера:
"Он, такой трогательный и ранимый. Запыхавшийся. С взлохмаченными волосами, распахнутым кителем, и букетом, ставших символом вашей любви китайских роз, смотрит на тебя и глаз своих пронзительных не отводящий. Такой любимый и родной, что стягивает сердце в груди обручем и хочется прижать к себе и больше никогда бы не отпускать. Наплевать на все и всех. Забыть обо всем мире. Ведь важен только он. Твой солнечный мальчик. Твое личное_персональное счастье и чудо, данное тебе свыше. И ты касаешься непроизвольно_инстинктивно его губ пальцами. Он шумно выдыхает. Не отводит от тебя пристального взгляда. Прожигает тебя насквозь. Ты знаешь, что он должен быть сейчас в суворовском. Ты знаешь, что он наплевал на правила. Знаешь, что ему за это попадет, но ты безумно счастлива в эту самую секунду от осознания безграничного счастья момента, в котором вы только вдвоем. Прижимаешься к нему всем телом, льнешь, тянешься за поцелуем, хочешь еще раз почувствовать вкус его губ. Чувствуешь, как он напрягается_замирает, словно боясь даже вдохнуть. И замираешь следом, когда слышишь его тихое_молящее_просящее:
- Поль, я ведь не железный, - и больше не слова. Он просто смотрит на тебя, словно боясь прикоснуться или обидеть тебя. И впору было бы смутиться или обидеться... или еще что-нибудь. Но вместо этого ты берешь его за руку и ведешь в комнату. Замираешь возле не разобранного дивана. Поднимаешь на него свои глаза, ища в нем немого понимания и поддержки. Ища в нем подтверждения правильности твоего поведения_твоих поступков. Он напряжен_вытянулся, как гитарная струна, смотрит на тебя, как зверек, маленький и запуганный такой, загнанный в клетку львенок, боящийся, но все же пытающийся рычать на своих обидчиков. Улыбаешься уголками губ, и тянешься к его губам за поцелуем. Ты ведь действительно хочешь этого. Его хочешь. Всего его. Прочувствовать его близость, хочешь запутаться пальцами в его волосах, хочешь раствориться в его поцелуях. Хочешь, чтобы он больше не сдерживал себя. Хочешь, чтобы он любил тебя. Ты действительно этого хочешь. И ты ведь знаешь, что он явно не девственник. Знаешь, что для него это далеко не первый раз. Но это ваш первый секс и здесь вы с ним равны. Потому, что быть может - вы оба сегодня_сейчас впервые будете заниматься любовью. Низ живота стягивает в тугой узел от желания, а ты все еще глядишь в его глаза - потемневшие от страсти и желания, которые он пытается контролировать.
Притягиваешь его к себе, обнимаешь, позволяешь своим пальчикам запутаться в его светлых волосах и целуешь, целуешь в губы, щеки, веки, спускаешься осторожной дорожкой поцелуев к его шее. А он замер. Не дышит. Не касается тебя. Поднимаешь на него свои глаза. Видишь, что он зажмурился и руки, сжаты в кулаки по швам держит. Такой напряженный_зажатый. Накрываешь ладошками его руки, осторожно разжимаешь его кулаки, переплетая его со своими пальцы и тихо произносишь его имя:
- Максим.
- Да, - тихо так и надрывно шепчет он, не открывая глаз.
- Посмотри на меня, - просишь_молишь. Знаешь, что он сейчас боится. Боится тебя обидеть. Боится быть может разрушить то, что вас связывает.
- Поль, я не могу... - тихо признается, словно в самом страшном своем грехе. - Я не могу... я сорвусь... я не могу... - он не открывает глаз. Такой потерянный и растерянный. Твой мальчик. Твой солнечный мальчик, который так боится. И ты снова прижимаешься к нему и шепчешь на ухо:
- Все хорошо, Макс... все правда хорошо.
А он ведь тебе не верит. Ты остро это чувствуешь. Осознаешь_понимаешь, что он не верит в то, что это все сейчас реально и тебе хочется показать ему, как он тебе нужен_важен_дорог. И ты тянешься к полам своего халата, распахиваешь его, оставшись только в тонких кружевных стрингах. Берешь его руку в свою и кладешь на свой обнаженный живот. Рука такая холодная, что ты невольно начинаешь дрожать, и тут он открывает глаза, смотрит на тебя внимательно так, словно пытаясь понять_прочесть тебя.
