МАКСИПОЛИНОВЦЫ
Пятница
29.03.2024
11:37
Приветствую Вас Гость | RSS Главная | Книга КАДЕТСТВО Первый курс ТОМ 3 НАЗАД ХОДА НЕТ - ФОРУМ | Регистрация | Вход
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Модератор форума: Sveha  
ФОРУМ » Из "КАДЕТСТВА" в "КРЕМЛЕВСКИЕ КУРСАНТЫ" » Книга "КАДЕТСТВО" » Книга КАДЕТСТВО Первый курс ТОМ 3 НАЗАД ХОДА НЕТ (Полная официальная литературная версия сценария)
Книга КАДЕТСТВО Первый курс ТОМ 3 НАЗАД ХОДА НЕТ
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 20:07 | Сообщение # 1
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline

«Кадетство. Назад хода нет» - третья книга романа.
Привыкая к распорядку в училище, первокурсники начинают любить военную жизнь. За первоначальным холодком уставных отношений перед суворовцами раскрываются необычные человеческие судьбы офицеров-воспитателей, преподавателей. Задумываясь о будущем, друзья всё чаще видят себя в военной форме… Но кроме этого на свете есть ещё две важные вещи – сохранить свою дружбу и найти себе любимых и верных подруг.

Вячеслав Муругов,
Автор проекта «Кадетство»



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 20:25 | Сообщение # 2
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава первая.

1.

Если бы Печка обладал даром предвиде¬ния и, следовательно, мог предположить, чем закончится тот злосчастный день, он бы ни¬когда не сделал трех вещей.
Во первых, он ни за что не стал бы слушать Макса. Во-вторых, соврал бы родителям бо¬лее основательно, предотвратив, таким обра¬зом, саму возможность их внезапного появле¬ния на пороге КПП. Ну и, наконец, в-третьих, выходя за территорию училища, не стал бы глупо пялиться на обернутый шуршащей пра¬зднично-серебристой бумагой подарок и тер¬заться сомнениями, понравится он Веронике или нет, а через кусты, на полусогнутых ногах, шустро потрусил бы прямиком к автобусной остановке.
Постоянные переживания и дурные пред¬чувствия отозвались несварением желудка (что случалось с Печкой крайне редко) уже в тот день, когда пацаны, толкаясь и подхи¬хикивая, покидали на целую неделю казарму.
оставляя его в компании Трофимова и еще па¬рочки неудачников исправлять хвосты по ито¬гам первой четверти. Наблюдая через окно, как их товарищи один за другим скрывают¬ся на КПП, Трофим и Печка мрачно молчали и бросали друга на друга полные мужской со¬лидарности взгляды.
Шутка ли, осенние каникулы обернутся для них уже ставшими — страшно сказать — родными криками «подъем», печальным про¬глатыванием пищи в полупустой и непривыч¬но тихой столовой, да частыми свиданиями с преподами, которые уже теперь, наверное, азартно потирают руки, предвкушая, как бу¬дут пытать арестантов.
Это Петрович перед уходом ласково обо¬звал их с Трофимом «арестантами». Отмотае¬те, говорит, неделю, а потом с чистой совестью снова за учебники. Очень смешно.
А пока они здесь тухнут, ребята... А что ре¬бята? Ясно как день. Будут дрыхнуть себе до двенадцати, уминать домашние пирожки, ко¬торые их мамаши уже сейчас самозабвенно пекут в огромных количествах, ну и еще с дев¬чонками по киношкам мотаться. Что еще на каникулах делать, спрашивается?
Ладно, Трофимов действительно маху дал. Три свежие двойки по физике. Но как Печку угораздило так вляпаться? А все Макс.
Не хочешь, мол, в деревню ехать, заработай частокол в журнале. «Палочка, например, — добавил Макаров многозначительно, — это дело тебе мигом организует».
Не то чтобы Степа очень уж не хотел до¬мой, просто, как назло, день, когда Вероника праздновала свое рождение, пришелся точнехонько на каникулы. И Печка сперва ей радо¬стно пообещал, что будет обязательно, а по¬том, когда сообразил, что к чему, приуныл.
По родителям Перепечко жуть как соску¬чился. Да и по Барону тоже. Недоумевает, на¬верное, лохматый, куда это его хозяин запро¬пастился? Мать пса лаской не особенно жалу¬ет. Отец, тот и вовсе собаку за члена семьи не считает. А ведь Барон еще щенком от Степки ни на шаг не отходил. Тоскует псяра без Печ¬ки, как пить дать.
Не говоря уже о том, что батя, можно не со¬мневаться, растрезвонил в каждом дворе, что сын его возвращается. И теперь его ждет не дождется, чтобы своим отпрыском-суворов¬цем перед соседями похвастать.
С другой стороны. Вероника специаль¬но пришла в училище пригласить Печку на праздник. И если он опять трусливо ретиру¬ется, как получилось в два предыдущих ра¬за, она уже точно никогда больше его видеть не захочет.
Целый день мучился Перепечко сомнения¬ми и наконец решился позвонить девушке. До¬стал из тумбочки бережно припрятанную в Уставе бумажку с номером телефона, которым до этого момента стеснялся воспользоваться, и на ватных ногах побрел к автомату.
Но сказать правду Веронике не смог. Очень уж она обрадовалась его звонку.
— Ой, Степа! — звонко воскликнули в труб¬ке, едва Печка, волнуясь, пробормотал при¬ветствие. — Хорошо, что позвонил. Я совсем забыла тебя предупредить. Не надо никаких подарков! Главное — сам приходи. — И тут же добавила озабоченно: —Ты адрес кафе не по¬терял?
Тут бы Печке и выложить ей все как есть. Но вместо этого мальчик жарко уверил Веро¬нику, что адрес он не только не потерял, но уже практически выучил наизусть (и это была чистая правда).
— Ай да умница! — умилилась Вероника, окончательно отбив у Перепечко всякую охо¬ту рассказывать про деревню и грядущие каникулы. —Я тебя с родителями познакомлю.
Они у меня суперские.
С наигранным энтузиазмом Печка выразил свой восторг предстоящей встречей, в душе ясно осознавая, что теперь во что бы то ни ста¬ло должен остаться в училище.
И вот тогда-то Макс и посоветовал ему за¬валить литературу. Печка почесал в затылке и согласился.
Палочка, естественно, ни о чем не подозре¬вая, пребывал в превосходном расположении духа. Накануне каникул суворовцы так стара¬лись не испортить себе четвертные отметки, что их ответы приводили преподавателя в на¬стоящий восторг, и он с искренним удоволь¬ствием и небывалой щедростью раздавал направо и налево четверки, а то и пятерки, а кадеты благодарно сияли в ответ улыбками.
Вот и сейчас сдержанно улыбаясь, он вошел в класс. Третий взвод стройно поднялся. Вполуха выслушал Палочка доклад дежурного и, плавно махнув руками, разрешил мальчикам сесть. Затем устроился сам. В блаженной для уха тишине открыл журнал, но, едва скользнув взглядом по списку, услышал странный звук. Подняв глаза, преподаватель обнаружил, что суворовец Перепечко отчаянно тянет руку и приглушенно мычит, стараясь привлечь его внимание.
Палочка удивился. На всякий случай проверил в журнале оценки кадета и удивился еще сильнее. Ни одной тройки. Оглядел класс, надеясь отыскать других желающих, но таковых не оказалось, и палочка благодушно сдался.
- Да, суворовец Перепечко. Я весь внимание.
Степа покосился на Макса, который в ответ подбадривающее закивал, и, робея, вышел к доске.
- Сейчас начнется прямое включение «Камеди-клаб», - прошептал Макс Сухому.
Тот непонимающе двинул бровью, но все-таки пробормотал что-то на ухо Трофимову, сидящему рядом.
- Тихо, тихо, - Палочка негромко постучал ладонью по столу, - Каникулы, по моим сведениям, еще не начались. Не мешайте вашему товарищу блистать знаниями.
Виновато посмотрев на преподавателя, Печка облизнулся и начал вдохновенно сочинять:
- Роман Тургенева «Отцы и дети». Главный герой – немой крестьянин Базаров – никого не любил, кроме лягушек…
Тут Макс не выдержал и восхищенно прыснул, а Палочка крякнул и перебил:
- Погоди, погоди, а ты, случаем, ничего не путаешь? Разве Базаров был немой?
- Именно, - глазом не моргнув, подтвердил Перепечко, - Он, наверное, поэтому так и озлобился. Даже собачку свою зарезал в чулане.
В классе мигом стало шумно. Эхом пронеслось: «Во Печка дает». Смех не смолк даже тогда, когда растерянный Палочка обрел наконец дар речи и вновь рассеянно постучал по столу. Затем озабоченно обернулся к Перепечко и переспросил:
- Значит, ты утверждаешь, что немой крестьянин Базаров зарезал в сарае свою собачку? – Бред какой-то!
Палочка поверить не мог, что суворовец произносит эту чушь вслух.
Но Перепечко отрицательно замотал головой:
- Нет, не в сарае – в чулане. А потом влюбился и умер.
- В кого влюбился? – окончательно потеряв связь с реальностью, тихо уточнил литератор.
- Как в кого? В барыню,- удивился в свою очередь Перепечко, - А вы разве роман не читали?
Все! С него довольно! Палочка резко встал, опрокинув стул. Суворовец или издевается над ним, или серьезно болен. От хорошего настроения не осталось и следа. Худое лицо преподавателя пожелтело. Он пытливо осмотрел Перепечко, но не обнаружил на простодушном лице мальчика ничего похожего на скрытую ухмылку. Тогда палочка не спеша поднял стул, вернулся на место, поправил галстук и, уже окончательно овладев собой, негромко произнес:
- Пока тебе палочка, суворовец, - но, испугавшись, что, если мальчик действительно нездоров, плохая новость может сильно взволновать его, быстро прибавил: - Но не переживай. У нас впереди еще есть занятия. У тебя будет шанс все исправить.
«Или окончательно все испортить», - с тоской думал Перепечко, направляясь к Максу, который, пряча руки под столом, встречал его бесшумными аплодисментами. А он-то надеялся покончить с этим за один раз!
Через день Палочка шел на урок к третьему взводу, настороженно сжимая под мышкой журнал. Перед тем как войти, он прислушался. Но за дверью было тихо. «Очень подозрительно», - пробормотал преподаватель себе под нос и решительно дернул ручку. Кадеты встали. Внимательно оглядев мальчиков, литератор, чуть горбясь, подошел к своему столу и, не дожидаясь, пока Перепечко поднимет руку, вызвал его к доске.
С готовностью вскочив, Степа, чувствуя на себе любопытные взгляды пацанов и активное шебуршание за спиной, вышел к доске. Литератор, не присаживаясь, скрестил руки на груди и кивнул суворовцу, на всякий случай уточнив:
- Надеюсь, сегодня курсант меня порадует?
Печка уже заранее готовый пережить очередные пять минут позора, решительно расправил плечи.
- Я все перепутал в прошлый раз, - покаялся он.
Палочка расслабился было, но суворовец продолжил, и преподаватель почувствовал, как начинают шевелиться его заметно седые, всегда тщательно причесанные волосы.
- Немой крестьянин это у Некрасова. Он с товарищами путешествовал по городам и деревням и подбивал других крестьян сделать революцию. Чтобы на Руси было жить хорошо.
Палочка непроизвольно оперся о стол.
- Немой крестьянин подбивал на революцию других крестьян? – только и смог выговорить он, - Достаточно! – тряхнув головой, литератор взял ручку, - Поздравляю, суворовец, я ставлю тебе еще три палочки. А хочешь узнать, почему именно три? Это неслыханно! – не смог он сдержать возмущенного возгласа, - Так не уважать себя, своих товарищей и преподавателя! – и тут же добавил: - На каникулах мы потолкуем с тобой на эту тему более подробно.
Перепечко было стыдно. Ему действительно было очень стыдно. Степа поклялся себе, что на первом же дополнительном занятии ответит Палочке не один, а сразу два урока. Может, тогда преподаватель его простит. Или, по крайней мере, не будет считать полным придурком, как сейчас.
Осталось совершить еще один нехороший поступок. Сообщить родителям, что он не при¬едет на каникулы домой. Про оценки Печка ре¬шил ничего бате не говорить. Тот считал его чуть ли не гением (и сам Степан немало спо¬собствовал поддержанию этого мнения). Зна¬чит, придется опять прибегнуть к помощи во¬ображения.
И Печка огорошил родителей сногсшиба¬тельной новостью. Оказывается, их сына отобрали в специальную секретную группу (что-то вроде суворовского спецназа), трени-ровки в которой начнутся, когда остальные кадеты разъедутся по домам. То есть во вре¬мя каникул.
— Только, — добавил Печка, понизив голос до шепота, и даже оглянулся, как будто и в са¬мом деле говорил нечто сверхсекретное, — только это огромная тайна. Я тебе доверяю, по¬этому и сказал. Никому больше ни слова. Нам вообще командир велел молчать.
На том конце провода не было слышно ни звука. Печка даже дыхания отца не мог уло-вить, как ни напрягался. Может, разъединили? Или батя его расколол и теперь злится?
— Алле, алле? — позвал мальчик расте¬рянно.
Тут отец громко, растроганно высморкал¬ся, кашлянул и с чувством произнес:
— Степан, я горжусь тобой. А Родина еще
будет тобой гордиться, не сомневайся.
Степка чуть не разревелся, как маленький. Но отступать было поздно. Торопливо попро-щавшись с родителем, он в премерзком на¬строении потащился обратно в казарму. Очень, ну просто очень Печка скверный человек и не¬пременно будет наказан. Говорят, что Бог ви-дит все. А раз все, то, значит, и Печкины про¬делки тоже.
Наказание не заставило себя долго ждать. Пару дней спустя майор Василюк поздравил третий взвод с успешным — для большинства (поправился он почти сразу) — окончанием первой четверти и началом каникул. Суворов¬цы непроизвольно зашевелились в радостном предвкушении.
Перепечко тоже было заулыбался, но тут вспомнил, что относится к меньшинству, и по-серьезнел. А следом Степан услышал такое, что его словно током шибануло. Остаться в казар¬ме могут все желающие, не только двоечники, сказал командир между делом. Печка аж захлебнулся. Не поверил. Уточнил. Нет, он не ослышался, и правда – ВСЕ! Не сдержавшись, Степа наклонился вперед и вопросительно уставился на Макса. Тот пожал плечами и одними губами ответил:
- Откуда ж я знал?
- Суворовец Перепечко! – недовольно окликнул его Василюк, - Команды «вольно» не было.
Печка вытянулся и задрал подбородок. Он смирился. Пусть Палочка советуется на его счет с психиатрами, пусть пацаны угорают. Зато цель достигнута. На день рождения Вероники он пойдет. Только вот радости особой эта мысль Степе уже почему-то не доставляла.

2.

Все утро Печка, страшно нервничая, вер¬телся около зеркала. Короткие волосы упорно стояли дыбом. Он было попытался пригла¬дить их водой, но сразу стал похож на дорево¬люционного официанта из кабака — с ров¬ным, напомаженным пробором и довольным, сытым выражением лица. Степа снова взъеро¬шил светлый ежик волос. А теперь словно с сеновала упал.
Он втянул щеки и помотал головой из сто¬роны в сторону, разглядывая свой профиль. Смотрелось неплохо, но долго ему так не вы¬держать. Опять же в таком виде ни поесть, ни Веронику с праздником поздравить. Степа расслабился, и лицо его вновь приятно округ¬лилось.
Рядом суетился Трофимов. Но не столько помогал, сколько выдавал массу ненужной информации. Степана его советы лишь раз¬дражали.
— Печка, смотри много не ешь. А то подума¬ют, что ты туда жрать пришел. — Трофим за¬ботливо поправил Перепечко воротничок и хмыкнул: — И лучше поменьше разговари¬вай. Делай вот так. — И мальчик надулся, уст¬ремив холодный важный взгляд за окно. Затем
встряхнулся и весело подмигнул Печкиному от¬ражению в зеркале: — Понял?
Заметив предательский прыщик около уха. Печка отвлекся и ответил не сразу. Выдавить уродца не получилось — тот был слишком мал. Степан вздохнул и махнул на прыщик рукой.
— Что же я, как осел, молчать буду все вре¬мя? —усомнился он, оборачиваясь к Трофиму.
Тот пожал плечами, отошел на пару шагов назад и еще раз критически осмотрел друга.
— Дело, конечно, твое. Но, я думаю, лучше молчать как осел, чем выглядеть ослом. — Он
смахнул несуществующую пыль с кителя и спросил: — Подарок не забыл?
Печка отрицательно покачал головой. Подарок лежал в тумбочке. Макс вчера занес. Увы, пришлось доверить покупку подарка Макарову, других вариантов у бедного Степы просто не было. Печке только накануне удалось закрыть последнюю палочку. Иначе кто бы ему увольнительную дал сегодня?
Но Макс горячо заверил его, что подарок офигенный и Веронике понравится. Книжка какая-то модная, которой все зачитываются. А если, мол, сказал, у нее такая уже есть, то все равно хорошо – она сразу поймет, что ты пацан с понятиями…
Жуткая мысль родилась у мальчика в голове и холодком пробежала по телу. Что, если Макс его наколол и в красивой коробке лежит вовсе не книга? Вдруг там что-нибудь неприличное?
Печка с сомнением поднес к уху сверток и потряс его. Ничего не слышно. Степа медленно двинулся дальше, не глядя перед собой. Задумчиво покрутил подарок в руках. А не распаковать ли пока не поздно?.. Но в этот момент его окликнули. Громко, радостно, раскатисто. С рождения знакомый голос.
Еще до того, как поднять глаза, Печка уже знал, кого сейчас увидит. Но он ошибся. На¬встречу ему спешил не отец. Вернее, не толь¬ко отец. Игнорируя машины и прохожих, не-вежливо огрызающихся в ответ на увесистые толчки, к Перепечко легкой трусцой неслась небольшая, но сразу привлекающая к себе внимание группа людей.
Впереди, раскрыв объятия и тяжело пере¬валиваясь с ноги на ногу, скакал батя. Огром-ный, бородатый, счастливый. За ним, отста¬вая всего на каких-нибудь полшага, шел дядя Иван. Одну руку он прижимал к груди, при¬держивая галстук. Замыкали процессию две женщины. Вдвоем они тащили огромную, яв¬но нелегкую холщевую сумку, из которой, как автомат, торчал батон белого хлеба. Это были мать и... Печка остолбенел, узнав мамину спутницу. Анжелка Козлова собственной пер¬соной! В джинсах, слишком тесной для ее вы-сокой груди куртке и коротеньких сапожках с меховой опушкой.
Не успел Степа оглянуться, как оказался крепко прижатым к широкой отцовской гру¬ди. Раздался треск. Это порвалась оберточная бумага на Вероникином подарке. Что-то ост¬рое уперлось Печке в живот. А батя тем вре¬менем, не замечая жалобного попискивания сына, зашептал ему в самое ухо, обдавая креп¬ким запахом папирос:
— Никто ничего не знает. Я — могила. — И отступил, открывая Степана остальной родне.
Печка так растерялся, что даже не сразу по¬нял, о чем речь. И только спустя секунду дога¬дался. Ну конечно, он же член секретной груп¬пы! Мальчик невольно покраснел и бросил унылый взгляд на изрядно помятый сверток. Сквозь рваную бумагу виднелись корешок и угол книги.
— Красавец какой! — восхитилась мать, чмокая Печку в висок. В ухе зазвенело.
— Одно слово — суворовец, — поддак¬нул дядя. Но к счастью, обнимать племянни¬ка не стал.
Анжелка стояла поодаль, молчала и не пе¬реставая скалилась.
«А эта чего приперлась?» —удивился вконец смущенный Печка. С Анжелкой у него отноше¬ния были сложные. Сколько он себя помнил, девочка всегда колотила его почем зря. Прав¬да, тогда Печка был маленький, и Анжелка ка¬залась ему высокой и сильной. Сейчас по рос¬ту они сравнялись (Степка ее даже обогнал чуть-чуть), но страх перед Козловой не пропал.
— Я вот тут тебе поесть собрала. — Мать наклонилась и прямо посреди тротуара на- чала шуровать в сумке, демонстрируя сыну ее содержимое. Испугавшись, что их заметит кто-нибудь из офицеров, Перепечко бросил¬ся запихивать продукты обратно.
— Ма, не здесь же, — виновато пробормо¬тал он.
И тут отец задал вопрос, которого мальчик втайне боялся больше всего:
— А куда это ты намылился?
Печка выпрямился и, застенчиво пряча подарок за спину, признался:
— Я... это... на день рождения при¬гласили.
Отец прищурился. Степа испугался: вдруг начнет сейчас, несмотря на обещание мол¬чать, расспрашивать его про специальные тре¬нировки. Но отец вместо этого расплылся в ра¬достной улыбке:
— Ну, так чего мы стоим? Пошли, — он ощутимо толкнул сына в спину, — с товари¬щами познакомишь.
Печка побледнел. Отвертеться невозможно. Придется сказать правду. Опустив взгляд, что¬бы не столкнуться им случайно с кем-нибудь из родных, он еле слышно поговорил:
— Вообще-то это не товарищ...
- А кто же? — искренне удивился отец. — Иди?.. — Он заговорщицки подмигнул, явно намекая на секретное задание.
Искушение соврать возникло сразу. Но Печ¬ка его поборол. Хватит, наврался уже за по¬следние дни.
— Это девушка, — еще тише сообщил он и мужественно поднял глаза, чтобы увидеть
реакцию.
Реакция оказалась более чем странной. Отец, дядя и мать разом нахмурились и, не сговариваясь, посмотрели на Анжелку. Та вна¬чале позеленела, потом почернела и, ядови¬то поглядывая почему-то на дядю Ивана, пе¬респросила:
— Кто-кто? — Это прозвучало настолько угрожающе, что Степа весь сжался, словно они
вновь повстречались за деревенской библио¬текой и Анжелка собирается его побить.
— Девушка, — повторил он глухо.
Родственники наконец перестали буравить Козлову сочувствующими взглядами, перегля¬нулись и как будто смутились. Отец принялся сосредоточенно поглаживать бороду. Мать за¬чем-то опять полезла в сумку. И только дядя, старательно избегая смотреть на недоброе Анжелкино лицо, пожал плечами:
— Ну и что? Девушка так девушка. Может, пошли уже?
Все так обрадовались, словно дядя Иван предложил что-то очень увлекательное. Да¬же Печка обрадовался, несмотря на то что тащить за собой к Веронике на день рожде¬ния всю компанию ему вовсе не хотелось. Но это уж всяко лучше, чем толпиться под окна¬ми училища, рискуя попасть в поле зрения офицеров или (еще неизвестно, что хуже) со¬курсников.
— Да, пошли, — поддержал он дядю Ивана.
Родственники подобрались и полным со¬ставом двинулись за Печкой. Анжелка шла последней. Только один раз Степа решился по¬смотреть на нее и обнаружил, что девушка бредет, понуро опустив голову, и беззвучно ше¬велит губами. Больше он на нее не смотрел. До самого кафе. Но время от времени чувство¬вал, как Анжелика украдкой на него пялится и при этом громко тяжело вздыхает.

3.

Кафе называлось «У Марфуши». С улицы оно пестрело красно-зелеными занавесками на окнах со ставнями, украшенными деревян¬ным орнаментом. Правда, резьба при ближай¬шем рассмотрении оказалась нарисованной. Зато герань на подоконнике, а также пугливая серо-рыжая кошка, которая за этой геранью умывалась, были самые что ни на есть на¬стоящие.
За дверью их встретила дородная немоло¬дая и чересчур улыбчивая женщина в сарафа¬не, поверх которого был накинут заячий полу¬шубок. Наверное, сама Марфуша. Она, не пе¬реставая демонстрировать крупные красивые зубы, спросила, где гости желают присесть: у окошка или у стены.
Печка встал на цыпочки и, вытянув шею, заглянул через плечо высокой Марфуши. Ве¬ронику он увидел сразу.
Девочка сидела во главе прямоугольного стола в кружевной сиреневой кофточке с длин¬ными рукавами. Волосы ее были завиты круп¬ными кольцами и заколоты сбоку красивой блестящей бабочкой.
Приметив выглядывающего из коридора су¬воровца. Вероника просияла ямочкой на под¬бородке и помахала мальчику рукой. Но тут же удивленно захлопала ресницами. Вслед за Печ¬кой в зал прошли еще четверо. Они замерли за его спиной, как свита, и принялись обстоятель¬но рассматривать именинницу. Вероника пе¬ревела вопросительный взгляд на Степу. Но тот лишь виновато пожал плечами и, нервно тере¬бя в руках подарок, решительно пошел к столу.
Вероника поднялась ему навстречу. Печ¬ка, чувствуя на себе любопытные взгляды остальных гостей, старался не смотреть по сторонам.
— Поздравляю. — Он буквально впихнул де¬вочке в руки сверток, — Желаю... это, — Печка
замялся, — счастья в жизни.
Она тихо поблагодарила его. И, спохватив¬шись, кивнула на удивительно похожих друг на друга мужчину и женщину в совершенно одинаковых, на первый взгляд, серых костю¬мах и широких квадратных очках на длинных с горбинкой носах.
— Познакомься, это мои родители, — и тут же представила Печку: —А это Степан. Я вам про него говорила.
Мужчина приподнялся и, одной рукой придерживая пиджак, чтобы тот не уходил в салат, навис над столом и потряс Печкину ладонь:
— Счастлив, счастлив. — Однако но его ви¬ду этого сказать было нельзя. Вероникина ма¬ма и вовсе лишь церемонно кивнула головой.
После чего они оба демонстративно устави¬лись на Степину родню.
И чего хотят, не понятно? Мальчик занерв¬ничал и В отчаянии посмотрел на Веронику. Та подсказала шепотом:
— Представь своих спутников?
А-а-а...
— Это вот. . тоже познакомьтесь — батя, мама, дядя Иван и... — Тут Печка запнулся, потому что решительно не знал, как представить Анжелку. — И Анжелка, — сказал он наконец.
— Очень приятно, — вежливо отозвалась именинница. И была в ответ крепко расцелована Печкиным отцом в обе щеки. Затем батя степенно проделал тоже с Вероникиной ма¬терью и слегка обалдевшим от мощного на¬тиска отцом.
Печка уже было решил, что самое страшное осталось позади, но вскоре понял, что ошиб¬ся. Его мать, до этого скрытая широкой отцов¬ской спиной, начала невозмутимо выклады¬вать на стол привезенные из деревни яства. Перед маленькой модной старушкой в брюч¬ном костюме (как позже выяснилось, Верони¬киной бабушкой по отцовской линии) стреми¬тельно выросла горка из домашних колбас, ба¬нок с соленьями, кусков сала и банок сметаны. Там был даже окорок — правда, всего один, но весьма внушительного вида.
Бросив Веронику, Печка метнулся спасать ситуацию.
— Ма, ты чего делаешь? — испуганно за¬шептал он, пытаясь помешать матери выста¬вить на стол полуторалитровый бидон с козь¬им молоком.
Но женщина была настроена очень реши¬тельно.
— Да ты глянь на стол, глянь, — не прекра¬щая своего занятия, пренебрежительно ото¬звалась она. — Сущее позорище! Кто ж гос¬тей петрушкой кормит? — И, по-бабьи ехид¬но хмыкнув, зыркнула на тарелки, в которых на больших листьях салата одиноко лежали несколько мелко порезанных огурчиков и вя¬лый помидор.
В душе Печка не мог не согласиться с ма¬терью, но вслух сказал:
— Здесь так не принято. Это же кафе. — Последнее слово мальчик произнес с чувст¬вом и уважительно. И, словно в подтвержде¬ние Степиного заявления, к ним мгновенно подлетела худосочная официантка и визгли¬во потребовала «убрать немедленно свои про¬дукты».
Мать радостно насторожилась. Почувство¬вав, что скандала не миновать, Печка покор¬но отступил. Тем более что Анжелка, подбо¬ченившись, подошла к Веронике и, нахально осмотрев ту с ног до головы, спросила:
— И давно ты Степку моего знаешь?
Печка поперхнулся.
— Твоего? — упавшим голосом переспро¬сила Вероника и растерянно посмотрела на суворовца.
Ты чего болтаешь, Козлова? — зло на¬кинулся Перепечко на Анжелку. И обернулся к Веронике, глаза которой уже сверкали пер¬выми слезами: — Не слушай. Ее в детстве уронили.
— Кого уронили? — взвилась Анжелка. — Я тебя, толстый, сейчас так урою, что мало не
покажется.
Но детский страх перед Анжелкой отступил при виде несчастного, бледного лица Верони¬ки. Насупившись. Степа подошел к Козловой вплотную и угрожающе сдвинул брови.
— Давай попробуй! — Недолго думая, Ан¬желка пихнула его, что есть силы, но Печка
устоял, только еще больше помрачнел. — Я девчонок не трогаю. И ты драться не смей.
Слышишь, Козлова?
Анжелка надулась, однако кулаки спрята¬ла. Расслабившись, Перепечко снова посмо¬трел на Веронику.
— Она пошутила. Мы даже не дружим.
Вероника растерянно закивала и бросила
затравленный взгляд на свой праздничный стол, за которым теперь единовластно царили Печкины родственники. Батя что-то оживлен¬но рассказывал на ухо Вероникиной матери, а та слушала его, поджав губы. Степина мать, все больше распаляясь, самозабвенно руга¬лась с официанткой. А дядя Иван, уже замет¬но захмелев, чокался с хрупкой элегантной да¬мой средних лет.
В ужасе от представшей его глазам карти¬ны Печка обессиленно опустился на стул и за¬крыл лицо руками.

4.

Позвонить Веронике мальчик решился лишь на следующий вечер. В казарму он вер¬нулся после того, как помог посадить на ав¬тобус вконец опьяневшего дядю Ивана. А из¬виниться перед Вероникой сразу ему не уда¬лось: рядом постоянно вертелась назойливая Анжелка.
Поэтому поток вопросов Трофимова он пресек хмурым: «Отстань». Трофим обиделся и оставил друга в покое. Только пробормотал себе под нос, что, мол. Печка больной и ему лечиться надо. Но Степка в ответ и ухом не повел. Он настраивался на разговор с Верони¬кой, справедливо предполагая, что тот выйдет нелегким. И чем дольше бедняга настраивал¬ся, тем страшнее ему становилось.
Когда после долгих гудков Печке ответил мужской голос, суворовец едва подавил же¬лание бросить трубку. Заикаясь, он все-таки попросил:
— А В-веронику можно?
На том конце провода что-то булькнуло, го¬лос явственно похолодел, и его обладатель веж¬ливо поинтересовался:
— Степан, если не ошибаюсь?
Печка кивнул, но тут же, спохватившись, выдавил из себя:
— Д-да.
— Одну секундочку, — уже с арктическим холодом произнес Вероникин отец.
Трубка с шумом брякнулась о твердую по¬верхность. Раздался приглушенный шум: в квартире явно шел спор. Наконец Вероника ответила.
— Степан? — В тоне девушки внезапно проскользнули отцовские интонации. — Ты
что-то хотел?
Степка снова кивнул:
— Да. Я извиниться хотел.
—Хорошо, — без всякого выражения при¬няла его извинения Вероника. Помолчала, а потом торопливо и тихо добавила: — Мне родители с тобой встречаться запрещают. Ты уж извини.
Похолодев, Печка растерянно спросил:
— Почему?
Помявшись, Вероника призналась:
— Это из-за твоих родных. Они... — Веро¬ника запнулась, — они немного экстрава¬гантные.
Перепечко не совсем точно знал значение слова «экстравагантные», но догадался, что это скорее плохо, чем хорошо. И Степе неожидан¬но стало очень обидно за своих близких. Что они такого уж сделали? Отец со всей душой к ее предкам подвалил, мать вообще накормить хо¬тела. Что в этом дурного? Чем, интересно, ее задрапированная в костюмы родня лучшего его, Печкиной?
— Значит, встречаться запрещают? — глу¬хо повторил он.
— Угу, — как ему показалось, виновато отозвалась Вероника.
— Ну и встречайся со своими родителя¬ми! — выкрикнул мальчик и бросил трубку, услышав, правда, как девушка успела крик¬нуть «Степка!».
Но перезванивать не стал.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 20:34 | Сообщение # 3
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава вторая.

1.

Макс проснулся, когда будильник на мобильнике, отзвонив несколько раз, умолк сам собой. А может, Макс сам его отключил спросонья да и отвернулся на другой бок? Он пролежал в сладком забытьи еще минут пятнадцать. А потом вдруг резко вскочил. Отец внизу уже ждет.
Максим вылез из кровати, зевая и потягиваясь. Холодно! Нырнул обратно, укутался в одеяло, поджав ноги, и, сосчитав до десяти, встал уже окончательно.
Зря он вчера с ребятами затусил. Ведь с самого начала ясно было, что ничего прикольного не будет. Все как обычно. Мухин, Кузя и Лешка Шилов – лучший друг Мухина. Мордвик не пришел.
- Да ну его, - отмахнулся Мухин в ответ на ленивый вопрос Макарова о судьбе старого товарища, - Ходит как обколотый, молчит все время. Только бабки на него трать.
Макс лишь хмыкнул и о Мордвике больше не вспоминал.
Кузя, похудевшая за последние три месяца килограммов на семь, стала похожа на высушенную воблу с длинными ресницами. Она горько посетовала, что Макс явился в штатском:
- Ты такой миленький в форме!
Макс пожал плечами:
- Я ее отцу отдал. У них в администрации маскарад сегодня.
Кузя удивилась, но поверила.
Решили пойти в клуб, где барменом работал друг старшего брата Шилова.
- Он пивасик малолеткам наливает, - пояснил Мухин.
В клубе играла кислотная музыка. На танцполе потела толпа подростков, а за столиками вокруг, не торопясь потягивая коктейли, сидели ребята постарше. Протиснувшись сквозь плотное кольцо неистово галдящих в надежде переорать долбящий по мозгам шум людей, Макс с компанией подошли к барной стойке. Шилов просунул голову под руку высокой длинноногой блондинки в узких рваных джинсах и громко позвал парня в униформе, который умудрялся одновременно выполнять заказы и жонглировать бутылками, что вызывало восторженный пьяный визг оккупировавших стулья девиц.
Заметив Шилова, бармен мельком глянул по сторонам и, не обнаружив поблизости никого из начальства, коротко кивнул. Вскоре ребята устроились за столиком в углу. Перед Максом возникла кружка с густой, лопающейся на глазах пеной. Чокнулись. Макс сделал глоток, поморщился, отодвинул пиво в сторону. Ему было скучно. Разговор не клеился. Шилов шустро выпил свою порцию и поскакал на танцпол, увлекая за собой Кузю.
Мухин, быстро окосев, попытался обнять Макса за плечи, но тот ловко увернулся. Душевного разговора о старых добрых школьных временах не получилось. Макс даже не заметил, как Мухин исчез, а его место заняла беспрерывно хихикающая Кузя.
Она пододвинула стул поближе и нежно посмотрела парню в глаза. Тот насторожился. А поскольку Кузя все пялилась и пялилась на него, практически не мигая, Макаров щелкнул пальцами в воздухе около ее носа и заботливо поинтересовался:
- Помощь не требуется?
Девушка встрепенулась, в очередной раз развязно хихикнула и кивнула:
- Требуется. Поцелуй меня.
Макс такой прямолинейности не ожидал даже от Кузи. Еще недавно она умирала от любви к Мухину. Потом заявила, что нет никого в мире лучше информатика Петушкова. А теперь здрасти-пожалуйста – «поцелуй меня»!
Тем временем Кузя опустила ресницы и приблизилась к Максу так близко, что он невольно отшатнулся. И непременно упал бы, если бы не оперся о стену обеими руками. Вот попал в переплет!
А девушка, так и не дождавшись поцелуя, открыла глаза и капризно протянула:
- Ну, Максим. Давай поцелуй меня по-суворовски.
Задумавшись на мгновение, Макаров кивнул и галантно чмокнул маленькую Кузину лапку. Девушка рассвирепела. Вскочила, тяжело и часто задышала.
- Ты что о себе возомнил? Дурак, дебил, хам! – запас ругательств быстро иссяк.
Кузя фыркнула и отошла в сторону. Вернее, отбежала.
Макс вздохнул. Не поняла. А ведь художника может обидеть каждый. Он встал, взял куртку и двинулся к выходу.
Но, проходя мимо танцпола, притормозил. Надо сказать Мухину, что он уходит. Макс прищурился, всматриваясь в нестройно дрыгающуюся толпу, и увидел Кузю. Девушка отчаянно и зло отбивалась от двух высоченных лбов лет семнадцати, нахально склонившихся над ней. Не раздумывая, Макс бросился на выручку. Подскочил, грубо схватил Кузю за руку и по-хозяйски заорал:
- Вот ты где! А ну пошла домой. По всему клубу ее ищу! – и, не оборачиваясь, поволок девушку к выходу.
Парни очнулись первыми. Макс понял это, почувствовав, как чьи-то пальцы больно вцепились ему в шею. Неужели драка? Ну, если не будет другого выхода, то придется драться. Эх, синяки до конца каникул не заживут. Придется потом с командиром объясняться…
Парень вздохнул и обернулся. За спиной у него стоял, прихлебывая пиво из бутылки, рыжий детина с плоским лопатообразным лицом. Когда суворовец остановился, он отпустил его и состроил недовольную гримасу.
- Я не понял. Ты чего, самый борзый, что ли?
Вокруг них быстро образовалось пустое пространство. Народ с готовностью расступился, ожидая мордобоя. Незаметно закрыв собой Кузю, Макс поднял глаза на рыжего и покачал головой:
- Это я борзый-то? Да я в своей семье самый спокойный. У меня приступы, между прочим, реже, чем у остальных случаются.
- Какие еще приступы? – с подозрением спросил рыжий.
Макс оглянулся и, словно решившись на что-то, поманил того указательным пальцем – мол, иди сюда. Недоверчиво скривившись, рыжий тем не менее наклонился.
- Эпилепсия. Может, слышал? – доверительно зашептал он в рыжее веснушчатое ухо.
- Допустим, - признался рыжий.
Не выпрямляясь, он посмотрел на своего товарища, который нетерпеливо топтался рядом.
- Накрывает похлеще любой наркоты. Ленка, например, сразу кусаться начинает, - Макс печально вздохнул и выпрямился.
Но теперь уже рыжий заинтригованно потянулся к суворовцу и с интересом спросил:
- А кто такая Ленка?
- Я не сказал? – искренне удивился Макс, - Да вот же она, - парень отступил в сторону, открывая Кузю, и доверительно добавил: - Видишь, лицо покраснело, веки дергаются. Уже скоро и он грустно покачал головой.
Кузя действительно покраснела. Она вот уже несколько минут пыталась вставить в разговор хоть слово, но Макс больно сжимал ее пальцы и для пущей убедительности наступал на ногу.
С любопытством осмотрев девушку, рыжий попятился:
- Вы чего за больными плохо смотрите?
Макс расслабился. Похоже, ему поверили.
- Да-к, сбежала она, - и, убедившись, что «лбы» отступают, прошептал Кузе: - Пошли отсюда, быстро.
Девушка пыталась сопротивляться, но Макс, не обращая внимания, решительно поволок ее к выходу.
Полупустая улица слабо освещалась тусклыми фонарями. Под вывеской курили, что-то жарко обсуждая, двое парней. Воздух был холодным и влажным, но после духоты клуба бодрил, как зеленый чай.
Когда за ребятами захлопнулась дверь, вдруг резко наступила тишина, и только в ушах медленно затихало эхо дискотеки. Макс отпустил Кузю, но она тут же хотела рвануть обратно. Он еле-еле успел перехватить.
- Пусти! – захныкала девчонка, - Я к Мухину хочу пойти.
Но Макс был непреклонен:
- Ты хочешь пойти домой. Просто сама еще об этом не подозреваешь.
Безуспешно стараясь лягнуть Макарова, Кузя бубнила что-то себе под нос. Потом вдруг резко успокоилась и окончательно смирилась.
Проводив девушку и убедившись, что она не выскочила через минуту из подъезда (что его совсем бы не удивило, учитывая неожиданную Кузину покорность), Макс отправился домой.

Было уже за полночь. В квартире тишина и темень, хоть глаз выколи. Никто не ждет. Никто не волнуется. Даже обидно.
Заскочив на кухню, Макс обнаружил в микроволновке свой ужин, накрытый фольгой. Но есть не стал. Сделал большой глоток воды прямо из чайника, отломил ломоть хлеба и побежал спать. Ведь завтра утром они с отцом отправляются на рыбалку.
Когда Макаров-старший пару дней назад за ужином сообщил эту новость, Макс чуть не поперхнулся. Недоверчиво поднял глаза, посмотрел на мать. Та мягко улыбнулась и невозмутимо занялась картофелем.
- Нет, что правда, что ли? – парень отодвинул тарелку и, склонив голову на бок, с любопытством стал ждать ответа.
Отец благодушно рассмеялся:
- А когда я тебя обманы… - и вдруг резко осекся, кашлянул и вернулся к еде.
Макс заметил, но решил промолчать. Вместо этого он озвучил другую мысль.
- Пап, а в чем подвох? – поинтересовался парень, - А-а-а, - догадался он вдруг, - журналисты, наверное, передачу снимают – «Субботнее утро с Петром Макаровым»? Угадал?
Но отец, против ожидаемого, не улыбнулся, а совершенно серьезно ответил:
- Максим, не ищи врагов там, где их нет и быть не может.
Сын низко наклонил голову к столу. Ему не хотелось, чтобы родители заметили, как он обрадовался.
Поэтому тем ранним субботним утром, не смотря на то, что ему страшно хотелось упасть обратно в кровать, Макс судорожно рылся в шкафу, ругая себя за то, что не продумал одежду заранее.
Наконец, натянув старые, выцветшие джинсы и свитер, он нахлобучил на голову бейсболку и вышел из комнаты. Времени было чуть больше половины шестого. Парень подошел к лестнице, ожидая еще сверху увидеть в гостиной свет, а в кресле – отца, нетерпеливо посматривающего на часы. Но было темно, хоть глаз выколи. Это летом уже в четыре рассветает, а осенью не раньше семи утра. Так почему же отец не включил лампу? Может, задремал?
Макс спустился вниз. Никого. Глаза быстро привыкли к утреннему сумраку. На столике – грязная чашка и коньячный бокал. Наверное, отец с матерью вчера засиделись за разговором. Он забежал на кухню. Тоже пусто. Только на холодильнике лежит батон, который он накануне забыл в хлебницу убрать.
И тут Макс услышал, как повернулся в замке ключ. Он поспешил в коридор. Очевидно, Макаров-старший встал раньше времени и пошел разогревать мотор в машине.
Но это оказалась всего-навсего Таня. Молодая, а потому совершенно неворчливая домработница Макаровых. Она скинула в прихожей сапоги, повесила пальто и, не заглядывая в гостиную, протопала сразу на кухню. С Максом, который нарочно присел за креслом, они, таким образом, не столкнулись.
Дождавшись, пока Таня скроется из поля зрения, Максим выпрямился и нахмурился. Неужели отец?.. Да нет, не может быть! Проспал, наверное. И парень, бросив бейсболку на стол, побежал наверх, в спальню родителей.
Смешно сказать, но он не был в этой комнате уже три года. С тех пор, как они переехали. Около спальни Макс затормозил и, склонившись к замочной скважине, замер, прислушиваясь. Изнутри раздавалось неровное, словно с икотой, сопение отца. Ну, так и есть, проспал!
Макс широко ухмыльнулся и довольно громко постучал костяшками пальцев по двери. Снова прислушался. Сопение не прекратилось. Зато раздалось легкое шебуршание, как будто кто-то не спеша натягивал одежду. Это проснулась мать.
Она показалась на пороге заспанная, немного всклокоченная и удивленная.
- Максим? Сколько времени?
Вместо ответа сын возбужденным шепотом проговорил:
- Буди отца. А то рыбу в магазине покупать придется, - и хитро добавил: - Не с пустыми же руками возвращаться.
- Какую рыбу? – изумилась мать.
- А такую, - нетерпеливо пояснил Макс, старательно не обращая внимания на охватившее его нехорошее предчувствие, - которую мы с господином Макаровым не поймаем, если через десять минут не выйдем из дома.
Поежившись, мать плотнее запахнула лиловый шелковый халат, привезенный отцом из Китая, и, смущенно отводя взгляд, сообщила:
- Я боюсь, Максим, что сегодня вы с папой никуда не поедете. Он бы тебе еще вчера сказал, но ты поздно вернулся. У него…
Но сын уже не слушал.
- Ясно, - буркнул он, отворачиваясь.
Мать осторожно коснулась его плеча.
- Не злись на отца, он не нарочно.
Макс выпрямился и громко, упрямо, даже не пытаясь скрыть обиды, сказал:
- Буду злиться. Так ему и передай.
И почти бегом бросился в свою комнату. Запер изнутри дверь. Походил, злясь, туда-сюда по комнате. Глянул на часы. Уже почти шесть. За окном, несмотря на выходной, просыпался город.
Макс шмыгнул носом – только не подумайте, что он плакал! Из-за отца он плакать не станет. Никогда.
Парень хотел было переодеться, но передумал. И так сойдет.

2.

На первом этаже дома, где жила Полина Ольховская, располагалась кофейня. Макс заприметил ее еще тогда, когда притащился к Этикетке во двор в первый раз и увидел ее пожилого дружка.
Несмотря на ранний час, в кафе по углам сидели посетители. В основном одиночки с газетами и мобильными в руках. Они, так же как и Макс коротали здесь утро.
Парень уселся на красный диван и заказал себе кофе с мороженым. Официантка, подозрительно глянув на его старую одежду, сдержанно кивнула.
Спешить Максу было некуда. Полине он позвонит, когда пробьет девять. Время тянулось медленно, и в душе Макаров был даже рад этому. Он не сомневался, что юная преподавательница уже в курсе, кто писал ей письма по электронной почте. Старичок промолчать не мог. Вначале Макс хотел сделать вид, что ничего не произошло. Но затем понял, что это пустой номер. И вообще, пока он будет исподтишка ей намеки делать, Полина замуж выскочить успеет. Потом еще семью разбивать придется…
Эта мысль так развеселила парня, что настроение у него вновь поднялось. И вплоть до того момента, когда после трех или четырех длинных гудков Полина сонным голосом сказала «да», Макс улыбался и чувствовал себя почти счастливым.
Но стоило девушке пообещать, что она будет минут через десять, как он занервничал. Напрягся и начал, сбиваясь, считать про себя, чтобы успокоиться. Но ничего не помогало. Даже коленка под столом нервно задергалась.
А уж когда звякнула дверь и в кафе вошла Полина, Макса и вовсе в жар бросило. Впрочем, она и сама нервничала, хоть пыталась изо всех сил придать себе рассудительный вид мудрой наставницы.
Полина очень испугалась, когда Макаров вдруг позвонил ей сегодня утром и назначил встречу. Что он скажет? Что она ему ответит? Лучше бы Яша ничего ей не рассказывал.
Ой, при чем здесь Яша? Как будто Полина без него не замечала, что нравится Макарову? Конечно, в глубине души она всегда это знала. И – что скрывать? – преподавательнице льстило его внимание.
Но одно дело подозревать, а совсем другое – знать наверняка. «Только бы он сейчас не вздумал в любви признаваться», - молила Полина, присаживаясь напротив Макса.
- Здравствуйте, суворовец… Максим, - подумав, поправилась она.
В конце концов, глупо вести себя как старая дева, которая намерена отчитать нашкодившего мальчишку. И она даже заставила себя улыбнуться:
- Вы хотели меня видеть? Слушаю вас!
«Вот так сразу?» - испугался Макс, быстро облизал губы и оглянулся в поисках официанта.
- Полина Сергеевна, вы что будете? – стараясь не смотреть на преподавательницу, спросил он, сосредоточенно листая меню.
Полина подумала и не поддалась искушению оттянуть решающий момент.
- Я позавтракала, так что не буду ничего, спасибо. Максим, давайте сразу к делу. У меня времени совсем мало, - это была неправда, о чем они оба знали.
Макс чуть не сдался, но потом настойчиво поинтересовался:
- Хорошо, Полина Сергеевна, тогда скажите, что вы не будете: йогуртовое пирожное, мокко или сырный торт?
Улыбнулась! Уже неплохо.
- Пожалуй, сырный торт.
Помолчали. Макс еще раз пробежал глазами меню, закрыл его, отложил в сторону и незаметно потер ладони.
- Я, собственно… - он замялся и совсем глухо закончил фразу: - Как вы считаете, что должен делать ученик, если ему нравится учительница?
На Полину Макаров не смотрел и, когда услышал ее ответ, вздрогнул:
- Ждать, когда это пройдет. Так бывает… иногда, - пробормотала она.
Если бы Макс решился на нее взглянуть, то обнаружил бы, что его собеседница стала пунцовой.
Еще помолчали.
- А что, Полина Сергеевна, делать, если ученику она очень нравится?
«Сходить к психологу», - чуть было не ляпнула Полина, злясь, что суворовец заставляет ее нервничать.
Да что там нервничать! Она так не переживала даже тогда, когда Яша делал ей предложение.
Принесли заказ. Полина равнодушно взглянула на кофе и пирожные и сказала:
- Это, Максим, тоже проходит. Уж поверьте мне.
- А я не верю! – вдруг взорвался парень, - Не верю! Не проходит! – и продолжил уже спокойнее: - Может, у одних и проходит, а у других, - он чуть было не сказал «у меня», но вовремя себя одернул, - нет.
Не зная, что ответить, Полина сделала глоток кофе. Он был горячий. Обжег ей язык и нёбо, но девушка даже не поморщилась.
Ей надо хорошенько подумать. Оставлять все как есть нельзя. Это непедагогично, добавила она про себя.
И тут в сумочке раздалась спасительная трель мобильного телефона. Торопливо поставив чашку на стол, Полина извлекла аппарат наружу. Однако, посмотрев на определившийся номер, заколебалась. Яша…
Макс, все это время пристально наблюдающий за своей визави, мигом заметил ее смущение и демонстративно отвернулся. После чего услышал, как Полина ответила.
Жадно прислушиваясь к разговору, что непросто, когда смотришь в другую сторону, суворовец уже на первой минуте понял, с кем она говорит. «Чего это он ей звонит, они же расстались?» - ревниво удивился Макс и заерзал на месте. И хотя Полина не называла своего «дядю» ни любимым, ни дорогим, закончить разговор она явно не спешила. (Максу было невдомек, что она нарочно тянет время, только бы не возвращаться к теме, которую он поднял).
Услышав за спиной шорох, Макс незаметно обернулся и увидел, что Полина встала и отошла на пару шагов от столика, за которым они сидели. Последнее, что он услышал, было: «Да, каникулы закончились… нет, завтра не смогу… Послезавтра? Ну, наверное…»
Макс дернулся. Значит, не расстались. Сердце упало. И сразу стало очень пусто. А как же иначе, без сердца-то?
Когда Полина попрощалась с Яковом и вернулась к столу, она обнаружила, что Макаров исчез, а под ее чашкой лежит чуть мятая пятисотка.

3.

Каникулы закончились. Эта мысль крути¬лась в голове у Синицы все время, пока роди¬тели спорили.
С тех пор как отец вернулся домой, это был их первый спор. Даже не спор, а так, друже¬ская перебранка. Теперь все совсем как рань¬ше, радовался Илья, уминая гречневую кашу и наблюдая исподлобья за матерью, которая, грозно выставив вперед скалку, как меч (мож¬но подумать, будто она ей воспользуется!), требовала, чтобы «товарищ майор посуду за собой помыть изволил». Сергей Синицын расхажи¬вал по кухне и, размахивая руками, аргумен¬тированно доказывал, почему посуду должна мыть именно Ольга. Но жена, спокойно его вы¬слушав, всякий раз непреклонно повторяла в возникшей тишине: «Это все хорошо. Только посуду ты все же помой».
В конце концов отец капитулировал. В сча¬стливом изнеможении плюхнулся рядом с сы¬ном и, с любовью глядя на жену, пробормотал:
— Вот и женись, Илья, после этого.
Синица понимающе хмыкнул. Когда он толь¬ко пришел домой на каникулы, отца с матерью было не узнать. Ольга Синицына ходила за¬думчивая и тихая. Смотрела на отца с немым обожанием, но при этом вела себя так, словно к ним в квартиру приехал дальний родствен¬ник, которого следует принять по высшему классу.
Да и отец не лучше. Он, как гость, всякий раз спрашивал разрешения открыть холодиль¬ник и беспрерывно нахваливал все, что гото¬вила мать. Та робела в ответ и стыдливо опус¬кала глаза. В результате каждый обед превра¬щался в праздничную трапезу у английской королевы.
Лишь к концу недели они как будто рас¬слабились. А сегодня даже поспорили.
Илья вылизал тарелку, немедленно полу¬чив нагоняй от матери, и бодро вскочил:
— Я к Ксюше. А посуду, — он хитро посмо¬трел на отца, — посуду, как я понял, у нас те¬перь папа моет.
Мать рассмеялась и замахнулась на сына полотенцем. А Сергей Синицын недовольно пробурчал:
— Ага, спелись. Давайте, двое на одного. Молодцы.
Сдернув с вешалки куртку, Илья подхватил валявшийся на полу рюкзак и выскочил за дверь. Было солнечно и морозно. Во дворе в песочнице маленькими гномиками в разно¬цветных капюшонах деловито копошились ребятишки. Илья поймал ногой мячик, от¬брошенный пухлым мальчишкой лет шести на дорогу, и пнул его обратно. Затем кивнул соседкам, которые рядком сидели на лавочке у подъезда, и в превосходном настроении свернул за угол.
С Ксюхой они договорились встретиться на улице. Около ее дома. Последний день кани¬кул надо провести как-то особенно, решили накануне. Девочка предложила пойти в кино, а потом забуриться в кафе и налопаться мо¬роженого так, чтобы «пальцы на ногах за¬мерзли». Но Синицын не согласился. Ему хо¬телось показать Ксюхе одно местечко, открытое им случайно во время бесцельной прогул¬ки по городу.
Это был парк. А в нем неожиданно и беспо¬рядочно стояли скульптуры. Не классические, как в Древней Греции, а современные. Иногда уродливые, иногда непонятные, а иногда со¬всем простые. Но Синицыну понравились и те, и другие, и третьи. Ксюха тоже оценит, поду¬мал он сразу.
Однако, сколько она его ни пытала, Илья лишь таинственно молчал. «Сюрприза не по¬лучится», — загадочно бормотал он в ответ на ее недовольное: «Вечно ты так».
Когда Илья подошел к Ксюшиному дому, де¬вочка еще не спустилась. Сперва он хотел зай¬ти за ней, а потом решил дождаться на улице. Сел на скамейку напротив детской площадки и задумался.
Очнулся, услышав Ксюхин голос. И уди¬вился. Она явно была чем-то недовольна.
— Я сказала — нет. Что-то не ясно?
Илья повертел головой и увидел Ксюшу в компании высокого блондина, который за¬дом наперед шел впереди и что-то негромко ей внушал. Илью девочка из-за блондина видеть не могла. Она двигалась медленно, смотря се¬бе под ноги, и время от времени отрицательно мотала головой.
— Олег, нет. У меня есть парень. — Блон¬дин хохотнул и вдруг схватил Ксюху за руку повыше локтя.
Перепрыгнув через лавку, Синицын пулей подскочил к ним. Не тратя время на разгово¬ры, он ударил ребром ладони по руке незна¬комого пацана и отпихнул его от Ксюши. Но когда увидел лицо блондина, понял, что па¬цан-то не такой уж и незнакомый. Он опре¬деленно где-то видел его. Но где?.. Подсказал сам блондин:
— А, «сос» явился!
Ну конечно, он же в Суворовском учится. На последнем курсе. Илья напрягся:
— Отошел отсюда. Быстро! «Старик» нагловато оскалился:
— А то что, драться будешь?
— Буду, — подтвердил Илья. Ксюша схватила Синицына за руку:

— Илья, пойдем. Не связывайся с ним. Че¬го на дураков внимание обращать?
— Да, со мной лучше не связываться, — кив¬нул блондин, и Илья, не раздумывая, рванулся к наглецу. Но Ксюша повисла у него на руке.
— И-илья, не надо, — жалобно заныла она. Синицын притормозил.
Блондин наблюдал за ними, сложив руки на груди. Потом кивнул девочке:
— Зря ты так. Мы еще поговорим. — Он повернулся и, насвистывая, пошел прочь.
— Только попробуй подойди к ней еще! — крикнул Илья вслед и сразу обернулся к Ксю¬ше: — О чем это он с тобой разговаривать со¬бирается?
Девочка попыталась его успокоить. При¬жалась к груди и, не поднимая головы, за¬шептала:
— Ничего особенного, Илюш, не произо¬шло. Это мой сосед сверху, Олег Михеев. Ну, пригласил в кафе. Я отказалась. Сказала, что у меня парень есть. Что здесь такого?
Илья отстранил ее и зло поинтересовался:
— И по-твоему, здесь нет ничего особенного?
Ксюша пожала плечами:
— Ну что ты бесишься? Вот если бы я со¬гласилась, тогда понятно.
Илья сверкнул глазами, но решил промол¬чать. «Если бы ты согласилась, — подумал он вдруг, — я бы его просто убил». И пристально посмотрел в ту сторону где скрылся блондин.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 20:39 | Сообщение # 4
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава третья.

1.

- Да, летчики-залетчики, каникулы, смотрю, на пользу вам не пошли, - Философ, уперев руки в бока, критически осматривал сонных суворовцев, которые выстроились в шеренгу для утреннего осмотра.
Его взгляд неспешно скользил от лица к лицу. Когда он остановился на физиономии Петровича, тот как раз вытянул, не открывая рта, челюсть, сдерживая зевок. Прапорщик подбадривающее махнул рукой:
- Давай, давай. Зевай, не стесняйся. Хуже, чем есть, уже не будет.
Мальчик облегченно и сладко зевнул. Кантемиров буркнул что-то себе под нос и продолжил:
- Можете еще потянуться. Или почесаться. Желающие будут? – поинтересовался он заботливо.
Кадеты подобрались, изо всех сил стараясь пошире открыть глаза. Кантемиров покачал головой:
- Нет, ребятки, так не пойдет., - и вдруг как рявкнет: - По койкам, живо!
Но «живо» не получилось. Вначале суворовцы просто не поняли команды. И только когда Философ, выходя из себя, повторил приказ, мальчишки, суетливо натыкаясь друг на друга, бросились раздеваться. Тем временем прапорщик, одним глазом наблюдая, как исчезают под одеялом голые пятки, вытащил из кармана спичечный коробок, открыл его, извлек наружу одну спичку и поднял ее так, чтобы кадеты видели.
- Будем тренироваться по старинке. Вот это, - он поднял руку повыше, - это спичка. Понятно? – ответом ему была тишина. Кричать «понятно», лежа в кровати, неудобно, - Понятно, - ответил за ребят Философ, - Сейчас я ее зажгу и дам команду «подъем». Пока спичка горит, вы шустро встаете и одеваетесь. Когда она погаснет – уже стоите передо мной со счастливыми, бодрыми лицами. Ясно? – и не дождавшись ответа, закричал, одновременно чиркая спичкой о коробок: - Подъем!
Одеяла полетели в сторону. Кантемиров, не отрывая взгляда от маленького, дрожащего на ветру огонька, ждал. Добежав до пальцев прапорщика, огонек лизнул кожу и погас. Не сам, конечно. Это его Кантемиров задул. Потом прапорщик поднял глаза и обнаружил, что часть взвода, вытянув подбородки, стоит перед ним, а часть все еще шебуршится около кроватей.
Дождавшись, пока все суворовцы встанут в строй, прапорщик, выразительно поглядывая на обгоревшую спичку, которую все еще держал в руке, спросил:
- Итак, что мы имеем? Спичка догорела, а господа суворовцы не в строю. Почему?
Макс шевельнулся:
- Разрешите ответить на вопрос, товарищ прапорщик?
Кантемиров обернулся на голос, чуть заметно нахмурился, но кивнул:
- Да, вице-сержант Макаров.
Сделав шаг вперед, Макс, глядя перед собой, высказал предположение:
- Вы спичку неправильную взяли, товарищ прапорщик.
- В смысле? – насторожился Философ.
Парень, расслабившись, охотно пояснил:
- У вас спичка какая? Обычная. А здесь нужна сигарная. Она длиннее, значит, гореть будет дольше.
Кантемиров набрал в грудь побольше воздуху, но выдохнул тихо, как лопнувшая шина, не позволив себе взорваться.
- Встать в строй, Макаров! – и, хмыкнув, добавил уже совсем добродушно: - Умник.
Тут спичка, тихо хрустнув, упала под ноги прапорщика. Он автоматически наклонился, чтобы подобрать мусор, и вдруг почувствовал резкую, стреляющую боль в пояснице. Глухо ухнул и непроизвольно схватился за спину. Но боль не отступила. Напротив, попытавшись выпрямиться, Кантемиров с ужасом обнаружил, что его словно заклинило. Философ испугался. Раньше такого с ним не случалось.
Прямо перед носом возникли суворовские сапоги, а сверху прозвучал обеспокоенный голос Макарова:
- Товарищ прапорщик, с вами все в порядке?
Пробормотав что-то нечленораздельное, Кантемиров вновь попытался встать прямо. Однако результат был тот же. Философ запаниковал.
- Может, его в медсанчасть проводить? – задумчиво предложил уже другой голос. Леваков, узнал Кантемиров, сгорая от стыда.
- Н-не надо в санчасть, - воспротивился он.
И сразу увидел склонившееся к нему лицо Макарова.
- Это, конечно, не мое дело, - начал тот издалека, - но не станете же вы ходить в таком виде по училищу? Неудобно как-то. Во всех отношениях, - добавил он, и прапорщик уловил в тоне мальчика смех.
Зло глянув на Макарова, Кантемиров одну секунду подумал и согласился. Из казармы они вышли втроем. В середине Кантемиров, а по бокам Макаров с Леваковым. Они, с одной стороны, скрывали прапорщика от любопытных глаз, а с другой – поддерживали своего командира и указывали ему путь. Что было весьма кстати. Философ ни о чем, кроме боли, думать не мог.
Перед кабинетом доктора странная троица остановилась. Макаров (или Леваков – прапорщику видно не было) постучал в дверь. Ответил тягучий, как сгущенное молоко, женский голос. Кантемиров смутился. Он и не знал, что новый врач – женщина.
- Что у нас случилось? – осведомилась она, когда ребята с прапорщиком вошли внутрь.
- Производственная травма, - поспешил пояснить Кантемиров, не дожидаясь, пока суворовцы выдадут свою версию.
Врач подошла к нему, ощупала холодными – даже сквозь одежду прохладно стало – пальцами спину (Кантемиров тихо взвыл), отошла к рукомойнику и таинственно резюмировала:
- Все ясно. Ложитесь на кушетку.
Мальчишки подхватили было Кантемирова под локти, но тот недовольно вырвался и попытался лечь сам. Но, к своему стыду, смог только коленку поднять, да и то со скрипом. «Чтоб этой спине провалиться», - выругался про себя прапорщик.
Доктор, видимо, поняла, что пациенту неловко, потому как невозмутимо, но ласково сказала:
- Не торопитесь, не торопитесь. Все нормально. Мне спешить некуда, - и обернулась к стоящим неподалеку Макарову и Левакову, - А вы что? От занятий освобождены?
- Так мы же… - удивленно отозвался Макаров, - с товарищем прапорщиком…
Но договорить ему не дали.
- Теперь с товарищем прапорщиком я, - спокойно объявила доктор, - Он в надежных руках, не беспокойтесь.
Дверь скрипнула, а потом захлопнулась. Кантемиров остался с женщиной один на один.
Она, не произнося ни слова, помогла ему лечь, потом задрала гимнастерку и попросила при-спустить брюки.
— Это еще зачем? — покраснел Философ и попытался приподняться, но, застонав, рух¬нул обратно.
Врач пододвинула стул к кушетке и села. Ей было на вид лет тридцать пять. Черты лица мягкие, словно рисованные пастелью. А взгляд, наоборот, острый, четкий, открытый.
— Понимаете, товарищ прапорщик, — на¬чала она своим тягучим молочным голосом, — вы себе спину застудили. У меня есть хорошая мазь. Боль пройдет через пять минут. Так что позвольте обработать вашу производственную травму.
Кантемиров молча расстегнул ремень.
Доктор оказалась права. Пока она что то писала у себя за столом, боль стихла и прапор¬щик смог не только самостоятельно подняться, но даже свободно пройтись по кабинету и сесть напротив врача. Она подняла голову от своих бумажек и улыбнулась:
— Вот видите! Только вы уж теперь бере¬гитесь. Теплая осень опасна.
Кантемиров галантно склонил голову:
— Ну, с таким доктором ничего не страшно.
Ему показалось, что она зарделась.
— И все-таки, товарищ прапорщик, будь¬те осторожны.
Приосанившись, Кантемиров осмелел:
— Зовите меня Иваном или... — Философ кашлянул, — или просто Ваней. А позвольте узнать, как ваше имя?
Теперь уж доктор точно покраснела. Быс¬тро глянула на пациента, она ответила:
— Марианна Владимировна.
Повисла неловкая пауза. Прапорщик встал. Уходить ему не хотелось, но предлога остаться он придумать не мог. Попрощавшись, Кантемиров пошел к двери, но, прежде чем открыть ее, обернулся. Марианна Владимировна быст¬ро опустила голову.

2.

Когда Макс с Андреем подошли к кабинету, урок уже начался.
- Что Полине Сергеевне скажем? – спросил Леваков.
Они топтались у двери. Тянули время.
Макс неопределенно дернул плечами, думая о своем.
- Что есть, то и скажем.
Он толкнул дверь и шагнул внутрь с наилюбезнейшей улыбкой на губах. Но слова «Полина Сергеевна, мы…» быстро растворились в воздухе, он просто не успел их произнести. Полины Сергеевны в кабинете не было. Вместо нее около доски стояла худощавая, вся какая-то бледно-серая, как и ее костюм, дама с гладко зачесанными назад волосами и тонкими, словно едва намеченными на лице губами. Она что-то рассказывала, но с появлением Макса умолкла и недовольно-вопросительно на него уставилась, близоруко прищурившись.
Удивленно оглядев незнакомку, Макс, а за ним и вошедший следом Леваков вопросительно повернули головы на ребят. Может, они кабинет перепутали? Нет, все точно. Это их взвод. Вон Перепечко глазами вращает – знак им какой-то подать хочет. А вот и Сухомлин с Трофимовым пальцы к губам прикладывают. Что это значит?
Макс очнулся и снова перевел взгляд на худощавую даму, нетерпеливо постукивающую указкой по бедру.
- А где Полина Сергеевна? – выдохнул он, напрочь позабыв все правила хорошего тона.
Незнакомка заметила это и сурово сказала:
- Может, молодые люди сначала представятся?
Макс вытянулся:
- Суворовец Макаров!
- Суворовец Леваков! – прозвучал рядом громкий голос Андрея.
Дама кивнула и продолжила допрос:
- Вы из третьего взвода?
- Так точно, - ответил за двоих Макс.
Почему-то, услышав это, дама невероятно разозлилась. Она выпрямилась, отвернулась от мальчиков, демонстрируя им профиль с большим горбатым носом, и сухо поинтересовалась:
- А коли так, почему вы опоздали, позвольте спросить?
Суворовцы непроизвольно переглянулись. Настоящая ведьма.
- Ну это… - еще менее уверенно, чем раньше сказал Макс, - В общем дело очень важное.
Презрительно хмыкнув, дама плотнее сжала губы, так, что они исчезли вовсе.
- В таком случае не смею задерживать. Ступайте доделывать свое важное дело.
- Но… - попытался воспротивиться Леваков, но был моментально остановлен ледяным взглядом.
- Разговор окончен. Закройте дверь с той стороны.
Парни повернулись и покорно вышли. В молчании подошли к подоконнику. Макс, подпрыгнув, на него уселся. Андрей обернулся на запертую дверь и недоуменно спросил:
- Что это еще за чудо-юдо? Где Полина Сергеевна?
Но Макс ему ничего не ответил.
Куда подевалась Этикетка, они узнали, когда прозвенел звонок и из класса вышли сперва уже знакомая мальчикам серая дама, а затем, затравленно оглядываясь, кадеты.
Новую преподавательницу эстетики звали Лидия Ивановна. Не понравилась она решительно всем. «Говорить, когда я разрешу!», «Не спорить!», «Свое мнение оставьте при себе!» - только и слышалось во время урока. И теперь этот крокодил будет преподавать у них всегда. Вместо Полины Сергеевны. Поскольку та, по словам «крокодила», теперь ведет уроки только у старших курсов.
Макс выслушал новость, мрачнея на глазах. Значит, вот так, Полина Сергеевна? Ничего, мы еще посмотрим. Он соскользнул с подоконника и, бросив на ходу: «Я скоро», - побежал в преподавательскую.
Но, не добежав, столкнулся с Полиной на лестничном пролете. Она с журналом и книгами в руках поднималась ему навстречу.
Увидев Макса, преподавательница остановилась, пропустила вперед трех старшекурсников и уже открыла было рот, но парень опередил ее:
- Полина Сергеевна, здравствуйте! – и не давая ей возможности ответить, спросил: - Это правда, что вы теперь у нас преподавать не будете?
Полина отвела глаза и мягко сказала:
- Да, Максим, теперь у вас будет преподавать Лидия Ивановна. Она прекрасный специалист, и я думаю…
Но Макс зло прищурился:
- Крокодил она, а не специалист.
- Макаров! Что вы себе позволяете?! – возмущенно воскликнула Полина. А затем закончила свою предыдущую мысль твердым, уверенным тоном: - Я думаю, так будет лучше.
- Для кого лучше? – глухо уточнил Макс, с обидой глядя на нее.
Но Полина Сергеевна стойко вынесла его взгляд. Отказаться от преподавания на первом курсе она решила еще до каникул. Едва узнала, что это Макс Макаров и есть ее виртуальный друг. Наверное, стоило сказать ему об этом еще тогда, в кафе. Но он так внезапно исчез.
А вслух Полина произнесла, уже не так категорично, как вначале, а осторожно, чтобы не ранить суворовца:
- Лучше для всех, - и, лишая Макса возможности продолжить разговор, почти бегом поднялась наверх.
Макс проводил ее отсутствующим взглядом и крепко задумался. Значит, решила подсунуть им этого крокодила, эту мымру? Неожиданно он улыбнулся. Ничего. Полина Сергеевна, мы еще посмотрим, кто кого.

3.

Лидия Ивановна вовсе не была ни мымрой, ни тем более крокодилом. Она имела внушительный послужной список и более чем пятнадцатилетний педагогический стаж за плечами. И хотя в специализированных учебных заведениях вроде Суворовского училища работать ей еще не приходилось, Лидия Ивановна была уверена, что сумеет без труда побороть строптивость своих новых учеников. Иначе как строптивостью она их вызывающее поведение ничем объяснить не могла.
Когда на следующее занятие из всего третьего взвода пришло вовремя только четыре человека, а остальные ввалились в класс стадом запыхавшихся бычков, преподавательница сочла это случайностью. И хладнокровно выпроводила всех опоздавших вон.
Но и в очередной раз повторилось то же самое. Лидия Ивановна был женщиной очень не глупой и сразу поняла, что ей объявлена война. Надо сказать, преподавательница вообще-то привыкла к тому, что не вызывает особой симпатии у своих подопечных. Обычно в таких случаях она пожимала плечами и говорила сама себе: «И что с того? Главное, я профессионал. Рано или поздно дети это оценят». Но шло время, а никто ее не оценил. За глаза называли «Бабой-ягой» и зло передразнивали ее манеру приглаживать назад и без того идеально уложенные волосы.
Лидия Ивановна злилась, но сдаваться не собиралась. Вот и сейчас, догадавшись, что суворовцы пошли на принцип, она ответила им тем же. Не дрогнув, отправила почти весь взвод в коридор.
Мальчишки гадали: долго ли она продержится? А Лидия Ивановна так и стояла бы до конца, если бы полковник Ноздрев не обратил внимание на двойки по эстетике, которые, как грибы после дождя, ежедневно вырастали в журнале. Заподозрив неладное, он вызвал Лидию Ивановну к себе в кабинет и вынудил признаться, в чем дело.
Когда Ноздрев узнал подробности, то разозлился не на шутку. Во-первых, на суворовцев, которые после каникул «совсем от рук отбились», а во-вторых, на преподавательницу, которая не смогла локализовать конфликт.
Хорошенько обдумав ситуацию, полковник еще раз вызвал новую преподавательницу, а вместе с ней и вице-сержанта третьего взвода Макарова, став посредником при их принудительном примирении. С Макса он взял слово, что кадеты больше не будут задерживаться (без уважительной причины), а с Лидии Ивановны – что она будет лояльнее и не станет впредь выгонять ребят за опоздание. Лидия Ивановна побледнела, но согласилась, добавив, однако, что пойдет на уступки только в том случае, если опоздание будет «незначительным».
Все трое расстались холодно, с нехорошими предчувствиями, что на этом дело не закончится.
По крайней мере, Макс отступать точно не собирался. Он дал слово, что не станет опаздывать, но обещания не предпринимать ничего другого не давал.
На следующее после беседы с полковником Ноздревым занятие суворовцы пришли, как и было оговорено, вовремя. Лидию Ивановну, которая вошла, гордо задрав голову, встретили стоя. А после того, как она им едва заметно кивнула, мальчики сели и переглянулись.
Это от внимания преподавательницы не ускользнуло, и она насторожилась. Тщательно осмотрев стул, осторожно присела. Подняла глаза и спросила:
- Кто дежурный?
Макс встал, но не произнес ни слова. Лидия Ивановна выжидательно смотрела на кадета, но тот вместо того, чтобы доложить об отсутствующих, упрямо молчал. Пауза затянулась.
Преподавательница нервно сцепила пальцы, но тут же постаралась успокоиться. Не обращая больше внимания на Макса, который так и остался неподвижно стоять возле своей парты, она начала урок.
Напомнила тему предыдущего занятия и спросила со всей мягкостью, на которую только была способна, есть ли желающие ответить. Кадеты в ответ не издали ни звука. Никто не листал учебник, не прятался под партой, не тянул руку. мальчишки сидели неестественно прямо, с каменными, непроницаемыми лицами.
- Хорошо, - нервно сглотнув, Лидия Ивановна открыла журнал, изо всех сил стараясь скрыть дрожь в руках.
Провела пальцем по списку. Наметила жертву и, делая вид, что старается правильно прочитать фамилию, произнесла, не поднимая глаз:
- Суворовец Сухо-млин нам сегодня ответит.
Раздался шум отодвигаемого стула. Лидия Ивановна уже хотела повторить вопрос, но, увидев на лице кадета такое же упрямо-непроницаемое выражение, что и у Макарова, осеклась.
Не предложив сесть и этому суворовцу, она вернулась к списку.
- Суворовец Волков.
Еще один мальчик встал, не имея ни малейшего намерения отвечать урок. Через десять минут в классе молча стояла добрая половина взвода.
Лидия Ивановна тоже недоуменно молчала. С подобной ситуацией ей сталкиваться еще не приходилось. Наверное, впервые с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать, вдруг захотелось расплакаться. Преподавательница захлопнула журнал и на мгновение прикрыла лицо руками. Но быстро справилась со слабостью и, когда отняла ладони, уже вновь была готова к бою.
Привычным движением пригладив волосы назад, она встала и насмешливо осмотрела мальчишек.
- И вы думаете, это правильно? – спросила она, не рассчитывая получить ответ, - Взрослые парни издеваются над женщиной, но, что самое забавное, считают при этом, будто бы борются за истину, - она хохотнула, - За какую истину? – Лидия Ивановна пожала плечами, - Вы же будущие офицеры! Нашли с кем воевать! – добавила она горько и сразу встряхнулась, - Если вы надеетесь, что я побегу жаловаться к полковнику Ноздреву, то хочу вас разочаровать. Не побегу, - и, не торопясь, она собрала со стола свои вещи и направилась к выходу.
Около двери остановилась и объявила:
- Урок окончен.
Лидия Ивановна уже ушла, а суворовцы все продолжали стоять, глядя прямо перед собой. Они победили, но ощущения триумфа не было. Словно последнее слово все равно осталось не за ними.
Перепечко, которого сегодня, к счастью, не спросили. Заерзал на стуле:
- Я же говорил, не надо было молчать.
Сухомлин огрызнулся:
- Успокойся, Печка, тебя упрекнуть не в чем.
- Так я не за себя переживаю, - попытался оправдаться Степа, - Теперь она начальству нажалуется. И нам влетит, - он хотел сказать «вам», но вовремя спохватился.
Макс покачал головой:
- Не пожалуется, - сказал он уверенно, и уважительно добавил: - Она тетка с принципами.
Трофимова волновало другое. Он обернулся к Максу и озабоченно спросил:
- Макар, а теперь-то чего?
- В смысле? – удивился тот, - Будем идти до конца, - уверенно произнес он, - Или вы не хотите, чтобы Этикетка вернулась?
Несмотря на то, что после сегодняшнего урока многие прониклись искренней симпатией к Лидии Ивановне, возвращения Полины Ольховской хотели абсолютно все.

4.

Поначалу война с новой преподавательни¬цей захватила третий взвод целиком. Но по-степенно другие, более важные события оттес¬нили ее на второй план.
Например, Андрей Леваков и думать об этой войне забыл уже через пару дней после ее не-официального объявления. Он вообще ни чем не мог думать, кроме одного. Где мать?
Когда Нина Левакова в условленный день не пришла к сыну в училище, Андрей удивил¬ся, но решил, что она неважно себя почувст¬вовала и перенесла визит на другой день. Од¬нако мать не появилась ни завтра, ни после¬завтра.
Телефона у нее не было, и Андрей, стараясь не думать о плохом, позвонил бабушке. Их от-ношения с матерью в последнее время замет¬но потеплели (хотя о большой любви, понятно, говорить не приходилось). Но сначала старуш¬ки не оказалось дома, а когда Андрею на¬конец удалось ее застать, бабушка довольно хмуро заявила, что «и носу к Нинке не казала вот уже две недели».
Леваков заметался. Оставалась одна на¬дежда — на Сашку. Она внимательно выслу¬шала его путаный рассказ и совсем по-взрос¬лому рассудительно сказала:
— Во-первых, не паникуй, Лева. Во-вто¬рых, когда ты с ней разговаривал в послед¬ний раз?
Андрею совсем не понравились слова «в по¬следний раз». Он похолодел.
— В воскресенье. Мы с тобой вместе у нее были, забыла?
Сашка, понятно, не забыла. В тот день он познакомил девушку со своей матерью. Сашке Нина Левакова понравилась. Смешливая и добрая.
— Н-да, — задумчиво пробормотала де¬вочка, — Всё равно, успокойся. Завтра с ут¬ра — я у нее. Позвонишь мне в обед, о'кей?
— О'кей, — согласился Андрей и повесил трубку, И зачем только Сашка сказала про «по¬следний раз»? Теперь он точно не заснет.
В коридоре с ведрами и швабрами стояли Трофимов и Сухомлин. Однако полы ребята не терли, а о чем-то оживленно трепались. Запри¬метив Левакова, они замахали руками, подзы¬вая к себе.
Когда Андрей подошел, Трофим придвинул его к стене и, возбужденно сверкая глазами, затараторил:
— Акдргох, в жизни не догадаешься, кого мы с Сухим сейчас видели!
— Не догадаюсь, — покорно согласился Леваков.
Трофимов торжествующе улыбнулся:
— Философа! И не одного.
Леваков пожал плечами.
— Неужели с Василюком?—попробовал уга-да) ь он. — Вам сказочно повезло. Удивительно редкое зрелище. — И хотел уже уйти, но Трофи¬мов вернул его обратно.
— С новой медичкой! Представляешь?
— И что? — не оценил новости Андрей.
Суворовцы переглянулись.
— Это же ля мур, дубина, — радостно рас¬смеялся Трофимов.
— С чего вы взяли? — удивился Леваков.
Трофим покачал головой, а затем посту¬чал костяшками пальцев себе по лбу.
— Это же очевидно! Поздний час. Мужчи¬на и женщина. Выходят вместе из кабинета. Смеются. Все сходится. — Он подмигнул. — Во Философ дает. — И доверительно сообщил: — Мы тут с Сухим одну штуку придумали. Завт¬ра обхохочешься.
— Какую штуку? — без особого энтузиаз¬ма спросил Андрей.
Сухой ухмыльнулся:
— Все завтра.
Леваков посмотрел на их сияющие в пред¬вкушении завтрашнего веселья лица и тоже не смог удержаться от улыбки.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 20:53 | Сообщение # 5
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава четвертая.

1.

На следующее утро прапорщик Кантемиров шел в казарму третьего взвода и улыбался, вспоминая вчерашний вечер. С появлением в училище нового доктора многое в жизни Фи¬лософа изменилось. Прежде всего, он теперь вдвое дольше собирался на службу, более кри¬тически оглядывал себя перед выходом и впер¬вые застеснялся, что знает гораздо меньше приятных тем для беседы, чем, скажем, тот же майор Василюк.
Впрочем, Машу (как называл прапорщик Марианну Владимировну) это, кажется, не смущало. По крайней мере, Кантемиров не замечал на ее лице (а уж он с него глаз не сво¬дил) признаков недовольства или (еще хуже!) презрения, когда заглядывал к ней в кабинет под тем или иным предлогом. Врач неизмен¬но угощала его чаем и держалась вполне доб¬рожелательно и естественно.
Еще ни с одной женщиной прапорщику не было так легко и приятно общаться, как с Ма¬рианной Владимировной. Она незло подшучивала над ним и много рассказывала о своей жизни. А еще она несколько раз упоминала о муже, правда как-то мимоходом, что несколь¬ко утешало Кантемирова.
Таким образом то, что доктор замужем, он узнал из первых уст. И прапорщик понял, что Марианна Владимировна сказала об этом не¬случайно. Решила предупредить на случай, если он вдруг надумает за ней ухлестывать. И хотя Кантемиров был очень даже не прочь, но, узнав про замужество, сразу коней притор¬мозил. Брак — дело святое.
Да вот только чем дольше он на Машу смот¬рел, тем вернее понимал, что несчастлива она со своим супругом. Хотя, конечно, прапорщик, в силу неопытности в делах сердечных, мог и ошибаться.
До армии отношения с девушками у него как-то не складывались. Ну а потом уже не до девушек стало...
Вот если, бы Марианна Владимировна не была замужем... Но Кантемиров резко оборвал эту мысль и толю гул дверь в казарму.
В наряде стоял Перепечко, При виде стар¬шины он вытянулся во фронт. Философ кив¬нул, достал спичечный коробок и посмотрел на часы. Пора!
— Подъем! — раздалось в казарме. Чиркнула спичка.
Кровати зашевелились. Огонек неумолимо бежал по дереву вниз. Однако, когда спичка догорела, суворовцы как один стояли перед прапорщиком навытяжку.
Философ удовлетворенно улыбнулся и вы¬бросил горелую спичку в ведро.
— Неплохо, летчики-залетчики. Вот теперь совсем неплоха. — Он уже хотел отправить ре¬бят в умывальню, когда взгляд его случайно упал на доску в углу казармы. На лице прапор¬щика появилось недоумение. Он прищурился, но прежде чем подойти поближе, оглянулся на кадетов. Те стояли с каменными лицами и плот¬но сжимали губы.
— Та-ак, — тихо сказал Кантемиров, на¬правляясь к предмету, его заинтересовавше¬му. Собственно говоря, это был всего лишь простой лист бумаги, аккуратно приколотый к доске кнопками. На листе были изображены двое: мужчина в военной форме с раздутыми щеками и жетщина в белом халате. Они дер¬жались за руки, смущенно смотря в разные стороны. Под рисунком красовалась подпись: «МЕДИЦИНА+ФИЛОСОФИЯ=ГАРМОНИЯ».
Прапорщик побагровел Одним резким дви¬жением он сорвал лист вместе с кнопками и, потрясая им, обернулся к суворовцам.
— Что это? — Молчание. — Я вас спраши¬ваю, что это? — все больше распаляясь, тре¬бовал ответа Кантемиров.
Майор Василюк, который в этот момент во¬шел в казарму, с любопытством взглянул на рисунок, хмыкнул в усы и предположил:
— Это, кажется, ты, прапорщик, а это, — он ткнул пальцем в женщину, — если не оши¬баюсь, наша новая врач — Марианна Влади¬мировна.
Выпустив пар из ноздрей, Кантемиров не¬одобрительно посмотрел на майора.
— Спасибо, товарищ майор, разъяснили. — И вновь перевел взгляд на мальчишек, кото¬рым все труднее было удержаться от смеха. — Кто художник? Нет художника? — Сухомлин поборол желание опустить глаза. —Хорошо. — Прапорщик кивнул. — Тогда все у нас сейчас будут спортсмены.
Но тут Василюк его перебил:
— Будут непременно, но чуть позже. — Фи¬лософ удивленно уставился на командира тре¬тьего взвода. Майор это заметил, но невозму¬тимо продолжил: — У меня маленькое объяв¬ление. Я ищу добровольцев для участия в олимпиаде по математике. — Он сделал пау¬зу, но радости или энтузиазма на лицах каде¬тов не заметил. И решил пояснить: — Это что-то вроде отборочного тура. Трое лучших суво¬ровцев будут представлять наше училище на общегородской олимпиаде. — Он опять за¬ молк, но и теперь мальчики лишь вопроси¬тельно молчали. Василюк грустно кивнул. — Хорошо, скажу по-другому. Те, кто не прини¬мает участие в отборочном туре, занимаются более приятным занятием. А именно, убира¬ют территорию. — Не успел он закончить, как буквально на глазах вырос лес рук. Коман¬дир выразительно поднял брови и обернулся к прапорщику, который все еще недовольно сопел рядом. —А ты говоришь, спортсмены! Да у нас здесь одни математики.

2.