- Поль... я... я... ведь... я ждать готов... понимаешь?
А ты снова тянешься к его губам, потому, что любишь, потому, что нуждаешься в его близости. Ты хочешь этого. Хочешь так сильно, что кажется у тебя перемкнуло уже все клемы, тебе просто хочется отдать ему всю себя. Сегодня_сейчас.
- Я люблю тебя, - шепчешь в ответ ты, и он срывается. Смывает все границы. Он нетерпелив и настойчив, он яростен и неистов в своих страстях. Ему всего лишь семнадцать лет и он безоговорочно принадлежит только тебе и ты слышишь его тихое:
- Полька, любимая моя... - и он целует каждый миллиметр твоей обнаженной кожи. Осмелевший, такой безоговорочно влюбленный в тебя. Твой мальчик. Только твой. И это ваша с ним ночь. И ты позволяешь ему быть безумным, потому, что точно так же безумна в этой вашей с ним любви. И губами по ключицам, и пальцами по коже. И любить_любить_любить друг друга. Изучая тела, растворяясь в этой самой близости, и душевной и телесной. Сбившееся дыхание. И его форма летит куда прочь. И он смотрящий на тебя с безумством и восторгом, и касается тебя - неистово и нежно одновременно. И ласки. Обоюдные и шепот признаний. И весь мир подождет. Ты просто хочешь украсть у мира частичку счастья, деля её поровну с ним."
Единственная ночь с ним, врезавшаяся в сознание. Нельзя забыть - невозможно помнить. Эта ночь подарила тебе сына, и украла его. Потому, что ты позволила себе ошибиться.
И ты бредешь сейчас по ночным улицам, размазывая слезы по щекам. Ненавидишь себя за свои же ошибки и за то, что ты опоздала. На долгих десять лет опоздала. И судить тебя будут теперь двое самых важных в твоей жизни мужчин - твой сын и твой солнечный мальчик.
Саша Трофимов.
Мы до свидания сказали нашим школам.
Своей рукой погоны алые пришили.
Мы знали, что здесь будет не как дома,
Но мы мечтали поступить и поступили.
Александ Трофимов не собирался становиться военным. Не было в нем этой самой офицерской жилки. Да, и в суворовское он пошел ведь вовсе не из высоких побуждений или семейных традиций [как многие другие], а с весьма такой меркантильной мыслью_знанием: там, за этим высоким забором, не смотря на суровейшую дисциплину, неимоверные физические нагрузки и полное отсутствие женского пола [что для ловеласа Трофима было самым огромным ударом!] - ему дадут такой багаж знаний, с которым не трудно будет брать со штурмом такой желанный экономический факультет, чтобы после его окончания, имея на руках диплом экономиста, никогда не оборачиваться больше на тот факт, что его отец всего лишь прораб на стройках, с копеечной зарплатой, одутловатым лицом, и вечно под шафе.
И он поступил в Тверское СВУ, растратив перед вступительными всё свое свободное время на занятия, и когда все его друзья_товарищи из школы, клеили новых и новых телочек, зависая по кафешкам, он корпел над учебниками и заставлял себя с утра подниматься чтобы пробежать этот треклятый и такой ненавистный ему крос.
Но, даже давая клятву тогда в умывальнике, вместе с остальными, разрезая ладонь, он знал, что не исполнит своего обещания, но уже настолько, как оказалось прикипел душой к своим друзьям - забияке_нахалу и мажору Макару, всегда правильному и верному своему слову Синицину, хохмочу Сухому и даже к добряку Печке, что просто напросто не смог он тогда не стоять он с ними рядом, хоть и понимал, что не обладает он ни силой характера Макара, ни упорством Синицы, ни смекалкой Сухомлина, ни даже этим вот налетом деревенского очарования Перепечко. А потом были годы дружбы. Время летело неумолимо. Завертелась вся эта история с Этикеткой, и Трофим помнит даже десять лет спустя ту самую ночь в умывальнике, когда он принес Макару сигарету, которую стрельнул у парней из второго взвода, вдруг ясно осознал, что их друг повзрослел раньше срока, и перед ним не парень-подросток, а уже сложившийся, как личность молодой мужчина, который хлабанул столько горя, сколько порою не вынести, даже прожив целую жизнь. Эта взрослая жизнь била Макса наотмашь, а он снова и снова смотрел на неё с вызовом, и казался таким не сгибаемым, сильным по не годам. И никто из парней даже и подумать не мог, что он вот так сломается.