Счастливая БМП, прихрамывая, прошла к своему столу, поправила шарфик на шее и оглядела торжественно притихших суво¬ровцев.
Безусловно, она понимала: военная и спор¬тивная подготовка, физика и химия (даже эти¬ка!) пригодятся мальчикам, если они в буду¬щем захотят связать свою жизнь с армией. Но в глубине души была уверена (и эту уверен¬ность поколебать было сложно), что важнее математики предмета нет и быть не может.
И вот нате, полюбуйтесь. Почти весь взвод не скрывает своего желания участвовать в общегородской олимпиаде. Добровольно, без принуждения. А эти невежи (математичка с досадой вспомнила ехидных представите¬лей мужского шовинизма в лице литератора и химика) полагают, что мальчики не любят математику. Хм, много они понимают.
Почти с любовью глядя на суворовцев, она изрекла:
— Сейчас я выдам вам задание. Не волнуй¬тесь и на часы не смотрите. Помните, что зво¬нок для учителя. — Она встала и, раздавая листочки с задачами и уравнениями, продол¬жила: — Если что-то не получается, не трать¬те время попусту. Переходите к следующему заданию. Потом время останется — вернетесь и дорешаете. — БМП вернулась на место. — Начали. И... — она улыбнулась, — удачи вам, мальчики.
Трофимов мельком просмотрел задание, поморщился и огляделся. Пацаны уже стара¬тельно что-то карябали в своих тетрадках. «Неужели все всё знают?» — удивился он и вновь, уже более внимательно, прочитал усло¬вие задачи. «Да ну, бред какой-то». Трофим по¬жал плечами и заинтересованно сунул нос в листок к Сухомлину.
— Сухой, ты знаешь, как первая задача ре¬шается? — шепотком спросил он. Сухой мол¬ча кивнул, продолжая задумчиво грызть руч¬ку и вырисовывать одновременно какие-то па¬лочки и цифры. — Посмотреть дашь? — опять потряс друга Трофим. Тот молча отодвинул ло¬коть. Трофимов недолго думая начал ожив¬ ленно скатывать решение. Закончил, удовлетворенно откинулся назад и уже более уверен¬но посмотрел на следующее после задачи уравнение.
Темный лес. Опять наклонился к Сухому, но тот, пропустив это задание, принялся сра¬зу за третье. Трофим бросил взгляд через пле¬чо. Там сидели Синицын и Леваков.
— Лева, что у тебя со вторым уравнением?
Вместо ответа Андрей перевернул свой ли¬сток так, чтобы Трофиму было лучше видно.
Третье решение он вновь списал у Сухомлина. Четвертую задачку попытался решить сам, но мигом забуксовал и вновь приуныл. Тут Тро¬фим услышал, как позади него кто-то отложил в сторону ручку. Обернулся. Оказывается, Си¬ницын уже все сделан.
— Синица, — позвал Трофим, — ты как?
— Закончил, — отозвался Илья.
— Можно взглянуть? — Трофимов задал этот вопрос небрежно, словно он сам уже дав¬но все решил, а теперь просто хочет сравнить ответы. Синицын незаметно всунул ему в ру¬ку свой листок.
Быстро переписав недостающие решения, Трофимов вернулся к трем первым задани¬ям — посмотреть, совпадают ли его цифры с результатом Синицына. Второе и третье сов¬пали, а вот первое — нет. Трофимов хотел было исправить свое решение, списать у Синицы, но потом махнул рукой. Что ему, на олимпиа¬ду ехать, что ли? И так прокатит.
И, не сказав Илье ни слова, он вернул ему листок.
После урока ребята тесным кружком собрались в коридоре. Но разговор пошел вовсе не о математике.
Мальчишки оживленно шептались у окна, изредка оглядываясь, не подслушивает ли кто? Лица у основной массы были встревоженные, и только у Макса – решительное.
Петрович, почесав за ухом, спросил во второй раз (а первый раз его вопрос был проигнорирован):
- Так что, прямо сейчас и идем? – чувствовалось, что идти туда, куда они собрались, ему совсем не охота.
- Сейчас или никогда, - подтвердил Макс и пристально посмотрел на сокурсников, - Кто со мной?
Мальчишки помялись. Сказать Максу, что испугались, было стыдно, а последовать за ним – что скрывать? – и впрямь страшно. Наконец, Трофимов первый кивнул:
- Я, Макар, иду.
Макс улыбнулся и выжидательно обвел глазами остальных.
Петрович нехотя поднял руку. К нему присоединились Сухомлин и Перепечко. Макс выпрямился.
- Вот и хорошо. Больше и не надо. А то еще спецназ вызовут, - попробовал пошутить он, но никто даже не улыбнулся.
Тогда Макс развернулся и повел свою небольшую группу в кабинет генерал-майора Матвеева. Он решил, что сам все скажет. А пацаны ему нужны были как статисты. Иначе начальник училища может подумать, что это только его, Макарова, инициатива.
Генерал был в кабинете не один. Макс сперва смутился, увидев напротив Матвеева полковника Ноздрева, но потом подумал, что это ничего – даже правильно. В конце концов, Макс не кляузу какую тайно под дверь подсовывает, а честно выражает мнение третьего взвода. И члены делегации, испуганно толкая друг друга, вошли внутрь.
Офицеры при виде суворовцев вопросительно повернули головы. Матвеев, предварительно сцепив пальцы, положил руки перед собой и, внутренне готовый ко всему (вид ребят настраивал только на серьезный разговор), произнес:
- Я слушаю вас, суворовцы.
Макс, подпираемый сзади Перепечко, вышел вперед.
- Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться?
Матвеев нетерпеливо закачал головой:
- Да-да. Я же сказал, слушаю вас.
Тут и Ноздрев сел, развернувшись к ним вполоборота, озабоченно поглядывая на мальчишек. Под пронзительным взглядом начальства (оба офицера прямо-таки с Макса глаз не спускали), вице-сержант почувствовал, что у него пересохло в горле. Быстро прикусил кончик языка, и рот вновь наполнился слюной.
«Хватит тянуть», - отругал он сам себя.
- Я от лица третьего взвода прошу вернуть нам преподавателя этики и эстетики Полину Сергеевну Ольховскую, - Макс снова цапнул себя за язык, но перестарался и сразу ощутил металлический привкус крови.
Живо переглянувшись, офицеры, не сговариваясь, откинулись на спинки стульев. Ноздрев развел руками, а затем, выразительно приподняв брови, сказал:
- Ну что я вам говорил? Бунтовщики!
Тут настал черед суворовцев удивляться. Откуда ж им было знать, что до их прихода офицеры как раз горячо обсуждали конфликт третьего взвода с Лидией Ивановной?
- Мы не бунтовщики, - тихо пробормотал Перепечко, но поскольку все остальные молчали, прозвучало это громко, - Мы просто Полину Сергеевну обратно хотим.
- Да? – рассмеялся почему-то полковник Ноздрев, - А больше вы ничего не хотите?
Печка отрицательно замотал головой и отступил за Трофимова.
Генерал-майор Матвеев, который до этого не произнес ни слова (а только задумчиво стучал ручкой по столу и бросал быстрые внимательные взгляды на суворовцев), наконец спросил, не обращаясь ни к кому конкретно:
- А чем вас не устраивает Лидия Ивановна?
Он что, хочет, чтобы они на Крокодила накапали? Пацаны возмущенно зашевелились у двери. Макс немедленно показал им за спиной кулак и ответил:
- Лидия Ивановна – превосходный педагог. Добрая, чуткая отзывчивая.
Тут даже Ноздрев про себя усмехнулся. Что-то, а впечатление чуткой и отзывчивой дамы Лидия Ивановна при всех ее достоинствах, никак не производила. Макс тем временем продолжил:
- Но в силу разных причин, в частности привычки, нам комфортнее учиться у Полины Сергеевны. У нашего взвода с ней психологическая совместимость.
Макс закончил, сам удивляясь, как умудрился толкануть такую речь. Вот что значит отец – политик!
Генерал его внимательно выслушал и кивнул:
- Хорошо. Я вас понял. Можете идти.
Перепечко радостно рванул к двери. Остальные недоуменно посмотрели на Макса. Как – идти? И это все, чего они добились?
Заметив их нерешительность, начальник училища повторил, и уже гораздо строже:
- Можете идти. Вы свободны.
Суворовцы гуськом покинули кабинет. Последним вышел Макс. Когда дверь закрылась, полковник Ноздрев сел прямо и без тени улыбки на лице пробормотал:
- Да, ситуация, - он посмотрел на Матвеева, - Что делать с ними будем, товарищ генерал-майор?
В ответ Матвеев развел ладони:
- Что делать? Разговаривать с Ольховской. Пусть берет первые курсы обратно, - он не удержался от улыбки: - раз у них такая психологическая совместимость.
Ноздрев обхватил рукой шею. Он был не согласен.
- А если в следующий раз они захотят командира взвода поменять? Или, - он осторожно посмотрел на Матвеева, - начальника училища?
Генерал поймал взгляд подчиненного и сдвинул брови.
- А вы постарайтесь, товарищ полковник, чтобы следующего раза не было.

3.

Андрей Леваков не пошел к Матвееву не потому, что струсил, а потому, что его вообще не было среди ребят, когда те планирова¬ли предстоящий демарш.
Сразу после урока он побежал звонить Саш¬ке. Однако по дороге его перехватил плечистый старшекурсник (Андрей его сразу узнал — он был одним из тек, кто давал ему деньги на опе¬рацию для матери) и сказал, что Левакова ждут на КПП.
Резко рванувшись с места, Андрей потерял фуражку. Затормозил, вернулся, на бегу под¬нял ее и что есть мочи бросился на КПП.
Что он только не передумал, пока бежал, вы¬нужденно тормозя перед офицерами которые, как назло, то и дело попадались ему на пути. Однако основная и чертовски радостная мысль была одна: это мама!
Все обошлось! Она, наверное, и в самом де¬ле приболела. Но Сашка сказала ей, что Анд рей волнуется, и та, несмотря ни на что, при¬шла, чтобы успокоить сына!
Вихрем ворвавшись на КПП, Андрей, тяже¬ло дыша, остановился и завертел головой. Около дежурного, прижав руки к груди, туда-сюда ходила Сашка. Леваков нахмурился. А где же мама"? Он посмотрел направо, налево и убедился, что девочка пришла одна. К вы¬глядела она, мягко говоря, неважно. Насупленная, серьезная, губы то и дело грызет.
— Саш! — окликнул ее Андрей. — Ну?
Она вздрогнула, подняла глаза, но не улыбнулась, как всегда при виде Андрея, а напря¬женно замерла, ожидая, пока он подойдет.
— Ну? Не молчи ты! — потребовал Анд¬рей, подбегая к ней.
Но Саша опять не ответила. Взяла его за ру¬кав и отвела в сторону. Потом испуганно на него глянула и наконец сказала:
— Помнишь, Андрей, я вчера тебе говори¬ла, чтобы ты не волновался? — Леваков не¬терпеливо кивнул. —Так вот, теперь начинай волноваться. Дверь мне никто не открыл.
Леваков отшатнулся. Но неожиданно спо¬койно, несмотря на туман в голове, произнес:
— Может, она куда-нибудь вышла? В мага¬зин, на почту, в туалете была, черт возьми! —
Тут дежурный на него оглянулся, и Андрей за¬говорил тише: — Ты сколько раз звонила?
Один, два?
Саша помотала головой:
— Я пришла к ее дому утром. Как и обеща¬ла. Часов в семь или полвосьмого, до школы то
есть. Позвонила, но никто не открыл. Я реши¬ла, что еще рано и она, наверное, спит — Саш¬ка говорила монотонно, до мельчайших дета¬лей вспоминая подробности сегодняшнего дня. — Решила подождать на улице. Где-то че¬рез час позвонила опять. То же самое. Я, Лева, долго звонила, — быстро добавила она, предупреждая его возражения. — И тогда ре¬шила не идти в школу, а дождаться твою ма¬му во что бы то ни стало. Подумала, может, она в поликлинику пошла. Мало ли, кровь сдать.
Досидела до одиннадцати Снова поднялась И опять глухо, как в танке. Я прислушалась — ни звука.
Девочка замолчала. Она размышляла, стоит ли говорить Андрею еще об одном об¬стоятельстве, на которое обратила внима¬ние. Вдруг ошиблась? Но все-таки решила сказать.
— Лева, — негромко позвала она, привле¬кая его внимание. По суровому, напряженно¬му лицу Андрея Саша догадалась, что мыс¬ленно он далеко. — Я когда на улицу вышла, стала глазами ваши окна искать. И мне по¬казалось, — она помялась. — показалось, что у нее там свет горит. — И тут же, увидев, как побледнел ее друг, быстро добавила: — Но я и ошибиться могла. Всего ведь один только
раз у вас дома была, — виновато закончила девочка.
Андрей не спешил отвечать. Разные мысли роились у него в голове, как мошки — малень¬кие, надоедливые, опасные. Он досадливо от¬гонял то одну, то другую, но они налетали сно¬ва и больно-больно кусали мальчика
Сашка обеспокоенно следила за тем. как меняется выражение его лица, и наконец не выдержала:
— Чего ты встал, как остолоп? Надо что-то делать! МЧС вызвать. Дверь вышибить. Ну!
Леваков непонимающе на нее посмотрел:
— Зачем МЧС? У меня ключи есть.
— Тем более! А ты, дурак, тут стоишь, — вдруг рассердилась девочка. — Побежали! Или ты не можешь? Тогда я одна пойду. Давай ключи.
Ровно выдохнув, Андрей взял Сашку за ру¬ки и насильно усадил на скамейку.
— Сиди здесь. Я сейчас сбегаю к команди¬ру и попрошу увольнительную. Вернусь и вме¬сте пойдем.
Он развернулся и быстрым шагом поки¬нул КПП.
А что, если мать просто взяла и уехала? Бросила его, как в детстве.
Когда они виделись в последний раз, выгля¬дела она хорошо. Да и врач сказал, что опас¬ность миновала. Она почувствовала себя луч¬ше, собрала вещи и уехала.
Андрей нервно сглотнул. Но ведь мать кая¬лась, прощения просила, говорила, что любит сына. Неужели обманывала? И когда в воскре¬сенье их с Сашкой на улицу провожала, уже знала, что назавтра исчезнет?
— Суворовец Леваков! — прогремело у не¬го над ухом.
Андрей поднял глаза и увидел прямо перед собой разгневанного майора Ротмистрова. Не заметив офицера, Леваков в раздумье чуть на него не наступил.
Вытянувшись по стойке «смирно», Андрей замер, задрав подбородок. Ротмистров сильно нахмурился, но больше суворовцу ничего не сказал и прошел мимо.

4.

Дойдя до конца коридора, Ротмистров оста¬новился и оглянулся, еще раз окинув недоволь-ным взглядом Левакова, который к тому вре¬мени уже сворачивал по направлению к своей казарме. Задумчиво потер подбородок. Потом, словно решившись на что-то, двинулся в сто¬рону медсанчасти.
В кабинете у Марианны Владимировны уже горел свет. Настольная лампа. Женщи¬на с тряпкой в руках перебирала в шкафу ве¬щи Ненужное выбрасывала, остальное скла-дывала так, чтобы знать потом, где искать.
Когда в дверь постучали, она, не прекращая своего занятия, пригласила посетителя войти. Оглянулась, увидела на пороге офицера и при¬ветливо улыбнулась, стараясь скрыть уста¬лость. Поправила халат, заняла свое место и кивнула майору на стул напротив.
Ротмистров сел. Он хотя и чувствовал себя неловко, все же надеялся, что особых проблем не возникнет. Ведь ему нужна только справка. И то не для себя. Для Лешки.
Это Наташе на днях пришла в голову идея поехать всей семьей на выходные за город. Она так и сказала — «всей семьей». Значит, На¬таша считает родным не только его, но и Алек¬сея тоже. Жаль, Лешка думает иначе... Эх, не сложились у них отношения!
Впрочем, именно поэтому его новая жена и затеяла эту поездку Она считает, что у нее просто не было возможности познакомиться с его сыном поближе. Эх, Наташка, добрая ду¬ша! Ротмистров сильно сомневался, что Алек¬сей пойдет' на контакт с женщиной, которая разрушила его семью.
Хотя чем черт не шутит? Может, сын и оду¬мается. Тем более что его собственная мать после ухода мужа чуть ли умом не тронулась. Не зря Лешка с такой радостью в училище ло¬манулся. Не слишком сладко ему приходилось дома-то.
Ротмистров снял фуражку и положил ее на колени.
Наташка уже достала три путевки" на эти выходные. Выезжать надо в пятницу вечером. А следовательно, субботние занятия Лешке придется пропустить.
Отпрашивать сына у начальства майор не стал, И так в последнее время у него с Нозд¬ревым отношения натянутые. Лучше договориться с новой врачихой. Что ей стоит справ¬ку накалякать?
Марианна Владимировна тем временем, так и не дождавшись от офицера ни слова, начала сама:
— Может, вы изложите суть вашей про¬блемы? Уверена, все не так страшно.
Ротмистров забарабанил пальцами по столу.
— Моей проблемы? — автоматически пе¬респросил он. —Да у меня не столько пробле¬ма, сколько просьба. — Оперевшись о стол, он придвинулся чуть ближе. — Мне нужна справка.
— Какая справка? — искренне удивилась Марианна Владимировна. — Вы заболели?
Майор нетерпеливо мотнул головой.
— Да не мне. Сыну. — Ротмистров изобразил что-то похожее на улыбку.
Но доктор казалась окончательно сбитой с толку.
— Ничего не понимаю. У вас есть сын. И он заболел. Правильно? — осторожно уточнила
она. — Могу посоветовать вам обратиться в районную поликлинику. Или если дело со¬
всем серьезное, то вызвать <скорую помощь».
Ротмистров почувствовал, что начинает злиться. Все ей разжевывать приходится Толи дело майор Мурашко — с полуслова его понимал.
— Марианна Владимировна, кажется? — сквозь зубы спросил он. Женщина кивнула. — Так вот, Марианна Владимировна, мой сын учится в этом училище. Первый курс четвер¬тый взвод. Его фамилия Сырников. Мы всей семьей, — Ротмистров с удовольствием вслед за Наташей назвал их троих «семьей», — од¬ним словом, мы собираемся на выходные за город. И Алексею Сырникову нужна медицин¬ская справка, чтобы в субботу не идти за заня¬тия. Понятно?
Тут уж Марианна Владимировна поняла все. Лицо ее мигом посуровело. Собрав сто¬почкой бумаги, в хаотическом беспорядке ле¬жащие на столе, она выпрямилась и холодно ответила:
— Понятно, товарищ майор. К сожалению, вы обратились не по адресу.
Ротмистров удивился:
— Но это же медицинский кабинет?
— Именно, — невозмутимо подтвердила врач. — Это медицинский кабинет, а не тор¬говая лавка.
Вскочив, майор чуть не уронил на иол свою фуражку, но успел поймать ее в последний момент.
— Да я у вас, между прочим, ничего и не
покупаю! — возмутился он. — А прошу по-че¬ловечески.
Марианна Владимировна немного смяг¬чилась и постаралась аргументировать свой отказ:
— Я вас прекрасно понимаю. Но липовую справку абсолютно здоровому мальчику все-
таки не дам. Это против моих этических и мо¬ральных принципов. Это не честно.
Глаза майора недобро сверкнули. Она что, только что обвинила его в бесчестии? Губы Ротмистрова скривились в злой усмешке.
— А замужней женщине крутить шашни с прапором на глазах у детей — это, значит, со-ответствует вашим моральным принципам?
Женщина приподнялась было, но слова майора, как сильный удар, отбросили ее об¬ратно на стул.
— Как вы сказали? — ошарашенно пере¬спросила она.
Ее беззащитность только сильнее распа¬лила Ротмистрова. Посмотрите, сама святая невинность!
— Как слышала! — довольно грубо ответил он, переходя на «ты». — Все училище уже зна¬ет. Хреново маскируетесь. А говорили, прапор наш в разведку ходил! Конспиратор недоделан¬ный, — прошипел он, донельзя разозленный тем, что из-за этой чокнутой бабы Наташкины планы пошли насмарку.
Марианна Владимировна, едва сдержива¬ясь, пробормотала:
— Не смейте оскорблять прапорщика Кантемирова. И... — голос ее дрогнул, — поди¬те вон.

Окинув женщину злобным взглядом, Рот¬мистров нахлобучил фуражку, задержавшись на мгновение около зеркала, и шумно хлопнул дверью.
Несколько секунд Марианна Владимировна сидела не шелохнувшись. Потом встала, подо¬шла к шкафу, взяла с нижней полки уже высох¬шую тряпку, прошла к умывальнику, открыла кран и заплакала.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 21:05 | Сообщение # 6
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава пятая.

1.

Сашка не ошиблась: свет горел именно в квартире Нины Леваковой. Когда они добрались до места, уже стемнело. Андрей специально задержался под окнами, чтобы проверить версию девушки.
Так и есть. В большой комнате, за приметными красными занавесками, на полную мощь сияла лампа. Свет был яркий, потому что люстру повесить Андрей не успел.
Сердце у него екнуло. Суворовец испуганно посмотрел на Сашку. Та все поняла и быстро взяла его за руку. молча они вошли в подъезд и поднялись наверх. Остановились около обшарпанной двери. Леваков достал из кармана ключ (мать сделала дубликат всего полторы недели назад) и дрожащими руками вставил его в замочную скважину. Повернул два раза и дернул ручку. В образовавшуюся щель проникла полоска света.
Андрей не спешил.
- Хочешь, я первая пойду? – отважно предложила Сашка.
Леваков отрицательно замотал головой. Настроившись, он толкнул дверь, вошел в коридор, нащупал вслепую выключатель и сразу щелкнул им.
На вешалке висели женское пальто и старая болоньевая куртка. На полу в беспорядке валялась обувь. Андрей сразу заметил в углу осенние сапоги, в которых была мать, когда он забирал ее из больницы. Стоптанная подошва, мыски в трещинках, набоек на каблуках нет.
Сашка проследила за его взглядом и почему-то шепотом спросила:
- Это ее?
Леваков не ответил. Вместо этого он оттеснил девушку обратно на лестничную площадку. Но она воспротивилась:
- Я с тобой.
Не став возражать, Андрей решительно прошел в комнату. Никого. Огляделся. Дверь в другую комнату приоткрыта, и там темно. Не чувствуя ног, он прошел мимо накрытого стола и, вытянув руку, резким движением распахнул дверь настежь.
В темноте вырисовались застеленная кровать, шкаф, прикроватная тумбочка. Но на первый взгляд и в этой комнате тоже было пусто.
Андрей вошел внутрь и включил свет. Так и есть. Матери здесь не оказалось.
- Ну что? – раздался сзади встревоженный голос.
Леваков от неожиданности вздрогнул. Сашка стояла прямо у него за спиной и настороженно выглядывала сбоку.
- Никого нет, - с некоторым облегчением констатировал Андрей.
- В ванной тоже, - сообщила Сашка, - Я проверила. И на кухне.
Оставалось признать, что кроме них двоих, в квартире не было ни одной живой души. К счастью, мертвой тоже.
Они вернулись в большую комнату и, в изнеможении после пережитого стресса, опустились на диван. Тут взгляд Левакова упал на стол. Что-то его насторожило.
- Саша, - прошептал он неуверенно, - а тебе не кажется, что после нашего ухода, ну тогда, в воскресенье, здесь никто не прибирался?
Девушка приподнялась, внимательно осмотрелась, и с удивлением кивнула:
- Определенно нет.
На углу возвышалась горка посуды с намертво присохшим кетчупом на тарелках. Чашки стояли там же, где ребята пили из них во время обеда. Вон даже кусок недоеденного Сашкой торта. Заварочный чайник в центре.
Саша встала, приподняла крышечку и поморщилась.
- Плесень одна, - и сразу обернулась к Андрею, - А это значит…
Тот кивнул:
- Это значит, что мама исчезла сразу после нашего ухода.
Им стало не по себе. Но никакого разумного объяснения произошедшему ребята придумать не могли.
- Пошли в милицию, - решила Сашка, - Чего сидеть-то?
Андрей, как и многие интернатовские, милицию не очень жаловал. Но Сашка права. Сидеть здесь и тупо смотреть на голые стены бессмысленно.
Они поднялись и, выключив везде свет, покинули квартиру.

2.

Районное отделение милиции располага¬лось в двухэтажном, похожем на детский сад, здании через пару домов от материного.
Едва ребята открыли тяжелую деревянную дверь, как в нос им ударил неприятный запах затхлости, а откуда-то из глубины раздался раскатистый, переходящий в стон крик. В от¬вет прозвучало: «Да заткнешься ты или нет?» Крик смолк, но через пару секунд послыша¬лось приглушенное повизгивание.
Сашка спросила у первого попавшегося мужчины в форме, к кому следует обратиться.
чтобы сделать заявление о пропаже человека, Тот задумался, затем назвал номер кабинета и отвернулся.
Проходя мимо комнаты, из которой исходи¬ли странные звуки, Сашка не выдержала и по¬вернула голову. За массивными прутьями сто¬ял невысокий человек и, закатив глаза, стонал. Вдруг он замер и совершенно ясно посмотрел на девочку. А затем широко улыбнулся, пока¬зав беззубый черный рот. Сашка вздрогнула и быстро прошла мимо.
В кабинете, куда их отправили, сидел ши¬рокоплечий круглолицый капитан. Он пялил¬ся не отрываясь в телик и прихлебывал чай из огромной круглой, как его лицо, чашки, на ко¬торой сбоку было написало: «Серега».
При виде ребят милиционер неохотно щелк¬нул пультом и проворно спрятал чашку куда-то в стол. Затем, порывшись в ящике, выложил перед собой стопку бланков, взял ручку и стро¬го посмотрел на посетителей.
— Ну, что у вас случилось? — спросил он безучастно.
Андрей, так и не дождавшись приглаше¬ния сесть, подошел к столу капитана и взвол¬нованно начал:
— Понимаете, у меня мать пропала...
Капитан скривился:
— Успокойся. Фамилия, имя, сколько вре¬мени прошло.
Кивнув, Леваков начал по порядку:
— Левакова Нина Владимировна. Пропала...
Но тут капитан повел себя очень странно.
Он молча сгреб все бланки обратно в стол и вновь щелкнул пультом.
— Все, идите, — сказал он, заметив, что ре¬бята по-прежнему стоят в кабинете и недо¬уменно переглядываются. — Нинка Левакова пропала. Хорошая шутка. — Он хрюкнул. — Своим расскажу, не поверят.
Глаза Сашки сузились, и она взвилась:
— Как вы можете так говорить! Там сапо¬ги ее. И торт на столе.
Не глядя на девочку, милиционер хмыкнул:
— Ну, раз торт на столе, то дело и впрямь серьезное. — И переключил канал.
Андрей побледнел, развернулся и хотел уже уйти, увлекая за собой Сашку, но вдруг пере¬думал. Быстро вернулся к столу, выхватил у капитана из рук пульт и вырубил телевизор.
— Человек пропал, слышите? — закричал он, склоняясь над столом. — Вы чего рассе¬лись? Искать ее надо!
— Искать? — несмотря на агрессивные дей¬ствия Левакова, довольно добродушно ответил капитан. — Вот и ищи. У ближайшей пивнуш¬ки. А когда найдешь, от капитана Алексеева привет передай.
Молниеносно перегнувшись через стол, Андрей попытался схватить капитана за грудки. Однако тот не дал застать себя врас¬плох. Качнулся назад и одним движением от¬бросил мальчика в сторону. Пролетев почти через весь кабинет, тот упал около Сашкиных ног. Девочка присела и обхватила друга за плечи.
— Вы... вы, — задыхаясь от ярости, бор¬мотала она со слезами на глазах. — Живот¬ное! Монстр!
Капитан тем временем встал, оправился и сухо сказал:
— Пошли вон, щенки, пока я вас за хули¬ганство не задержал. Быстро отсюда!
Сашка помогла Андрею подняться. Он рванулся было обратно, но девочка удержа¬ла его:
— Не надо, Лева. Он тебя и правда задер¬жит. Кто тогда твоей маме поможет? — про¬шептала она, чтобы капитан не услышал.
Леваков хмуро, не говоря ни слова, согла¬сился.
Они молча, держась за руки, вышли на ули¬цу. Дошли до дома Нины Леваковой и, не сго-вариваясь, уселись на скамейку во дворе.
У Андрея через полчаса заканчивалась увольнительная. Надо идти. Он повернулся к Сашке.
— Сегодня уже поздно, — глухо сказал он. — Завтра суббота. Я днем приду, и мы нач¬нем искать. Сами.
Сашка искоса посмотрела на друга и кив¬нула. С тех пор, как они ушли из милиции, она вдруг сделалась непривычно молчаливой. Но девочка даже Андрею ни за что бы не призна¬лась, что никак не может забыть черный без¬зубый рот, ухмыльнувшийся ей из-за решетки.

3.

Начать поиски решили с опроса соседей. Это Сашка предложила. Сказала, что так обычно в детективах делают.
Неожиданно им практически сразу повез¬ло. Дверь, не спрашивая, открыла полная сер¬дитая женщина, которая когда-то не позволи¬ла Андрею воспользоваться ее телефоном, что¬бы вызвать «скорую».
Оперевшись тяжелой грудью о дверной косяк, она недоброжелательно осмотрела ре¬бят. Андрей, помня их предыдущую встречу, сразу представился:
— Здравствуйте. Меня зовут Андрей Ле¬ваков. Я сын вашей соседки,..
— Да ну? — Распираемая любопытством, соседка выпрямилась и непроизвольно откры¬ла дверь пошире. — А я и не знала, что у Нин¬ки сын есть!
— Есть, — подтвердил Андрей. — Мы хо¬тели. ..
— Но женщина его не слушала. Мельком гля¬нув на Сашку, она сосредоточила все внимание на мальчике, хищно разглядывая его и запоми¬ная малейшие детали внешности, чтобы как следует все обсудить с дворовыми сплетница¬ми. Наконец вынесла вердикт:
— И впрямь похож. Только нос кривой. У Нинки вроде посимпатичнее будет.
— Тут Сашка не выдержала и, нетерпеливо тряхнув головой, перебила соседку:
— Когда вы в последний раз видели Левакову?
— Та досадливо скривилась:
— Чего мне на нее смотреть? С тех пор, как в больницу увезли, не видела.
— Андрей сник и, тихо пробормотав: «Зна¬чит, уже месяц», — хотел повернуться и уйти, но, услышав ответ толстухи, замер.
— Почему месяц? — удивилась она. — Не больше недели.
— Ребята, затаив дыхание, переглянулись. Сашка в азарте схватилась за ручку двери, и соседка громко фыркнула, выражая свое неудовольствие.
— Это, значит, с воскресенья? — возбуж¬денно уточнила девочка.
— Прежде чем ответить, женщина двумя паль¬цами брезгливо сняла Сашину руку со своей двери и протерла обивку невесть откуда взяв¬шейся тряпкой. Затем равнодушно пожала плечами:
— Может, и в воскресенье это было. Что я, запоминала?
— А как вы узнали, что маму именно в больницу увезли? — спросил Андрей.
Неодобрительно покачав головой, словно говоря: «Да, дети нынче пошли. Вот растишь их, растишь. А им и горя мало, что с родителя¬ми творится», соседка с убийственной ирони¬ей пояснила:
— Когда люди в белых халатах выносят из квартиры женщину без сознания, не трудно
догадаться, что после этого они повезут ее в больницу.
Не сговариваясь, ребята метнулись вниз, на ходу поблагодарив соседку за помощь. Она крикнула им что-то вдогонку, но друзья не услышали, поскольку уже выскочили на улицу.
В квартире у Леваковой телефона не было, так что обзванивать больницы решили от Сашки.
Полковник Ноздрев был дома. Он чинно поздоровался с суворовцем в коридоре и с удив¬лением проводил взглядом ребят, которые, при¬глушенно переговариваясь, прошли прямиком в Сашкину комнату.
Минуты через две оттуда вылетела дочь и, молча заграбастав телефон, скрылась обрат¬но. Но уже спустя секунду появилась снова и с таинственным видом продефилировала ми¬мо отца на кухню. На скорую руку накромсала бутербродов, подхватила под мышку телефон¬ный справочник и утопала к Левакову. В после¬дующие три часа Ноздрев пи мальчика, ни дочь не видел.
А ребята, сменяя друг друга у аппарата, об¬званивали по алфавиту больницы. Когда все городские стационары были проверены, Саш¬ка предложила перейти к областным. Ей уже тогда пришла в голову страшная мысль, озву¬чить которую она пока не решилась
И только когда в справочнике не осталось ни одной больницы, куда бы они не позвони¬ли, Сашка аккуратно забрала у расстроенно листающего страницы Левакова книжку и в очередной раз сняла трубку.
— Алло, это морг?
Андрей чуть не подпрыгнул от неожиданно¬сти и, протестующе подняв руки, уставился на Сашку. Но та взглядом остановила его и веж¬ливо спросила у дежурного, не поступала ли к ним Левакова Нина.
Андрей отвернулся. Он испугался, что сра¬зу все поймет по Сашкиному лицу. И только ко¬гда девочка, пробормотав «спасибо», положи¬ла трубку, обернулся. Она отрицательно пока-чала головой, а вслух произнесла:
— И что теперь делать? Ума не приложу.
Хлопнув себя по коленкам, Леваков встал:
— Завтра снова поспрашиваем у нее во дворе. Может, еще кто что-нибудь видел...

4.

Ночь Леваков провел в пустой квартире пропавшей матери. Прибрал на столе, вымыл посуду, расставил тарелки по местам, умылся и, постелив себе на диване в большой комна¬те, лег. Но ему решительно не спалось.
Вначале мешал шум в подъезде. Пьяно кри¬чали, о чем-то жарко споря, взрослые ребята. Подрались, помирились и только во втором часу ночи разошлись.
Наступила тишина. Но именно в этой глу¬хой, почти мертвой тишине Андрею стали мерещиться разные странные звуки. То вдруг вода на кухне из крана ни с того ни с сего ка¬пать начала. То показалось, что замок щелк¬нул. То дверь скрипнула.
Леваков сел. В темноте, принимая устра¬шающий вид невиданных чудовищ, хранила многозначительное молчание мебель. Андрей поежился и быстро включил свет.
Вдруг он сообразил, что впервые в жизни ночует один. Сперва был интернат, потом учи¬лище. Всегда кто-то дрых на соседней койке. А сейчас никого.
Подтянув ноги к груди, Андрей уткнулся лицом в коленки, да так и уснул, не выклю¬чая свет.
Разбудил его долгий, требовательный зво¬нок в дверь. Открыв глаза, мальчик сонно сполз с дивана и сразу почувствовал, как за¬текло в неудобной позе тело.
Прихрамывая, он прошел в коридор и впу¬стил Сашку.
Она ворвалась в квартиру и набросилась на Андрея:
— Ты чего не открываешь? Я уж испуга¬лась. Подумала, что здесь, как в той «нехоро¬шей квартире», люди пропадают.
Но, заметив непонимающий взгляд маль¬чика, остыла и даже усмехнулась:
— Ясно. Булгакова не читал, да?
Сашка принесла с собой завтрак. Они по-быстрому перекусили сладкими булочками и вышли на улицу.
Было еще довольно рано, однако во дворе уже вовсю кипела жизнь. А главное, по троту¬ару, степенно болтая, прогуливались старушки.
К ним-то первым делом и устремились ре¬бята со своим вопросом. Внимательно выслу¬шав девочку, которая на этот раз взяла иници¬ативу в свои руки, две бабульки встревоженно закачали почти одинаковыми вязаными ша¬почками, а третья крепко задумалась.
— В прошлое воскресенье, говорите? — пе¬респросила она и радостно сообщила: — Точ¬но. Видела, как Левакову увозили. Я как раз домой собиралась, когда ее вынесли.
А во сколько это было? — спросил за¬чем-то Андрей.
Не задумываясь, старушка ответила:
— Я всегда в четыре ухожу. — И катего¬рично повторила: — Всегда.
Значит, мать увезли буквально через десять минут после их ухода. Немыслимо! Она же пре-восходно себя чувствовала! Да и как бы «ско¬рая» за такое короткое время успела приехать, поставить диагноз, созвониться с больницей, погрузить мать на носилки и уехать? Что- то здесь не так...
— Да, — продолжила тем временем ста¬рушка, обращаясь уже к своим подружкам. — Была дьявольская машина, была.
— Почему вы говорите — дьявольская? — заинтересовалась Сашка.
Старушка охотно пояснила:
— Ну, во первых, все врачи — бесы. Вон к своей участковой уже вторую неделю за бес¬платным рецептом хожу...
— А во-вторых? — не очень вежливо пе¬ребила ее девочка.
Но старушка не обиделась.
— А во-вторых, там на номере две шес¬терки были, — торжествующим шепотом со¬общила она. — Почти дьявольское число.
Ребята так и ахнули, не веря в свою удачу. Теперь осталось только выяснить, сколько в го¬роде «скорых», номер которых содержит две шестерки. И все дела.
— Да уж, и все дела... — мрачно в очеред¬ной раз повторил Андрей, когда Саша провожала его в училище. — Как мы, интересно, это выясним, если нас в милиции даже слу¬шать не хотят?
Девушка тоже об этом думала. Действи¬тельно, как найти машину? Можно, конечно, обойти все больницы и попробовать погово¬рить с водителями. Только это времени не¬весть сколько займет! Но другого варианта Саша не видела.
Решено! В понедельник, то есть завтра, она начнет.

5.

В понедельник суворовцам объявили ре¬зультаты конкурсных работ по математике.
Трофимов ушам своим не поверил. Поднял изумленные глаза на БМП, а она, по-своему истолковав его недоумение, радостно повто¬рила, что суворовец Трофимов, до этого тща¬тельно скрывавший свой блестящий матема¬тический талант, единственный во всем взво¬де не допустил при решении ни одной ошибки.
Приосанившись, Трофим огляделся. Что, съели? Однако пацаны пялились не на него, а на БМП, которая в этот момент раздавала проверенные работы, чтобы кадеты посмот¬рели свои ошибки.
Синицын за спиной Трофима расстроенно пробормотал, обращаясь к Левакову:
— Черт, где же я промахнулся?
Пребывавший в эйфории Трофимов само¬довольно улыбнулся и небрежно бросил че¬рез плечо:
— У тебя первая задача неправильно ре¬шена.
Синицын остолбенел.
— Так чего ж ты не сказал, раз видел? — удивился он.
Растерявшись, Трофимов заерзал на сту¬ле и уже безо всякой спеси пробормотал в оправдание:
— Откуда ж я знал?
— Ну-ну, отличник... — отвернулся от не¬го Синицын.
Тем временем БМП дошла до них, отдала работы Левакову и Синицыну, а затем не удер¬жалась и погладила Трофимова по голове.
— Молодец. Первую задачу вообще реши¬ли только ты и... — она заглянула в список, который держала в руках, — и суворовец Сухомлин.
Сухомлин в ответ только хмыкнул, а Тро¬фимов против воли покраснел.
БМП вернулась на свое место и объявила, что на предстоящую общегородскую олимпи¬аду от третьего взвода поедут двое: суворовцы Трофимов и Синицын.
Тут уж Трофим и вовсе приуныл. Про олим¬пиаду-то он и забыл. Кто ему там списать даст? Может, отказаться, пока не поздно? Да? И что он скажет? «Извините, условия не те — слишком людно!»
Весь вечер в казарме Трофим придумывал разные причины, по которым не сможет по¬ехать на олимпиаду. Но ни одна из них не ка¬залась ему достаточно веской. В конце концов парень плюнул. Будь что будет. В самом худ¬шем случае БМП расстроится. Жалко, конеч¬но, тетку, но что делать?
И он отправился, бросая виноватые взгля¬ды на Синицу, который после математики раз¬говаривал с ним сухо и сквозь зубы, готовить¬ся к отбою.
В этот момент в казарму влетел взбудораженный Макс. Взлохматил волосы и выпалил, волнуясь:
- Пацаны! Философ уходит!
Ничего не понимая, кадеты окружили Макарова и, перебивая друг друга, стали забрасывать вице-сержанта вопросами:
- Куда?
- Кто сказал?
- Домой, что ли?
- Насовсем?
Наконец Макс не выдержал и заорал:
- Да замолчите все! - и когда в казарме стало относительно тихо, он уже спокойно пояснил: - Сам только что узнал. Матвеев Философа за драку попер.
Кто-то попробовал пошутить: «По пьянке, что ли?» - но Макс остановил его взглядом.
- Говорят, Кант с Ротмистровым подрался. А почему, никто не знает, - озабоченно добавил он, потерев лоб.
Мальчишки неловко переглянулись. Как же они теперь без Кантемирова? Кто его сменит? Да кто бы не сменил! Второго такого уже точно не будет…

6.

Почему прапорщик Кантемиров подрал¬ся, а вернее, избил майора Ротмистрова, зна¬ли трое. Во-первых, сам прапорщик. Но он не посчитал нужным назвать причину генерал-майору Матвееву, и тот, разозлившись потре¬бовал, чтобы старшина написал рапорт об увольнении.
Потом, разумеется, избитый в своем собст¬венном кабинете майор Ротмистров. Этот во¬обще после случившегося старался как можно реже показываться в коридорах училища и только вспыхивал как факел при одном упо¬минании фамилии Кантемирова.
И, наконец, новая врач — Марианна Вла¬димировна. Вот она непременно прояснила бы ситуацию. Но врач ничего не знала о драке, и прапорщик молча положил рапорт на стол начальника училища.
Сделать ему это было он как не просто. Но Кантемиров все равно ни о чем не жалел. Ни единой секунды.
Или нет, пожалуй, все-таки жалел. Не стои¬ло ему сдерживать себя, надо было как следует отвести душу. Однако, с другой стороны, Рот¬мистров почти не сопротивлялся. Лишь внача¬ле попытался дать сдачи, а потом безвольно сник и, уже валяясь на полу, начал яростно ма¬терить старшину.
Избивать лежачего Кантемиров не стал. Ругнулся, бросил последний взгляд на мерз¬кую тварь, которая по недоразумению носи¬ла офицерские погоны, и вышел.
Только вот не успокоился он ни капли. Надо было заставить этого гада Ротмистрова на ко¬ленях просить прощения у Маши за те гадос¬ти, что он ей наговорил.
Когда прапорщик зашел в медицинский ка¬бинет, Марианна Владимировна умывалась. Кантемиров хотел было по обыкновению по¬шутить, но вдруг заметил красные глаза жен¬щины и ее испуганное лицо, мокрое не столь¬ко от воды, сколько от слез.
Прапорщик дрогнул и быстро, не задумыва¬ясь, как она это воспримет, прижал Машу к се¬бе. Ему захотелось защитить ее, не дать в оби¬ду. А докторша, оказавшись в надежных муж¬ских руках, казалось, расслабилась и, уже не стесняясь, зарыдала с новой силой. И, всхли¬пывая, рассказала прапорщику все.
Первым желанием Кантемирова было убить Ротмистрова. Или хотя бы вырвать ему язык за то самодовольство, с которым он оскорблял жещину.
Эх, что бы Марианне Владимировне заме¬тить, с каким мрачным, каменным лицом вы¬шел от нее прапорщик Кантемиров. Эх, что бы ей остановить, успокоить его!
Но врач ничего этого не увидела, потому что сидела за столом, уткнув руки в лицо. Не подняла она головы и тогда, когда дверь за пра¬порщиком закрылась. Да и поздно было. Фи¬лософ уже шел по коридору в сторону кабине¬та майора Ротмистрова.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 21:14 | Сообщение # 7
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава шестая.

1.