Закурив, Трофим прикрывает глаза - возвращаясь в ночь выпускного из СВУ. Знал ли он, что тогда тот миг, когда отворит дверь в тот туалет перевернет всю свою жизнь. Помнит Сашка, как тогда увидел Макара в луже крови, безразлично взирающего на то, как из него уходит жизнь, помнит, как бежал в зал за парнями, помнит, как тряс Макса за плечи, и просил, чтобы тот не закрывал глаза, а панический страх забирался в самую душу, пробирая до основания, страх за брата, который хотел уйти из жизни... А еще он знает, что именно этот поступок Максима заставил их всех в одну минуту повзрослеть, посмотреть на жизнь иначе. И тогда принося на крови Макса в коридоре больницу клятву стать офицером, и всем им держаться до конца вместе, он уже точно знал, что не отступится и не пожалеет, а то, что нет у него качеств, которыми обладают друзья, так это не беда, они поддержат_помогут, подскажут и всегда подставят плечо, как бы не было порою худо. Будут рядом, потому, что это больше, чем дружба, это братство. Суворовское братство, о котором когда-то им рассказывал Василюк.
Что за честь офицерскую,
За шинель свою черную,
И за дружбу кадетскую,
За мечту свою детскую,
За традиции старые
И за годы суровые,
Чтоб носить гордо звание
"Офицеры Суворова".
Трофимов вздохнул и вздрогнул, когда фильтр сигареты обжег пальцы, и улыбнулся проходящим мимо него подросткам, смотрящим на его военный мундир с каким-то пренебрежением. Современное поколение не знает ценности всему этому, и только те мальчишки-кадеты, над которыми они с парнями стоят офицерами-воспитателями так иногда напоминают им самих себя тех, какими все они были десять лет назад.
Поймав такси, Трофим добрался до родного СВУ, и остановившись перед КПП, снова улыбнулся, смотря на юных парней, что отдавали ему воинское приветствие и бодро так рапортовали:
- Здравия желаю, товарищ старший лейтенант.
- Вольно, - Трофим прошел внутрь главного корпуса, и удивленно вскинул брови, наблюдая призабвнейшую картину: какой-то мальчик лет так двяти-десяти уговаривал дежурного суворовца пропустить его внутрь училища, упорно так уговаривал, бурно жестикулировал руками, и грозился расправой.
- Товарищ старший лейтенант, вице-сержант Коржиков, 2 взвод, третий курс. За время моего дежурства происшествий не случилось. - юноша поднялся со своего стула.
- Вольно, - привычно проговорил Трофим. - Это у нас что тут за боец? Смотри, как рвется в суворовцы, а ты говоришь, нечего не случилось. Не хорошо получается, Коржиков.
- Товарищ старший лейтенант, он хочет пройти на территорию, фотографию мне какую-то показывает, говорит, что он сын товарища старшего лейтенанта Макарова. Ну, так не сын же он, врет и не краснеет.
А Сашке уже было наплевать на то, что говорил там ему суворовец, он смотрел на уменьшенную такую в возрасте копию Макара, и эта вот копия, держала в руках фотку Макса. Одну из их выпускных. Немного утрепленную на краях, замыленную, затасканную, и прижимал её мальчик к себе, как самую величайшую свою реликвию.
- Эмммм.... Так Коржиков, ты здесь никого не видел, усек? - резко оборвал возмущение суворовца мужчина, и снова вернулся взглядом к мальчику. - Как тебя зовут?
- Максим, - тихо проговорил ребенок, смущенно потупив взгляд. - А Вы, товарищ военнослуживший, меня к папе проводите?
Трофим рассмеялся, услышав как его назвал мальчик, и потрепав его по волосам, проговорил в ответ:
- Военнослужащий, эх ты... пойдем-ка ко мне в канцелярию, расскажешь мне все подробно, ну и отца твоего подождем, в отъезде Макаров до вечера.
Взяв мальчика за руку, Сашка повел его по коридорам училища, а сам торопливо набирал смс с абревиатурой "SOS", чтобы скинуть её остальным. Потому, что в том, что это сын Макарова он не сомневалось, осталось дело за малым - всего-то ничего, выяснить кто его мать, и когда это Макар успел еще одного детенка настругать. И что-то подсказывало ему, что он - Трофим, имя матери этого мальчика прекрасно знает, да и не только он. И дело будет дрянь, потому, как зная темперамент Макарова - буря в пустыне им обеспечена. А значит Макса надо как-то к новости этой подготовить, а у мальчика узнать, а в курсе ли Ольховская что он в Твери.
А день так хорошо начинался, - промелькнула в голове у Трофима мысль, когда он пропуская в кабинет мальца, увидел спешащих к нему друзей. - Это даже хорошо, что Макар повез Петьку к родителям в Москву.
|
| |
| |
| Keira | Дата: Воскресенье, 15.12.2013, 16:23 | Сообщение # 5 |
|
Рядовой
Группа: Пользователи
Сообщений: 6
Репутация: 135
Статус: Offline
|
Максим Макаров.
Первый день новой жизни настал.
Первый раз в жизни ты не опоздал.
Вернёшься, не вернёшься, в детскую мечту,
Главное впереди, верь и иди..
Закрываешь глаза, и глубоко вдыхаешь. И спутаешь по парапету моста - тонкому, меньше твоей стопы. Но идешь уверенно и ровно, потому, что знаешь, есть те, кто тебя поймают_поддержат, словят при падении, и видишь даже сквозь закрытые глаза - их лица. Лица друзей_братьев, твоей семьи, пусть, и не единокровной, но куда более бесценной, но слышишь лишь встревоженный голос матери, выдергивающий тебя из воспоминаний:
- Максим, ну ей-Богу! Как детё малое! Офицер ведь, взрослый мужчина, - и не смотря на весь этот её порицающий_укоряющий взгляд, ты видишь в её глазах - затравленный_панический страх того, что вы снова вернулись на точку невозрата, в тот миг, когда ты считал, что тебе незачем больше жить.
Но заливистый смех своего сынишки, смотрящего на тебя с такой щемящей нежностью во взгляде серых глаз, что хочется отдать ему весь мир, достать с небес Луну и стать Богом, только вот ради его одной такой улыбки, вырывает вас обоих из мрака. И ты улыбаешься Петьке в ответ, зная, что в нем обрел свое личное_персональное счастье, и шанс на то, чтобы найтись в этом мире.
И спрыгнув легко с парапета, приземляясь на ровную поверхность асфальта, словно тебе снова пятнадцать, ты обнимаешь мать, целуя её в макушку и прижимаешь к себе крепко-крепко.
- Ну, мам, ну ты чего, - смотришь в её поддернутые слезами глазами и тебе снова становиться не по себе, потому, что ты знаешь, что она тоже в мыслях, равно как и ты вернулась в ту ночь, что перечеркнула все ваши жизни - и не стало вдруг удивительно прекрасного для тебя прошлого, но началось совершенно другое яркое будущее, и ты знал, что тебе есть ради кого жить. И пусть тогда ты потерял свою Полину, свою единственную любовь, но приобрел ты куда больше. Ты обрел знание, что ты не один. Ты как сейчас помнишь - те минуты, когда на соседней с тобой кровати лежал Илья Сухомлин, отдавая тебе по капле не просто свою кровь - он давал тебе веру в будущее и вашу дружбу, что выдержит все, что угодно. Помнишь все это словно это было только вчера. Помнишь, как сложно было потом - и не только тебе, утратившему свою первую любовь, но всем вам... Помнишь - как ломался, как нестерпимо было даже просто напросто дышать, как щемило что-то тогда в груди, и как нехотя, но при помощи друзей_братьев, ты снова возвращался к жизни, словно шаг за шагом снова учился ходить_жить, но самое главное - верить. Верить в то, что не смотря на все потери, на всю горечь, на все, что было - есть то, ради чего стоит жить и стоит бороться.