Весть об уходе Кантемирова взволновала суворовцев не на шутку. Полночи они шептались, строя разные версии и втайне надеясь, что слух окажется ложным. Подумаешь, Ротмистрова побил! Да за это медаль давать надо!
В результате заснули мальчишки не раньше часа, а утром (что неудивительно!) едва разлепили глаза. Однако, вымуштрованные прапорщиком, вскочили, ожидая по привычке услышать знакомый «чирк» спички о коробок.
Но сегодня «чирка» не было. Вместо Философа в казарму вошел Василюк. Одного взгляда на него хватило, чтобы понять – майор сильно не в духе. Как ни пытался командир третьего взвода скрыть свое настроение, ничего у него не вышло.
Например, Василюк наорал на Сухомлина за небрежный внешний вид. А у Сухого всего-то вихор на макушке встал. Даже забавно смотрелось. И командир бы в другой раз только ехидным замечанием отделался. А тут наорал. Ну, не то, чтобы совсем наорал… В общем, не так, как обычно, выразился.
Возможно, не сообщи им Макс накануне грустную новость, кадеты бы на это и внимания не обратили. Но в свете последних событий парни особенно остро воспринимали происходящее, выискивая подтверждение, или наоборот, опровержение дурного слуха.
Поэтому нервозность командира они с тоской списали на то, что все сказанное Максом – правда. И понимающе напряглись. Печка хотел было прямо Василюка о Философе спросить, но, получив увесистый толчок в бок от Петровича, прикусил язык. И правильно: не высовывайся.
Кантемирова суворовцы увидели только во время завтрака. Он как ни в чем не бывало расхаживал между столами, попутно делая замечания и не уставая повторять: «Когда я ем, я глух и нем». Впрочем, нынче в столовой и без его напоминаний царила мертвая тишина. Один прапорщик, казалось, этого не замечал.
Лицо его было непроницаемо. Только темные круги под глазами вырисовывались. Когда Философ подошел к третьему взводу, Макс не выдержал, оторвался от почти нетронутой каши и тихо спросил:
- Товарищ прапорщик, разрешите обратиться?
Кантемиров невесело усмехнулся:
- Ну, попробуй обратись, суворовец Макаров, - он таким тоном это произнес – «суворовец Макаров», что у Макса аж пупырышки на коже появились.
Он все понял, то тем не менее продолжил:
- Это правда, что вы из училища уходите?
Кадеты перестали жевать. Ложки замерли в воздухе. И не только за их столом. За другими тоже все разом стихло.
И Философ это заметил. Краем глаза. Уголок его рта предательски дернулся. Но уже в следующий момент он твердо сказал:
- Продолжить прием пищи, - затем отошел от Макса, но вдруг остановился и негромко, но как-то грустно и задумчиво добавил: - Летчики-залетчики…
Парни, тяжело вздохнув, зазвенели тарелками. Потом в подавленном молчании покинули столовую и побрели на занятия.
И даже когда в класс вместо Лидии Ивановны неслышно проскользнула Полина Ольховская, они не сразу поняли, что произошло. Такая тоска на всех навалилась…
А Полина остановилась посредине кабинета и, положив журнал на стол, невозмутимо, как будто и не бросала их вовсе, спросила, кто сегодня дежурный.
Макс встрепенулся. Растерянно моргнул и невольно улыбнулся друзьям. На их лицах было написано то же недоверчивое недоумение, которое быстро сменилось радостью. Вернулась!
Ничем не выдав своего волнения, Полина спокойно повторила вопрос. Трофимов, очнувшись, встал и громко доложил, что отсутствующих нет. У него даже уши от удовольствия покраснели. Пока Трофим говорил, взгляд Полины задумчиво скользил по застывшим в напряженном внимании мальчишеским лицам. Встретившись с глазами Макса, она не отвернулась, а, напротив, замерла и, как показалось суворовцу, что-то ему беззвучно сказала. Только вот он не понял, что именно. Затем преподавательница плавно склонила голову, поблагодарила Трофимова и начала урок:
- Сегодня мы с вами поговорим о дворянской культуре. А в частности, чтобы вам не было совсем уж скучно, - в ответ раздался возмущенный ропот, и Полине пришлось повысить голос, - об этической стороне дуэлей. Вы ведь знаете, что такое дуэль? – обратилась она к суворовцам.
Те согласно закивали.
- И все-таки я повторюсь. Дуэль – это поединок, который происходит по определенным правилам. Цель дуэли – восстановление чести. Или, по-другому, снятие позорного пятна, которое было нанесено в результате оскорбления одного дворянина другим. Понятие дуэли неразрывно связано с понятием чести. А понятие чести – с этикой дворянского общества. Поэтому участник дуэли, даже если он стал в конечном счете убийцей, все равно в своей среде считался героем. И все потому, что он не струсил, а смог защитить свою честь. Как вы считаете, - Полина прикрыла глаза, - можно ли найти аналоги в современности?
- Можно, - уверенно сказал с места Петрович.
- Да? Поясните свою мысль, - и преподавательница села, заинтересованно подняв брови.
Но пояснять свою мысль вслух Петрович не стал. Вместо этого он дождался, пока Этикетка отвернется, и возбужденно зашептал Максу в спину:
- Так наш Философ стопудово майора на дуэль вызвал. Он бы ни с того ни с сего не стал Ротмистрову пятак чистить. Это, как пить дать, было дело чести.
- Однако участников дуэли, как правило, строго преследовало правительство, - продолжила тем временем Полина, - Их изгоняли из столицы, отправляли в ссылку.
- Ну, что я говорил, - вновь раздался торжествующий шепот Петровича, - Все как у нас. Матвеев Философа изгнал. А мы все равно считаем, что прапор мужик что надо!
- Иногда, правда, - Полина подошла к Петровичу и выразительно на него посмотрела, - власть имущие прощали дуэлянта. Особенно если за него заступались влиятельные лица.
А вот последние слова Полины Макса очень заинтересовали. От внезапно пришедшей в голову мысли он резко выпрямился и нетерпеливо застучал кулаком по столу. Потом открыл тетрадь, вырвал лист и, низко склонившись к парте, начал что-то сосредоточенно писать.
Едва дождавшись окончания урока Макс одним из первых вылетел из класса, отбежал в сторону (подальше от толпы) и вытащил из кармана листок, на котором наскоро было нацарапано несколько предложений. Перечитал их, неудовлетворенно поджал губы, поднял глаза и, заметив Трофимова, громко его окликнул.
Когда Трофим (а за ним и Сухой, с которым они болтали до этого) не спеша, вразвалочку подошел поближе, Макс похлопал себя по бокам, извлек из другого кармана еще один лист (предусмотрительно вырванный вслед за первым) и впихнул его Трофимову в руки.
- На! Пиши.
- Что? – удивился Трофимов.
- Ты разве не слышал, что Полина рассказывала? Дуэлянтов прощали, если за них вступались влиятельные лица, - терпеливо пояснил Макс, - Пиши, - повторил он более требовательно.
Вмешался Сухой, который с любопытством прислушивался к странной беседе. Он намного раньше, чем Трофим, сообразил, куда клонит Макар.
- А кто у нас будет влиятельным лицом? Может, лучше твоему отцу звякнем? – ехидно подколол он Макса.
Но тот, как ни странно, на шутку не отреагировал.
- Петицию пиши, - продолжал Макаров давить на Трофима, растерянно взиравшего на чистый лист, - «Мы, курсанты Суворовского училища, требуем вернуть прапорщика Кантемирова». Ну, можно не «требуем», а «просим», - подумав, разрешил Макс, - И от себя что-нибудь добавь. Ты же у нас мастер художественного слова. И не только художественного, - хмыкнул вице-сержант.
Трофимов, до которого наконец дошел замысел Макарова, с сомнением ответил:
- Да кто нас слушать станет?
- Ну, Полина же вернулась, - с готовностью отмел доводы Трофимова Макс.
- А наглеть зачем? – опять встрял Сухомлин, которому в глубине души все эти протесты не особенно нравились.
- А что мы теряем? – быстро парировал Макс.
Сухой пожал плечами. Мол, делайте что хотите.
Трофим оглядел обоих, потом кивнул и, положив лист на подоконник, начал писать.
Петиция получилась что надо. И не очень длинная, и понятная. В общем, очень по-деловому Трофим накатал. Теперь осталось только подписи собрать.

2.

Слух о том, что третий взвод собирается подать прошение о возвращении Философа, быстро разлетелся по училищу. Так же, впрочем, как и легенда о дуэли, распространяемая Петровичем.
Последняя в каждом новом пересказе обрастала, как и положено легенде, дополнительными драматическими подробностями. Пошел даже разговор, что противники якобы дрались на саблях. К счастью, этот слух не поддержали, и он быстро заглох.
Как бы то ни было, прапорщик в глазах суворовцев выглядел настоящим романтическим героем, а майор Ротмистров – классическим злодеем.
Версий о причине дуэлей выдвигалось множество, фантазия у суворовцев работала вовсю. Однако, сами того не подозревая, кадеты подошли к разгадке истинного мотива гораздо ближе, чем командование.
Конечно, решили все единогласно, дело тут в женщине. А поскольку единственной женщиной, с которой видели Философа, была медичка, то имя Марианны Владимировны всплыло само собой.
Суворовцы ошиблись в главном. Они посчитали, что майор Ротмистров воспылал страстью к докторше, а прапорщик не мог этого стерпеть. Тем более, что врач, естественно, ответила взаимностью Кантемирову, а вовсе не Ротмистрову.
Романтические домыслы кадетов сыграли на руку авторам петиции. Прошение подписывали с удовольствием, едва только Макс с товарищами открывали рты. А многие и не дожидаясь, пока до них дойдет очередь, сами прибегали в расположение третьего взвода, чтобы поддержать Кантемирова.
Однако на следующий день, ближе к вечеру, в казарму пожаловали нежданные гости – к ним заявился Сырников в сопровождении трех суворовцев из своего взвода.
Все четверо остановились на пороге, внимательно осмотрели присутствующих и направились прямиком к Максу. Тот как раз вслух пересчитывал подписи, гадая, достаточно ли этого или стоит потратить еще день, но предоставить начальнику училища более внушительный список.
При виде Сырникова, Макс выпрямился, и склонив голову набок, стал ждать, что скажет сынок пострадавшего. К нему мигом подскочили остальные.
Сырников остановился напротив Макарова, быстро глянул на листок в его руке и, догадавшись, что это и есть «пресловутая петиция», презрительно скривился.
- И чего? – спросил он неопределенно.
- В смысле? – искренне удивился Макс и, не торопясь, сложил листок вчетверо.
- Подписи, значит, собираете? – Сырников осел на левую ногу.
- Собираем, - подтвердил Макс невозмутимо, - Хотите свои поставить? Это всегда пожалуйста.
Разумеется, Макаров прекрасно понимал, что Сырников пришел вовсе не за этим.
Тот переглянулся со своими спутниками и хмыкнул.
- Не-а, - нараспев произнес он, - Я хотел предупредить, чтобы вы с вашими бумажками, - слово «бумажки» Сырников выплюнул словно вареный лук, - в наш взвод даже не совались. Все равно никто не подпишет, - закончил он уверенно.
- Это, значит, ты вроде как за весь взвод отвечаешь? – лениво поинтересовался Макс, невозмутимо пряча петицию в карман.
- Ага, типа того.
Макс дернул плечами. Подумаешь, у них и без четвертого взвода подписей хватает. Но Сырников расценил его жест по-своему. Он ощетинился и шагнул вперед, едва ли не наступив Макарову на ноги.
- Прапор по заслугам получил. Нечего было с майором Ротмистровым связываться, - он намеренно не сказал «драться». Словно это не прапорщик Ротмистрова отмутузил, а наоборот.
Кадеты третьего взвода захихикали. На какие бы хитрости Сырников ни шел, все и так знают, как было дело.
Незваный гость, видимо, понял причину их веселья, потому что разозлился еще сильнее.
- Мало еще Кантемирову досталось! – вспыхнул он, - Нас за драку наказывают? Наказывают. А чем они сами лучше? Прапор, между прочим, детям плохой пример подал.
- А это вовсе даже и не драка была, - усмехнулся Макс, покосившись на Петровича, - А дуэль.
Покрутив пальцем у виска, Сырников с искренним недоумением произнес:
- Нет, вы все тут точно психи!
Но никто ему не ответил. Тогда уполномоченные четвертого взвода развернулись и вышли.
Проводив их взглядом, ребята переглянулись и, не говоря не слова, разошлись. Один только Синицын не тронулся с места. Хмурясь, он о чем-то сосредоточенно размышлял. Потом кивнул сам себе, огляделся, нашел глазами Перепечко и целенаправленно двинулся к нему.

3.

Когда Синица изложил Печке свою прось¬бу, глаза у того округлились, и сказать он смог только одно: «Да ну, брешешь!» На что Илья от¬рицательно покачал головой. Он говорил аб¬солютно серьезно.
Все эти разговоры о дуэлях, которые толь¬ко и велись по всему училищу в последние два дня, навели его на мысль: обставить предсто¬ящую с Олегом Михеевым разборку как насто¬ящий поединок.
Михеев пристал к нему накануне днем. По¬дошел сзади и толкнул в спину. От неожидан¬ности Илья пролетел метра два, размахивая руками, чтобы не потерять равновесие. Затор¬мозив, он быстро обернулся. И увидел Ксюхи-ного соседа, а за ним еще парочку старшекурсников. Парни самодовольно скалились.
— Глядите, «сос»-то, — гоготнул блондин, кивая на Синицу, — на ногах устоять не мо¬жет, а туда же, девчонок лапать.
Синица и без того был зол, но когда блондин вспомнил Ксюху, у него вообще в глазах потемнело. Не помня себя, Илья подскочил к Михееву (так, кажется, Ксюха своего соседа называла) и уже замахнулся было для удара, но тут боковым зрением заметил офицера и в последний момент сдержался.
— Какое тебе дело до Ксюши? — глухо спросил он вместо этого.
Михеев вновь обменялся многозначительным взглядом с товарищами, а затем пренебрежительно пожал плечами.
— Вот смотрю я на тебя и думаю, на кой ты Ксюшке сдался?
— Не лезь к моей девушке, — проигнорировав ехидное замечание блондина, предупредил Синица.
— Пока твоей, — небрежно бросил Михеев, чем вызвал у Ильи новый приступ ярости. Кулаки его непроизвольно сжались, и это не ускользнуло от наглого блондина. Он криво усмехнулся: — Не пали, «сос». Завтра вечером в туалете поговорим. Понял?
Илья понял. Но только потом осознал, что его вызвали на дуэль. А раз будет дуэль, то все должно быть по правилам (так Полина Серге¬евна сказала, верно?). И, прежде всего, ему не¬обходим секундант.
Конечно, Синица предпочел бы видеть в этой роли Левакова. Но у Андрюхи пропала мать. Ему, понятно, не до того.
Потом Илья подумал о Максе. Однако Мака¬ров был по горло занят, собирая подписи в под-держку прапорщика. Поэтому в конце концов Илья решил, что лучшего секунданта, чем Пе-репечко, ему не найти.
Печка, хоть и был порядком удивлен, со¬гласился сразу. Только слегка занервничал:
— А что я должен делать?
Но Синицын подумал и об этом. Еще днем он сгонял в библиотеку и прочитал там все, что касается дуэлей.
— Дуэли, Степа, — начал он, — бывают трех видов. Первый — это когда нанесенное оскор-бление считается незначительным. Тогда до¬статочно помахать кулаками и с миром разой¬тись. Если оскорбление было более серьезным, то противники дерутся до первой крови. Ну и, наконец, третий вид. — Синица помолчал. — Это когда дуэлянты не расходятся до тех пор, пока один из них не будет повержен.
— Повержен — это, в смысле, убит? — осто¬рожно уточнил Печка.
Синица мрачно кивнул. Ох, до чего же он жаждал крови Михеева! Мгновенно загорался,
стоило только ему вспомнить, как тот схва¬тил Ксюху за руку.
— А у нас какой вид? — с опаской поинте¬ресовался Перепечко.
Вздохнув, Илья ответил, что, скорее все¬го, второй. Будут драться, пока один не рас¬квасит другому нос.
— А секунданты-то что должны делать? — не унимался Печка. — И ты, случайно, не зна-ешь, — издалека начал он, — секундантов тоже, что ли, отправляли в ссылку? Или толь¬ко непосредственных участников?
Синица задумался и ответил, что секундан¬тов, кажется, никто не трогал. После чего Печ-ка заметно успокоился, даже несмотря на не¬уверенное «кажется» Синицына. Чтобы закре-пить результат, Илья добавил:
— Секунданты вообще в драку, то есть в поединок, не вмешиваются. Они только наблюдают, чтобы дуэлянты сражались по всем правилам.
Степа кивнул с самым серьезным видом.
Встреча была назначена на девять вечера. За десять минут до срока Синицын с Перепеч-ко вышли из казармы и в итоге прибыли на место поединка первыми.
Однако прошло семь минут, а в туалете так никто и не появился. Противники опаздыва¬ли. Илья со Степой уже начали нервничать, опасаясь, что Михеев струсил (правда, это ка- залось маловероятным) или попросту забыл о стрелке. Однако все их переживания оказа-лись напрасны.
Олег вошел спустя минут пять, с треском распахнув дверь. Следом ввалились уже зна-комые Синицьну «старики». Мимоходом осмо¬трев «сосов», Михеев фыркнул:
— Ты, я вижу, не один?
— Ты тоже, — спокойно ответил Илья, кивнув на спутников блондина.
Михеев, сцепив пальцы в замок, щелкнул суставами и пробормотал:
— Ну что, не будем зря время терять? На¬учим «сосов» старших уважать? — Последние
слова он произнес, обращаясь к своим товари¬щам. Те молча встали вдоль стенки напротив
кабинок. Рядом, с подозрением поглядывая на «старших, которых надо уважать», пристроил¬ся Перепечко.
Противники разошлись. Никто не спешил ударить первым. Медленно продвигаясь по кругу, парни не сводили друг с друга при¬стального взгляда. Вдруг Михеев метнулся вперед, Синицын отскочил и сбоку нанес блондину несильный удар по скуле. Олег от¬прыгнул вправо, сделал выпад, но Илье опять удалось увернуться, и кулак Михеева рассек воздух.
Печка торжествующе покосился на стар¬шекурсников, которые, хмурясь, азартно подбадривали своего друга, и пропустил момент, когда Михеев сделал Илье подножку.
Обернувшись на странный звук, Печка уви¬дел Синицу лежащим на полу Но не успел Степ¬ка расстроиться, как старшекурсник, не дав сопернику подняться, ударил Илью что есть силы мыском сапога в живот.
Испугавшись не на шутку, Перепечко за¬вопил:
— Эй, ты чего? Так нечестно! Пусть он встанет. — И хотел было рвануться другу на помощь, но его задержали. Парень, стоявший рядом, крепко схватил Печку за локти и про¬шипел:
— Не лезь.
Но Степа не успокоился. С ужасом наблю¬дая, как Михеев продолжает хладнокровно лупить Илью, который, корчась от боли, без¬успешно пытается завалить противника, Перепечко, срываясь на плач (от своей бес¬помощности), орал:
— Не трогай его! Отойди! Кто-нибудь, по¬могите!
Тут уже и товарищи блондина возмути¬лись:
— Слушай, Михей, ты это, закругляйся. Пацана прибьешь.
Закругляйся, тебе сказали! — взвыл Пе¬репечко, отчаянно вихляясь в руках «старика».
От стены молниеносно отделилась чья-то тень. Однако оттащить Михеева от Ильи его товарищ не успел. Драку прекратил строгий окрик:
— Это что здесь происходит?
На пороге стоял дежурный офицер. Мигом оценив обстановку, он отбросил Олега в сто¬рону. А Печка, почувствовав, что его отпусти¬ли, кинулся к Илье.
Синицын приподнялся на локте и, тяжело дыша, с ненавистью уставился на Михеева:
— Ну ты и мразь!
Офицер жизо обернулся:
— Всем молчать! — И сухо потребовал, чтобы блондин представился.
— Суворовец Михеев. Третий курс, второй взвод, — равнодушно ответил тот.
Еще раз оглядев поле боя, офицер приказал:
— Суворовец Михеев, за мной. Осталь¬ные — по казармам. — И спросил уже совсем другим тоном, обращаясь к Илье: —Ты как? Нормально?
Синицын кивнул. Печка, все еще всхлипы¬вая, помог Илье подняться, и они вместе вы¬шли из туалета вслед за старшекурсниками.
Однако перед тем, как войти в казарму, Илья вдруг остановился и задумчиво сказал:
— Знаешь, Степка, по-моему, я ошибся. Все-таки у нас был третий вид дуэли. До смерти.
Печка изумленно на него уставился:
— Ты что, еще шутишь?
Но Синицын был серьезен:
— Просто, когда дерутся до смерти, поеди¬нок не отменяется, если вдруг его прерывают. Он просто переносится на другое время и ме¬сто. И так до тех пор, пока не будет достигнут результат.
Уже зная, что Илья подразумевает под «ре¬зультатом», Печка поежился.

4.

Михеева выгнали из училища. Первокурс¬ники еще ни разу не видели, чтобы кого-то вот так, показательно, выгоняли. До этого маль¬чишки уходили тихо. Проходили с сумкой на плече через двор, скрывались на КПП и навсе¬гда покидали Суворовское.
Но на этот раз все было иначе. Михеев в оди¬ночестве стоял на плацу, а напротив молчали¬выми рядами стояли суворовцы и офицеры. Выглядел он потерянным и казался очень блед¬ным: то ли от унижения и страха, то ли от хо¬лода. Было ветрено, а парень стоял без фураж¬ки, и волосы его время от времени едва замет¬но подрагивали.
В абсолютной тишине генерал-майор Мат¬веев объявил, что Олега Михеева за поступок, не достойный имени суворовца, с позором из гоняют из училища. За то время, что он гово¬рил, Михеев ни разу не поднял глаз.
А потом ему срезали погоны. Раздался громкий, режущий слух треск. Бедняга втянул голову. И остался недвижимо стоять. Только ниточка на плече растерянно металась из стороны в сторону на ветру.
Странно, но Синицына почему-то ужаснули именно эти две вещи: ниточка на плече и то, как Михеев втянул голову, словно опасаясь удара.
А затем все разошлись. Все так же молча, старательно избегая смотреть друг на друга. Только один раз Сухомлин нарушил молчание:
- Я всегда думал, что смогу спокойно в любой момент отсюда уйти. И даже не поморщусь. А теперь…
- Да все понятно, - хрипло отозвался Трофимов.
Они уже вошли в здание, когда их окликнули. Трофим обернулся и увидел, что к ним спешат трое кадетов. Кажется, из четвертого взвода. Они искали Макарова.
Макс, шедший впереди, услышав свою фамилию, вернулся.
- Где подписать? – без предисловий спросил лупоглазый здоровяк.
Он говорил быстро, захлебываясь словами, будто боялся, что его прервут раньше времени.
- Что подписать?
- Петицию. Чтоб Философа оставили, - затараторил суворовец.
Макс удивился:
- Так Сырников вроде сказал, что четвертый взвод ничего подписывать не станет.
Макарову ответил другой кадет. Высокий, худой, чем-то похожий на Сухомлина:
- Не все думают так, как Сырников.
Не удержавшись от улыбки, Макс дружески хлопнул лупоглазого по плечу и достал петицию.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 21:31 | Сообщение # 8
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава седьмая.

1.

Леваков звонил Сашке по два, а то и по три раза на дню. Но каждый раз она неопределен¬но отвечала: «Потерпи немного. Завтра точно будут какие-нибудь новости».
Но и назавтра происходил тот же разго¬вор. И это несмотря на то, что Сашка обегала уже почти все больницы.
Ее встречали по-разному, но, как правило, не отказывались помочь худенькой расстро¬енной девчушке, которая потеряла в санитар¬ной машине взятую без спроса мамину се¬режку, когда провожала в больницу внезапно заболевшую соседку. Эту незамысловатую ис¬торию Сашка придумала, чтобы не выдавать каждый раз странные подробности таинст¬венного исчезновения Нины Леваковой.
Весома правдоподобно всхлипывая в кулак, она умоляла «дяденьку шофера» спасти ее. Ма¬ма, если уснает о пропаже, запрет девочку до¬ма на целый месяц. В этом месте Сашка обыч¬но начинала по-щенячьи подвывать, робко по¬глядывая на очередного водителя.
Тот задумчиво скреб подбородок и неуве¬ренно спрашивал, как же она надеется найти машину, где обронила свою (вернее, как раз не свою) сережку. Ведь машин «скорой помощи» много — не обыскивать же все подряд? Сашка пожимала плечами, а затем с надеждой под¬нимала на шофера заплаканные глаза: «А зна¬ете, там ведь в номере две шестерки были. Это я хорошо запомнила!»
Тогда водитель с сожалением разводил ру¬ками и, заметно сочувствуя непутевой девчон¬ке, отвечал, что такой «скорой» у них в парке нет. Сашка вздыхала и уходила ни с чем.
И лишь однажды хамоватый сутулый шо¬фер с рассеченной бровью, хмуро выслушав Сашкин рассказ, грубо отрезал: «Накажет, и поделом. Нечего мамкины вещи таскать». После чего отвернулся и невозмутимо закурил.
Пришлось девочке потратить целый день, карауля все «скорые», которые подъезжали к этой больнице и отъезжали от нее. Но и среди них не оказалось ни одной машины с двумя шестерками в номерном знаке.
За все время напряженных поисков Сашка ходила в школу от силы раз или два. И то за¬скочит на пару уроков и опять сбежит прове¬рять очередную больницу.
Гром грянул внезапно. Сашкина учитель¬ница, обеспокоенная необычным поведением «всегда ответственной Ноздревой», позвонила к ней домой, чтобы выяснить причину «сис¬тематического отсутствия ребенка в школе». К телефону подошел отец. Мрачно дождав¬шись, пока учительница, сдав Сашку с потро¬хами, сделает паузу, он пообещал разобрать¬ся и повесил трубку.
Когда вечером девочка вернулась домой по¬сле очередной неудачной поездки, полковник Ноздрев уже поджидал дочь в коридоре. Ве¬шая на крючок курточку, Сашка обернулась, чтобы кивнуть отцу, да так и замерла как вко¬панная. Папа в упор смотрел на нее, не мигая, пустыми, холодными глазами. Раньше она ни¬когда не замечала у отца такого взгляда, даже когда тот очень сильно злился. Сашка пере¬пугалась.
— Ч-что-то с-случилось? — спросила она, до смерти боясь услышать ответ. — С мамой, да? — С тех пор, как пропала Андрюхина мать, девочка стала всерьез опасаться за собствен¬ных родителей. Вдруг с ними тоже что-нибудь подобное произойдет?
Ноздрев, не шелохнувшись, ответил:
— Случилось. Пойдем поговорим.
Они прошли на кухню. Сашка налила себе теплой воды из графина и по привычке вклю¬чила чайник. Однако отец распивать чаи не собирался. Полковник сел за стол и уставил¬ся на свои руки, ожидая, пока дочь устроится напротив.
Начал он не сразу. Хмурился, мял пальцы, 1гугая Сашку все сильнее и сильнее. Но на¬конец выпалил:
— Александра, скажи мне откровенно, ты все-таки связалась с Витькой, да? Несмотря на
мой запрет? — И, не выслушав дочь, взорвал¬ся: — А ведь я предупреждал!
В первый момент Сашка испытала огром¬ное облегчение. Никто из родных не постра¬да;]:! Она бы даже рассмеялась, если бы не знала, что разозлит этим отца еще больше. Полковник Ноздрев до паранойи боялся, что дочка попадет в компанию взрослого нарко¬мана Витьки, жившего в их доме. Поэтому, чуть что происходило, немедленно предпо¬лагал самое худшее.
Не успела девочка опровергнуть отцовские домыслы, как Ноздрев схватил ее за руки и стал неуклюже закатывать рукава свитера.
— Покажи мне вены. Покажи, я сказал! — орал он, бешено вращая глазами.
Сашка вырвалась, вскочила и отбежала к окну. Спокойного разговора явно не выйдет. Тяжело дыша, она увидела, что отец тоже под¬нялся и теперь медленно направляется пря¬мо к ней.
«Ну точно — сейчас треснет ни за что!» — молнией пронеслось у нее в голове, хотя до этого отец Сашу ни разу даже пальцем не тронул. И девочка решила не рисковать. Быстро оглянулась, однако ничего подходяще¬го для самообороны не обнаружила. Тогда она, не долго раздумывая, схватила большую кастрюлю с супом, который мать обычно охлаждала на подоконнике, и выставила впе¬ред, отгораживаясь, таким образом, от разъ¬яренного папаши. Одновременно Саша за¬вопила:
— Да нужен мне твой Витька! Знать его не знаю! И вены у меня чистые.
— Да? — недоверчиво хмыкнул отец, оста¬новившись на расстоянии вытянутой каст¬рюли. — А почему тогда не показываешь, а?
— Это унизительно, — заявила Сашка. Отец вроде немного успокоился. Однако поставить свой щит на место она не спешила.
Ноздрев тем временем под настороженным взглядом дочери нервно прошелся по кухне, вновь уселся за стол и, устало подперев голову руками, спросил:
— Александра, объясни мне, что с тобой происходит? В школу ты, как выяснилось, не ходишь. Пропадаешь неизвестно где. Если бы Леваков не находился все это время в учи¬лище, я бы подумал, что без него здесь не обо¬шлось. — И продолжил прежним суровым тоном, не терпящим возражений: — Если ты мне все не расскажешь, я возьму тебя под домашний арест. А о Левакове вообще ду¬мать забудь.
Сашка мигом сообразила, что отец не шу¬тит. Он действительно сделает то, что говорит. Как она тогда Леве поможет?
Поставив кастрюлю обратно на подокон¬ник, девочка вернулась к столу, села, залпом допила остатки воды в кружке и на одном ды¬хании рассказала Ноздреву об исчезновении Нины Леваковой, о том, как они с Андреем ее безуспешно искали всю неделю, о капитане по имени Серега и, наконец, о загадочной маши¬не с двумя шестерками в номере, которая, предположительно, увезла в неизвестном на¬правлении мать ее друга.
Но к Сашкиному удивлению, отец, узнав правду, вовсе не обрадовался, а заорал гром¬че прежнего:
— О чем вы только думали? — Он вскочил и принялся расхаживать туда-сюда, возму¬щенно потрясая руками. — У мальчика мать пропала, а они в сыщиков играть вздумали. Дети, — презрительно бросил он. — Одно сло¬во —дети, — повторил Ноздрев, но на этот раз уже почти нежно. И навис над Сашкой, заста¬вив ее отклониться назад. — Ведь существует милиция, где работают специалисты! А у тебя, между прочим, есть отец!
— Я же говорила, что из милиции нас вы¬гнали, — попробовала защититься девочка.
А к отцу, — горько поинтересовался Но¬здрев, — к отцу ты за помощью обратилась?
Вжавшись в диван, Александра пристыженно покачала головой.
— То-то, — пробормотал полковник, как будто успокаиваясь.
«Кажется, пронесло», — исподлобья погля¬дывая на отца, решила дочь.
Ноздрев действительно успокоился и думал уже о том, как помочь Левакову. Есть у него один знакомый, который может помочь выяс¬нить, сколько санитарных машин в городе име¬ют номер, где присутствуют эти злосчастные шестерки.
— Сиди здесь, — велел он Сашке и вышел в коридор.
Вернулся довольный и уже совсем не злой. Включил успевший остыть за время спора чай¬ник, поставил суп на огонь и невозмутимо на¬чал резать хлеб для ужина. Сашка молча за ним наблюдала, потом выхватила прямо из-под ножа самый толстый кусмень и принялась сосредоточенно его грызть.
Минут через тридцать раздался телефон¬ный звонок. Но к тому времени как раз вер¬нулась с работы мама, и Сашка отправилась накрывать на стол. К аппарату подошел отец. Коротко поговорил с кем-то и, положив труб¬ку, озадаченно повторил несколько раз: «Ни¬чего не понимаю». Потом он подошел к доче¬ри, помахал перед ее носом какой-то бумаж¬кой и сказал:
— Вот. В нашем городе есть только две «ско¬рые» с шестерками в номере. — И вновь удив¬ленно пробормотал: — Но это ерунда какая-то! Ничего не понимаю!
Сашка молниеносно выхватила из рук полковника листок, быстро пробежала по не¬му глазами, переспросила, правильно ли ра¬зобрала написанное, а затем шумно расце¬ловала отца в обе щеки и умотала в свою комнату.
Как все просто оказалось! Когда они с Левой проверяли больницы, то позвонить в эти им даже в голову не пришло. Поэтому Сашке так категорически и не повезло в ее поисках.
Дело в том, что «скорые», подходившие под описание соседки, принадлежали родильно¬му дому и психиатрической клинике.

2.

Однако Леваков Сашкиного энтузиазма не разделил.
— Что, по-твоему, моя мать делает в пси¬хиатрической клинике? — Версию о роддоме они, смутившись почему-то, отмели сразу.
— А я почем знаю? — возмутилась девоч¬ка. — За что купила, за то и продаю. Надо проверить.
— Надо, — эхом отозвался Андрей.
— Договорились встретиться завтра во вто¬рой половине дня.
— Командир выдал Левакову очередную уволь¬нительную, не задавая лишних вопросов. Толь¬ко удачи на прощание пожелал.
— На следующий день ребята, едва училище, которое они провожали глазами сквозь гряз¬ное заднее стекло автобуса, скрылось из виду, обсудили план дальнейших действий. Глав¬ное, уверяла друга Сашка, «не пороть горяч¬ку», как, по ее словам, любит выражаться пол¬ковник Ноздрев. Приедут, осмотрятся и, если мать Андрюхи и впрямь загремела в психуш¬ку, во всем разберутся: наверняка произо¬шла какая-то ошибка. Нужно спокойно все вы¬яснить.
— Не сомневаюсь, — добавила Сашка, улыбаясь, — что уже через пару дней твоя мама будет на свободе. А пока — вперед, на Желтый дом!
— Здание психиатрической клиники оказа¬лось против ожидаемого не желтым, а самым обычным, серым. Оно пряталось за невысоким бетонным забором, вдоль которого росли топо¬ля с голыми, торчащими в разные стороны, словно артритные пальцы, ветками.
Где-то в глубине прибольничной террито¬рии зло лаяла собака. Постепенно ее лай стал звучать громче и отчетливей, как будто пси¬на бежала прямиком к ребятам. И вот уже они услышали треск листьев и судорожное собачье дыхание где-то совсем рядом, за забором, ми¬мо которого шли в поисках входа.
Сашка собак любила, но побаивалась. По¬этому непроизвольно отошла подальше, хо¬тя ясно было, что псу до них не добраться. Андрей заметил это, улыбнулся и взял девоч¬ку за руку. Та хмыкнула — мол, это я так, а на самом деле вовсе и не боюсь ни капельки, — но все-таки благодарно дернула пальцами.
Наконец показались железные ворота и ка¬литка. Охранник — пожилой усач — с уваже¬нием посмотрел на суворовскую форму Лева¬кова и спросил, что «ребяткам в этом гиблом месте надо». Андрей рассказал, и усач с готов¬ностью пропустил их внутрь, посоветовав об¬ратиться «к Мариночке, которая ведет учет и все про всех знает».
Саша вежливо его поблагодарила, и ребя¬та, немного волнуясь, шагнули за ворота.
Однако если они ожидали увидеть там тол¬пу буйных психов, которые с воплями бросят¬ся к ним со всех сторон, то ошиблись. Кругом было пустынно и безлюдно. Лишь изредка кое-где мелькали белые халаты персонала.
В приемном покое их встретила миловид¬ная блондинка (как оказалось, та самая Мари¬ночка, о которой говорил охранник). Внима¬тельно выслушав Андрея, она, не переставая улыбаться ни на минуту (хотя Леваков ничего забавного ей не сказал), повернулась к плоско¬му монитору компьютера и, пробормотав себе поднос: «Одну минуточку», застучала пальца¬ми по клавиатуре.
— Нина Левакова, Нина Левакова, — по-прежнему улыбаясь, напевала она красивым грудным голосом. — О, есть! — воскликнула девушка радостно. Но в этот момент у нее на столе затрещал телефон. — Одну минуточ¬ку. — Мариночка подняла указательный па¬лец, вдруг посерьезнела и подобострастно от¬ветила: — Слушаю вас... Да, Всеволод Акаки¬евич, все сделала....
Сашка прыснула и толкнула Андрея в бок:
— Слышал? Акакиевич! Прям как у Гоголя!
Однако Андрею было не до этого. Он не¬терпеливо топтался на месте, мучительно ожидая, когда же Мариночка закончит раз¬говор и скажет наконец, в какой палате ле¬жит его мать.
Разговор Мариночка завершила доволь¬но быстро. Положила трубку и немедленно улыбнулась:
— Так о чем бишь мы то говорили? Ах да! Нина Левакова. — Она вновь уставилась на монитор. — Есть такая. — Но тут же по¬правилась: — Вернее была.
— То есть как была? — хором спросили ребята, в ужасе переглянувшись.
Мариночка не заметила, какое впечатле¬ние произвели на молодых людей ее слова, и, как ни в чем не бывало, продолжила:
— Да вот тут написано. Нина Владимиров¬на Левакова. Лежала в нашей клинике год на¬зад. Была выписана после успешно проведен¬ного лечения. Это все. — И девушка удовлетво¬ренно ткнула пальцем в клавишу, закрывая файл.
— А сейчас ее здесь нет? — на всякий слу¬чай спросил Андрей.
— Сейчас нет, — категорично ответила Ма¬риночка, потеряв вдруг к ребятам всякий ин¬терес. — Ничем не могу вам больше помочь.
Это тупик! Последняя ниточка, за которую можно было зацепиться, чтобы отыскать мать, оборвалась. Не в роддом же, в самом деле, ее уволокли?
Когда Саша с Андреем вышли на улицу, воз¬ле подъезда затормозила машина. По иронии судьбы это была та самая «скорая» с двумя ше¬стерками в номере, которая, как они до послед¬него надеялись, увезла из дома Нину Левакову.

3.

Пока Леваков и Сашка общались с улыбчивой Мариночкой, училище содрогалось от радостной новости – Философ вернулся!
Макс, несмотря на нагоняй, полученный от командира, ходил гордый, ни минуты не сомневаясь, что это сработала его петиция.
А ведь когда он подал ее майору (пойти сразу к Матвееву Макс все-таки не решился), тот, быстро ознакомившись с содержанием и пробежав глазами подписи, рассерженно посмотрел на парня и спросил:
- Ну, чего тебе, Макаров неймется? Революционер недобитый, - выругал он вице-сержанта и отвел глаза.
Еще не хватало, чтобы суворовец догадался о том, что Василюк не только одобряет его поступок, но и сам еще вчера собирался поставить под документом свою подпись. Правда, со вчерашнего дня кое-что изменилось.
- В общем так, - майор, не торопясь положил изрядно помятую в результате длительного ношения в кармане брюк петицию на стол, - Я ничего не видел. Ты мне ничего не давал. Ясно? Иначе буду вынужден принять в отношении тебя, Макаров, очень серьезные меры. А то взял моду, - Василюк хлопнул ладонью о колено, - что ни неделя, то восстание!
Макс упрямо замотал головой:
- Но, товарищ майор, это не честно. Петицию я вам отдал. И лежит она теперь в среднем ящике вашего стола. Это царизм какой-то! Беззаконие! – возмущено закончил он свою речь.
Не вставая, Василюк смерил кадета тяжелым взглядом.
- Суворовец Макаров, наряд вне очереди.
- Есть наряд вне очереди, - отозвался Макс, но тут же добавил: - И все-таки…
- Круу-гом! Шагом марш отсюда!
Послушно развернувшись, Макс быстро дошел до двери, но задержался на пороге и тихо сказал:
- И все-таки товарищ прапорщик…
- Марш, я сказал!
Максу ничего не оставалось, как покинуть кабинет командира. Но уже вечером следующего дня о возвращении Кантемирова в училище знали все. И, конечно, суворовцы, как и Макс, подумали, что Матвеев изменил решение благодаря их ходатайству. Но на самом деле все было не так.
Марианна Владимировна, изрядно удивлен¬ная тем, что прапорщик, который приходил к ней в санчасть едва ли не по пять раз на дню, вдруг перестал появляться вовсе, стала осто¬рожно справляться у преподавателей о здоро¬вье Кантемирова. Какой же она испытала шок, когда узнала, что прапорщика выгнали. И за что? За драку с ее обидчиком — майором Ротмистровым.
Сопоставив факты, Марианна Владими¬ровна обо все догадалась, побледнела и, заперев кабинет, незамедлительно отправи¬лась к генерал-майору Матвееву — защи¬щать своего друга.
Изрядно волнуясь под пристальным взгля¬дом начальника училища, она рассказала то¬му о своей недолгой дружбе с Кантемировым, о визите офицера Ротмистрова и о его гряз¬ных домыслах, которые довели ее до слез, а прапорщика до греха. Умолчала Марианна Владимировна только о причине, по которой майора внезапно охватила ярость. Посчита¬ла ниже своего достоинства выдавать Ротми¬строва.
Матвеев внимательно выслушал женщину, встал, обошел свой стол и присел напротив.
— Значит, вы утверждаете, что прапорщик Кантемиров избил майора, защищая вас? Но драка, согласитесь, остается дракой. Тем бо¬лее в стенах заведения, где учатся дети.
Тут Марианна Владимировна возмутилась:
— А вы полагаете, что гораздо благороднее издалека наблюдать, как оскорбляют женщи¬ну? Я вас правильно поняла? Такой пример вы хотите подавать мальчикам? И кого же вы из них растите, позвольте полюбопытствовать? Много маленьких ротмистровых?
Выпрямившись, Матвеев невольно улыб¬нулся про себя. Ловко она его уела. Разумеет¬ся, врач права. Бывают случаи, когда единственным ответом на зло может быть только сила. Й все-таки...
— Отчего же прапорщик сразу не доло¬жил .мне о причине, которая побудила его ударить офицера?
— А вы сами как думаете? — чуть презри¬тельно поинтересовалась Марианна Влади¬мировна. — Наверное потому, что он насто¬ящий мужчина. Дело как-никак касалось дамы.
Сама того не подозревая, она затронула тему, которой генерал пока из деликатности избегал. И Матвеев, прекрасно понимавший, что от этого разговора все равно никуда не денешься, решил воспользоваться случаем. Смущенно кашлянув, он поднялся и вернул¬ся на свое месго, где сразу почувствовал себя увереннее.
— Марианна Владимировна, хорошо что вы сами об этом заговорили. — Матвеев помол
чал, подбирая слова. — Дело в том, что слух о ваших отношениях с Кантемировым уже дав¬но дошел до суворовцев. — Женщина напря¬глась, глаза ее подозрительно сузились, — Мне кажется: что не очень хорошо замужней жен¬щине вести себя столь неосмотрительно в за¬ведении, где даже мышь не проскочит незаме¬ченной.
Марианна Владимировна встала.
— Довольно. Во-первых, нас с прапорщи¬ком связывают только дружеские отноше¬ния. А во-вторых, —тут она замялась и ска¬зала уже не так решительно: — вообще-то я не замужем.
Такого поворота Матвеев не ожидал.
— Но как же так? Вы ведь сами указали в анкете...
Но она перебила генерала:
— Я написала неправду. Если честно, то попросту испугалась. Мужской коллектив, одинокая женщина. Ну, вы понимаете, что я имею в виду? — окончательно смутившись, пробормотала доктор.
Однако Матвеев уже, кажется, ничего не понимал. Когда Марианна Владимировна ушла, он долго ходил по своему кабинету, по¬вторяя растерянно: «Да это же „Санта-Барбара" какая-то. Определенно ..Санта-Барбара"».
По крайней мере, успокаивал он себя про¬яснился этот дурацкий случай с Кантемировым.
Честно говоря, Матвеев с тяжелым сердцем потребовал от прапорщика рапорт об уволь¬нении. И даже не потому, что в свое время им пришлось многое вместе пережить. Просто в душе он понимал — должна же быть причи¬на у такого серьезного поступка. И, узнав ее теперь, успокоился: Кантемиров не опозорил честь мундира. Больше всего начальник учи¬лища боялся разочароваться в прапорщике.
Наконец Матвеев сел обратно за стол, но вернуться к занятию, которое прервал визит врача, не успел. В дверь постучали.
Полковник Ноздрев, сияя, как новенький червонец, вошел в кабинет.
— Ну, Александр Михайлович, похвастай¬тесь, — кивнул генерал-майор, догадавшись, что его зам принес хорошие вести. Интуиция Матвеева не подвела.
— Наш первокурсник из третьего взвода занял второе место на олимпиаде по матема¬тике. Общегородской, — подчеркнул Ноздрев и добавил, улыбнувшись еще шире: — Мне только что сообщили.
Да ну? — обрадовался начальник учи¬лища. — А как фамилия суворовца?

4.

Дело было так. Синицын решил отказать¬ся от участия в олимпиаде буквально нака¬нуне: уж очень его задолбал Трофимов.
То, что Трофим понимает в математике не больше, чем бобер в котлетах, Илья понял прак-тически сразу.
На дополнительных занятиях у БМП ребята сели вместе, и Трофимов немедленно «прописался» в тетрадке Синицына. Поначалу Илья смотрел на это снисходительно. Да ладно, что ему, жалко, что ли? Но когда Трофим начал озвучивать вслух его решения и получать в от¬вет восхищенные комментарии от БМП, Сини¬цын обиделся.
Вообще-то Илья был не из обидчивых И да¬же когда Трофим сделал это в первый раз, он вздохнул, но товарища простил. Может; и прав¬да случайно вышло? Но на следующем заня¬тии история повторилась. И вот уже тогда Си¬ницын не выдержал.
Безусловно, Илья не знал и не мог знать о тайных страхах Трофимова. А тот до жути, до ночных кошмаров боялся, что Белова в нем разочаруется. Его еще никто и никогда в жиз¬ни так не хвалил, как она. До чего же приятно почувствовать себя умным, талантливым, осо¬бенным, в конце концов... И всем этим он обя¬зан математичке.
Но вдруг БМП поймет, что никакой Трофим не умный и не талантливый? Поймет и пре¬зрительно отвернется: мол, а я-то считала...
О чувствах Синицы Трофим как-то не ду¬мал. Он даже наоборот считал, что долг одно¬го суворовца — помогать другому суворовцу. Тем более если это не требует от первого суво¬ровца практически ничего. Знай себе решай задачки, как обычно.
Неладное Трофим заподозрил, когда после очередного, предолимпиадного занятия Синицын хмуро собрал свои вещи со стола и, не дожидаясь товарища, двинулся к выходу. Трофимов удивился и поспешил следом. До¬гнал и, беззаботно болтая, пошел рядом, ста¬рательно не замечая, что Илья его игнорирует. А Синицын, досадливо морщась, отворачивал¬ся и упрямо молчал.
Ну а потом он все-таки не сдержался. Ко¬гда Трофимов между делом нагло заявил, что очень надеется и на олимпиаде сидеть рядом с Синицей, Илья чуть не поперхнулся от зло¬сти. Затормозил, обернулся и выразительно сказал:
— Я ни на какую олимпиаду не еду. Так что сидеть тебе придется с кем-то другим.
Трофимов удивленно моргнул, недоверчи¬во улыбнулся, да так и застыл с глупой улыб¬кой на губах:
— Синица, ты чего? Ты же хотел?
— Перехотел, — отрубил Илья и, не огля¬дываясь, ушел, оставив ошарашенного това¬рища в одиночестве.
На следующем занятии Синицын действи¬тельно не появился. А БМП сказала, что те¬перь остальным придется стараться вдвое больше, потому что «в их полку убыло». После чего она с надеждой глянула на Трофимова. Тот похолодел.
В этот раз мальчик вел себя необычайно ти¬хо. Руку не тянул и пи одну задачу не решил. Белова занервничала, но подумала, что талантливый суворовец просто чересчур волнуется перед грядущей олимпиадой, и отправилась к его командованию с просьбой «освободить на время курсанта Трофимова от всех физиче¬ских нагрузок».
— Вы же понимаете! — грозно нависала БМП над майором Василюком. — На карту поставлена честь училища. Мы обязаны создать суворовцу все необходимые для побе¬ды условия.
И Трофимова освободили. Слоняясь без де¬ла по территории, он с тоской поглядывал на пацанов, весело орудующих вениками. Нет, раньше Трофиму, конечно, не казалось, что уборка такое уж увлекательное занятие, но те¬перь он отдал бы что угодно, лишь бы вернуть¬ся к ребятам. Но стоило ему только подойти к ним, как откуда ни возьмись появлялся Василюк и ядовито говорил: «Иди-иди, гений».
Трофимов шмыгал носом и уходил. Но ко¬гда до злосчастной олимпиады остался один день, бедняга все-таки не выдержал и подо¬шел к Синице. Дело происходило в кабинете самоподготовки, где ребята как раз корпели над физикой.
— Илья, — начал он, стыдливо отводя взгляд, — вообще-то это ты должен в олимпиаде участвовать, а не я. Может, вернешь¬ся в команду? Вместо меня, а?
Синицын пренебрежительно пожал плеча¬ми и спокойно ответил, переворачивая стра¬ницу учебника:
— Ты же у нас гений? Гений! Тебе и флаг в руки.
Насупившись, Трофим хотел было отва¬лить, но передумал.
— Синица, не злись, — виновато пробор¬мотал он. — Я решил отказаться от участия в олимпиаде.
По-прежнему не отрываясь от физики, Илья хмыкнул:
— Хочешь, чтобы БМП кондрашка хва¬тила?
Этого Трофим, понятно, не хотел. Идея возникла внезапно. Он расцвел и бодро со¬общил:
— А я не могу. По состоянию здоровья.
Тут Синица впервые на него взглянул.
С любопытством и искренним удивлением.
— А что такое с тобой случилось? Матема¬тикой перезанимался?
Трофимов отрицательно покачал головой:
— Рука повреждена. Писать не смогу.
Внимательно осмотрев руки товарища,
Синицын вновь вернулся к учебнику.
— По-моему, с твоими руками все в порядке.
— Уже нет, — заявил Трофим, решительно подошел к двери, открыл ее, засунул пальцы в щель и, зажмурившись, захлопнул. Раздал¬ся негромкий хруст и отчаянный вопль:
— Ма-а-а-ма!
Синицын испуганно вскочил, уронив стул, и бросился к Трофимову. Пальцы того на гла¬зах побагровели, а рука начала стремитель¬но отекать.
— Ты чего, спятил, да? — в ужасе заорал на товарища Илья. — Давай под холодную воду и в медпункт.
На шум прибежали остальные. Возбуж¬денно переговариваясь, они окружили постра¬давшего.
Трофимов крепко сжал зубы и отвел по¬врежденную руку в сторону, однако не тро¬нулся с места. Он искоса глянул на Синицу и повторил вопрос:
— Вернешься в команду?
Схватив товарища за плечи, Синицын, не отрывая полного ужаса взгляда от его пальцев, попытался подтолкнуть Трофимова к выходу. Однако тот уперся здоровым локтем в стену и опять спросил, срываясь на стон:
— Вернешься?
Илья выпрямился, внимательно посмот¬рел товарищу в глаза и наконец ответил:
— Ладно, вернусь.
Трофим удовлетворенно кивнул. И вдруг завопил:
— Тогда веди меня скорее в медпункт! Черт, как больно!
Так что на следующий день на олимпиаду все-таки поехал Синицын. И именно его фа¬милию назвал сейчас начальнику училища донельзя гордый Ноздрев.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 21:38 | Сообщение # 9
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава восьмая.

1.

Макс ворвался в казарму как ошпаренный.
Он застукал их случайно. Шел по коридору и мельком глянул в окно. Остолбенел, приблизился вплотную к подоконнику и, прижавшись носом к стеклу, настороженно уставился вниз, задерживая время от времени дыхание. (Как будто он мог отсюда услышать голоса с улицы!)
Там, за оградой, словно крыло раненой желтой бабочки, порхал на ветру яркий плащ. В него, пряча голову в капюшон, куталась Полина. Руки она держала у груди, украдкой дуя на них, словно боялась показать своему собеседнику, что ей холодно.
Рядом стоял Яков. На нем были теплая дутая куртка серой меховой опушкой и черная кепка, из-под которой торчал массивный, побелевший от холода подбородок. Макс рассердился. Ну и типчик: сам упакованный стоит, а девушку дрожать заставляет! Вон у нее уже зуб на зуб не попадает.
Полина действительно притопывала ногами и жалобно поводила замерзшими плечами. Но Яков, казалось, ничего не замечал. Он, склонившись к капюшону, скрывающему от Макса лицо девушки, что-то втолковывал ей, мотая кепкой. Полина, по всей видимости, молчала, но внимательно слушала собеседника и даже не порывалась уйти.
А дальше произошло такое, что Макс напрягся. Яков выпятил широкие пальцы в толстых кожаных перчатках, - совсем как у мотоциклистов в старых фильмах – и провел ими по желтому плащу. Затем пальцы решительно и нагло проникли под капюшон. Следом к самому лицу девушки склонилась кепка.
Побелев, Макс весь вжался в окно, словно пытался проломить его лбом, и сам не заметил, как визгливо вжикнуло стекло под его коротко остриженными ногтями.
Наконец кепка отстранилась. А желтый плащ сник и стал вдруг казаться вдвое просторнее, словно девушка под ним вся сжалась или вовсе исчезла. Яков заговорил опять. Полина подняла голову и неожиданно покорно кивнула несколько раз. Мужчина самодовольно выпрямился.
Макс тоже отпрянул от окна. Это что же такое получается? Выходит, у них свидание? Или просто случайная встреча? Как бы не так, горько ответил он сам себе. Случайный звонок, случайная встреча… Да что она себе позволяет? Прямо под окнами училища шуры-муры крутит! А как же детская неокрепшая психика? Как же он, Макс?
Тем временем Полина, попрощавшись с Яковом, развернулась, но прежде чем войти на территорию, подняла голову и посмотрела, как показалось Макарову, прямо на него.
Он отлетел в сторону и затаился у стены. А когда в следующий раз решился посмотреть вниз, Полины на улице уже не было.
Макс повертел головой и, удостоверившись, что девушка скрылась, топнул ногой и помчался по коридору.

2.

В казарму Макаров не вошел, а вбежал. Он бы и дверью со злости хлопнул, если бы его не остановило странное зрелище.
Весь взвод молча наблюдал, как старшекурсники устанавливают в углу новую кровать. Удивленный, Макс подошел ближе.
Суворовцы аккуратно положили поверх металлического каркаса матрац, постелили новые простыни, одеяло, затем поставили подушку треугольником. Все это происходило в гробовом молчании. Поэтому и Макс невольно заговорил шепотом:
- У нас что, новенький?
В ответ обернулся Синицын – лицо его было торжественно-непроницаемым, как у солдат, несущих караул у вечного огня. Он неодобрительно зыркнул на Макса:
- Не смешно, Макар, - и отвернулся.
Макс все понял и с досадой, но не больно врезал себе кулаком по лбу.
Еще вчера им сообщили, что недавно на таджикско-афганской границе геройски погиб выпускник их училища – бывший суворовец третьего взвода Николаев. Командование решило вновь зачислить Николаева в курсанты. На этот раз навечно.
Вообще-то, когда накануне командир сказал им это, Макс подумал, что имя погибшего выпускника просто внесут в список их взвода и все. Чисто номинально. Но оказывается, Николаев и вправду теперь как бы учиться вместе с ними будет. Глаза Макса округлились.
Рядом с кроватью старшие суворовцы поставили стул. На нем, предварительно разгладив все складки, разложили форму. Сверху пристроили фуражку. Суворовец третьего взвода Николаев в расположение прибыл.
Перепечко, чья кровать располагалась как раз напротив койки нового курсанта, вздрогнул. Ему показалось, что погибший кадет подошел к своему спальному месту, осмотрелся и с любопытством глянул на соседа, с которым делил тумбочку. Печка попятился.
- А на уроках о его отсутствии докладывать надо? – тихо спросил Петрович.
Синицын, все еще не сводивший задумчивого взгляда с кровати Николаева, пожал плечами:
- Не знаю. Наверное. Он же теперь с нами учится.
Мальчишки помолчали.
В казарму вошел Кантемиров. Одобрительно осмотрел работу «стариков», только форму на стуле чуть-чуть поправил. Потом вдруг резко выпрямился и отдал честь. Суворовцы не проронили ни звука.
А Философ обернулся и, быстро вытерев глаза, пробормотал:
- Вот так-то, летчики-залетчики…
Синицын наконец очнулся и тихо спросил:
- Товарищ прапорщик, а как… как погиб Николаев?
Кадеты, навострив уши, уставились на прапорщика. Тот еще раз посмотрел в угол, где теперь «навечно» будет стоять кровать суворовца Николаева, и так же тихо ответил:
- Бандиты напали на пограничный пост. Их около сорока было, а наших – всего восемь человек. В общем… - Философ сжал зубы, - в общем, не выжил никто.
Кадеты недовольно зашевелились. Почему, интересно, в книгах и в кино всегда по-другому бывает? Бандиты никогда не убивают там главных героев. Это герои убивают бандитов. И в конце раненные, но живые возвращаются домой к своим матерям и женам. И это правильно. А вот так… так совсем не правильно.
- Товарищ прапорщик, - осторожно обратился к Кантемирову Сухой, - а они разве не могли уползти и затаиться где-нибудь, пока моджахеды не уйдут? Ведь видели, что их много! Что силы неравные! – с досадой и как будто даже с обидой закончил он.
Кантемиров напрягся и почему-то с жалостью посмотрел на Сухого:
- Значит, Сухомлин, не могли.
- А… их окружили, - догадался парень.
- Нет, не окружили, - грустно покачал головой прапорщик.
Сухомлин растерялся.
- Тогда почему?..
Но Кантемиров оборвал его, сказав, что через пятнадцать минут ужин и если третий взвод не будет готов через десять, то он заставит их по дороге в столовую петь строевую песню.
Когда Философ ушел, Синицын обернулся к Сухомлину и рассерженно на того набросился:
- Дурак ты, Сухой. Конечно, они не могли уползти. Тогда бы получилось, что они бросили свой пост. Нарушили присягу и… и… струсили, - в горячке добавил Илья.
Сухомлин с готовностью принял бой. Поправил соскользнувшие с переносицы очки, подбоченился и попер на Синицу:
- Сам ты дурак. Зато они бы выжили! И сейчас бы здесь не кровать Николаева стояла, а он лично нам про свои подвиги рассказывал.
Разведя руками, Илья парировал:
- Да? И про какие, интересно, подвиги? Как он в кустах сидел и моджахедов по сапогам считал?
- По-твоему, чтобы стать героем, непременно нужно погибнуть? – прищурился Сухой и глянул на товарищей, ожидая поддержки.
Но те, хотя и внимательно прислушивались к спору, еще не решили, чью сторону принять. Перепечко, нахмурившись, тер кулаком рот. Петрович, облокотившись о кровать, взбудоражено переводил взгляд с одного спорщика на другого. Даже Макс заинтересованно поддался вперед.
Сухой удовлетворился увиденным и продолжил:
- Я никогда не понимал этих бессмысленных жертв. Например, когда в самолете, во время войны, погибал весь экипаж. Что им стоило катапультироваться, а? – Сухомлин разволновался, доказывая свою правоту. Лицо его запылало, а губы, напротив, побелели.
Чуть дрожащей рукой он вытер капельку пота, скользнувшую по виску. Но при этом говорил парень ровно, не срываясь на крик:
- А теоретически мог погибнуть один только пилот. Зачем, вот скажи мне, Синица, зачем погибать всем? И главное – напрасно?
Илья неожиданно успокоился и точно так же, как недавно Кантемиров, с жалостью посмотрел на товарища.
- У тебя кругом – одна сплошная теория. В этом-то и проблема. Вот когда станешь офицером и окажешься в реальных боевых условиях, тогда и посмотрим. Кто знает, - Синица задумчиво посмотрел в окно, - может, даже еще поспорим.
Следующая фраза Сухого настолько ошарашила Илью, что парень вновь потерял самообладание.
- А кто тебе сказал, что я собираюсь стать офицером? – ехидно поинтересовался он, - Синица, очнись, хватит в облаках витать. Да больше половины всех наших курсантов даже не помышляют о военной карьере, - когда Сухомлин увидел, как вдруг беспомощно опустились до этого уверенно сложенные на груди руки Ильи, он даже испытал к нему сочувствие.
А Синица растерянно оглянулся на остальных и спросил:
- Кто-нибудь еще думает так же, как Сухой?
Трофимов сразу отвел глаза, и Синицын немедленно подскочил к нему:
- Трофим, ты как?
Тот неопределенно пожал плечами:
- Я еще не решил. Не исключено, конечно, что стану офицером, но все-таки… - он виновато посмотрел на Илью, - маловероятно. Отец советует в экономический.
Синицын кивнул и перевел взгляд на Петровича. Тот тоже замялся:
- Ты, Синица, не перегибай палку. Нам еще два с половиной года учиться. Потом решим.
Но Илья так не думал. Как это потом? Потом служить надо…
До этого момента он был уверен, что абсолютно всех суворовцев – его товарищей! – объединяет прежде всего, желание в будущем служить Отечеству. Илья-то думал, что у них общие интересы и близкие мысли. А оказывается…
Ему показалось, будто все его разом предали. Или нет, не все? Леваков, не торопясь, отошел от окна, где молча стоял все это время, приблизился к Синицыну и, положив руку на плечо, пообещал:
- Илюх, я буду офицером. Я давно уже все решил.
Синицын с благодарностью посмотрел на друга.
Макс тем временем взглянул на часы и ахнул. Философ их убьет.
Когда суворовцы построились, Макаров не удержался и шепнул Синицыну, который мысленно все еще продолжал вести спор с Сухомлиным:
- Синица, не расстраивайся. Петрович прав. Рано еще об этом думать.
Но Илья категорически замотал головой:
- Сейчас не рано. А вот потом точно будет поздно.
И в этом он не сомневался.

3.

После ужина Илья побежал вниз — звонить Ксюше. В столовой его внезапно посетила но¬вая гениальная мысль, и, как следствие, воз¬ник вопрос, отмахнуться от которого парень просто не мог.
Взбудораженный разговором с друзьями, Синицын решил: раз больше половины кур¬сантов их училища не собираются становить¬ся военными, значит, остальные (такие, как он и Леваков) должны держаться вместе, объеди¬ненные общей целью — служить Отчизне до последней капли крови. Илья даже приосанился и восторженно улыбнулся, когда произнес это про себя — «служить Отчизне до последней капли крови». И, восторженно улыбнувшись, выдохнул. Как Николаев. Однако, вспомнив пу¬стую, аккуратно застеленную кровать в углу ка¬зармы, побледнел.
Нет, не подумайте, что Илья испугался пасть смертью храбрых. Ничего подобного! Конеч-но нет. Сколько раз в детстве он фантазиро¬вал, что героически погибает, прикрывая от-ступление своих товарищей. Или бросается на амбразуру... Или ходит босыми ногами по сне¬гу, а позади злобно хихикают, переговариваясь по-немецки, фашисты.
Нет, Синицын побледнел сейчас потому, что подумал о другом. О Ксюхе. Что она будет де¬лать, если он вдруг погибнет? Но и не это глав¬ное. Представляет ли она себе, что он в любой момент может погибнуть где-нибудь на таджикско-афганской границе? Конечно не пред¬ставляет. Необходимо ее предупредить...
Ксюша испугалась, когда Синицын вдруг торжественно назвал ее «Ксенией», и мигом до¬гадалась: что-то произошло. Сердце заколоти¬лось как ненормальное, и девочка обеими ру¬ками вцепилась в трубку.
— Илья, не тяни резину. Говори как есть. Опять проблемы в училище?
Я хочу, чтобы ты знала, — заявил Илья серьезно. — Я могу погибнуть. Поэтому подумай хорошенько, действительно ли ты хо¬чешь связать свою судьбу с человеком, кото¬рый может погибнуть в любой момент? — Ну, это он, конечно, просто так сказал. Чтобы Ксюха всю значимость его слов оценила. Ра¬зумеется, парень не сомневался, что она за¬хочет связать с ним свою судьбу.
Впрочем, девочка все равно не слышала его последних слов. Смертельно побледнев, она, всхлипывая, истерически закричала в трубку:
— Я сейчас!.. Погоди, Илюшка, стой на месте и никуда не уходи! Я сейчас милицию вызову и приеду.
Синицын удивился:
— Зачем милицию? Ксюш, да что слу¬чилось?
— Тебя убивают — вот что случилось! — взвыла девочка. — Только потерпи до моего прихода!
— Да никто меня не убивает, — окончатель¬но растерялся Илья. — С чего это ты взяла?
Ксюша подозрительно притихла, а потом уже спокойнее сказала:
— Но ведь ты сам только что сказал: «Меня могут убить в любой момент». Разве не так?
Так совсем не это я имел в виду, — засме¬явшись, начал объяснять Илья. — Видишь ли, когда я стану офицером и поеду в горячую точ¬ку, меня могут там убить.
На том конце провода опять наступила ти¬шина. На этот раз девочка молчала целую ми¬нуту. И вдруг взорвалась:
— Илья, ты придурок! Я тут чуть со страху сама не умерла. Это что, новый суворовский прикол? — Синицын попытался вклиниться в ее сбивчивую речь, но Ксюха ему не дала, — Да я тебя после этого вообще видеть не хочу! Никогда, слышишь? — Илья испугался, что де¬вочка сейчас бросит трубку, однако, выплес¬нув на него возмущение, она как будто успоко¬илась и спустя несколько секунд уже совсем миролюбиво заметила: — Ты бы лучше о ре¬альных неприятностях подумал. — Ксюша остановилась, словно размышляя, говорить дальше или нет. — Я тут случайно Олега Ми-хеева встретила...
— Он к тебе приставал? — испугался Си¬ницын, но Ксюша его быстро успокоила:
— Нет. Но, Илюш... мне страшно, — неуве¬ренно призналась она. — По-моему он тебе угрожал.
Илья хмыкнул. Можно подумать, он этого Михеева боится!
— По-твоему, или все-таки угрожал? — не¬брежно спросил Синицын. Надо будет, так он с ним еще подерется. Уж не струсит, это точно.
Угрожал, — уверенно подтвердила Ксю¬ша. — Так что, Илья, будь осторожен. Пожа¬луйста.
Чтобы Ксюха не тряслась, Синицын неохот¬но пообещал, что будет осторожен. Но на са¬мом деле ему очень даже хотелось вновь встре¬титься с Михеевым и закончить начатый в туалете поединок. И победить.
Когда Илья возвращался в казарму, его остановил полковник Ноздрев и попросил передать Андрею Левакову, чтобы тот сроч¬но зашел к нему в кабинет.

4.

Еще до того как Сашка, вернувшись из кли¬ники, рассказала отцу о постигшей их с Анд¬реем неудаче, Ноздрев решил действовать. Он связался со своим старым институтским то¬варищем, полковником Баландиным, кото¬рый теперь служил в районном отделении милиции, изложил тому суть дела и услышал в ответ то, чего втайне опасался. Похоже, с ма¬терью Левакова действительно отучилось не¬счастье, так что необходимо быть готовым ко всему.
Потом Баландин официальным тоном по¬требовал, чтобы Ноздрев подробно изложил ему все детали, связанные с таинственным ис¬чезновением, начиная с круга знакомств про¬павшей и заканчивая ее привычками. Ничего конкретного Александр Михайлович, естественно, вспомнить не мог. Требовалась помощь Левакова. И чем скорее, тем лучше.
Поэтому, едва суворовец, нервно покусывая губу, переступил порог кабинета, Ноздрев вру¬чил ему увольнительную и отдал бумажку с но¬мером телефона своего приятеля.
— Сначала еще раз в квартире все прове¬ришь, — сказал он Андрею, — а потом позво¬нишь вот по этому телефону, спросишь пол¬ковника Аркадия Николаевича Баландина. Он в курсе. Ему расскажешь, все ли в кварти¬ре на месте и в чем предположительно была одета твоя мать в момент исчезновения. По¬том ответишь на вопросы, которые он тебе за¬даст. — И, сдвинув брови, Ноздрев строго пре¬дупредил: — Слушай его внимательно, лиш¬него не болтай. Все, иди. До десяти ты должен обернуться.
Леваков почему-то сразу вспомнил про ма¬мины сапоги в коридоре. Говорила о них Саш¬ка отцу или нет? То, что это важно, Андрей не сомневался. Не могла же его мать уйти из до¬ма босиком?
Он уже было хотел спросить Ноздрева о са¬погах, но затем решил, что лучше расскажет об этом непосредственно полковнику Баландину. Поблагодарив замначальника училища. Ле¬ваков развернулся, но тут Ноздрев, вспомнив что-то, его окликнул:
— Держи мобильный, — протянул он Ан¬дрею аппарат. — Позвони Аркадию Никола¬евичу сразу, как только что-нибудь узнаешь. И... — полковник как будто смутился, — ты это... трубку не потеряй.
Леваков клятвенно пообещал, что будет беречь телефон как зеницу ока, и вышел.

5.

Когда Андрей подошел к дому матери, он сразу заметил свет в окнах квартиры. То, что они с Сашкой, уходя, все выключили, он пом¬нил отчетливо. Значит... Значит, или мама вер¬нулась, или... там сейчас находится кто-то еще.
Отважно отогнав мысль о привидении, ко¬торое любит побаловаться с выключателем, Леваков поднялся наверх. Прежде чем вста¬вить ключ в замочную скважину, он нагнулся и прислушался. Но ничего не услышал. Зато, дотронувшись случайно до ручки, обнаружил, что дверь не заперта. Это показалось Андрею подозрительным. Если бы мама действитель¬но вернулась, неужели она оставила бы квар¬тиру нараспашку?
Неслышно приоткрыв дверь, Леваков про¬скользнул внутрь.
В прихожей, так же как и в комнате, горел яркий свет. А из глубины квартиры раздавались громкие мужские голоса. Неужели гра¬бители? Да вряд ли, что здесь брать!
На цыпочках подойдя к дверному проему, Андрей заглянул в комнату. И увидел там трех незнакомцев. Двух мужчин и одну жен¬щину.
Первый мужчина был в дорогом, с иголочки, костюме с блестящими, как бриллианты, за¬понками и небрежно наброшенном на плечи темно-синем полупальто. Он расхаживал по комнате, что-то оживленно рассказывая второ¬му. Тот вроде бы был одет гораздо проще пер¬вого: спортивная куртка, джинсы и свитер из грубой шерсти. Но сразу почему-то становилось ясно, что именно он здесь главный и что имен¬но для него мужик в шикарном костюме зали¬вается соловьем.
Женщина сидела на диване. Вернее, ску¬чающе вертелась на самом его краешке, мор¬ща то и дело острый, немного длинноватый носик. У нее были очень красивые блестящие черные-пречерные волосы, которые, спуска¬ясь до плеч, терялись в меховом капюшоне ее просторного полушубка. Ноги, обутые в длин¬ные сапоги, незнакомка закинула одну на другую.
Нежданные гости не показались Андрею страшными. Однако все это выглядело очень и очень подозрительно. Уже не таясь, Леваков решительно шагнул в комнату и спросил донельзя изумившуюся при его появлении троицу:
— А что здесь происходит? Кто вы такие?
Мужчина в спортивной куртке вопроси¬тельно посмотрел на того, что в полупальто, и поинтересовался:
— Это кто?
«Тот, что в полупальто» изумленно пожал плечами, разом растеряв все свое красноречие. К счастью, от необходимости отвечать его из¬бавила приятная мелодия, полившаяся из мо¬бильника. Захлопав себя по бокам и груди, он извлек из внутреннего кармана пиджака теле¬фон и демонстративно отвернулся.
— Алло! Да, Всеволод Акакиевич... — Но тут же осекся, обернулся и с подозрением
и испугом посмотрел на Андрея. А тот остол¬бенел.
Всеволод Акакиевич! «Ну и отчество, прям как у Гоголя», — сказала Сашка. Невероятно, чтобы в их небольшом городке сплошь и рядом попадались Всеволоды Акакиевичи! Наверня¬ка незваный гость как-то связан с психиатри¬ческой клиникой, где, оказывается, лежала год назад его мать. (Что она вообще там, интерес¬но, делала?!)
Простое совпадение? Нет, в такие совпаде¬ния Леваков верить отказывался. Мариноч¬ка, служащая клиники, разговаривает по телефону с неким Всеволодом Акакиевичем. По¬том с ним же (или с его полным тезкой, что ма¬ловероятно) беседует этот странный тип в по¬лупальто. Значит, они с Сашкой были на пра¬вильном пути. Неужели его мать все-таки увезла именно та «скорая», которую они ви-дели во дворе психушки?
Андрей, не сводя глаз с незнакомцев, стал осторожно отступать. Женщина тем временем вскочила с дивана, подошла к «тому, что в курт¬ке» и взяла его за локоть. Наверное, жена, до¬гадался Леваков.
— Кто вы такие? — повторил он с вызо¬вом, медленно двигаясь по направлению к прихожей. — Что вам здесь надо?
Однако «тот, что в куртке», казалось, нима¬ло не смутился, а как будто наоборот, очень сильно рассердился. Отстранив жену, он бро¬сил выразительный взгляд на «того, что в по¬лупальто» и громко, словно имел на это полное право, воскликнул:
— Кто я такой? Я покупаю эту квартиру!
А вот ты кто такой и что здесь делаешь? Бы¬стро говори!
Услышав ответ, Леваков так и замер на ме¬сте, слегка приоткрыв от удивления рот. Этот тип покупает квартиру его матери? С какой стати?
— Я сын хозяйки этой квартиры, — нако¬нец выдавил он. — И квартира не продается.

Тут все трое гостей одновременно вскрик¬нули.
— Что за ерунда?! — не поверил «покупа¬тель».
— Не зря я тебе говорила, что мне здесь не нравится! — визгливо подала голос его жена.
А «тот. что в полупальто» просто издал очень странный, похожий на сильную икоту звук и осел на стул.
Воспользовавшись замешательством про¬тивника. Леваков одним прыжком оказался в коридоре и быстро запер дверь в комнату на ключ. Оставалось надеяться, что запасного ключа у них нет.
Затем, под возмущенный стук в дверь и не¬цензурные выкрики, Андрей дрожащими паль¬цами стал набирать номер, который дал ему полковник Ноздрев, молясь, чтобы Аркадий Ни¬колаевич отказался на месте.
Ему ответил низкий хрипловатый голос. Леваков, от возбуждения глотая слова, пред¬ставился и начал сбивчиво, судорожно и не¬внятно объяснять ситуацию:
— Понимаете, они здесь... квартиру поку¬пают. .. и Всеволод Акакиевич... Я их запер... но могут вырваться. Главное, Всеволод Ака¬киевич!
К счастью, Аркадий Николаевич основ¬ную мысль понял. Мальчик кого-то запер в своей квартире и теперь ждет помощи.
Прервав захлебывающуюся речь суворовца, полковник милиции сказал:
— Все, успокойся. Больше ничего не пред¬принимай. Скоро подъедет наряд. Десять минут, самое большее.
С сомнением поглядывая на дверь, которая опасно дергалась и трещала под мощным на¬тиском запертых внутри комнаты людей, Ан¬дрей отыскал в углу лыжную палку и, воору¬жившись, сел на пол и стал ждать приезда милиции.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 21:44 | Сообщение # 10
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава девятая.

1.

Не сдержавшись, Полина впервые за свою недолгую педагогическую карьеру, хлопнула ладонью по столу, но перестаралась и тут же отчаянно замахала рукой, пытаясь унять боль. Но ладно бы просто по столу треснула, - она ведь вдобавок еще и прикрикнула:
- Суворовец Макаров, если вы еще раз позволите себе нечто подобное, я удалю вас из класса!
Боль вроде утихла, и преподавательница спрятала руку на коленях, с досадой ругая себя, что взорвалась на глазах у ребят. А все Макаров! Полина недружелюбно на него посмотрела.
Тот в ответ лишь невинно моргнул и удивленно дернул плечами. Однако стоило Полине отвернуться, как Макс, кривляясь, пробормотал тоненьким голоском: «Я удалю вас из класса!..» Ольховская мигом обернулась, но не успела и вновь наткнулась на по-детски чистый взгляд суворовца, доводившего ее до белого каления. Нет, ну что ей с ним делать?
Полина уже не сомневалась, что видела тогда в окне именно Макарова. Он со второго этажа следил за ней и Яковом, когда они договаривались о свидании, а поняв, что Полина его заметила, скрылся. Абсолютно точно: это был Макаров. И то, что с тех пор он ни одного урока не дает ей спокойно провести, лишнее тому подтверждение.
О какой бы теме Полина не решила поговорить на занятии, Макс непременно усматривал в ней прямую связь с проблемой любви и брака в жизни современной женщины. Особенно его интересовал вопрос брака без любви. Своими соображениями Макаров, совершенно не стесняясь, делился со всем взводом, нимало не обращая внимания на то, что его, собственно, никто не спрашивал.
Конечно, Полина Сергеевна прекрасно понимала намеки суворовца. Вначале она смущалась и краснела, а потом только злилась. Да какое дело этому мальчишке до ее личной жизни?! Ей, между прочим, уже двадцать два! И она все еще не замужем. Естественно, что, как и любая зрелая женщина, Полина должна подумать о будущем. Яков – замечательный человек. С ним ей будет легко и надежно. Неужели Макаров этого не понимает?
На что он, интересно, вообще рассчитывает? Что она будет ждать, пока он вырастет?
Полина украдкой посмотрела на Макса. Если бы он не был таким вредным и упрямым, то может, рано или поздно и смог бы ей понравиться… Не сильно, конечно, а так… чуть-чуть…
«Что за ерунда приходит мне в голову! – рассердилась на себя Ольховская, - Яша – вот кто мне нужен… наверное…»
А что до большой любви, то Полина уже взрослая девушка и понимает, что пора более реально смотреть на вещи. Нет никакой большой любви… наверное… Ну, а если и есть, то встречается одна на миллион…
И тут Полина засомневалась: а вдруг у этого парня – Макарова – как раз такая к ней любовь? Как он сказал тогда: «У одних проходит, а у других нет»?
Чушь! Так все говорят. А на самом деле все проходит. И нет, наверное, никакой любви…
- Урок окончен, - услышала вдруг Полина свой голос.
Вздрогнула и подняла голову. На нее с удивлением смотрели двадцать пять пар удивленных глаз. И одна пара ехидных.
- Но звонка еще не было, Полина Сергеевна, - вежливо напомнил ей Макаров.
Однако преподавательница встала и, пробормотав любимую присказку математички Беловой: «Звонок для учителя», - вышла из класса.
«Струсила и сбежала. По-другому и не сказать. А все Макаров!» - в очередной раз с досадой подумала Полина, направляясь в преподавательскую.
Она так расстроилась, что даже не услышала, как ее окликнул Кантемиров. Поэтому испуганно вздрогнула, почувствовав, что кто-то положил ей руку на плечо. Оборачиваясь, Полина была уверена, что увидит позади радостно ухмыляющееся лицо Макарова. И с облегчением вздохнула, обнаружив там прапорщика. А тот отчего-то очень обрадовался.
- Как хорошо, что я вас встретил! Вы, наверное, еще не знаете, что я через две недели женюсь? - Философ повторял эту приготовленную заранее фразу уже не в первый раз, но за все это время не изменил и не пропустил ни одного слова.
Полина изумилась:
- Как? Так скоро?
Поскольку абсолютно все задавали ему именно этот вопрос, Кантемиров небрежно выдал вторую заготовку:
- Сами понимаете, мыв люди не совсем молодые – нам время терять жалко.
Полина понимающе кивнула, немедленно подумав о своем. Вот именно: так и жизнь пройдет – оглянуться не успеешь. Прав Кантемиров – время терять ни в коем случае нельзя. А она, Полина, теряет.
Прапорщик, не подозревая, что задумчивая улыбка девушки никак не связана с его предстоящей свадьбой, перешел к главному:
- Я вас, Полина Сергеевна, хочу на торжество по случаю нашей с Машей свадьбы пригласить, - и добавил: - Обязательно кавалера вашего захватите. Чем больше народу, тем лучше.
От всей души поздравив Кантемирова с предстоящей женитьбой, Полина пообещала, что непременно придет… с кавалером.

2.

Пожениться через две недели, чтобы «не терять времени», решил прапорщик. А Мари¬анна Владимировна только молча кивнула. Точно так же она отреагировала и на предло¬жение Кантемирова выйти за него замуж. Она ни минуты не сомневалась, несмотря на то что со времени их первой встречи прошел от силы месяц.
Если бы кто-нибудь еще полгода назад сказал Марианне, что она станет женой не слишком образованного, а порой и грубова¬того прапора, женщина даже не стала бы от-вечать на «подобную ерунду», посчитав это глупой шуткой. Однако теперь она была сча-стлива.
Все вышло само собой.
Когда Кантемиров вернулся в училище, он первым делом отправился в медсанчасть.
К Маше. И прямо с порога, не дав Марианне Владимировне сказать ни слова, спросил:
— Maша, это правда, что ты не замужем? — Философ волновался и, возможно, именно по¬этому бесцеремонно перешел на «ты».
Марианна Владимировна, готовившаяся к началу рабочего дня, тоже занервничала, утвердительно мотнула головой и продолжи¬ла застегивать халат. Вот только пальцы вдруг стали непослушными и предательски задро¬жали.
Кантемиров подошел вплотную, осторожно отвел ее руки в стороны и быстро помог жен-щине справиться с пуговицами. Это выгляде¬ло так естественно, что она даже не попыта¬лась возразить.
С той минуты их столь внезапно прерван¬ная дружба возобновилась. Впрочем, это была странная дружба.
Прапорщик приходил к ней в кабинет в од¬но и то же время. К тому моменту Марианна Владимировна уже накрывала стол, никогда, правда, не выставляя сладкого. Она знала, что Кантемиров обязательно принесет с собой не¬изменный вафельный торт (который она, к сло¬ву сказать, терпеть не могла).
Философ заходил в медицинский кабинет, кивал Маше, словно муж, вернувшийся с рабо¬ты, мыл руки, и они садились пить чай.
За столом говорили обо всем на свете. Но в основном об училище, мальчишках и детских болезнях. Личных тем не касались никогда. Прапорщик не спрашивал, почему Маша всех обманула, сказав, что замужем. А Марианна Владимировна, благодарная ему за это, тоже помалкивала и предпочитала не обсуждать его семейное положение.
Поэтому так неожиданно прозвучал вопрос Кантемирова, когда во время традиционного чаепития он, с хрустом нарезая торт, вдруг спросил:
— Маш, а ты замуж-то за меня выйдешь?
Но Марианна Владимировна, против вся¬кой логики, не удивилась. Подлила сначала
прапорщику, а затем и себе кипятку, согласно кивнула и, положив в чай два куска сахара, начала медленно описывать ложкой круги в стакане.
— Вот и хорошо, — невозмутимо (по крайней мере, так могло показаться со стороны) отозвал¬ся Философ и выложил торт на тарелку.
После того разговора мало что изменилось в их отношениях. Только Марианна Владими¬ровна стала активно готовиться к свадьбе, а прапорщик усиленно приглашал на торже¬ство гостей, со смаком повторяя: «Вы, навер¬ное, еще не знаете, что я через две недели же¬нюсь?» И хотя все уже давным-давно об этом знали, но, чтобы не портить Кантемирову удовольствие, изображали искреннее удивле¬ние и восклицали: «Да ну? Так скоро? Не мо¬жет быть!»
А в остальном все было по-прежнему. Фи¬лософ каждый день приходил к доктору пить чай, развлекая невесту историями из жизни суворовцев.
Однажды ему удалось действительно ее поразить. И новости были свежие.
- Представляешь, Маш, - Кантемиров отхлебнул чаю и посмотрел на Марианну Владимировну поверх чашки, - у нас ребята организовали тайную организацию. Прямо в училище.
Женщина изумленно подняла брови:
- Ну, видно не такая уж эта организация тайная, если даже ты о ней знаешь! – и тут же полюбопытствовала: - А как называется? И в чем, собственно, заключается тайна? Чего ребята хотят?
Поставив чашку на стол, прапорщик вздохнул:
- Я знаю только, что эта организация есть. Больше ничего. Ни названия, ни цели. Однако, - поспешно добавил он, чтобы Маша не усомнилась в его способностях собирать информацию, - нам достоверно известно, что тут замешаны первокурсники. И, в частности, третий взвод.
- Ясно… - Марианна Владимировна подалась вперед, - Это, наверное, как-то связано с тем суворовцем. Как его? – она нетерпеливо помахала кистью руки, вспоминая, - Ну, тот мальчик, про которого ты мне столько рассказывал? – и жалобно посмотрела на Кантемирова в ожидании помощи, - А, вспомнила, Макаров! - врач торжествующе подпрыгнула на месте, - Наверняка тут без Макарова не обошлось. Как ты считаешь?
Прапорщик загадочно пожал плечами:
- Может, так. А может, и нет. Скоро выясним.
Марианна Владимировна была заинтригована. Она расстроилась, что Ивану известно так мало, и потребовала, чтобы жених держал ее в курсе. Кантемиров с готовностью пообещал.

3.