Понял вдруг, без друзей - нет потерь.
Понял вдруг, стал взрослей и что теперь?
Останутся в надеждах прошлые мечты,
Но настоящее это ведь ты.
Но все это не имеет значения сейчас, и ты уже давно научился носить маску - весельчика Макса, словно бы вернувшись на отправную станцую - на самое начало, словно ты тот самый Макаров, которым был до встречи с Ольховской. Ты так сросся с этим, так привык себе и всем остальным лгать, что все хорошо. У т е б я в с е х о р о ш о!
Ведь никто из них не слышит твоих криков по ночам, не видит тебя, сидящим на кровати, сжимая в обескровленных кулаках простыни, и невидяще смотрящего вперед, никто не знает, как ты сползаешь порою по стенам в бессилии, когда захлебываясь собственными горькими холодными слезами, пытаешься найти эту треклятую силу, чтобы снова с утра проснуться и сделать вид, что все х о р о шо. Ты не рассказываешь об этом. Ты привык жить со своими проблемами сам, и решать все тоже сам, как бы порою не хотелось призвать кого-нибудь из них на помощь, когда ты сцепив ладони в замок, смотрел на свое отражение в зеркале и ненавидел. Исступленно ненавидел себя за то, что оказался недостоин её любви, не смотря на все свое бахвальство.
Только порою снова и снова с периодической цикличностью видишь встревоженные взгляды своих друзей, смотрящих на тебя, и пытающихся найти брешь в той стене, что ты выстроил вокруг своего сердца и своей души. И ты не можешь дать им всем ни единого шанса на то, чтобы они разузнали_поняли, как на самом деле ты до сих пор разбит, как сильно ты разрушен внутри. Ты дал себе тогда слово - придя в себя на больничной кровати, увидев рядом с собою спящих вокруг тебя друзей, кто где, больше никогда не подавать им вида, что ты не тот же самый Максим Макаров, который был когда-то. И тебе десять лет удавалось держаться, цепляться изо всех сил за них, за их преданность, за верность своему слову и вашей дружбе. Тебе удавалось существовать, но не жить. Никогда по настоящему жить. Ты даже ради сына и то существовал. До вчерашнего вечера. До той судьбоносной встречи с Полиной. До того момента, как ваши с ней глаза пересеклись и ты снова упал в омут её взора, пробирающего до костей, и касающегося всего твоего существа. И ты словно снова стал тем самым пятнадцатилетним пацаном, сходящим с ума от безумной_никому не нужной_не важной, но такой необходимой тебе - любви к своей учительнице. Ты словно вернулся в то время, когда был таким беспечным и несмышленым. Вернулся к жизни. На несколько минут, которые вы были наедине друг с другом - ты снова ощутил биение своего сердца в груди, снова ощутил себя по-настоящему живым. И это выбило тебя из седла, заставило посмотреть на себя со стороны, увидев в старшем лейтенанте Макарове - лишь подобие самого себя. И теперь тебе не под силу одному снова встретить этот вечер, возвращаясь в родную Тверь. Тормозишь возле офицерского общежития свою "Ауди" - единственный дар твоего отца, и тот ты принял с боем, спустя шесть лет. Свеж еще разговор с ним в "Гурмане", не смотря на все эти годы. Помнишь все его слова:
"- Держи. Это тебе. Ключи от машины. «Японец», как ты любишь. Я же тебе не подарил ничего. Машину получишь, когда поступишь в МГИМО, и когда тебе исполнится 18 лет.
- Значит, обойдемся без машины.
- Выслушай меня и попытайся не перебивать.,
- Я знаю, что ты скажешь.