Никакого отношения к тайной организации Макс не имел. Он вообще узнал о ее существовании от Перепечко. Тот на перемене отозвал его в сторону и торжественным шепотом сообщил:
- Я должен задать тебе один очень важный вопрос. Ты в будущем собираешься стать офицером?
Макс сразу догадался, откуда ветер дует. Это все Синицын никак не угомонится! И ответил Печке то же, что в свое время Илье. Мол, рано еще такими вопросами заморачиваться. Гуляй, пока молодой.
Однако Степа не отстал. Ему хотелось во что бы то ни стало завербовать Макарова. Поэтому, несмотря на строгий запрет Синицы разглашать подробности «сомневающимся» или тем более «отказникам», он выложил Максу все:
- Это Илья придумал. Завтра после отбоя все, кто решил после училища стать военными, соберутся в туалете, - тут Перепечко сделал паузу и следующие слова произнес одними губами: - Чтобы дать клятву и скрепить ее кровью.
Вообще-то, про кровь Печка сам толком не понял, но Синицын на его вопросы каждый раз уклончиво отвечал: «Скоро узнаешь».
- И после этого мы станем почти настоящими братьями, - закончил Степа и посмотрел на Макарова, пытаясь угадать, смог ли он его убедить.
Однако Макса, похоже, эта информация не особенно взволновала. Он иронически хмыкнул и спросил:
- Вы что, с Синицей в детстве в казаков-разбойников не доиграли?
Перепечко расстроился, но на всякий случай предупредил:
- Если передумаешь, приходи завтра вечером в туалет. Только не опаздывай. Мы начнем ровно в одиннадцать.
Макс пообещал, что если вдруг передумает, то обязательно придет. Но про себя усмехнулся: и как только Синицыну такое в голову пришло?!
А Илья был очень доволен своей затеей. Конечно, изначально он не предполагал, что «Братство будущих офицеров» (именно так он решил назвать их союз) будет воспринято в училище как тайное общество. Никакой тайны из своего стремления объединить тех суворовцев, кто действительно собирается посвятить жизнь служению Родине, он не делал. А Печке велел языком поменьше трепать, а то еще смеяться над ним начнут.
К сожалению, их инициатива не встретила широкой поддержки. Синицын даже чуть руки не опустил, когда Перепечко сообщил ему о семи отказах подряд. Но затем встряхнулся. Ничего, зато остальные войдут в братство осознанно и для них клятва, придуманная Ильей, не будет пустым звуком.
Собственно, изначально Синицын и собирался ограничиться одной только клятвой. Идея скрепить ее кровью возникла позже.
Он припомнил рассказ матери о том, как в свое время побратались его отец и дядя Слава. И тут же загорелся мыслью повторить их ритуал.
Во-первых, воображение мальчика будоражила сама церемония, во-вторых, клятву «на крови» страшнее нарушить, ну и, наконец, в третьих, Илья своими глазами видел, насколько крепко она связала Сергея Синицына и его лучшего друга Славку.
Итак, никаких сомнений. Члены «Братства будущих офицеров» будут все как один кровными братьями!

4.

Перед тем как открыть дверь и войти внутрь, Леваков дисциплинированно посмотрел по сторонам. Никого из старших в коридоре не было. Только из-за угла вывернули двое кадетов из первого взвода. Но они не в счет. Тоже на посвящение идут.
Убедившись, что вокруг все спокойно, Андрей проскользнул в туалет. Там было многолюдно, но тихо. Суворовцы стояли небольшими группами. И таки групп Леваков насчитал четыре или пять.
Синицын, облокотившись о подоконник, нетерпеливо посматривал на часы. Рядом взволнованно топтался Перепечко. Чуть поодаль Андрей заметил Петровича, Трофимова и еще парочку кадетов из их взвода.
Увидев Левакова, Синица махнул рукой, подзывая его к себе. Когда Андрей, не без труда пробравшись сквозь толпу, остановился между Печкой и Трофимом, Илья в очередной раз посмотрел на часы и сказал:
- Пора!
Времени уже действительно было много – две минуты двенадцатого. А сюда в любой момент могли войти дежурные офицеры.
Синицын выпрямился и, оглядев присутствующих, произнес:
- Вы все знаете, зачем мы здесь собрались. Поэтому давайте сразу начнем, - и вытащил из кармана складной ножик.
Но объяснить ничего не успел, так как в туалет вбежал еще один суворовец. Вбежал шумно, невзирая на конспирацию, и прямиком ломанулся к окну.
Это был Макс. Добравшись до друзей, он невозмутимо встал недалеко от Синицы. Илья удивился.
- Вот уж кого не ожидал здесь увидеть, - признался он, - Ты же, кажется, говорил, что еще рановато о будущем думать?
Макс согласно кивнул:
- Ага, говорил, - но тут же, хитро прищурившись, добавил с намеком: - Но потом-то будет поздно. Ты давай, Синица, не отвлекайся.
Илья, вновь повернувшись к притихшим в ожидании кадетам, продолжил:
- Я предлагаю членам «Братства будущих офицеров» дать клятву быть верными избранному пути и своим товарищам по братству, поклясться защищать и оберегать все тех, кто нуждается в защите, и… - он немного смутился, - и нашу Родину. Клятву мы скрепим кровью. А, значит, станем братьями. Поэтому, - тут Синицын сразу сделался очень серьезным, - поэтому, если кто еще сомневается… В общем, кто сомневается, может уйти.
Леваков непроизвольно огляделся. Уйдет кто-нибудь или нет? Никто не ушел. Тогда Илья закатал рукав и первым, чуть поморщившись, порезал себе руку повыше запястья. Появилась малюсенькая красная-красная капелька крови. Синицын еще раз осторожно полоснул ножом по тому же месту. Крови стало больше. Удовлетворившись, он торжественно произнес:
- Клянусь, - и передал нож Перепечко.
Когда тот, заметно побледнев, проделал то же, что и Илья, они соединили свои ранки.
- Клянусь, - сказал Печка, передавая нож Андрею.
- Клянусь, - уверенно повторил Леваков, наблюдая, как быстро краснеют волоски на его руке.
Макс принял нож, примерно пару секунд задумчиво на него смотрел, а потом повернулся к Синице и зачем-то ему кивнул:
- Клянусь…
Леваков оправил форму. Остальные кадеты, передавая из рук в руки нож, негромко произносили клятву.
А потом наступила тишина. Все выжидательно посмотрели на Синицына. Наверное, думали, что он еще что-нибудь скажет. Но Илья молчал. Он решил, что все уже и так ясно.
Тогда суворовцы начали расходиться.
Уже на выходе Синицын остановил Левакова и спросил:
— Андрюх, есть какие-нибудь новости из милиции?
Тот помрачнел и отрицательно помотал головой. Прошло уже два дня, но ему так ни¬кто и не позвонил.
А вот о том, что первокурсник Леваков яко¬бы поймал преступников, болтало уже все училище. И Андрея это бесило. Ведь на самом-то деле преступников поймала милиция.
Наряд, как и обещал полковник Баландин, приехал минут через семь после звонка маль¬чика. Милиционеры со всеми предосторожно¬стями открыли дверь, за которой томились взаперти предполагаемые бандиты, и тут вдруг из комнаты мгновенно выскочил мужик в спортивной куртке и набросился на Левакова с криком: «Ты что, паршивец, сделал?»
Андрей вяло отбивался лыжной палкой, пока разъяренного «покупателя» не оттащи¬ли милиционеры.
А потом всех троих увезли. И мужика в куртке, и мужика в полупальто, и женщину с черными волосами. Она, к слову сказать, возмущалась больше остальных. Отбивалась как тигрица, отчего ее короткая шубка зади¬ралась, открывая дряблый в комочках живот.
Левакова коротко допросили и пообеща¬ли, что свяжутся с ним в ближайшее время.
Однако до сих пор так и не связались. Маль¬чик даже не был уверен, что милиционеры восприняли к сведению его информацию о таинственном Всеволоде Акакиевиче. «По¬хоже, — уныло решил он про себя, — просто мимо ушей пропустили».
Синицын сочувственно потрепал друга но плечу:
— Не боись. Скоро позвонят. У них там, на¬верное, какие-нибудь следственные действия.
Андрей скривился. Что-то слабо верится...

5.

Однако сомневался Леваков совершенно напрасно.
Всеволодом Акакиевичем полковник Балан -дин заинтересовался сразу. Связался с психиатрической клиникой и выяснил, что человек со столь редким отчеством является не кем-нибудь, а главным врачом больницы.
Теперь оставалось разговорить задержан¬ных. После короткого расследования Аркадий Николаевич установил, что по крайней мере двое из трех задержанных в квартире Левакова никакого отношения к исчезновению хозяйки не имеют.
Муж и жена Елизаровы действительно со¬бирались всего-навсего приобрести квартиру которая по документам принадлежала некое¬му Александру Евгеньевичу Фомину — тому самому мужику в шикарном полупальто.
Возмущенную чету Елизаровых отпусти¬ли и вплотную занялись гражданином Фоми¬ным. Тот, хоть и казался крепким орешком, раскололся к исходу второго дня. И первое, что сказал: «Это все Всеволод Акакиевич...»
Главный врач психиатрической клиники Всеволод Акакиевич Неприметов промышлял квартирным мошенничеством не первый год. Большие деньги сами шли к нему в руки Вер¬нее, к нему в больницу. Алкоголики и наркома¬ны поступали сюда ежедневно. Большинство из них, конечно, имели близких, которые ры¬дали в кабинете главного врача, умоляя помочь и всовывая ему в карманы халата деньги.
Однако попадались и такие пациенты, о ком никто не плакал. Одинокие, преданные детьми и друзьями, они проходили в клинике Всеволода Акакиевича принудительный курс лечения, чтобы через год-полтора вернуться к своим пагубным привычкам.
Врач их не жалел. В его глазах эти пациен¬ты уже стали мертвой единицей, отработан¬ным материалом. Однако бомжами они не были. Каждый из них имел квартиру, которая после смерти, не понятно с какой стати, отхо¬дила государству Так почем}' государству, а не ему, Всеволоду Акакиевичу? И едва только главный врач задался этим вопросом, как сле¬дом, сам собой, созрел план.
С помощью двух-трех надежных сообщни¬ков (он обязательно выбирал людей, жадных до денег) главный врач похищал своих быв¬ших пациентов, прятал их в больнице, а потом, тем или иным способом, заставлял переписать квартиру на подставное лицо.
Сам Всеволод Акакиевич был при этом вне всяких подозрений. Алкоголиков похищали спустя приличное время после выписки — связь с врачом установить было практичес¬ки невозможно (да никому и в голову не при¬ходило вообще ее устанавливать!).
Что потом случалось с несчастными? Тут Фомин побледнел. Вот этого он, ей-богу, не знает!
Знает лишь, что до последнего случая все было шито крыто.
Только вот с Ниной Леваковой им не повез¬ло. Когда год назад она лечилась у Неприметова от алкоголизма, то по всем документам была одинока, как перст. Кто мог предположить, что у нее вдруг ни с того ни сего объявится сын? (Казалось, Фомин был искренне возмущен тем, что его так подставили.)
Так что, сами видите, в милиции узнали не¬мало. К сожалению, на установление данных фактов ушли те самые двое суток, на протя¬жении которых Леваков напряженно ожидал новостей.
И поскольку наступил уже третий день, а никто с ним так и не связался, мальчик с го¬речью подумал, что дело об исчезновении его матери попросту замяли, и решил действо¬вать сам.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 21:51 | Сообщение # 11
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава десятая.

1.

А раз сам, то и Сашке он говорить ничего не стал. Соврал, что якобы идет с пацанами на стадион — смотреть финальный матч меж¬ду... «ну, в общем, ты все равно не знаешь». Су¬хой действительно на весь взвод билеты до¬стал. Все утро в казарме только об этом и жужжали.
Сашка, правда, очень удивилась. Даже по¬интересовалась довольно холодно: хорошо ли Леваков себя чувствует? У него мать неизвест¬но где, а он на футбол намылился! Андрей за¬юлил: мол, такой шанс выпадает раз в жизни.,. тем более преступники все равно уже в руках милиции. И вообще — что он. Леваков, может сделать?
Девочка внимательно его выслушала, фырк¬нула, пожелала удачи и швырнула трубку: Ан¬дрей, конечно, расстроился, но не дрогнул: нельзя сейчас Сашке правду говорить. Она или отговаривать начнет, или (что более вероятно) увяжется за ним следом. А это предприятие в конечном счете может оказаться опасным.
Где именно скрывается опасность, Андрей еще не знал. Однако в одном мальчик был уве¬рен абсолютно — если он хочет найти мать, необходимо нанести повторный визит в пси¬хиатрическую клинику. Ведь именно там они впервые услышали имя Всеволода Акакиеви¬ча — человека, который, Леваков был уверен, знает, куда пропала его мама.
Но прежде чем ехать в больницу, Андрей заскочил домой переодеться.
Перед входом в подъезд невольно задрал го¬лову. Уф! На этот раз окна, как и положено, темнели, хотя в душе Леваков уже готов был опять увидеть там свет. А если бы и в самом де¬ле увидел, то, наверное, не удивился бы, поду¬мав, что это сама квартира освещает пропав¬шей хозяйке дорогу обратно... Хотя, пожалуй, все-таки испугался бы самую малость.
Впрочем, неуютная темнота пустых комнат пугала не меньше. Поэтому, второпях нацепив на себя штатское, мальчик прошел на кухню, порылся в ящиках и, обнаружив после непро-должительных поисков ножи, стал кончиком пальца проверять остроту лезвий. Как он и предполагал, почти все ножи оказались тупы¬ми. И лишь один, с зазубринами, более или ме¬нее годился для самообороны.
Леваков не был уверен, понадобится ему сегодня защищаться или нет, но на всякий случай решил вооружиться.
Засунув нож за пояс, Андрей одернул свитер и посмотрелся в мутное, почти ничего не отра-жающее зеркало: не торчит ли тот наружу? Вроде все в порядке. Пожелав себе ни пуха ни пера, Леваков запер дверь.
К тому времени, как он добрался до кли¬ники, город успел по-осеннему быстро погру¬зиться в сумрак, хотя было не больше пяти.
Выпрыгнув из автобуса, суворовец оглядел¬ся. Эх, жаль, не успел заранее продумать план действий! Вот Сашка бы наверняка об этом позаботилась. Ну, да ладно. Все не так страш¬но. Он сейчас проникнет внутрь, еще раз по¬говорит с Мариночкой, и, кто знает, может, се¬годня она окажется любезнее и скажет, куда они со Всеволодом Акакиевичем спрятали его мать. Скажет, как же, держи карман шире! Ле¬ваков горько усмехнулся.
В любом случае первым пунктом его на ходу составляемого плана было проникнове¬ние в клинику.
Перебежав через дорогу, Андрей пошел вдоль ограды, за которой опять недобро зала¬яла собака. Добрался до железных ворот и с ра¬достью обнаружил, что на проходной сегодня сидит уже знакомый ему пожилой усач. Вер¬нее, не сидит, а стоит.
Покинув будку, усач курил на улице. В по¬лутьме огонек на кончике его сигареты то ярко вспыхивал, то вновь исчезал. А куда-то в небо, к мрачно-серым облакам, ветер уносил кольца табачного дыма, который охранник об¬легченно выдыхал с каким- то шипением. Леваков подошел ближе.
— Здравствуйте, — громко поприветство¬вал он усача.
Тот обернулся, наклонился вперед, близо¬руко щурясь, затем выпрямился и широко улыбнулся под пегими усами.
— Здравствуй, здравствуй! Как же, помню. Хотя, честно, без формы едва признал. — Он выбросил окурок и пошел мальчику навстре¬чу. — Какими судьбами в нашем гиблом месте?
— Я вас еще в прошлый раз спросить хо¬тел, — сказал вдруг Андрей, — почему вы на¬зываете больницу гиблым местом? Здесь что-то нехорошее происходит, да? — И затаил ды¬хание в ожидании ответа.
Охранник удивленно развел руками:
— Что ж хорошего может происходить там, где крутом одни психи!? Такие люди могут жить
только в гиблом месте. — И усач -философ многозначительно поднял палец, но следом уже
куда прозаичнее добавил: —Так чего тебе?
Андрей объяснил, что ему позарез нужно еще раз пообщаться с Мариночкой. Однако, к его удивлению, охранник сдвинул брови и от¬рицательно замотал головой.
— Нет. Теперь я приказ имею Никого посто¬роннего без личного разрешения, а следовательно, предварительного уведомления лиц, занимающих руководящие должности, не пу¬скать, —довольно витиевато изложил он свою мысль. Однако Леваков понял главное — кто-то запретил пускать чужаков на территорию, куда еще несколько дней назад они с Сашкой прошли совершенно свободно.
— А мне к Всеволоду Акакиевичу, — не¬ожиданно для самого себя брякнул суворовец.
Мелькнувшее было на лице усача уваже¬ние мигом сменилось недоверием.
— Ты же сказал — к Мариночке? — прони¬цательно заметил он и тут же махнул рукой. —
Да нет, ясное дело, врешь! Всеволод Акакиевич и в прежние-то времена меня о своих гостях
загодя предупреждал. В особенности о позд¬них. И вообще, что-то не похоже, чтобы ты с
ним дружбу водил, — пристально осмотрев мальчика, заключил охранник. И вдруг как за¬
махнется: — Ну-ка чеши отсюда, пока я тебе шею не намылил. Не посмотрю, что суворовец!
Вот тебе и добрый усач! Делать нечего, Анд¬рей повернулся и уныло побрел прочь. Впро¬чем, кое-что из разговора с охранником он все-таки извлек. Всеволод Акакиевич не только связан с клиникой, ко и важная здесь шишка. А значит. Леваков на верном пути.
И вообще... не исключено, что приказ, о ко¬тором говорил усач, поступил как раз после их с Сашкой визита в больницу. Может, кто-то (например, Всеволод Акакиевич) не хочет, что¬бы Леваков возле психушки ошивался. А это значит, что проникнуть внутрь просто жиз¬ненно необходимо!
На улице тем временем окончательно стем¬нело. И все крутом сразу стало выглядеть по-новому: и бетонный забор, и серое здание боль¬ницы, и корявые пальцы деревьев. Окружаю¬щий пейзаж приобрел какой-то жутковатый оттенок.
Андрей и сам не заметил, как обогнул клини¬ку и оказался перед гаражным городком, почти вплотную примыкавшим к больничной ограде. Чтобы пройти дальше, Левакову надо было сде¬лать приличный крюк, обходя эти гаражи, по¬тому как протиснуться между ними и забором оказалось просто физически невозможно.
И тут, озаренный внезапной мыслью, маль¬чик медленно перевел взгляд с крупностволь¬ного тополя на крышу гаража, а затем на забор.
А зачем ему, собственно, идти дальше? По¬хоже, это то, что надо. Тем более вокруг, как специально, ни души.
Подскочив, Андрей уцепился за нижнюю ветку, легко подтянулся, мысленно поблагода¬рив Кантемирова и Василюка за долгие часы «спортивных истязаний», потом перебрался на ветку повыше—теперь он без труда сможет пе¬релезть на гараж, а оттуда на забор и вниз. Только бы не наделать шуму!
Совсем «не наделать шуму» не получилось. Старая железная крыша словно бы возмущен¬но вскрикнула, когда Леваков плюхнулся на нее с дерева. Испугавшись, что громкий звук привлечет чье-нибудь внимание, что совер¬шенно не входило в его планы, мальчик при¬гнулся и на время затаился.
Но ничего особенного не произошло. Тогда он подполз к краю крыши, прикинул расстоя¬ние до ограды и презрительно хмыкнул — как нечего делать! Приподнялся, вытянул руки, на¬щупал холодный бетон, крепко ухватился за твердую поверхность и без особых проблем ока¬зался на заборе. Посмотрел вниз. Высота мет¬ра три или чуть поменьше. И вроде никого нет...
Еще раз для верности оглянувшись, Анд¬рей спрыгнул на землю и оказался во дворе психушки.
Встал, отряхнулся. Что теперь? Идти в зда¬ние через центральный вход, пожалуй, не сто¬ит. Но здесь наверняка должен быть и задний. Скорее всего, даже не один.
И суворовец решительно двинулся на штурм.
Как он и предполагал, в больнице, помимо основного, имелось по меньшей мере еще че¬тыре входа, но лишь одна дверь оказалась не¬запертой. Леваков толкнул ее и вошел, сразу почувствовав знакомый запах казенной пи¬щи. Значит, где-то рядом должна быть столо¬вая. Или кухня.
Все-таки кухня. Андрей понял это, когда, подойдя ближе, услышал мирную беседу двух поваров. Первый поучал своего товарища:
— Понимаешь, если ты положишь в каж¬дую тарелку лишь четверть порции, то кто-ни¬будь обязательно это заметит. Поэтому самое разумное — одним выдавать все, что приписа¬но, а другим не давать вообще ничего.
— Так это ж точно скандал, — усомнился более молодой повар.
Его собеседник усмехнулся:
— Ничуть не бывало. Кто докажет, что па¬циент вначале не слопал мясо, а потом, что¬бы получить добавку, не поднял шум?
— Ну, он же может сказать, что мяса ему не дали совсем?
— Может, — согласился первый повар. — Тогда проверяющий заглянет в другие тарел¬ки. И что обнаружит? Он обнаружит большие жирные куски говядины, которые пациентам других больниц только снятся. И решит — псих — он и есть псих! Съел свое чудесное мясо и напрочь об этом забыл.
— Гениально! — восхитился молодой.
— Это еще что, — самодовольно протянул первый. — Пойдем, я тебе еще кое-что покажу...
Голоса удалились. Леваков осторожно загля¬нул внутрь. Так и есть — никого. Хотел пройти мимо, но вдруг его внимание привлекли белые халаты, висящие в углу.
Шустро стянув халат с вешалки, Андрей рысцой покинул кухню.
К сожалению, его добыча оказалась изряд¬но потрепанной и местами рваной, но глав¬ное — грязной. Оранжевые суповые пятна украшали халат в самых видных местах. Одна¬ко выбирать не приходилось.
Надев его. Леваков попытался складками прикрыть подтеки, но вскоре понял тщетность своих усилий. Да и ладно. Что он, на дискотеку собрался? Обежит по-быстрому палаты, най¬дет мать, а потом они вместе смотаются отсю¬да. Если, конечно, его мать действительно на¬ходится в клинике...
Но стоило Андрею войти в первое же отде¬ление, как он сразу понял, что «обежать па¬латы по-быстрому» не удастся.
Даже если не обращать внимания на много¬численный, несмотря на выходной день, пер¬сонал, то сами больные, гуляющие по коридо¬ру (а он-то, наивный, думал, что в психушке пациенты лежат за забранными решетками дверями, привязанные к кроватям), смотрели на него с таким подозрением и агрессией, что Леваков, сунувшись было в пару палат, поспе¬шил смыться.
На лестничном пролете он остановился и призадумался. Что же делать? Пока там столь¬ко народа, ему мать ни в жизнь не найти. Мо¬жет, стоит где-нибудь отсидеться, а поиск про¬должить ночью?
И тут его окликнули. Звенящий, молодой женский голос:
— Эй вы, мужчина...
Леваков автоматически обернулся. Совсем юная сестричка, с румяными, будто свеклой натертыми щечками, выглядывала из-за две¬ри. Увидев суворовца, она воскликнула:
— Ой, мальчишка! Что ты здесь делаешь... в халате?
Запаниковав, Андрей выдал первое, что пришло на ум:
— Лечусь! — И дал стрекача. Вслед несся рассерженный крик: «А ну, вернись. Я кому сказала! Тебя охрана все равно найдет!»
Перепрыгивая через две, а то и три ступень¬ки, Андрей быстро достиг последнего этажа и оказался в тупике, то есть в подвале. Назад идти он, понятно, не собирался. Значит, нуж¬но искать другой выход.
Леваков посмотрел по сторонам и увидел дверь. Подошел, без особой надежды дернул ручку и с удивлением обнаружил, что дверь не заперта.

2.

За дверью был коридор. Неширокий, тус¬кло освещаемый ядовито-желтыми плафона¬ми, на которых серыми муравейниками ко- пилась пыль. Вдоль стен, словно мертвые пи¬тоны, вытянулись трубы.
Андрей непроизвольно отступил назад и не¬уверенно оглянулся. Вернуться? Но там его уже, наверное, ждут...
Девушка со свекольными щечками позво¬нила усачу-охраннику, а тот сразу смекнул, что за пацан проник в больницу, и вызвал под¬крепление. И вот теперь они рыскают по эта¬жам в поисках мальчика, чтобы выкинуть его вон или (что вернее всего!) сдать в руки Всево¬лода Акакиевича.
Нет, назад нельзя. Андрей открыл дверь шире и робко ступил на скользкий, вымощен¬ный мелкой плиткой пол. Сделал пару шагов. Дверь позади него тяжело закрылась. Стало еще темнее.
Леваков почувствовал, как похолодели у него руки. Он непроизвольно потер ладони о джинсы и неожиданно нащупал нож, о кото¬ром напрочь забыл. Впопыхах путаясь в сви¬тере, мальчик достал нож чуть дрожащими руками, облегченно вздохнул, крепко сжал его в побелевшем кулаке и уже увереннее двинул¬ся вперед.
Коридор оказался не таким длинным, как померещилось Андрею с перепугу. Он закан¬чивался еще одной, на этот раз железной две¬рью, над которой, хищно подмигивая желтым глазом, висел очередной плафон.
Леваков пошарил в поисках ручки. Не на¬шел. Зато дверь на удивление легко поддалась, открывая проход в следующее помещение.
Волнуясь, Андрей заглянул внутрь. Там было, несмотря на полумрак, все-таки посветлее, чем в коридоре. Комната, в которой Леваков теперь очутился, напоминала продолговатую пещеру разбойников. Только завалена она была не золотом, а небрежно сваленными друг на друга полосатыми мешками. Из некоторых торчали какие-то предметы одежды.
В другом конце помещения виднелся про¬ем, из него лился уютный свет. Не раздумы¬вая, мальчик прошел туда.
Это оказался еще один коридор. Почти вдвое короче предыдущего. По обеим его сто¬ронам располагались белые двери. Пробовать открыть их Андрей не стал.
И еще... его насторожил странный слад¬коватый запах вокруг. Острый, пронзитель¬ный и, главное, пугающий.
Леваков крепче сжал нож и медленно дви¬нулся вперед, то и дело оглядываясь. Хотя, кро¬ме приглушенного звука его собственных ша¬гов, ничто не нарушало тишины.
Вскоре он обнаружил, что стоит в простор¬ном холле с грузовым лифтом.
Ни кресла, ни стула, ни стола...
Мальчик оглянулся и тут увидел человека в серой пижаме, лежащего на высокой метал¬лической каталке. Человек был мертв.
Нож выпал у Андрея из рук, звякнул, дрыг¬нулся и замер на полу. Закрыв ладошками рот, чтобы не закричать. Леваков метнулся в сторо¬ну. Не спуская зачарованного взгляда с мерт¬вого тела, он, пятясь, наткнулся на очередную дверь. Эх, была не была—все лучше, чем здесь, с трупом.
Андрей толкнул дверь и буквально ввалился в жарко натопленную комнату не больше чу¬лана. Быстро обернулся, готовый обнаружить здесь все что угодно. И вдруг увидел мать.
Она, скорчившись, лежала на узенькой кро¬вати, укрытая тонким больничным одеялом.
Андрей подскочил к ней, нагнулся, стал тормошить, повторяя сквозь слезы: «Мама, ма¬мочка, очнись! Это я! Это же я! Я тебя нашел... Мама!»
Но та никак не реагировала. Она была жел¬тая, худая, с ввалившимися, как у покойницы, щеками, Мальчик испугался.
Поднеся ухо к приоткрытому рту матери, он почувствовал слабое дыхание. Жива...
И в этот момент у него за спиной раздал¬ся шорох.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 22:02 | Сообщение # 12
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава одиннадцатая.

1.

Печка зевнул и тут же виновато оглянулся. Наверное, дневальному зевать не положено? Прибодрился, руки по швам вытянул. Однако долго так выстоять не смог и вновь едва за¬метно осел на левую ногу.
Сегодня суббота, народу в училище почти нет, кто заметит, что он тут носом на посту клюет? Разве что Философ заглянет? Этот мо¬жет! Он еще с утра на Степку за сонный вид рявкнул. Хоть и женится через неделю, а доб¬ренький только с офицерами да с преподами. Как будто кадеты за него не рады! (Печка даже носом шмыгнул от обиды.)
А пацаны сейчас на футболе отрываются, мелькнула следом в голове печальная мысль. Правда, футболом Печка не особенно увлекал¬ся. Ну гоняют мужики мяч по полю, ну пина¬ют его в ворота — что тут увлекательного? Ин¬тересно только, когда они драться начинают, как на последнем чемпионате. Перепечко сам не видел, но ребята одно время только об этом и болтали. Хотя Печка из их разговоров по¬нял, что не очень-то драки в футболе привет¬ствуются. А жаль... он бы с удовольствием по¬смотрел...
В любом случае лучше уж на стадионе до хрипоты кричалки орать, чем здесь в одино¬честве торчать и на голые стены пялиться.
Да еще кровать погибшего Николаева мая¬чит перед глазами. Мороз по коже. Когда дру¬гие кадеты в казарме — тогда ладно, ничего. Но сейчас... жутковато. И мысли мрачные в го¬лову лезут Вот поклялись они давеча на кро¬ви офицерами стать. Многие поклялись: и Синицын, и Трофим, и Петрович, и даже Макс... И он. Печка, тоже поклялся. На крови. Илья сказал, что такую клятву нарушить никак нельзя. Да мог бы и не говорить: Степка и так побоялся бы. И что же это теперь получается? Не успеет он Суворовское окончить, как надо будет в высшее военное училище поступать. А потом его куда-нибудь в Ирак отправят. Или не в Ирак — там вроде наших нет? — а еще куда-нибудь (мало ли на земле «горячих то¬чек» —даже в Африке и то аборигены с русски¬ми автоматами по пустыням носятся).
В общем, суть в том, что его, Степу Перепеч¬ко, там, как этого Николаева, могут... насмерть .. запросто...
Однако клятву на крови нарушить нель¬зя! Это Печка твердо знал.
За окном темнело. Силуэты деревьев не¬спешно раскачивались из стороны в сторо¬ну. Включили свет.
«Холодно там, наверное, на стадионе, —по¬думал вдруг Степка. — А здесь тепло, уютно. И ладно, что я не пошел на матч, а то потом вернулся бы обратно озябший» с насморком. Это неправда, будто люди в теле не мерзнут. Еще как мерзнут!»
Степе, конечно, было немного обидно, но он себя успокаивал. Это даже хорошо, что он с ребятами не смог пойти. Лучше они ему по¬том в подробностях расскажут, как там все было. Скажут, кто победил. Хотя какая ему разница? Все равно Печка ни одну из команд не знает.
У них в семье футбольным болельщиком был отец. Ни одного матча не пропускал. Плюх¬нется на диван перед телевизором и давай орать: «Ну что же вы, черти, делаете? Быстрее! Да не так!!! Что б вас...»
Иногда к отцу присоединялся дядя Иван. Тот футболом, как и Печка, особо не увлекался, но, как он сам любил повторять Печкиной маме, «приятно на чужую радость посмотреть
Вспомнив родных, Печка погрустнел. А всё из-за Вероники, которой его родичи, видите ли, не угодили. Ох и вредный у нее оказался батя.
Вероника после того случая только один раз появилась на дискотеке. Печка ее сразу заметил и подумал: не иначе, новых суворовцев яви¬лась кадрить. Тех. у кого родственники не такие экстравагантные. Но Вероника, как оказалось, пришла именно к нему. Только Печка гордый. А как вы хотели? Сначала девушка обзывается и нос воротит, а потом: «Ах, Степа, прости, я не хотела тебя обидеть»! Мало ли, что не хотела. Ведь обидела.
Так что Печка ее и слушать не стал. Там око¬ло стенки девчонка стояла — мелкая еще совсем (как мимо Ноздри прошмыгнула, не по¬нятно?!), так Печка к ней подкатил и на танцпол уволок. У Вероники даже глаза от удивле¬ния округлились. Суворовец это заметил, по¬тому что. когда с малявкой отплясывать начал, несколько раз на девочку украдкой глянул. Она грустная-прегрустная в отдалении стоя¬ла. К ней какой-то пацан (Печка напрягся) со второго курса подвалил. Но Вероника, к счас¬тью, не переставая смотреть на Степку печальными глазами, отрицательно покачала го¬ловой, развернулась и ушла.
Больше она не приходила. Печка даже рас¬строился. Так расстроился, что чуть не сорвал¬ся и сам ей не позвонил. Но мальчик вовремя остановился. Подумает еще, что он скучает, и загордится. Между прочим, и Пушкин сказал: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Когда Палочка сообщил это суворовцам, не только Печка, но и другие тоже заинтересовались. Петрович даже в тетрадку афоризм записал...
Перепечко потряс затекшей ногой и посмо¬трел на часы. Скоро ребята вернуться долж¬ны. Через час-полтора, не позже.
И тут ему захотелось в туалет. Вначале жела¬ние было настолько слабым, что Печка и вни¬мания не обратил. Но уже минут через десять Степка начал заметно волноваться и с надеждой поглядывать на дверь. Хоть бы кто-нибудь из офицеров пришел и его отпустил. Но, как на¬зло, никто не появлялся. Прошло пять минут, пятнадцать.
Степка неуверенно шелохнулся. Что такого, если он ненадолго отлучится? Ничего страш¬ного не произойдет, это уж точно. А если пове¬зет, то никто и не узнает.
До этого ведь ни одна живая душа Печкой не интересовалась, так почему именно те¬перь что-то изменится?
И, посомневавшись еще пару минут, Сте¬па решительно покинул пост.

2.

Одним из первых в казарму из увольнения вернулся Синица. Он тоже с ребятами на ста¬дион не пошел. Только по причине гораздо более приятной, чем у Степана. Он был на свидании с Ксюшей.
Илья прошел к своей тумбочке, бросил ту¬да что-то не глядя, затем выпрямился и, за¬метив, как открывается дверь, воскликнул:
— О, кто идет!
Один за другим в помещение ввалились болельщики. Вид у них был, прямо скажем, неважнецкий. Форма помята, у кого-то даже порвана, на лицах царапины, волосы вскло¬кочены. Фанатскими шарфами уныло полы метут.
Илья удивился:
- Что, наши продули?
Сухой, который выглядел, пожалуй, хуже, чем остальные (по крайней мере, Печка со своего места заметил, как у того на скуле подозрительно синеет крупное неровное пятно) с досадой швырнул свой шарф на пол и огрызнулся:
- А мы откуда знаем? Кто нас на стадион пустил?
Беззлобно посмотрев на товарища, Петрович поднял с пола его грязный шарф и хмыкнул:
- А чья была идея с кричалками? Вот и не жалуйся теперь, - после чего обернулся к Синице и, хихикая время от времени, поведал историю их несостоявшегося похода на футбол: - Сначала все было тип-топ. Мы шарфы эти, только когда из автобуса вышли, напялили. А то, наверное, нас бы прямо на ходу выбросили. Там же этих психов был полный салон, - добавил он, посмеиваясь, правда Печка не понял, что Генка нашел в этом забавного – у него самого под бровью красовался здоровенный кровоподтек, - Я-то мигом смекнул, что ничем хорошим это дело не кончится. Как только увидел того длинного. Помнишь, Макс? – быстро повернулся он к Макарову, а затем злобно покосился на Сухого, - Ну да разве Сухой послушает?
- А что я? – возмутился Сухомлин, ощупывая изнутри щеку языком, - Сам, между прочим, первый заорал: «Давайте, пацаны, давайте! Чего время теряем?»
Наверное, Сухой сказал правду, потому что Петрович ни слова не опроверг, а невозмутимо продолжил:
- В общем, идем, кричим, шарфами над головой размахиваем, а эти молча вокруг нас группируются. И тот, длинный – ну, я про него уже рассказывал – спрашивает: «Значит, говорите, ваша команда самая офигительная?» Мы гордо киваем. И понеслось. Кулак слева, кулак справа. Сухой вопит: «Люди, не видите, наших бьют!» А им пофигу! – тут в голосе Петровича прозвучала обида. Мужики здоровые мимо проходят, и хоть бы одна тварь заступилась. Короче, отмутузили нас по первое число, - вздохнув, закончил он.
- А все-таки почему вы на стадион-то не попали? – не понял Синицын.
Все разом на него укоризненно посмотрели. Ответил Макс:
- Кто ж нас, бузотеров, пустит? – и злорадно хмыкнул: - Тех, во главе с длинным, кстати, тоже за воротами оставили. Мы потом вместе вокруг стадиона круги наворачивали. Спорили, чья команда победит.
Илья не поверил:
- Так вы что, все это время вокруг стадиона слонялись?
- Угу, - подтвердил Макс невозмутимо.
Синицын покачал головой. Не понять ему этих фанатов. И, к сожалению, командир тоже их не поймет. И не успел Илья подумать об этом, как открылась дверь и в казарму вошел Кантемиров.
Он еще с порога хотел что-то сказать, но, увидев кадетов, поперхнулся. Слова повисли в воздухе. Гробовая тишина длилась несколько секунд. Потом Философ крякнул и скомандовал Печке:
- Строй взвод.
Мальчишки даже в порядок себя привести не успели. Так и предстали перед прапорщиком: чумазые, взбудораженные, с синяками на лицах и с яркими фанатскими шарфами в руках.
Последнее особенно заинтересовало Кантемирова. Игнорируя синяк на щеке Сухого, он подошел к Трофимову (а тот, кстати, пострадал меньше всех) взял двумя пальцами шарф, который парень два раза обмотал вокруг шеи, и, не мигая, поинтересовался:
- Принята новая редакция Устава?
- Почему? – не понял Трофимов.
Он-то ожидал, что прапорщик сходу орать начнет. Не без повода, между прочим. Но при чем здесь Устав?
Кантемиров тем временем любезно пояснил:
- Ну как же. Я вижу, суворовцы все как один принарядились. Шарфиками вон повязались…
Трофимов стал поспешно разматывать шею. Но прапорщик только ухмыльнулся:
- Да нет, суворовец, тебе даже идет.
Трофим покраснел, а парни сочувственно засопели. Однако тут Кантемирову, похоже, наскучило играть с кадетами в кошки-мышки, потому что он, отступив назад, недовольно сдвинул брови и своим обычным тоном спросил:
- Это что еще за маскарад?
- Это мы… - начал было Макс, но Философ рявкнул:
- Молчать! Кто разрешил разговаривать?
Всерьез разозлился, решили парни, с трудом сдерживаясь, чтобы виновато не опустить головы. А Макс прикусил язык. Но прапорщик не дал ему расслабиться и гаркнул:
- Вице-сержант Макаров! Что произошло с суворовцами третьего взвода?
Макс послушно вышел вперед и доложил, что находившиеся в увольнении суворовцы третьего взвода подверглись нападению со стороны агрессивно настроенных молодых людей, предположительно оголтелых фанатов.
Заметно остыв, Кантемиров внимательно выслушал объяснения вице-сержанта, усмехнулся и небрежно бросил:
- А наткнулись на оголтелых фанатов суворовцы третьего взвода в детском парке у лотка с мороженым, верно?
- Нет, - честно признался Макс, - около стадиона.
Прапорщик удовлетворенно кивнул. Не стали юлить, молодцы. Да уж, орлы, ничего не скажешь. Все равны как на подбор, с ними дядька… тьфу ты, совсем зарапортовался.
И еще раз досадливо осмотрел ребят.
- Чем вы только думали? – спросил он неожиданно, - Вас же покалечить могли! Фанаты – это же… звери. Нет, вы только на них посмотрите: они еще и шарфы напялили, чтоб те точно знали, кого бить, - прапорщик задумался, - А кроме вот этого, - он, не глядя, махнул рукой на злосчастные шарфы, которые парни все еще сжимали в кулаках, - в тумбочках у вас ничего лишнего нет?
В ответ суворовцы приглушенно нестройно загудели.
- А это мы сейчас проверим, - решил прапорщик и скомандовал: - Тумбочки к досмотру.
Суворовцы, не заставляя Философа повторять дважды, разбежались к своим койкам. Открыли дверцы тумбочек и отошли в сторону. Кантемиров начал обход.
Прапорщик проверял внимательно, но пока не добрался до тумбочки Ильи, не нашел ничего примечательного. Разве что молодежный журнальчик у Макса. Зато, когда Философ проверил личные вещи Синицына, он вдруг напрягся, резко выпрямился, затем вновь нагнулся и извлек что-то наружу. А затем спросил без всякого выражения:
- Что это?
Илья подошел ближе, бросил взгляд на добычу Кантемирова и остолбенел.
- Н-не знаю, - заикаясь, пробормотал он, не сводя глаз с прозрачного пакета, который прапорщик брезгливо мял пальцами.
В пакете были шприцы и еще один маленький пакет с каким-то порошком. Илья догадался и весь похолодел. Не может быть. Но промолчал, надеясь, что ошибся.
Кантемиров внимательно посмотрел на Синицына. Взгляд его медленно леденел.
- А вот мне кажется, я знаю, что это, - тщательно выговаривая каждое слово, произнес он, - Только что ЭТО делает в твоей тумбочке?
Судорожно сглотнув, Синицын впервые решился взглянуть на Философа и наткнулся на настоящий айсберг в его глазах. Внутри у парня все оборвалось. Как же так? Ерунда какая-то. Сейчас недоразумение выяснится.
- Это не мое, - с трудом выдавил он.
Но Кантемиров был непреклонен.
- Тумбочка твоя? – мрачно спросил он.
Суворовец обреченно склонил голову в знак согласия. «Только, - отчаянно кричал он про себя, - это ведь ничего не значит, правда?» Но вслух не смог произнести хоть слово. Уж больно сурово выглядел прапорщик. Даже ни разу не сказал свое любимое «летчики-залетчики».
- А это чья? – кивнул он на закрытую дверцу соседней тумбочки.
Тумбочка принадлежала Андрею Левакову, который до сих пор не вернулся из увольнения.

3.

Прежде чем открыть глаза, Андрей услы¬шал странный звук: словно бы в голове у него стучал молоточек. И только полностью очнув¬шись, мальчик понял, что это всего лишь мо¬нотонные удары ложки о дно тарелки. Его до¬гадку подтверждали аппетитное причмоки¬вание и хлюпающее чавканье где-то совсем рядом.
Опершись о локоть, Леваков приподнялся. Затылок немного побаливал, но голова не кру-жилась, и вообще он чувствовал себя вполне сносно.
В палате, которую мальчик делил с чавкаю¬щим на соседней кровати существом, пахло кварцем. Помещение тускло освещалось на¬стенной лампой. За окном темнота—хоть глаз выколи. Сколько же времени?
Андрей обернулся к нестарому еще мужи¬ку в серой от грязи майке и черных боксерских трусах. Тот покончил наконец с трапезой, вы¬лизал тарелку, поставил ее, не помыв, на стол и потянулся. Только тогда он заметил, что па¬рень, проспавший мертвым сном несколько часов подряд, теперь проснулся и вниматель¬но на него смотрит.
На белом от седой щетины лице появилась улыбка.
— Привет! — обрадованно сказал мужик. — Спящий красавец, — пошутил он и зевнул. — А я вот только собираюсь баиньки. У меня, по¬нимаешь ли, бессонница. Особенно в полнолу¬ние. И сегодня как раз полнолуние. Вот решил слегка перекусить. — И сосед опять зевнул, сон¬но моргая глазами.
— А сколько времени? — Андрей и сам ис¬пугался, услышав, как хрипло прозвучал его голос.
Взяв с тумбочки наручные часы, мужик поднес их к глазам и ответил:
— Половина третьего ночи. — А затем от¬кинул одеяло, улегся, потушил свет и сразу
тихо засопел.
Леваков решил, что сосед уснул, перевер¬нулся на бок, но не успел задремать, как услышал вопрос:
— Парень, а парень, а ты чем болен? Се¬рьезное что случилось?
Андрей не ответил. Ему казалось, что собы¬тия, которые привели его в эту палату, про¬изошли не сегодня вечером, а много-много лет назад. И что вовсе не он, Леваков, в них участ¬вовал, а какой-то совсем другой мальчик, с ко¬торым Андрей совершенно не знаком.
Он хорошо помнил молоденькую девушку с болезненно-румяными щечками. Она что-то кричала ему вслед, но он ее уже не слышал, по¬тому что вошел в коридор с мертвыми питонами. А потом увидел человека на каталке. Мертвеца. Он не шевелился и не дышат. А бе¬лая рука с растопыренными пальцами без¬вольно свисала вниз, не касаясь пола.
Но главное, мама. Она жива. Андрей ясно почувствовал, как ее дыхание, когда он накло¬нился, пощекотало его ухо. Но не успел обра¬доваться, как за спиной раздался шорох. Здесь воспоминания Левакова обрывались.
Очнулся он в машине. Рядом сидел молодой врач со смутно знакомым лицом. Кажется, именно он забирал в больницу его мать в тот день, когда Андрей выгнал из ее дома пьяных мужиков.
Леваков спросил у врача, куда они едут и где мама. Тот ответил, что волноваться не надо. Их обоих везут в больницу, и теперь все будет хо¬рошо. А потом сделал ему укол, и Андрей уснул.
И проснулся лишь посреди ночи в пахну¬щей кварцем палате, где на соседней кровати с аппетитом ужинал неопрятный мужик в чер¬ных боксерских трусах.

4.

На следующий день пришла Сашка.
Андрей успел позавтракать и теперь сидел на подоконнике, рассеянно наблюдая за ста¬ей собак во дворе.
Сашка просунула в дверь голову, увидела Левакова и просияла:
— Лева... Какой же ты дурак!
И, неожиданно зарыдав, бросилась ему на шею. Андрей неловко обнял девушку в ответ, хотел сказать ей что-нибудь утешительное, но вместо этого почувствовал, что и сам пла¬чет. Хорошо еще, что сосед бродил где-то в ко¬ридоре и не видел, как они здесь, словно ма¬ленькие, рыдают друг у друга на плече.
Вдруг Сашка резко отстранилась и на гла¬зах у изумленного суворовца выскочила за дверь. Но тут же вернулась обратно с огромным пакетом в руках. Там оказались соки, фрукты, несколько баночек с домашней едой и даже термос с чаем. Андрей смутился:
— Саш, ты зачем это? Меня же отпустят сегодня!
Невозмутимо выкладывая продукты на стол, девочка сообщила:
— Ну, во-первых, отпустят тебя только за¬втра. Я уже все выяснила. А во-вторых, по¬ловину отнесешь маме.
Услышав Сашкины слова, Андрей облегчен¬но выдохнул. Сколько он ни спрашивал про мать, ему никто ничего толком сказать не мог. Но раз Сашка говорит «отнесешь маме», зна¬чит, все в порядке. Уж она-то наверняка все выяснила!
А Сашка, словно прочитав его мысли, про¬должила:
— Мама твоя в женском отделении лежит.
А завтра к ней следователь придет показа¬ния брать.
— Ты откуда знаешь? — удивился Андрей.
Забравшись с ногами на кровать Левакова, Сашка взяла самое спелое яблоко из тех, что принесла Андрею, и, самодовольно улы¬баясь, призналась:
— У нас сегодня Аркадий Николаевич но¬чевал. Вернее, не ночевал, а всю ночь ругал
тебя на кухне. А я под дверью подслушивала. Так что много чего еще знаю, — важно добавила она.
Леваков насупился:
— А чего это он меня ругал? — Суворовец озадаченно почесал за ухом и устроился ря-дом с девочкой.
Сашка фыркнула:
— А что же, хвалить тебя прикажешь? За¬чем в больницу поперся? Причем один, без
меня. — Александра явно обиделась. Похоже, больше всего ее возмутило, что Андрей от¬
правился на такое серьезное дело, ничего ей
не сказав.
Мальчик пожал плечами:
— Я подумал, в милиции и не собираются маму искать.
— Он подумал, — иронично взметнула бро¬ви Сашка. — Да они как раз на тот день ви-зит в клинику и планировали. Между прочим, именно благодаря этому вас с мамой так быс¬тро и нашли. — Тут она заинтересованно по¬вернулась к Андрею всем корпусом и, хрустя яблоком, спросила: — Слушай, а как ты дога¬дался, что ее надо в морге искать?
В морге? Леваков чуть не треснул себя по лбу. Ну конечно, это всего-навсего был морг. Отсюда и труп на каталке.
Он подумал, стоит ли говорить Сашке, что и понятия не имел, где искать маму, и что в мор¬ге оказался совершенно случайно. Нет, пожа¬луй, не стоит. И так он себя в очередной раз полным дураком выставил. И мать не спас, и сам чуть в лапы преступников не попал.
Поэтому, заметив краем глаза, что девочка все еще с любопытством ждет ответа, он не-определенно дернул плечами, что можно было расценить, как «буду я тебе все свои тайны выдавать».
К счастью, Сашке так не терпелось поде¬литься добытой под дверью кухни информа¬цией, что она быстро отстала.
— Всеволод Акакиевич — помнишь, с ним Мариночка по телефону разговаривала?—Ле¬ваков коротко кивнул. Уж про этого типа он по¬раньше остальных сам все понял. — Так вот,
Всеволод Акакиевич обычно прятал своих жертв в морге. Он думал, что там их никто не найдет. Тем более что санитар был его сообщником. — Сашка еще раз с аппетитом хруст¬нула яблоком. — Но другой его сообщник — тот, которого ты в квартире поймал, — в мили¬ции о морге проболтался. Поэтому, когда на¬ши, — Андрей догадался, что под «нашими» Сашка подразумевает милиционеров во главе с Аркадием Николаевичем, — ворвались в кли¬нику, они уже знали, где твою маму искать. И каково же было их удивление, — тут девоч¬ка, видимо, подошла к самому главному, пото¬му что понизила голос до шепота, — когда они обнаружили там не только Нину Левакову и санитара-сообщника, но еще и мальчика Ан¬дрея, которого этот самый сообщник оглушил. Короче, вчера они всю шайку повязали.
— И Всеволода Акакиевича? — затаив ды¬хание, спросил Андрей.
Сашка кивнула:
— Его дома задержали. Но вообще-то, — де¬вочка презрительно хмыкнула, — он дурак. Знал ведь, что Фомина на твоей квартире пой¬мали. Почему, спрашивается тогда за грани¬цу не смотался?
— А ты бы хотела, чтобы он смотался? — нахмурился Андрей.
Виновато отложив наполовину съеденное яблоко в сторону, Сашка осторожно провела пальцем по ладони друга:
— Ну конечно нет. И еще, — она смущенно замялась, — я хотела сказать, что ты молодец.
Не вмешайся санитар, так не милиция, а имен¬но ты бы свою маму спас. Я бы на твоем месте
точно так же поступила.
Услышав эти слова от обычно скупой на похвалу Сашки, Леваков зарделся. Конечно, никакой он не герой, но все равно приятно.

5.

Когда на следующий день Андрей шел в училище, он втайне ожидал, что его встре¬тят океаном вопросов, и на всякий случай мысленно отрепетировал, как нарочито спо¬койно и даже небрежно будет на них отве¬чать.
Однако вопросы пришлось задавать имен¬но ему. Училище гудело, но причиной тому были не похождения Левакова, а наркотики, найденные в тумбочке у Синицына.
Как по секрету сообщил ему Печка, ребя¬та объявили бойкот Сухомлину и Петровичу.
— Представляешь, — возмущался Сте¬пан, — они считают, что раз наркотики на¬шли у Синицына, то он и виноват. А Илья го¬ворит, что понятия не имеет, откуда они там взялись.

Синицын и впрямь ходил бледнее просты¬ни, со страхом и недоверием ожидая реше¬ния своей участи. С ним уже серьезно разго¬варивали сперва майор Василюк, потом пол¬ковник Ноздрев, а под конец еще какой-то усатый майор не из их взвода. Все они зада¬вали суворовцу один и тот же дурацкий во¬прос: «Откуда у тебя в тумбочке наркотики?» А когда Синицын им отвечал, что не знает, офицеры задумчиво вздыхали и бормотали под нос: «Ну, не подкинули же их тебе, в кон¬це концов?»
«Эх, если бы я знал», — вздыхал в свою очередь Илья. У него просто в голове не укла¬дывалось, кому, а главное — зачем понадоби¬лось подбрасывать ему наркотики.
Он уже и Печку с пристрастием допро¬сил. Но тот уверял, что никто в казарму не за¬ходил: ни свои, ни посторонние. А когда Илья осторожно поинтересовался, не мог ли Печка случайно на посту заснуть, Степан и вовсе обиделся:
— Неужели ты думаешь, я бы тебе об этом не сказал?
Рассказав все это Андрею, Печка признал¬ся, что его в глубине души смущало одно обсто¬ятельство. Он точно помнил, что, когда Илья вернулся в тот день из города, он сразу забро¬сил что-то в свою тумбочку — как раз перед тем, как в казарму вошли остальные. Но Степан гнал эти мысли прочь. Не может быть Илья виноват, и все тут. И Макс так считает, да и Ле¬ваков тоже.
Вот вернется на днях из командировки ге¬нерал-майор Матвеев, он сразу во всем раз¬берется.
Так и офицеры решили: оставить вопрос о дальнейшем пребывании в училище суво¬ровца Ильи Синицына открытым — вплоть до возвращения начальника.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 22:12 | Сообщение # 13
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава двенадцатая.

1.

Однако Матвеев ни в чем разбираться не стал. И тому была объективная причина.
Генерал женился очень рано. Еще на по¬следнем курсе училища. Родители его отго¬варивали. Мол, кто рано женится, тот натер¬пится. Только Матвеев ни разу в жизни о сво¬ем выборе не пожалел.
Малоразговорчивая Ира была прекрасной хозяйкой, никогда не теряла голову в трудных ситуациях, но главное, беззаветно любила му¬жа и детей. Когда его из Афганистана ранено¬го отправили в госпиталь в Москву, она остави¬ла на свекровь малолетних дочек и сломя голо¬ву бросилась в столицу — выхаживать мужа. Но когда тому стало значительно лучше, Ирина немедленно уехала обратно, к детям.
А детей у Матвеевых было трое, и, как в сказ¬ке, все девочки. Старшая красавица, средняя умница, а младшая — и умница, и красавица.
Когда девочки выросли, они разлетелись кто куда устраивать свою жизнь. Старшая — красавица — вышла замуж. Средняя посту- пила в институт, а младшая поехала на Се¬вер (хотя мать долго ее отговаривала и даже плакала).
Шли годы. У старшей — Аллы — родилось двое сыновей. Средняя — Надя — защитила диссертацию и работала в каком-то научно-ис¬следовательском институте. Младшая — Маш¬ка — по-прежнему жила на Севере. Писала редко, но основательно. В общем, все шло вро¬де бы неплохо, и родители успокоились. Но, как оказалось, напрасно.
В жизни Аллы вдруг началась черная поло¬са. Вначале ее оставил муж. Вернулся как-то с работы, сел, как обычно, за стол, поднес лож¬ку ко рту и вдруг с ненавистью швырнул ее об¬ратно в тарелку и сказал: «Все, больше не могу с тобой жить. Ухожу». Алла в изумлении засты¬ла у плиты. Поплакала, конечно, как положе¬но. Но быстро взяла себя в руки (очень она в этом на мать похожа была). Надо мальчиков на ноги ставить.
Старшему внуку Матвеева тогда только-только исполнилось тринадцать лет. Дед не¬медленно предложил дочери отдать его в Су¬воровское. Та с радостью согласилась, но через пару дней позвонила и сообщила, что сам Ан¬тон категорически против. Он якобы паци¬фист и никакого отношения к армии иметь не желает. Матвеев расстроился, но решение вну¬ка принял. А через четыре года Антон погиб. Ночью его сбил на дороге пьяный водитель. И хотя на¬шлись свидетели наезда, шофер так и не был наказан. Поговаривали, что он дал крупную взятку в милиции. И сколько Матвеев ни пы¬тался выяснить правду, ничего, кроме «нам ис¬кренне жаль вашего внука, но тут уж ничего не поделаешь», не добился. Семнадцатилетнего парня похоронили в закрытом гробу.
Совсем еще недавно красивые глаза Аллы теперь напоминали пустые мертвые глазницы, одна радость у нее в жизни осталась — млад¬ший сын Петенька.
В отличие от Антона, Петр сразу изъявил желание стать суворовцем. Только не захотел поступать в то училище, где начальником был дед, безапелляционно заявив: «В любое другое место, только не туда».
Матвеев посоветовал дочери отправить сына в Москву.
Первый год учебы Петьки в Московском Суворовском училище прошел замечательно. И парню вроде бы нравилось, и у Аллы лич¬ная жизнь потихоньку налаживаться начала, и Матвеев с Ириной стали постепенно сми¬ряться с потерей старшего внука.
Но через какое-то время Петька вдруг исчез. Разумеется, поднялся шум, заявили в мили¬цию. Матвеев воспользовался всеми своими связями (даже к бывшему врагу на поклон по-шел, только бы мальчик нашелся). Но тот как сквозь землю провалился.
У них в доме в те дни говорили только ше¬потом — боялись ненароком звонок пропус¬тить. Однако звонка не было. Прошел месяц, затем второй.
А к исходу третьего месяца внук вдруг вер¬нулся. Однако на прежнего Петеньку он теперь мало походил. Худой, с глубокими морщина¬ми на лбу, весь какой-то ершистый, нервный, вспыльчивый.
Узнав о возвращении мальчика, Матвеев немедленно бросился к дочери, но, увидев Пе¬тра, не смог высказать тому ни один из упре¬ков, которые хотел в запале на него обрушить. Вместо этого генерал обессиленно опустился на стул в коридоре и тупо уставился в пол. Вид внука его убил. Раньше он видел такое выра¬жение лица только у молодых солдат, недавно вернувшихся с войны.
Стали жить дальше. В школу Петр не вер¬нулся, пошел работать. Несколько месяцев исправно ходил на службу в ремонтную мас¬терскую, а потом разгорелся новый скандал. В шкафчике у парня нашли наркотики. Но до сведения милиции доводить не стали. Петр клялся, что никакого отношения «к этой мер¬зости не имеет», уверяя, что наркотики ему под¬кинул недавно уволенный мастер по ремонту холодильников. «Мы с ним подрались как-то вот он злобу на меня и затаил», — кипя от пра¬ведного гнева, объявил парень.
Генерал внуку поверил. И кто его осудит? Яс¬ное дело, Матвееву проще было поверить, что какой-то холодильный мастер решил подста¬вить Петьку, чем признать убийственный факт: его единственный внук стал наркоманом.
Ах, как он впоследствии казнил себя за эту доверчивость: спустя полгода их мальчика об-наружили на заброшенной даче, в полукома¬тозном состоянии, в компании пьяных и об¬куренных подростков.
Эх, если бы они вовремя спохватились! Если бы добились тогда от Петьки, где он пропадал три месяца в Москве. И наконец, если бы они не закрыли глаза на те наркотики в его шкаф¬чике! Но слишком много «если»...
Петр выжил. Матвеев отвез его в лучшую клинику Москвы и, пока не добился от вра¬чей единогласного вердикта — «Мальчик бу¬дет жить», — в училище не вернулся.
А когда наконец вернулся, то что он услы¬шал первым делом? Сообщение полковника Ноздрева о том, что в тумбочке у суворовца Синицына обнаружили пакет с наркотиками. Правда, парень клянется, что никакого отно¬шения к ним не имеет...
Хватит! Генерал треснул кулаком по столу и вскочил, не обращая внимания на удив¬ленный взгляд подчиненного. Больше он на эту удочку не попадется. Выгнать суворовца из училища с позором, и весь разговор!
Ноздрев, несмотря на то что еще ни разу не видел начальника в такой ярости, попытал¬ся возразить:
— Товарищ генерал, а все-таки, может, следует провести внутреннее расследование, прежде чем принимать скоропалительные решения?
— Когда станешь здесь командовать, — Матвеев уселся обратно и холодно посмотрел на полковника, — тогда и будешь проводить расследования и принимать другие решения. А пока здесь начальник я, — жестко отрубил он. — И приказываю выгнать суворовца. И чтобы я больше фамилии «Синицын» не слышал. И вот еще что, — продолжил генерал, прищурившись, — если суворовцы будут об¬суждать мой приказ, приказываю принять са¬мые строгие меры. Наше училище — не при¬тон для наркоманов.
Ноздрев больше не спорил. Он сообщил о решении Матвеева командиру третьего взво¬да, а тот, хоть и был порядком обескуражен, донес новости до Синицына.
Илья выслушал майора, не поднимая глаз. Когда тот закончил, мальчик еле слышно про-бормотал:
— Я не виноват.
Василюк ничего не ответил. Откровенно говоря, ему и самому с трудом верилось, что Синицын наркоман. Однако все остальные версии появления в его тумбочке наркотиков не выдерживали никакой критики. У них же здесь не Сицилия, чтобы суворовцы друг дру¬гу кокаин подбрасывали?
А Илья тем временем, так и не дождав¬шись реакции на свое заявление, повторил уже громче:
— Я не виноват.
Майор отвел взгляд и ответил:
— Эх, говорили же вам: тумбочки должны содержаться в образцовом порядке. Видишь, к чему приводит халатность в мелочах.
Синицын вспыхнул.
— Товарищ майор! — Илья почти кричал. — Да как вы не понимаете — я действительно не
виноват! Это ошибка! Что мне сделать, чтобы вы мне поверили?
Командир нахмурился и покачал головой:
— Решение генерал-майора Матвеева об¬суждению не подлежит.
И Синица понял, что это конец.

2.

Стоя на плацу и глядя в серьезные, непроницаемые лица суворовцев, Илья сразу вспомнил Михеева. Как тот втянул голову, когда с его плеч слетели погоны.
Синицын читал, что раньше, когда разжаловали офицера, у него над головой ломали шпагу. Так поступили с Пестелем. И с другими декабристами тоже…
За святое дело Синицын бы пострадал. Но его с позором выгоняют из училища по ложному обвинению. До чего же все глупо и несправедливо. Никто из начальства даже не попытался его выслушать. А генерал Матвеев и вовсе не пустил на порог. Видишь ли, неопровержимые факты!
Одни только пацаны из третьего взвода не поверили фактам. Макс с Леваковым вплоть до сегодняшнего дня говорили, что все образуется. В последний момент, уверяли они, правда откроется и Синицына оставят в покое. Илья и сам в это верил. До последнего момента…
Друзья и сейчас на него не так, как остальные суворовцы смотрят. С участием и как будто беззвучно шепчут: «Не бойся, Синица, мы с тобой». Ему вдруг вспомнилась песня Высоцкого про паренька, который не стал стрелять в своего товарища, хотя все остальные выстрелили (приказ есть приказ!). И этим сберег приговоренному к расстрелу жизнь. песня так и называется: «Тот, который не стрелял».
Спасибо вам, пацаны!
Вот только Печка его немного удивил. Подошел накануне и спросил на ухо, встав на цыпочки: «Илья, а что это ты такое в тумбочку запихнул в тот день, когда Кантемиров у тебя наркотики нашел?» Опять, наверное, Степа в сыщика поиграть решил. Синицын мог и не отвечать, но решил Печку успокоить. «Что бы я в тот день в тумбочку не положил, но не наркотики точно. Поверь, Печка, уж такое я бы непременно запомнил», - заверил он товарища.
Генерал-майор Матвеев тем временем что-то говорил, но Илья не слушал. И так ясно, о чем начальник училища толкует. О том, какой Синицын плохой и почему он недостоин быть суворовцем.
Илья очень замерз. И подумал, что, когда стоишь в строю, не так холодно, как на плацу в одиночку. А еще ему очень хотелось, чтобы все это скорей закончилось и он смог убежать домой, спрятаться в своей комнате, зарыться головой в подушку и попытаться забыть об этом страшном дне навсегда.
Но генерал, как назло, говорил долго и обстоятельно. Совсем не так, как в прошлый раз, когда исключали Михеева. По всей видимости, считает, что проступок Илья более серьезный, и предостерегает остальных. Ну и пусть предостерегает.
Пальцы ног у парня совсем окоченели. Синицыну захотелось попрыгать на месте или хотя бы потереть одну ногу о другую. Он едва сдержался.
Наконец Матвеев замолчал. Так, сейчас будут погоны срезать. Илья решил, что постарается не втягивать, как Михеев, голову. Но когда нож вжикнул, Синицын все-таки непроизвольно сжался, однако сразу выпрямился. И почувствовал (или ему только показалось), как заметно полегчала одежда. Еще один вжик. И вот теперь действительно все кончено.
Илье показалось, что какое-то мерзкое страшилище вцепилось острыми когтями ему в грудь. Парню стало жутко. Человек не способен выдержать такую боль. Это просто невозможно!

3.

Но Илья выдержал. Он даже умудрился до¬статочно хладнокровно собрать свои вещи. Впрочем, скорее парень держался не хладно¬кровно, а равнодушно.
Пацанов Синицын попросил, чтобы не провожали.
— А то еще расплачусь, как девчонка, — попытался он пошутить, но кадеты, мрачно наблюдавшие за его сборами, даже не улыб¬нулись.
Уже на выходе Илью остановил Андрей Леваков. Он молча закатал рукав и показал красный шрамик на запястье.
— Мы же поклялись. Ты помнишь?
Вместо ответа Илья продемонстрировал
свой шрам и кивнул. Затем развернулся и, открыв коленом дверь, вышел.
Прошел по коридору, свернул к лестнице, спустился вниз, оказался на улице. На крыль¬це ему встретился скуластый старшекурсник. У него были высокий лоб, маленькие, как у волчонка, глазки и толстые, мясистые губы.
Пристально посмотрев на Илью, он вдруг сказал:
— Это тебя выгнали?
Синицын коротко кивнул и хотел быстро уйти, избегая неприятного разговора, но «ста¬рик» злорадно бросил:
— И правильно сделали. Это из-за тебя ведь Олега поперли? А ему всего полгода до «краба»
оставалось. — Парень презрительно сплюнул и, не дожидаясь ответа, вошел в здание.
Синицын неприязненно проводил его взгля¬дом, потом поправил сумку на плече и поплел¬ся к выходу.
Дома никого не было. Родители знали, что Илья возвращается именно сегодня, но, к счастью, оба были на работе. Синицын ни за что не выдержал бы их вопросов и робкой жалости.
Едва только мальчик узнал о том, что его выгоняют, он сразу позвонил отцу. Не вдава¬ясь в подробности, Илья назвал причину сво¬его отчисления и тут же поспешил добавить, что не виноват.
Сергей Синицын помолчал. Потом спросил: «А как наркотики оказались в твоей тумбоч¬ке?» Именно это неоднократно пытались вы¬яснить у бывшего суворовца старшие офице¬ры. Илья уж в который раз признался, что по¬нятия не имеет. Тогда отец еще помолчал. «Ты действительно не виноват?» — спросил он на¬конец. «Действительно», —подтвердил Илья. Еще помолчали. «Хорошо. Дома поговорим», — сказал наконец Синицын-старший. Сын дога¬дывался, что разговор предстоит очень не про¬стой. Хорошо, что он отложен, по крайней мере, до вечера.
Как отреагировала на случившееся мать, Илья не знал. Однако он нашел на кухонном столе записку, где было подробно описано, что мальчик должен съесть и где это лежит. Такие записки Ольга Синицына оставляла Илье в ту пору, когда он еще учился в обычной школе. Что ж, видимо, снова придется привыкать...
В комнате его ничего не изменилось. Но, наверное, изменился сам Илья, потому что на родные вещи он начал смотреть как на чу¬жие — отстраненно, но с любопытством.
На кресле стопочкой лежало чистое по¬стельное белье. Тоже мать постаралась.
Белье пахло стиральным порошком и моро¬зом. Его явно сушили на улице. Постель в учи¬лище никогда так не пахла.
Илья аккуратно переложил белье на стул и, взяв с полки первую попавшуюся книгу, усел¬ся в кресло. Полистал минуты полторы, но не прочитал ни строчки. Мысли его были далеко. Он представлял себе, как в этот момент в кабинет к генералу Матвееву входит возбуж¬денный майор Василюк и сбивчиво доклады¬вает — найдены неопровержимые доказатель¬ства невиновности бывшего суворовца Синицына. И протягивает начальнику документ (Илья еще не придумал, что именно за доку¬мент, но непременно какая-нибудь официаль¬ная бумага). Матвеев, конечно, хмурится, вни¬мательно читает, потом резким движением снимает с носа очки и приказывает: «Немед¬ленно верните мальчика обратно. Я должен перед ним извиниться. Синицын был не вино-ват, а я даже слушать его не стал». Василюк быстро разворачивается и бегом мчится в ка¬зарму, распахивает дверь и радостно спраши¬вает: «Кто сбегает за Синицыным?» Ребята кричат хором: «Я, я». Но Макс их обрывает: «Пойдет Леваков. Он же его лучший друг». И вот уже радостный Андрюха подходит к его квар¬тире . нажимает на кнопку и...
В дверь позвонили. Илья чуть не подпрыг¬нул от неожиданности. Выскочил в коридор и, даже не посмотрев в глазок, распахнул дверь...
Но это, разумеется, оказался вовсе не Лева¬ков с известием о его возвращении в училище.
На пороге стояла сильно взволнованная Ксюха. Не поздоровавшись, девочка обеспокоенно осмотрела Илью и спросила:
— Ты сильно расстроен, да? Какие еще наркотики, что за ерунда? Я ничего не поняла...
Меньше всего Илье хотелось сейчас гово¬рить об этом. Поэтому, ловко поймав Ксюшину руку, он притянул девочку к себе и крепко по¬целовал.

4.

Леваков пришел к Илье в субботу Синицын к тому времени успел восстано¬виться в прежней школе. Отец помог.
Разговор, которого мальчик так боялся, не состоялся. Сергей Синицын только спросил: «Ну что. хорошо дома?» Илья пожал плечами: «Привыкаю потихоньку». Отец кивнул и боль¬ше эту тему не затрагивал. Хотя, признаться, мальчик и хотел бы немного поговорить Объяснить отцу, как было дело, и узнать, верит тот ему или нет.
Однако Синицын-старший на сына кричать и топать ногами не стал. Стало быть, верит. На том и успокоились.
А через день Илья пошел в старую школу. Те¬перь он, как и прежде, сидел рядом с Ксюхой. Потом провожал ее до дома, где они вместе де¬лали домашнее задание и целовались, пока губы не начинали щипать и пухнуть.
После Суворовского нагрузка в школе по¬казалась Синицыну настолько смехотворной, что он начал потихоньку «забивать» на неко¬торые предметы (например, на литературу). Но все равно отвечал урок на «отлично», что, однако, не доставляло мальчику никакого удо¬вольствия.
А в субботу пришел Андрей Леваков. Одна¬ко встреча их неожиданно оказалась нелегкой. Все новости друга были так или иначе связа¬ны с училищем. И когда Илья их слушал, серд¬це его болезненно сжималось и мальчик с до¬садой кусал губы.
Впрочем, Андрюха чувствовал, что его слова ранят Синицына, и то и дело обрывал рассказ на половине. Возникала неловкая пауза.
И только один раз Левакову не пришлось себя сдерживать. Когда он упомянул, что се¬годня свадьба у Философа.
— Да ну? — удивился Илья. — Так скоро?
— Ага, — подтвердил обрадованный реак¬цией товарища Леваков. — Все училище гу¬ляет — и преподы, и воспитатели. Говорят, они под это дело целое кафе сняли.
— Вот бы мне хоть одним глазком посмо¬треть, — мечтательно усмехнулся Синицын.
— Ну, и я о том же. Но, — Андрей вздох¬нул, — Золушка может полюбоваться на ко¬ролевский бал только из сада.
Однако скоро и эта тема иссякла. И обоим опять стало неловко. Леваков засобирался:
— Ладно, пошел я. Мы сейчас с Сашкой в больницу к матери идем.
И, хотя это была чистая правда, Андрею все равно почему-то сделалось стыдно.

5.

С тех пор, как он обнаружил мать в морге, а потом схлопотал удар от сообщника Всеволо¬да Акакиевича, это была их первая встреча.
Сейчас Нина Левакова выглядела гораздо лучше, чем в тот раз, когда Андрей безуспеш¬но пытался привести ее в чувство. Щеки округ¬лились и порозовели, в глазах появился блеск, исчезла болезненная худоба. Но мать все рав¬но была еще очень слаба. Она даже сидела, опираясь на подушки.
Сашка тактично оставила мать с сыном вдвоем. Поздоровалась и, сказав, что подождет Леву внизу, вышла.
Андрей присел на кровать, наклонился, чмокнул мать в щеку и спросил:
— Ты как? Самочувствие ничего?
Она в ответ развела руками:
— Учитывая, что я скова оказалась в боль¬нице, у меня едва не убили сына и не отобра¬ли квартиру, — тут Нина Левакова хитро улыб¬нулась, — очень даже неплохое.
Рассмеявшись, Андрей потребовал, чтобы мать рассказала ему, как это ее угораздило открыть дверь преступникам.
Смущенно комкая пододеяльник, она при¬зналась:
— Если откровенно, я даже не спросила, кто там. Думала, это вы с Александрой чего-то забыли...
Итак, услышав звонок в дверь, женщина, уверенная, что это вернулся сын, распахнула ее настежь и с удивлением обнаружила на по¬роге двух санитаров в марлевых повязках. Причем один из нежданных гостей небрежно опирался о носилки, прислоненные к двери.
Решив, что произошла ошибка, поскольку «скорую» она не вызывала, Нина Левакова по¬пыталась объяснить все медикам. Но санита¬ров ее заявление, казалось, нимало не смути¬ло, и они преспокойно вошли внутрь квартиры, бесцеремонно отстранив хозяйку. А когда женщина попыталась возразить, то получила в ответ довольно грубое «заткнись». Затем в ли¬цо ей сунули отвратительно пахнущую тряп¬ку. После чего бедняга уже, естественно, ниче¬го не помнила.
— Что? — удивился Андрей. — Выходит, ты все это время так и была бeз сознания?
Мать задумалась, а потом вновь неожи¬данно улыбнулась:
— Видимо, да, раз умудрилась отдать квар¬тиру невесть кому.
— Очень даже весть кому, — возмутился Леваков, —Всеволоду Акакиевичу. Вернее, его сообщнику. Ну и дела!
— Да у:к, — согласилась мать. — Просто настоящий сериал: потеря памяти и тайные розыски в больнице.
Леваков окончательно успокоился — раз мать шутит, значит, все в порядке. Но на вся¬кий случай заглянул в ординаторскую, чтобы поговорить о ее здоровье с лечащим врачом.
Им оказался невысокий, довольно плотный мужчина с абсолютно лысой и круглой, как би-льярдный шар, головой. Услышав фамилию пациентки, он не стал копаться в компьютере, а вместо этого снял очки и задумчиво потер ими переносицу. Андрей напрягся. Ему очень не понравилось, как посерьезнело лицо врача. Наконец тот заговорил:
— Понимаете ли, молодой человек. Ваша мама недавно перенесла достаточно серьез¬ную операцию на сердце. — Андрей кивнул. Это он и без него знает. Но врач продолжил: — И события, которые произошли после, сильно подпортили достигнутый в результате хирур¬гического вмешательства результат.
— Значит, потребуется еще одна опера¬ция? — Мальчик не мог понять, к чему кло¬нит толстяк.
Однако тот отрицательно покачал головой:
— Боюсь, это невозможно. Второй подоб¬ной операции ваша мама может и не вынести.
— И что делать? — перепугался Андрей.
— Есть один вариант, — обнадежил его док¬тор. — В Москве существует замечательная клиника, в которой занимаются реабилитаци¬ей подобных больных. Месяцев шесть-семь, и ваша мама вновь будет бегать по утрам.
Леваков очень сомневался, что раньше, до болезни, мама часто совершала утренние пробежки. Его насторожило совсем другое.
— Это значит, что она больше полугода должна жить в Москве? — спросил он расте¬рянно.
Врач кивнул:
— Именно так.
Выйдя из ординаторской, Андрей специ¬ально пошел вниз (где его ждала Сашка) пеш¬ком. Ему нужно было подумать.
Из слов доктора очевидно одно: чтобы мама поправилась окончательно, необходимо отвез¬ти ее на полгода в Москву. Одых там ее Андрей ни за что не оставит, а следовательно, придет¬ся бросить училище.
Есть ли у него выбор?
Леваков спустился в холл. Сашку он нашел возле газетного киоска. Она что-то с интере¬сом читала и вздрогнула, когда Андрей поло¬жил руку ей на плечо.
— Саш, скорее всего, мне на какое-то вре¬мя придется переехать в Москву, — сообщил он с ходу.
До девочки не сразу дошел смысл сказанно¬го, потому что она быстро кивнула и вновь утк¬нулась в недочитанную статью. Но уже через секунду Саша резко опустила руки и с испугом посмотрела на суворовца.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 22:21 | Сообщение # 14
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава тринадцатая.

1.

Полина согласилась так неожиданно, что Яков сперва даже не понял, всерьез она или шутит.
А все началось с того, что Поля внезапно позвонила и пригласила его на свадьбу к какому-то прапору. Естественно, Яша согласился. Да хоть к дворнику из соседнего подъезда. Главное, с Полиной.
Свадьба, к его удивлению, оказалась вполне приличной. Сам Яков бы, конечно, ни за что не стал снимать для праздника бывшую заводскую столовую, ныне гордо именуемую кафе. Ну да что с прапорщика взять?
Гости сидели за длинным столом. На скатерти желтели пятна, но толстозадая официантка ловко заставила их крынками с салатом. Именно крынками, потому что салатницами назвать ЭТО было нельзя. Как, впрочем, и их содержимое – салатом.
Хотя какое его дело? Полина-то рядом и вроде нос от плохо вымытых ножей не воротит. Или просто тактично не замечает. Она же у нас девушка интеллигентная! Не то что Яков. Ему, например, кусок в горло не лез. Особенно когда взгляд падал на отвратительный серый тюль на окнах, на которых кто-то догадался булавками прикрепить плакат с надписью: Поздравляем!». Какая безвкусица!
Невеста была немолода, но привлекательна. Этого Яков отрицать не стал. Особенно мило она краснела, когда пьянеющие на глазах гости в очередной раз кричали: «Горько!» Яша решил, что если, не дай Бог, Полине вздумается пригласить кого-то из них на их собственную свадьбу, он постарается тактично ее отговорить.
И уж точно ноги в его доме не будет этого усатого типа – Петушкова, кажется…
Едва Яков зашел в зал и увидел информатика, как сразу начал нервничать. Вдруг бывший сообщник напьется и полезет к нему с разговорами? А Полина услышит и догадается, что Яков не в первый раз в жизни их преподавателя видит. А догадавшись, начнет задавать лишние вопросы.
Да уж, Яков как в воду глядел. Петушков действительно скоро окосел, пощипал усы и потрусил к нему в обход стола. Ретироваться Яша не успел. Но, к счастью, Полина именно в этот момент упорхнула с невестой «пудрить носик» - или как это у баб называется?
Информатик плюхнулся рядом и пьяно зарыдал, пытаясь обнять окаменевшего Якова. Уже через пять минут тот знал всю подноготную личной драмы преподавателя Петушкова.
Оказывается, некая прелестная фея выказала к информатику нешуточную симпатию. Обнадежила, вскружила голову, влюбила в себя и пропала – исчезла в цветах.
- Почему это в цветах? – не понял Яков.
Петушков оторвал голову от его плеча и возмутился:
- Она же фея! Где же ей, по-вашему, еще исчезать?!
- Ну-ну, - только и смог выговорить Яков.
Впрочем, и сам Петушков уже больше ничего не смог выговорить. Он так и уснул, нежно прижавшись к собеседнику. Яков осторожно, чтобы не разбудить весьма кстати вздремнувшего информатика, переложил его голову на стол. Затем встал, надел пиджак и твердо вознамерился увести любой ценой Полину домой.
Однако девушка и не думала возражать. Они вышли на улицу, и Яков предложил поймать такси. Но Полина захотела пройтись пешком.
- Чудесный вечер, чудесная ночь! – счастливо бормотала она, не замечая, что Яков абсолютно не разделяет ее чувств.
Он полагал, что вечер можно было провести значительно более плодотворно. А что касается «чудесной ночи», то, одетый, как и все автомобилисты, крайне легкомысленно (осенние ботиночки без меха), Яков замерз как цуцик, не успели они свернуть за угол.
Но нет худа без добра: зато он смог напроситься к Полине на чай. А она, будучи девушкой не только интеллигентной, но и жалостливой, не смогла ему отказать.
Пока хозяйка возилась с чайником, Яков не отрывал от нее восхищенного взгляда.
Ох и хороша она была сегодня! Особенно с мороза. Щеки румяные, глаза сияющие, загадочные (и о чем только думает, интересно?). И кофточка ей эта розовая ну просто до ужаса идет! Ну как тут удержаться?
Вот Яков и не удержался.
Встал, подошел к ней сзади и негромко сказал:
- Полина! Не дури. Выходи за меня замуж. Лучше все равно не найдешь.
Она застыла. Яков испугался. Сейчас обернется и ответит с досадой: «Яш, мы ведь это уже обсуждали…»
Но Полина не обернулась. Тогда Яков повторил более настойчиво:
- Ну скажи, чего тебе еще надо? Выйдешь или нет? – эх, надо бы с ней помягче, но уж больно сильно он разнервничался.
А тут Полина возьми да и ответь:
- Хорошо. Я выйду за тебя замуж.
Яков сперва даже не поверил. Повернул ее к себе лицом, в глаза заглянул:
- Правда?
- Правда, - подтвердила Полина.
- Через неделю? – уточнил он.
- Лучше через три.
Яков подозрительно прищурился. Ну точно, издевается. Не может без своих шуточек! Но вслух сказал:
- Хорошо, давай через три, - и замер в ожидании.
Про себя Яков решил: если Полина не всерьез его предложение приняла, то сейчас рассмеется, скажет какую-нибудь колкость и вновь займется чаем. Но девушка ничего подобного не сделала. Задумчиво поглядела куда-то вбок и кивнула:
- Договорились.
Так Полина и Яков нежданно-негаданно обручились. Обсудив детали, решили, что свадьба будет скромной – парочка свидетелей и самые близкие друзья. А на медовый месяц Яша предложил поехать в Италию. Полина ведь не против Италии?
Полина была не против.

2.

А жизнь в училище тем временем шла своим чередом. С момента позорного изгнания Синицына прошло полторы недели, но суворовцы по-прежнему бурно обсуждали это событие и все более утверждались в мысли, что Илья не виноват. Даже Сухой, и тот признал, что ему Синицы не хватает. «Поспорить и то не с кем», - добавил он, чтобы ребята не подумали, будто подлизывается.
Единственным человеком, который мог пролить свет на загадочное появление в тумбочке Ильи «этих дурацких наркотиков», был Степа. Но тот продолжал упорно твердить, что за весь день мимо него даже мышь не проскочила.
- Не переживай, Печка, - заверил друга Макс, - мышь в любом случае вне подозрений.
Озарение снизошло на Перепечко внезапно. Как-то ночью он проснулся со странным чувством, что никак не может вспомнить нечто очень важное. Может, сон ему нехороший приснился или просто приспичило, а про дурные предчувствия он позже придумал. Это истории неизвестно. Известно только, что не успел Степа выйти по малой нужде из казармы, как тут же вернулся обратно и бросился тормошить Макса.
Тот спросонья чуть не заехал ему кулаком в челюсть, Печка едва увернулся.
- Макс, Макс! – громко шептал на ухо Макарову Перепечко, - Я все вспомнил. Просыпайся!
Наконец Макс нехотя потер глаза, автоматически посмотрел на часы и недовольно схватил за грудки склонившегося над ним Печку.
- Ты чего, ошалел? Времени знаешь сколько?
Но Перепечко неожиданно бойко сбросил его руки и возбужденно зашептал:
- Я вспомнил. В тот день, когда у Синицына наркотики нашли, я в туалет бегал.
По-прежнему плохо соображая, Макс вновь опустился на подушку и уже сквозь сон пробормотал:
- Это потрясающая новость. Перепечко тоже иногда ходит в туалет.
Однако Степа не дал другу уснуть:
- Я во время дежурства отлучался. Понимаешь? Я не все время был в казарме. Я уходил.
Макс недоверчиво открыл один глаз:
- Это, конечно, здорово. Но нам-то что дает?
- А то, - продолжил Печка, - что я, кажется, видел того, кто мог Синице подбросить пакет с наркотой.
Тут уж Макс заинтересованно присел на кровати.
- Да? И кто это был?
- Я не уверен, но, по-моему, этот тип учится на третьем курсе. Я тебе его завтра покажу.
Ошарашено покачав головой, Макс воскликнул:
- Печка, как ты умудрился об этом забыть?!
Степа смущенно пожал плечами и неуверенно предположил:
- Может, амнезия?
Макс покрутил пальцем у виска и перевернулся на другой бок.
Все подробности Печка поведал Максу только на следующий день. Оказывается, когда он, потеряв всякое терпение, смылся с поста в туалет, то по дороге кое-кого встретил. Но тогда он не придал этому ровно никакого значения (и, наверное, не произойди с Синицей такая беда, и вовсе не вспомнил бы о такой мелочи).
По пустому коридору шел «старик». Заметив Печку, он на секунду притормозил, а потом, как ни в чем не бывало, двинулся дальше. Но самое интересное, что, когда Перепечко бодро трусил обратно, он вновь видел того самого «старика». Только на этот раз со спины.
- Правда же подозрительно? – с надеждой спросил Степа, закончив свой рассказ.
- Это полностью меняет дело, - согласился Макс, - Только прежде, чем идти к командиру, покажи мне этого «старика».
Суворовцы караулили неизвестного старшекурсника почти целый день, но застукали лишь вечером, за ужином. Случайно глянув поверх стакана с компотом, Печка чуть не поперхнулся и принялся изо всех сил дергать Макарова за рукав.
- Вот же он! Точно он!
Макс проследил за Степиным пальцем и увидел парня лет шестнадцати с огромным ртом, толстыми губами и маленькими глазками. Красавцем его назвать было сложно.
Губастый «старик» шел к выходу вместе с третьекурсником из второго взвода.
Макс вытер руки салфеткой.
- А вот теперь надо срочно обо всем рассказать товарищу майору.