- Не знаешь. У тебя два варианта. Первый – ты поступаешь в Командное. Там условия жестче, чем здесь. Два года на казарменном положении. Встречаться со своей возлюбленной ты сможешь от силы пару раз в месяц на съемной квартире. Сколько вы так протянете, и кому первому надоест? Допустим, она тебя действительно любит и проявит чудеса преданности. Ты заканчиваешь учебу и становишься лейтенантом. Тебя распределяют, например, в Хабаровск, она едет за тобой. Тебе дают полблока в общаге. Первые полгода ты бьешься, чтобы превратить их в блок. Тебе удается, у тебя, через пять лет, появляется еще одна звездочка и рождается очаровательный малыш. Который чувствует себя в общаге, как рыба в воде и все соседи его обожают, ведь он никому не мешает спать по ночам... Хотя нет. Я похлопочу и найду тебе место в Москве, в генштабе, бумаги перебирать. Но если ты хочешь командовать, то только в Хабаровск... Ну что скажешь?
- Забавная история.
- Второй вариант – ты поступаешь в МГИМО. Кем ты оттуда выйдешь объяснять не нужно. Сам решай где тебе лучше будет в общежитии в Хабаровске, или в посольстве. Про квартиру в Москве я молчу.
- Звучит забавно!
- Я тебя не покупаю, я рассказываю реальные вещи. Там столько девок. Ты же ни черта не видел в жизни. Москва такое откроет, тебе и не снилось. И скажи в чем тут моя выгода? Кроме твоего счастья?
- А почему ты думаешь, что я не буду счастлив в Хабаровске?
- Во-первых, ты еще жизни не нюхал, во-вторых, у тебя в голове – бабочки порхают. Когда они замерзнут, ты задумаешься, но будет поздно. Все уже будет не в радость, и любовь и погода, и даже дети. Заклинаю – подумай..."
И не можешь отделаться от липкого_вязкого чувства, что тогда почти поверил отцу, и поэтому Полина тогда ушла. Ушла, оставив на твоей щеке влажный след от поцелуя:
"- Поздравляю тебя, Максим. Сегодня, действительно грандиозное событие в твоей жизни.
- Спасибо, - Знаешь, я тогда не совсем поняла по телефону. Ты ничего не хочешь мне сказать? ... Ладно, поздравляю тебя еще раз. Надеюсь, у тебя все будет хорошо.
- Подожди. Подожди. Полина, понимаешь, я... я много думал. Я не хочу, чтобы ты себя губила.
- Ничего не понимаю.
- Да что тут понимать. Я хочу стать военным, меня сейчас на два года запрут в казарму, а ты что будешь делать? Поль, я серьезно, потом отправят куда-нибудь служить к белым медведям. А ты что будешь на луну выть?
- Макс, то есть ты уже все за меня решил?
- Что разве не правда?
- Макс, скажи честно, проблема только в этом?
- Да в этом. Я тебе еще не все сказал. Мои родители они тоже категорически против,
- Понятно, а ты? Ты тоже против?
- Я хочу, чтобы ты знала. Так как я тебя люблю, я никого никогда не любил и вряд ли смогу.
- Так в чем же дело?
- Я на каждом углу кричал, что все для тебя сделаю, все решу, а сам запутался. Не знаю. Там мама, папа, здесь ты... Я уже третью ночь не сплю. Я запутался, я боюсь. Прости...
- Понятно. Поехали.
- Куда?
- Поехали.
***
- Здравствуйте. Где у вас кухня?
- Полина, подожди...
- Ничего не происходит. Вот. Берите-берите.
- Объясните, что это за маскарад?
- Это не маскарад. Я предлагаю вам за пять минут решить все проблемы. Берите, берите, что вы смотрите? Давайте, режьте нас! Мы с вашим сыном хотим быть вместе. Похоже что в вашем уголовном кодексе это преступление.
- Полина, подождите...
- А что ждать? Пока ваш сын не потеряет сон? Или когда я сойду с ума?
-Но... погодите, девушка... Во-первых, прекратите этот балаган.
- Это не балаган. Балаган это то во что вы хотите превратить его жизнь. Что ж, извините за вторжение. Надеюсь, я не очень помешала размеренному ритму вашей жизни. Всего хорошего!
- Подожди! Мама, пусти,
- Подожди, не горячись! Давай спокойно поговорим!
- Прости, Поль. Поль, подожди, я...
- Максим, я все поняла. Прощай!"
И виноватых искать тут без толку. Потому, что виноват только ты. И тебе с этим жить_существовать... А не важно ли? Если ты сам позволил ей уйти из своей жизни. Сам струсил, показал себя никчемным слабаком и только тебе одному нести этот крест. Только тебе и больше никому. И нельзя ничего уже исправить. Никогда нельзя будет, потому, что утрачено, безвозвратно то время. И сейчас остается только лишь сжимать руки в кулаки, впиваясь ногтями в мягкую плоть и выдавливать из себя очередное подобие улыбки и сгорать ежедневно_ежесекундно на костре собственной инквизиции, которая не станет щадить тебя ни за что. Потому, что утратив тогда свою Полю, ты утратил и себя самого.
Полина Ольховская
Забывается вчера, ни числа, ни имени
Спаси меня...
Я, что имею - не храню, а потерявши - плачу
А у тебя ведь всё иначе...
Останавливаешься на КПП училища, замираешь возле, закрытых дверей, прикрываешь глаза, возвращаясь мыслями в ваше с ним прошлое, что писалось вами вместе - рука об руку, когда тебе действительно хотелось верить в его твердое: "Я сделаю все, чтобы ты была счастлива!". Помнишь, каким он был тогда - мальчишка, влюбленный в тебя до одури и добивающийся тебя с упорством взрослого мужчины, уверенного в том, что он чувствует.
Протягиваешь руку, и проводишь пальцами по ручке на дверях, что отделяют тебя от того мига, когда ты снова встретишь его взгляд, только вот каким будет этот взгляд ты не знаешь. Останется ли в нем место для любви, или же все затмят ненависть и презрение. А надо ведь только открыть дверь и зайти внутрь, ты уже столько раз это делала, когда он еще был суворовцем, а ты его бывшей учительницей и сколько раз тогда ты себе давала себе обещаний, что ты отпустишь его, и уйдешь из его жизни.
Но сейчас тебе страшно. До безумия, до паники страшно, тебя трусит от осознания того что, все изменилось. Между вами все изменилось. Вы больше не те Максим и Полина, которыми были когда-то в прошлом, которое кажется вымыслом.
Ты знаешь, что именно здесь все начиналось когда-то и быть может даже правильным будет то, что все здесь и закончится. Ваша история с Максимом подойдет к своему логическому завершению. Каким оно будет? - ты загадывать не берешься и тебя немного трясет только от одной мысли, что он прогонит тебя из своей жизни, не простив твоего молчания, которое длилось столько лет кряду.
В том, что здесь находится твой сын, ищущий Максима Макарова и быть может уже нашедший ты тоже не сомневаешься. Уж слишком он похож в своем упрямстве на отца, вообще во многом похож. И когда тебе позвонили из лицея, чтобы сообщить, что Макс не явился на занятия, ты тут же все поняла. И даже позволила себе улыбнуться, потому, что ты в чем-то даже завидуешь этому мальчику - он намного сильнее, чем ты, и не боится ни прошлого, ни будущего, живя одним днем.
Вздыхаешь, поправляя выбившиеся пряди рыжеватых локонов из строгого пучка на затылке. Проводишь пальчиками по складкам плиссированной юбки, что прикрывает твои дрожащие колени. Тебя так долго здесь не было... Ты столько лет упрямо бежала, бежала от себя, от того, что чувствовала, от того, что медленно убивало тебя, но все вернулось на точку отправления. Ты снова в училище, и снова к нему пришла.
Останавливаешься возле дежурного суворовца, который отрывается от чтения какого-то журнала, припрятанного под столом.
- Добрый день, меня зовут Ольховская Полина Сергеевна, можно мне увидеть старшего лейтенанта Макарова?
- А его нет, он вечером будет, - отвечает тебе мальчишка, и улыбается словно посвященный в нечто такое, что тебе немыслимо. Ты растерявшись смотришь по сторонам в поисках сына, который же - ты готова поставить на кон чуть ли не свою жизнь должен был бы быть здесь, но вместе него видишь Илью Синицина, направляющегося к тебе. В том, что это именно Синицин ты даже и не сомневаешься, не смотря на то, что видела его в последний раз очень и очень давно... на первом их курсе вроде бы... сколько ж уже минуло лет. Но это он. Один из самых близких друзей Макарова.
- Товарищ старший лейтенант, дежурный по КПП вице-сержант Коржиков, - подскакивает со своего места дежурный, собираясь продолжить свой доклад.
- Вольно, - обрывает его мужчина, и смотрит на тебя, словно бы и не удивленный твоим здесь появлением, словно бы ждущий именно тебя. - Здравствуй. Идем, Полин, - тихо_спокойно, даже несколько властно произносит твой бывший ученик. И никаких там "Вы" или "Полина Сергеевна", он четко обозначает тот факт, что вы больше не на уровне общения - "ученик-учительница" и от этого становиться как-то совсем не по себе. Словно он только одним этим своим взглядом ставит тебя на место, только какое оно это место в жизнях этих взрослых мужчин, которые когда-то росли у тебя на глазах.
Идите с ним молча по коридорам_корпусам училища. Синицин впереди, ты следом, мимо вас снуют туда_сюда суворовцы, поглядывающие на тебя с любопытством и с трепетом на офицера, отдавая ему воинское приветствие, на которое Илья отвечает машинально. И только несколько дерганные движения выдают его разрозненное состояние. Он отворяет перед тобой двери одного из кабинетов и ты проходишь внутрь. Илья заходит следом и прикрывает за собой двери. Садится на стул, и кивает тебя на тот, что напротив.
- Макса в училище нет, он приедет часа через три, отвозит Петьку в Москву, - произносит он, поднимая на тебя свои глаза. - Не может себе позволить, чтобы сынишка жил с ним - офицерская общага не место для маленького мальчика, да и времени на его воспитание у Максима не так уж и много. Но ты же здесь не этим. Зачем ты вернулась, Полина?
Эта его прямота и откровенность поражают_удивляют, как и спокойствие, уверенность в себе молодого офицера, который уже мало чем напоминает тебе о том мальчике, каким он был, когда ты преподавала в их взводе этику и эстетику.
- Илья, я не думаю, что ты тот с кем мне нужно это обсуждать, - мягко пытаешься ответить на его слова. Но только почему-то резко замолкаешь, видя его испытывающий взгляд.
- Не беспокойся о сыне, Полин, и если ты здесь за этим, то с мальчиком все в порядке - он накормлен, напоен, и сейчас на занятиях вместе со взводом Максима, за ним один вице-сержант приглядывает - это крестник Макара и он предан ему очень, так, что никто в обиду сына Макса в обиду здесь не даст, можешь быть уверена. Но ребенок четко дал нам всем понять, что территорию училища он покидать до приезда Макарова не собирается, и никто из офицерского или преподавательского состава не собирается этому препятствовать.
Опускаешь глаза вниз, понимая, что этим он тебя словно пристыдил, указав тебе на тот факт, что все в СВУ уже прекрасно знают о том, кто такой Максим Ольховский и бороться за его встречу с отцом они готовы до последнего.
- Илья, я... - ты собираешься оправдаться или объясниться, но вдруг понимаешь, что даже не знаешь с чего начать, потому, что по сути начинать придется с того самого первого урока в третьем взводе.
- Полин, я не тот кому ты должна что-то объяснять, - хмыкает в ответ на твое жалкое блеяние мужчина, смотрящий на тебя так пристально_проникновенно, и с такой жалостью во взгляде, что тебе совсем становиться не по себе от того, что ты здесь лишняя. Во всех их жизнях ты лишняя. Ты то прошлое, от которого быть может они все так долго пытались убежать и которое хотели забыть.
- Мне жаль.
- Скажи это Максу и вашему сыну, которого от него скрывала, - безапелляционно произносит в ответ Синицин и ты осознаешь, что заведомо уже проиграла эту битву, даже не начав её. Битву за любовь своего солнечного мальчика, потому, что видишь в глазах его друга, что и мальчика-то нет того, что ты сама его когда-то убила. Собственными руками, а тот кого ты видела в прошлую субботу, уже совсем не тот парнишка, в которого ты влюбилась когда-то. Нельзя вернуться к прошлому спустя столько лет. Нельзя исправить ошибки прошлого, когда на них уже столько всего выстроено и обвинения - молчаливые, в глазах Ильи говорят тебе об этом лучше всяких слов.[c]
Сообщение отредактировал Keira - Воскресенье, 15.12.2013, 18:34 |
| |
| |