Василюк внимательно выслушал ребят и сильно призадумался. Генерал Матвеев ясно дал понять своим офицерам, что вопрос об ис¬ключении суворовца Синицына закрыт. Но, с другой стороны, начальник ведь тоже может ошибаться. Выгнать мальчика — самый про¬стой вариант. Но, может, попробовать разо¬браться?
И майор решил поговорить с офицером-вос¬питателем второго взвода. Изложил ему суть проблемы и спросил совета. Тот задумчиво по¬дергал себя за мочку уха и сказал.
— Ну что ж, давай проверим. Тащи ко мне своего суворовца.
Через десять минут, весь потный от волне¬ния, Печка вошел в казарму третьего кур¬са. Губастого парня, которого Степа встретил в тот роковой день в коридоре, он узнал сразу. И, не раздумывая, кивнул:
— Этот. — Вообще-то Перепечко стало не¬ много не по себе. Губастый был гораздо выше
и плечистей его.
«Старик» если мальчика и узнал, то не дрог¬нул. И когда командир велел ему выйти впе¬ред, он абсолютно спокойно шагнул и замер в ожидании вопроса.
— Ты этого суворовца знаешь? — спроси¬ли его.
Скуластый кивнул. Печка почувствовал, как у него подкосились ноги. Но «старик» тем временем заявил:
— Я видел суворовца в коридорах учили¬ща. — И ведь ни слова неправды тут не было. А что Печке на это возразить? Разве он свои¬ми глазами видел, как «старик» Синице нарко¬тики подбрасывал? Нет. Степа видел только, что тот возле расположения третьего взвода ошивался.
А командир губастого задал последний во¬прос:
— Суворовец Шахов, ты заходил в казар¬му к первокурсникам третьего взвода?
— Никак нет, не заходил, — невозмутимо ответил «старик», и майор, повернувшись к Василюку, полгал плечами: мол, обознался твой пацан.
Но Печка не обознался, в чем убедился уже на следующий вечер, когда губастый старшекурсник неожиданно подошел к нему в туалете.
Увидев его, Перепечко стал затравленно озираться, высматривая пути к бегству Но Ша¬хов (вроде бы так назвал его командир) все эти пути отрезал. Недобро ухмыляясь, он навис над резко побледневшим Печкой и спросил:
— Тебя разве, «сос», не учили, что фиска¬лить нехорошо?
— Я не фискалил, — жалобно пробормотал мальчик и резко дернулся, надеясь смыться. Но реакция у Шахова была отменная. Печка и оглянуться не успел, как обнаружил, что прибит мускулистой рукой «старика», словно гвоздями, к стене.
— А кто пальчиком своим жирненьким в меня тыкал и блеял: «Это он?»
Поскольку вопрос был чисто риториче¬ский, Печка решил промолчать. А Шахов вновь невесть отчего оскалился, отпустил Степу и, уже уходя, бросил:
— Запомни, «сос». Еще раз клеветать на меня вздумаешь, по стенке размажу.
Но Печка-то не клеветал! И когда он рассказал о нападении «старика» Макарову, тот с ним сразу согласился.
- Похоже, мы Шахова напугали. Только это Синицыну не поможет.
Печка с сомнением посмотрел на Макса. Ему показалось, что все обстояло наоборот: это не они старшекурсника напугали, а тот на Степку страху нагнал. И все потому, что никаких улик у них не было. Одни домыслы. А, как говорится, слово к делу не пришьешь. Ребятам требовались доказательства. Да вот только найти их не представлялось возможным.
Однако вот тут Печка ошибался. Кое-кому удалось совершенно случайно раздобыть доказательства, неопровержимо свидетельствующие о причастности Шахова к появлению наркотиков в тумбочке Синицына.
К сожалению, этим человеком оказался Сырников.

3.

В последнее время Алексею Сырникову жилось непросто. Его беззаботное существо¬вание закончилось, когда одним ужасным вечером в комнату вошла шумно всхлипыва¬ющая мать и сообщила, что «этот мерзавец» их бросает.
Сырников, конечно, сразу понял, кого ма¬ма имела в виду. Отца, кого же еще?
И, надо сказать, не очень удивился. Родите¬ли уже лет пять как только и делали, что ссори¬лись. Мать попрекала Ротмистрова изменами. а тот довольно противно смеялся и говорил, что «любой нормальный мужик по-другому с ней жить не сможет». Алексей все слышал. и переживал за мать.
Однако, когда Ротмистров собрал вещи и действительно ушел из дома, жизнь мальчика круто изменилась. Ссоры родителей прекрати¬лись, но зато Алеше приходилось ежедневно выслушивать долгие истеричные рассказы ма¬тери о «негодяе-отце и его белобрысой шлюш¬ке». И хотя Наташа оказалась не такой уж бе¬лобрысой, Сырников решил, что никогда не простит ни ей, ни отцу того, что они сделали с его когда-то доброй и ласковой мамой. Поду¬мать только, в кого она из-за них превратилась!
Ротмистров, предполагая, что его сын согла¬сился поступить в Суворовское, лишь бы толь¬ко сбежать из дома, был абсолютно прав. Маль¬чика не остановил даже отчаянный вопль ма¬тери: «Ты уходишь К НИМ, предатель! Выходит, ты ничуть не лучше своего папаши!»
Но Сырников ушел вовсе НЕ К НИМ. ИХ он ненавидел. И сколько бы новая жена отца ни пыталась наладить отношения, все ее усилия разбивались об упрямое желание суворовца испортить ИМ жизнь.
Да еще, вдобавок ко всему, его невзлюбили в училище. Была пара-тройка кадетов, кото¬рые будто привязанные ходили за Лешкой и соглашались участвовать в любой, даже самой безумной его затее. Но Сырников не оболь¬щался. Эти выделывались перед его отцом, который был офицером-воспитателем их взвода. А остальные, более или менее нормальные па¬цаны, знаться с ним почему-то не желали.
Вначале Сырников переживал, а потом на¬чал мстить. Не мучаясь угрызениями совести, он тайно сдавал отцу своих товарищей, да еще умудрялся обставить дело так, что подозрение в доносительстве падало на кого-то другого.
Ротмистров инициативу Алексея поощ¬рял, считая это сыновней преданностью. И за каждую полезную информацию выдавал от¬прыску положенные тридцать сребреников.
Не будучи ни разу пойманным за руку, маль¬чик почувствовал свою безнаказанность. Ко¬нечно, кадеты шептались за его спиной, но в открытую обвинить сына майора в фискаль¬стве не решались.
И Сырников окончательно обнаглел. Да пле¬вать ему, что думают эти уроды! Не хотят с ним общаться — и не надо. Они просто завидуют, что его отец в училище вес имеет, вот и злятся.
Успокоив себя таким образом, Сырников вполне сносно обустроил свою новую жизнь.
Он далее на отца реже огрызаться стал. Все-таки тот был едва ли не единственным чело¬веком в училище, который относился к маль¬чику по-доброму, да и потом, у кого ему в слу¬чае чего искать защиты?
Поэтому, узнав тайну Шахова, Алексей первым делом хотел поделиться новостью с отцом, но, пораскинув мозгами, решил, что может и самостоятельно извлечь из добытой информации пользу. А дело было так.

4.

Сырников лениво мел дорожку недалеко от забора. Впрочем, мел, громко сказано. Так, во-дил метлой по асфальту, развлекаясь тем, что гонял мусор из стороны в сторону. И только ко¬гда на него пару раз прикрикнул прапорщик, он всерьез занялся уборкой.
Эх, жаль все-таки, что Философа не выгна¬ли! Избил отца, а ему, на тебе, чуть ли не бла-годарность объявили. Вот и верь после этого в справедливость.
Особенно Сырникова возмущало, что под петицией Макарова подписались кадеты из их взвода. Ведь Ротмистров, какой бы он ни был, как-никак все-таки их офицер-воспитатель! А как же пресловутая солидарность? Нет, Сыр¬ников тут решительно ничего не понимал: из-за какого то прапора задницу рвут, а родного командира за нечего делать предают.
Сырников собрал мусор в кучу и уже заки¬нул было метлу на плечо, чтобы отправиться восвояси, когда услышал окрик Кантемирова:
— Сырников, а кто будет у забора мести? Моя бабушка?
А хоть бы и так, недовольно подумал суво¬ровец, но покорно поплелся в указанном на-правлении. Возле кустов он нагнулся, чтобы поднять бумажку, и тут услышал слова, кото¬рые заставили его присесть и навострить уши.
— Шнырь, ты молодец. За мной долг, — по¬хвалил кого-то тихий незнакомый голос. — Я этого «coca» уже в нашей бывшей школе па¬ру раз видел. Выгнали придурка! Довыпендривался.
— Да без проблем. Почему бы хорошему че¬ловеку не помочь? — отозвался его невидимый собеседник. — Даже париться особо не при¬шлось. Прикинь, этот придурок как раз перед моим приходом в туалет смотался. Мне толь¬ко и осталось, что пакет в тумбочку скинуть.
Сырников не сразу понял, о чем идет речь, но на всякий случай решил дослушать беседу до конца. Осторожно, чтобы не задеть головой ветки и не привлечь внимание говоривших, Алексей выглянул из-за кустов. Около забора стояли двое. Один суворовец-старшекурсник, а второй — тот, что по противоположную сто¬рону ограды... Сырников нахмурился. Лицо вроде знакомое. Ага, вспомнил. Это тот па¬рень, которого за драку с Синицыным (друж¬ком интернатовского) из училища вышибли. Михеев, кажется.
Спрятавшись обратно в свое укрытие, Сыр¬ников затаил дыхание.
А тот, кого Михеев назвал Шнырем, про¬должил:
— Правда, толстый меня около казармы ихней видел.
— И что? — забеспокоился Михеев.
— Да ничего, — пожал плечами Шнырь! — Видел и видел, что с того? Кто до¬кажет, что это я наркоту в тумбочку «сосу» под¬ложил?
Сказал и озабоченно оглянулся. Сырников замер, надеясь слиться с кустами. К счастью, Шнырь его не заметил.
— Супер! — вновь порадовался Михеев и начал прощаться: — Ладно, я пошел. Уви¬димся в выходные. За мной долг, я помню.
После чего парни разбрелись в разные стороны.
Дождавшись, пока Шнырь скроется из виду, Сырников вылез из кустов. По лицу его блуждала задумчивая улыбочка.
Сложив два и два, он понял, как ему повезло. Значит, Синицына и впрямь ни за что из училища турнули. Обхохочешься!
Конечно, Илью Сырникову не было жаль ни капли. Он думал о другом. Тут, как ни крути, он оказывается в выигрыше. Расскажет командованию правду о наркотиках, прослывет героем. Промолчит – так за это могут и заплатить.
Второй вариант показался Сырникову более заманчивым. Поэтому он решил ни слова не говорить отцу, а вместо этого серьезно побеседовать с суворовцем, которого Михеев называл Шнырем.

5.

Осуществить задуманное ему удалось в тот же день. Несколько робея перед внушительны-ми мышцами «старика», Сырников подошел к Шнырю в тот момент, когда он стоял в кори¬доре, уткнувшись носом в тетрадку. Встал ря¬дом и, как можно небрежнее, бросил:
— Привет!
Старшекурсник оторвал глаза от конспек¬та, смерил Сырникова долгим изучающим взглядом, не обнаружил ничего примечатель¬ного и, презрительно хмыкнув, вновь вернулся к своему занятию.
Но Сырников был готов к такому приему. Не шелохнувшись, он повторил громче:
— Привет!
Шнырь нахмурился. Вот наглый «сос»! Он опустил вниз руку с тетрадью и фыркнул на суворовца:
— Брысь отсюда!
Да я-то что? — задумчиво проговорил Сырников, по-прежнему не трогаясь с места. — Я-то могу и брысь... Только имей в виду: от¬правлюсь сразу к Ноздреву.
Развернувшись к чокнутому кадету всем корпусом, Шнырь угрожающе наклонился к «сосу» и, криво усмехнувшись, недоверчи¬во уточнил:
— Ты чего, сдурел? Жаловаться побежишь?
Но Сырников отрицательно покачал голо¬
вой:
— Нет, конечно. Я просто выполню свой долг и расскажу полковнику Ноздреву о том,
что моего бедного товарища, суворовца Синицына, несправедливо выгнали из училища. —
Заметив, как побагровело лицо Шныря, Алек¬сей чуть отодвинулся, но продолжил: — И, ко-нечно, сообщу ему имя того, кто подбросил Синицыну наркотики. Как там его: Шнырь, ка-жется, — будто задумавшись, пробормотал Сырников. В следующий момент парень по-чувствовал, что ноги его повисли в воздухе, а сам он неожиданно оказался лицом к лицу со «стариком».
Но не успел Сырников как следует испу¬гаться, как вновь оказался на полу. Шнырь презрительно скривился:
— Кто тебе поверит?
Алексей начал загибать пальцы:
— Толстяк расскажет, что видел тебя у ка¬зармы — это раз. А я сообщу о вашем с этим...
с Михеевым заговоре — два. — И мальчик задумчиво покачал головой. — Я думаю, что поверят.
После этого заявления Сырников вновь «взлетел» вверх.
— Ах ты, гад, — с чувством произнес Шнырь, не спуская с Алексея злобного взгля¬да. — Да я ж тебя...
— Зачем? — визгливо возразил Сырни¬ков. — Со мной ведь и договориться можно.
Шнырь насупился.
— Это ты меня, типа, шантажируешь? — догадался он.
— Нет, что ты, — пришел в себя Сырни¬ков, опять ощутив пол под ногами. — Пред¬лагаю сделку.
Ничего ему не ответив, «старик» собрал свои шмотки и ушел, ругнувшись себе под нос.
А через несколько дней у Сырникова по¬явился новенький МРЗ плеер.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 22:31 | Сообщение # 15
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава четырнадцатая.

1.

В кабинет директора они вошли вместе. И Михеев с фингалом под глазом, и всклоко¬ченный, но без единой царапины Синицын.
Точнее, они не вошли, а их туда втолкнул пожилой физрук Герман Степанович с огром¬ным, картошкой, носом, над которым безжа¬лостно потешались первоклашки.
Когда оба хулигана оказались взаперти (физрук, работая с детьми не первый год, стал подозрительным, а потому, закрыв за собой дверь, прислонился к ней изнутри), Герман Степанович возмущенно кивнул на ребят:
— Полюбуйтесь на наших суворовцев! — В школе и того и другого называли не иначе как суворовцы, напрочь забывая добавлять при этом слово «бывшие». — Под окнами спорт¬зала их поймал. Еле разнял, — неохотно при¬знался растерявший былую силу физрук. — Мутузили друг друга почем зря. Разберитесь с ними, Александр Юрьевич.
Директор — невысокий, строгий мужчи¬на с небольшим пузиком, которое тщательно скрывал под черным пиджаком, — недо¬вольно сдвинул брови и внушительно посту¬чал ручкой о стол. Со дня на день он ждал подтверждения из министерства о переводе его на другую, нормальную работу. Поэтому даже во сне видел, как наконец избавляется от необходимости решать подобные мелкие проблемы.
Директор украдкой неприязненно посмо¬трел на Германа Степановича. Что старику неймется? Ну подрались мальчишки — что здесь такого? Он сам в их возрасте любил на драки посмотреть.
Нет, приволок их сюда, в кабинет. Теперь и впрямь придется разбираться. Ох, скорее бы уж позвонили из министерства.
Но вслух директор, конечно, ничего по¬добного не сказал. Он неодобрительно огля¬дел школьников и спросил:
— В чем дело, молодые люди? Здесь вам, между прочим, не Суворовское училище, что¬бы носы друг другу квасить.
Илья не удержался от тихого смешка и взглянул на Михеева, которого как раз за дра¬ку-то из училища и выгнали. Тот зло оскалил¬ся и насупился.
Директор вновь стукнул ручкой по столу. Ему всегда казалось, что вследствие этого его слова производят более устрашающее впе¬чатление.

— Я жду ответа! Или мне, может, мили¬цию сразу вызвать? — припугнул он парней.
Все, включая физрука, поняли, что Алек¬сандр Юрьевич блефует. Нужны ему эти дрязги накануне повышения? И уж конечно меньше всего директора волновало, из-за чего на самом деле ребята подрались.
А они не просто подрались, они закончили поединок, прерванный в училище. И вовсе не из-за Ксюши, благосклонность которой и на этот раз стала формальным поводом для на¬чала сражения.
Ксюша с Синицыным сидели на школь¬ном дворе, устроившись на бревне, и обсуж¬дали просмотренный накануне фильм, когда к ним подошел Михеев, Он пришел драться. И Синицын сразу, едва взглянув на него, по¬нял это.
— Здорово, бывший «сос», —ухмылыгулся Михеев, не вынимая рук из карманов.
— Здорово, бывший «старик», — не остал¬ся в долгу Илья.
Михеев небрежно (уже без всякого инте¬реса) кивнул на Ксюху:
— По-прежнему гуляешь с моей будущей девушкой?
«Провоцирует, — рассерженно подумал Си¬ницын, непроизвольно загораживая Ксюшу. — Это наша проблема, зачем ее сюда впутывать?» Увиливать от разговора и тем более поединка Илья не собирался. Поэтому, повернувшись к девушке, решительно сказал:
— Уйди отсюда.
Ксюша испуганно замотала головой, пере¬водя обеспокоенный взгляд с одного парня на другого. Илья повторил:
— Уйди. Нам с ним нужно поговорить.
Михеев прислушивайся к спору, но не встре¬вал. Ему по барабану, увидит она драку или нет. Лучше бы, конечно, увидела — заговорил в парне древний инстинкт воина. Нет ничего более захватывающего, чем прикончить врага на глазах его возлюбленной, а затем увести де¬вушку проигравшего за собой.
Но, к его сожалению, Ксюша послушалась Синицына. Неохотно, но отошла. Правда, не¬далеко. Спряталась, кусая ногти, за ближай¬шем деревом и стала напряженно следить за происходящим, готовая в любой момент бро¬ситься спасать Илью. Мысленно она уже висела на Михееве и колотила его кулачками по спи¬не, требуя, чтобы тот отпустил ее парня.
А Синицын тем временем спокойно снял куртку, аккуратно повесил ее на невысокий турник и обернулся к противнику:
— Будем тратить время на формальности или сразу начнем?
Сразу, — заявил Михеев и без преду¬преждения набросился на Илью. Тот пере¬хватил его руки, и, сцепившись, оба рухнули на землю.
Нервно кусая губы, Ксюша наблюдала, как мальчишки колотят друг друга, но разобрать, кому нужна помощь, не могла. В конце концов она не выдержала и закричала:
— Перестаньте, ну пожалуйста! Мне страш¬но. Илюша, ИЛЬЯ!
Именно благодаря Ксюшиному воплю Гер¬ман Степанович и примчался во двор. Раста¬щил неистово сопротивляющихся парней в разные стороны и поволок их к директору.
Ксюша, всхлипывая, замыкала процессию. А когда дверь за троицей захлопнулась, де¬вочка села около кабинета и стала ждать, чем закончится визит к Александру Юрьевичу.
Спустя минут пятнадцать на пороге по¬явился, неодобрительно мотая головой, Гер¬ман Степанович. Вслед за ним вышел Синицын. А затем и Михеев.
— Ну что? — Ксюша вскочила и подбежа¬ла к другу.
Илья взял у девочки свою куртку, которую она предусмотрительно забрала с улицы, и пожал плечами:
— Да ничего. Сказал, чтобы мы больше так не делали. — И быстро глянул на Михеева. — Это тебе не Суворовское училище.
Тут уж Олег Михеев не сдержался. Нет, это, в конце концов, несправедливо, что мерзавец и не подозревает, кому обязан своим исключением! В чем тогда весь смысл? А смысл в том, чтобы «сос» знал, за что и почему оказался за воротами.
Поэтому, злорадно сверкнув глазами, он небрежно спросил:
— Вот не пойму, чего ты радуешься? Сам-то давно форму снял? — поинтересовался Михеев язвительно. — И как это у бедного «соса» в тумбочке наркотики появились? — Он покачал головой. — Неужели наш «сос» наркоман?
Илья застыл и, сглотнув, спросил:
— Ты что-то об этом знаешь?
Казалось, даже фингал под глазом Михеева самодовольно просиял:
— А ты подумай. Голова-то есть? Или вме¬сте с погонами срезали?
И только заметив, как вытянулось неожи¬данно потемневшее лицо мальчика, Михеев был удовлетворен окончательно.

2.

Леваков с Сашкой сидели на КПП и смот¬рели в разные стороны. Разговор не клеился.
Она который день пыталась убедить себя, что абсолютно спокойно воспринимает но¬вость о скором отъезде друга. Но ничего у нее не получалось.
Когда Андрей заговорил о Москве, решила, что суворовец неудачно пошутил. С какой ста¬ти ему вдруг Москва понадобилась? Он объяс¬нил, и Сашка переполошилась.
— Что, и Суворовское бросишь? — не по¬верила она.
— Брошу, — тоскливо, но без тени сомне¬ния подтвердил Леваков.
После этого Сашка совсем приуныла. И если вначале в душе у девочки жила робкая надеж¬да, что вопрос о переезде в столицу еще не ре¬шен окончательно, то, услышав его уверенное «брошу», она поняла, что дело труба. Уж она-то знала, насколько ему дороги суворовские погоны.
В отчаянии Сашка чуть было не ляпнула: «А не может твоя мама там одна подлечить¬ся?» — но пристыженно прикусила язык. Ко¬нечно, Нине Леваковой будет необходим по¬стоянный уход, обреченно признала девочка. За всю обратную дорогу ребята не произ¬несли ни слова. А при прощании Сашка даже не чмокнула суворовца в щеку. Бросила «пока» и скрылась в подъезде. У Андрея и самого на душе кошки скребли, поэтому ее настроение он прекрасно понял.
А настроение было отвратительным. На¬столько отвратительным, что, закрывшись в своей комнате, она проплакала весь вечер. Но наутро, за завтраком, Сашка, бледная, но реши- тельная, обратилась к отцу с маленьким дели¬катным вопросом:
— Пап, скажи, если некий суворовец вдруг по личным причинам вынужден бросить уче¬бу в одном городе, он может продолжить ее другом? В Москве, например.
Ноздрев проглотил аппетитно смазанный маслом кусок белого хлеба и с удивлением от¬ветил:
— Ну, в принципе почему нет? Только, ко¬нечно, если некий суворовец покидает город и соответственно училище в связи с серьезны¬ми обстоятельствами.
— Серьезнее не бывает, — вздохнула Саш¬ка и рассказала отцу о том, что накануне узнала от Левакова.
Тот внимательно выслушал, подумал с ми¬нуту-другую и наконец кивнул:
— Думаю, горю твоего суворовца можно помочь.
Сашка и обрадовалась, и расстроилась одно¬временно. Обрадовалась, что абсолютно бес-корыстно совершила хороший поступок, а рас¬строилась, потому что своими руками обеспе¬чила Левакову билет на поезд.
Мальчику Сашка, естественно, ничего о бе¬седе с отцом не сказала. Пацаны такие стран¬ные. Вот Леваков, например. Даже не поду мал, что она огорчится, узнав о его отъезде.
А узнает, что девочка за него похлопотала, непременно обидится. А если не обидится, то решит невесть что! Подумаешь! Она бы то же самое для любого другого сделала.
Однако Сашке и в голову не приходило, что Леваков, сообщая новость, не подумал о ее чув¬ствах только потому, что сам был расстроен свыше всякой меры. Он так привязался к де¬вочке, что и представить себе не мог, как будет жить без этих встреч.
Все то время, пока они не виделись, он прикидывал, как часто сможет приезжать сюда и встречаться с Сашкой. Получалось, что не очень часто. Но ведь и она может при¬ехать к нему, в Москву... Если, конечно, захо¬чет. Вдруг Сашка скоро забудет его? Люди ведь иногда друг друга забывают?
Именно эти невеселые мысли занимали ребят, пока они сидели на КПП, не решаясь сказать главное.
Сашка нервно накручивала короткую прядь на палец и искоса смотрела на Андрея. Тот ка¬зался спокойным и невозмутимым. И Сашку это бесило.
— Я тебе не говорила, что Всеволод Ака¬киевич во всем признался? — нарушила она наконец напряженную тишину.
— Да? — заинтересовался суворовец. — И что сказал?
— — Сказал, куда исчезали его жертвы, — со¬общила Сашка спокойно. — После того как они подписывали отказ от квартиры, Всеволод Ака¬киевич начинал колоть им что-то страшное. Короче, они сходили с ума, и тот отправлял их в другую психушку. Там, как Аркадий Никола¬евич сказал, и решетки на окнах, и смиритель¬ные рубашки. У Всеволода Акакиевича вроде как и не настоящая психушка, а так... психиа¬трический диспансер, — добавила Сашка пре¬небрежительно, вроде как по сравнению с ре¬шетками на окнах и смирительными рубашка¬ми это и вовсе не серьезно. — Еще он сказал, что твоей маме очень повезло. Она только-только написала отказ, как ты поймал Фоми¬на. А поскольку Всеволод Акакиевич оказался не таким уж и придурком, как я думала, он за¬бросил все текущие дела, — это она так выра¬зилась про его маму, понял Андрей, — и стал го¬товиться к побегу. Так что все обошлось.
— Помолчала. Еще раз крутанула на пальце темную челку и, немного волнуясь, спросила:
— А вы квартиру продаете, да?
Андрей, не глядя, ответил:
— Нет, в аренду сдаем. Мне доктор в боль¬нице помог квартирантов найти.
— Но Андрей умолчал, что мама, как только выписалась из больницы, начала упаковывать вещи, выбрасывать ненужное, а лишнее про¬давать. И основное уже было сделано.
— Ты заявление уже подал? — глухо зада¬ла Сашка очередной ненужный вопрос.
Леваков кивнул. Заявление он отдал коман¬диру пару дней назад. Тот, знакомый с ситуа-цией, только руками развел. Очень, говорит, Леваков, жаль, очень. Хороший ты парень. Же¬лаю устроиться на новом месте.
— И когда уезжаешь? — совсем тихо спро¬сила Сашка.
— Через полторы недели. Мы уже билет купили.
«Ну зачем он это добавил?» — с обидой по¬думала девочка. Как будто она его удержи-вать станет.
Ком подкатил к горлу. Сашка до боли заку¬сила верхнюю губу. Но обычно верный способ сдержать слезы на этот раз ее подвел. Она всхлипнула и быстро отвернулась. Но тут же почувствовала, что Андрей обнял ее за плечи:
— Саш, я вернусь, обещаю. Только ты меня не забывай... пожалуйста, — выдал он свой
страх, но не пожалел об этом.
Девочка улыбнулась. Слизнула со щеки со¬леную каплю, другую решительно смахнула с глаз и ответила:
— Лева, я сто раз уже говорила — ты не¬исправимый дурак! Кто кого еще забудет!
И ребята, словно камень с сердца упал, ста¬ли оживленно спорить на эту тему.

3.

А пока они спорили, в училище кипела бур¬ная деятельность. В ближайшую субботу ожи¬дали важных гостей.
И хотя Петрович недовольно буркнул: «По¬думаешь, какая важность!» — остальные с ним не согласились.
А майор Василюк имел все основания нерв¬ничать. Он принимал в училище, которое окончил ровно тридцать лет назад, своих од¬нокурсников. Впрочем, признался командир в этом не сразу.
Поначалу он просто объявил, что в связи с юбилеем выпуска суворовцы должны приве-сти территорию в надлежащий порядок. Что¬бы не краснеть, добавил многозначительно. А то ведь сразу разговоры пойдут: «В наше вре¬мя кадеты не так метлы держали да старших уважали».
Суворовцы хмыкнули. Как будто без это¬го таких разговоров не будет! Стариков хле¬бом не корми, дай над молодежью поизмы¬ваться.
— Стариков? — переспросил Василюк. Он случайно услышал обрывок разговора Пет-ровича и Сухого. — Я вас правильно понял, стариков?
Они стояли на улице недалеко от спорт¬площадки. Кадеты, застигнутые врасплох,
смущенно покраснели, но майор был беспо¬щаден.
— Ну? — с любопытством, склонив голову набок, настаивал на ответе командир.
Сухомлин потер переносицу и, тщательно подбирая слова, ответил:
— Понимаете, товарищ майор. Ведь три¬дцать лет как-никак со дня выпуска прошло. Вот мы, так сказать, образно и назвали наших уважаемых гостей... — здесь Сухой запнулся, поняв, что как ни крути, а получается не очень.
В другой раз Василюк, возможно, пожалел бы парня, видя его потуги и непритворное сожаление в глазах. Но не сегодня. Он мах¬нул рукой:
— Оба за мной, — и решительно, не огля¬дываясь, шагнул к турнику. — Итак, несча¬стная молодежь. Пока старики не приехали над вами измываться, этим благородным де¬лом займусь я. Сколько раз подтянетесь?
Ребята ненадолго задумались и ответили:
— Пятнадцать...
— Девятнадцать...
Василюк кивнул:
— Милости прошу, господа.
Суворовцы переглянулись. Первым подпрыг¬нул Сухой. Он, как и обещал, подтянулся пят¬надцать раз, а затем уступил место Петровичу. Тот побил рекорд — подтянулся двадцать.
Майор потер руки.
— А теперь смотрите! — И на глазах удив¬ленных мальчишек Василюк вслед за ними повис на турнике. — Считайте, — приказал
он и начал подтягиваться.
Насчитали тридцать один. Но по всему видно было, что майор бы и еще смог. Доволь¬но бодро он спрыгнул вниз, размял пальцы и спросил:
— Ну и что вы на это мне скажете... моло¬дежь?
Сухомлин пожал плечами:
— Так то вы, товарищ майор...
Однако Василюк, казалось, ждал этих слов, потому как, одернув форму, невозмути¬мо сообщил:
— Дело в том, уважаемый суворовец Сухо¬млин, что я тоже окончил это самое училище ровно тридцать лет назад. То есть в соответст¬вии с вашими рассуждениями являюсь дрях¬лым стариком.
Чрезвычайно довольный произведенным эффектом (у суворовцев просто челюсть отвисла), Василюк огляделся и заметил, что Печка, опершись на грабли, зачарованно следит за происходящим. Даже не сразу сообразил, что командир выразительно на него смотрит.
А майор, решив не ждать, пока Печка очнется самостоятельно, прикрикнул:
- Суворовец Перепечко! Аплодисментов не надо. Можете продолжать убирать территорию. Или, - он выразительно приподнял брови, - ты имеешь желание к нам присоединиться?
Нет, такого желания Печка точно не имел. Куда ему тридцать раз подтянуться? Да что тридцать! Десять – его лучший результат. Поэтому мальчик поспешно схватил свое орудие труда и с преувеличенным усердием стал грести землю. Даже не грести, а рыхлить.
Майор уже отвернулся, а Печка по-прежнему сосредоточенно, как крот, долбился вглубь.
Вдруг наткнулся на что-то твердое. Постучал. Раздался скрип. Заинтересованный сел на корточки и стал разгребать землю руками. Вскоре он догадался, что нашел зарытую там по непонятной причине бутылку из зеленого непрозрачного стекла.
Осторожно, чтобы не разбить, извлек ее наружу. А бутылка-то старая. Теперь таких не делают. Хотел заглянуть внутрь, но с удивлением обнаружил, что горлышко накрепко запечатано. Поднес к уху, потряс. Ничего не слышно.
Тогда Перепечко встал, сжимая добычу в руках, и оглянулся. Кроме Макса, никого поблизости не было. И парень негромко окликнул его.
Тот обернулся и, увидев Печку с бутылкой, расплылся в улыбке:
- Спасибо, Степ, я не пью.
Печка хихикнул, представив, какое, должно быть, забавное зрелище являет собой с этой большой зеленой тарой наперевес. Затем, отпихнув грабли ногой, подошел к Максу и, потрясая бутылкой, сообщил:
- Это в земле было закопано. Я ее чуть не расколошматил, - и, нахмурившись, спросил: - Как ты думаешь, может, это клад?
Макс взял бутылку из перепачканных рук Печки, повертел ее туда-сюда, а затем равнодушно вернул:
- Ага, клад алкоголика.
- Так она ж пустая! – возразил Степан, не желая признавать, что его находка на самом деле всего-навсего старая, никому не нужная бутылка.
Пожав плечами, Макаров вновь взялся за метлу.
- Ну, может, алкоголик закопал ее в память о былых деньках, - не отказался он от первоначальной версии.
- И что с ней делать? – грустно спросил Печка.
- Закопай обратно.
«Лучше я ее в помойку выброшу, - решил Степан, - А то разобьется еще, поранит кого-нибудь».
Одного Печка не мог понять: что неизвестный алкоголик делал на территории их училища, где пить строго-настрого запрещено?
С сожалением избавившись от несостоявшегося клада, суворовец вернулся обратно и застал следующую картину. Макс и остальные окружили двух пацанов из четвертого взвода и со смешанным чувством удивления и недоверия слушали их.
Печка бодро подскакал ближе и протиснулся вперед.
- А что здесь происходит? – завертел он головой.
Макс оглянулся и, разведя руками, сообщил, что товарищи принесли на хвосте удивительные вести. Оказывается, всеми любимый и уважаемый Алексей Сырников еще и герой. Именно благодаря ему Илья Синицын на днях вернется в училище.

4.

Сырников сиял, Невероятно, что ему уда¬лось с такой легкостью выпутаться из этой заварухи. Даже, наверное, хорошо, что отец обнаружил плеер, который Шнырь препод¬нес Алексею в знак благодарности за его мол¬чание.
Наслаждался новой игрушкой Сырников недолго. Буквально на следующий день зор¬кий глаз Ротмистрова засек в кармане сына инородный предмет. Потянув за провод, он из- влек МРЗ плеер наружу и вопросительно уста¬вился на втянувшего голову в плечи Лешку.
— И что это такое? — полюбопытствовал Ротмистров.
Сырников ответил.
— Откуда? — последовал следующий во¬прос.
Сын растерялся. Сказать, что мать подари¬ла? Кто поверит. Эта штука не меньше трех тысяч стоит. Откуда у матери лишние деньги.
Ага... А у Сырникова откуда? Это тупик. Но когда дикий зверь оказывается в тупике, он, несмотря на численное и физическое превос¬ходство противника, начинает обороняться. И Лешка Сырников поступил точно так же.
Растерев выступившие весьма кстати сле¬зы по щекам, он заныл:
— А тебя не интересует, что в нашем учи¬лище честных ребят выгоняют?
Ротмистров опешил. Раньше это и сына его не особенно волновало. Но спросил:
— Ты о чем сейчас бормочешь?
— О чем, о чем... Об Илье Синицыне.
Ротмистров напрягся и вспомнил мальчиш¬ку, которого пару недель назад вышибли за наркотики. После чего удивился еще сильнее:
— И что с этим Синицыным?
Тогда Сырников, не жалея красок, расска¬зал отцу о Шныре, а также об Олеге Михееве и, конечно, об их роли в этой истории с парко- тиками. Потом он прижался к отцу и признал¬ся (причем на этот раз абсолютно искренне): — Пап, мне страшно. Шнырь, если узна¬ет, что я тебе о том разговоре рассказал, ме¬ня прибьет. Честное слово! Tы их не знаешь. Они правда могут.
Ротмистров нахмурился. А ведь Алексей прав. Парень, связанный с наркотиками, долж¬но быть, способен на все. Сыну и впрямь угро¬жает опасность. Надо что-то делать! Но что? Внезапно лицо майора посветлело. Конеч¬но! Необходимо рассказать об этом Шныре (ну и прозвище!) начальнику училища и добить¬ся, чтобы того выгнали вон.
Решительно отстранив сына, Ротмистров велел ему никуда из кабинета не выходить и бросился на поиски полковника Ноздрева. На¬шел и коротко обрисовал ситуацию.
Полковник обрадовался. Он знал, он все¬гда знал, что не все так просто в той истории с Синицыным. А потом с легким сердцем от¬правился доложить новости генерал-майору Матвееву.
В итоге, спустя каких-нибудь три часа, Сырников сделался героем, а Илья Синицын, еще сам об этом не подозревая, вновь стал суворовцем.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 22:39 | Сообщение # 16
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава пятнадцатая.

1.

В семье Синицыных первым добрую но¬вость узнал отец. По мере того как говорил пол-ковник Ноздрев, на лице Синицына-старшего медленно расплывалась радостная улыбка. Од¬нако, когда Ноздрев замолчал, отец невозмути¬мо поблагодарил полковника и пообещал, что непременно передаст эту информацию Илье. Он так и сказал «информацию». Словно ниче¬го особенного не произошло.
По правде сказать, майор Синицын был порядочно зол на командование училища. Как вообще произошло, что парня, который клялся в своей невиновности, выгнали без су¬да и следствия? А потом как ни в чем не бы¬вало звонят и сообщают: мол, извините, оши¬бочка вышла. Ничего себе ошибочка! Парень до сих пор прийти в себя не может. Мало того, что выставили за дверь, как щенка, так еще имя честное опорочили. Не говоря уже об этой экзекуции на плацу (Илья ему все рассказал).
Нет, определенно, если бы Сергей Синицын не был на сто процентов уверен, что его сын обрадуется возвращению в Суворовское, он бы высказал полковнику Ноздреву все, что ду¬мает об их системе воспитания будущих офи¬церов.
Но Илья обрадуется... Только отец не спешил сообщать ему о решении командования. Хотел преподнести сюрприз. Увидеть, как заблестят от счастья глаза сына.
Удобный случай подвернулся во время ужи¬на. Ольга приготовила омлет, который теперь поднимался и аппетитно румянился на про¬тивне. От одного вида слюнки текут. Жадно наблюдая, как мама, не торопясь (как будто нарочно!), выкладывает на тарелки лакомство, мужчины, не сговариваясь, застучали ложка¬ми. Ольга Синицына нахмурилась и улыбну¬лась одновременно.
Наконец обжигающее блюдо было постав¬лено на стол. Не дожидаясь, пока мать усядет¬ся рядом, отец и сын принялись с поражаю¬щей быстротой поглощать омлет.
Успокоились они лишь тогда, когда смели абсолютно все. И тогда Сергей Синицын, раз¬ливая по чашкам чай, как бы между делом по¬интересовался:
— Ну что, Илья, совсем дома освоился?
Тот поднял глаза, удивился и неуверенно закивал:
— Да вроде. Спасибо, пап.
Отец промычал что-то неопределенное. Затем вытащил из хлебницы сдобные булоч¬ки, выложил их на блюдо и только после это¬го продолжил:
— Трудно, наверное, будет снова от домаш¬ней-то пищи отвыкать?
Илья удивился еще сильнее. Что на отца на¬шло? А тот, отмечая краем глаза сыновнее не-доумение, небрежно бросил:
— А придется.
— С чего это? — не понял Илья. Пожал плечами и потянулся за булочкой с маком.
Тут отец выдал главное:
— Просто в Суворовском-то, наверное, к чаю булочек-то не подают.
— Иногда подают, — на автомате ответил Илья. Но вдруг до него дошел смысл сказан¬ного. Пальцы непроизвольно разжались, и бу¬лочка упала на стол. — А при чем здесь Суво¬ровское? — подозрительно спросил он. Безум¬ная мысль родилась у него голове, но озвучить ее мальчик побоялся. Этого просто не мо¬жет быть. Ему ведь не поверили. Чего ради они вдруг передумают? Как говорится, с глаз долой...
Однако именно эта безумная мысль Ильи Синицына и оказалась правдой.
— Мне сегодня позвонил полковник Ноздрев.., — Отец сделал паузу.
— И?! — не выдержав, воскликнул сын.
— Он просил передать, что они выяснили имена истинных виновников...
— Михеев, — пробормотал Илья. Этот мер¬завец даже не скрывает того, что подставил Синицына. Да он гордится этим!
Отец сделал глоток чая и посмотрел на же¬ну. Ей он тоже ничего о звонке полковника не сказал. Но Ольга поняла все много раньше сы¬на и теперь задумчиво на него глядела из-под опущенных ресниц. Опять ее мальчик поки¬нет дом. А она даже нарадоваться его возвра¬щению не успела.
Синицын-старший поставил чашку.
— Одним словом, Илья, поздравляю. Ты снова суворовец.
Суворовец! Мальчик повторил это магиче¬ское слово про себя несколько раз. Самое луч¬шее слово на свете. Ни одно другое так не зву¬чит. Суворовец!
Через пару дней Илья вновь стоял на плацу. Только на этот раз не один, а бок о бок с то-варищами. Он чувствовал их плечи, замечал, как они подмигивают ему украдкой. И понял, что был прав тогда. Хоть на улице и первый в эту зиму настоящий мороз, а ему ни капельки и не холодно. Потому что он не один. Их много. И зовут их — суворовцы.
Генерал Матвеев стоял напротив, не сводя с Ильи внимательного взгляда. Многое довелось передумать начальнику училища за ис¬текший срок. Было время совершать ошиб¬ки — настала минута их исправлять.
— Суворовцы, — начал он и закашлялся. Сделал паузу, выдохнул и повторил: — Суво¬ровцы! Сегодня я хочу... — Матвеев вновь запнулся. Слишком громогласно, неискренне, не так, как ему хотелось. — Суворовец Синицын! От имени нашего училища и от себя лично приношу извинения за ошибку, кото¬рая была допущена в отношении тебя. Про¬сти, Синицын.
Илья чуть не лопнул от распирающего его счастья. Нет, человек не может вынести столь¬ко счастья сразу. Он обязательно должен лоп¬нуть!
«С возвращением, Синица!» — звучало со всех сторон, пока они с пацанами топали в ка¬зарму. Кто-то хлопал его по плечу, кто-то гово¬рил, что всегда был уверен в невиновности Ильи, кто-то молча тряс руку.
А Синицын улыбался и шел в свою казар¬му. Он шел домой. Его тумбочка пока пуста, но Илья быстро распакует вещи! Его кровать застелена бельем, которое пахло не стираль¬ным порошком и морозом, а совсем иначе. Но здорово пахло!
Вон портрет Героя России Разбегаева. Здрав¬ствуй! Добрый день, суворовец Николаев! Низ¬кий поклон вам от суворовца Синицына.
Здравствуйте все! И это его жизнь.

2.

Не успели утихнуть страсти, связанные со счастливым возвращением Илья Синицына, как разгорелась новая нешуточная драма, которая едва не привела к трагическим последствиям.
Началось все с Петушкова. Кантемиров попросил преподавателя информатики отсканировать и записать на электронный носитель фотографии, сделанные у него на свадьбе. А то, говорит, в наш продвинутый век без этого никуда. Несолидно, что ли.
Петушков снисходительно закивал и быстро согласился. Ему как раз очень не терпелось посмотреть эти снимки и уничтожить те, что компрометировали его особу. А в их существовании Петушков не сомневался.
События того вечера он помнил смутно. Когда в ЗАГСе расписывались, помнил, как в кафе пришли – тоже. Дальше Ноздрев что-то долго и обстоятельно говорил новобрачным. Подняли бокалы. Потом еще раз. И еще…
Вот с этого самого момента память начинала играть с Информатиком дурную шутку. Одни неясные и обрывочные воспоминания. Конкурс с газетами… Математичка Белова бьет его ладошкой по щеке (и чего это она разошлась, интересно?) Психопатичный дружок Полины Ольховской в расстройстве смотрит по сторонам. И, пожалуй, все…
Очевидно только одно – домой Петушкова все-таки доставили, потому что утром он проснулся в собственной кровати. Проснуться-то он проснулся, да вот встать не смог. Но это уже совсем другая история.
Поэтому, едва завладев снимками, информатик начал жадно их пересматривать. Огорчился ужасно. Почти на всех фотографиях у него было какое-то глупое, обеспокоенное лицо. Впрочем, кадров, где видно лицо, нашлось немного. В основном Петушкова фотографировали со спины, а по большей части на столе. Очень странно… Может, его нарочно туда укладывали, чтобы потом подколоть?
Однако на лицах коллег информатик ничего похожего на скрытую насмешку не обнаружил. Они, с любопытством разглядывая снимки, воспринимали лежащего в возмутительно странных позах Петушкова как нечто само собой разумеющееся. Поразительно!
На всякий случай изъяв из общей кучи самые вопиющие, с его точки зрения, фотографии, Петушков добросовестно отсканировал остальные, записал прапорщику на диск, оставил копию в компьютере.
Теперь на занятиях, когда выдавалась свободная минутка, он не отказывал себе в удовольствии полюбоваться на застигнутых врасплох товарищей по цеху.
Суворовцы не раз замечали, как радостно скалится Петушков, глядя в монитор, и гадали, что же у него там такое.
«Порнуха, я вам говорю. Точно порнуха», - уверял Трофимов, поглядывая на информатика украдкой. «Ну конечно, - хмыкал в ответ Петрович, - Трофим у нас главный специалист по этому делу». Пацаны ржали, но надежды выведать тайну информатика не теряли.
Случай представился внезапно. Во время самостоятельной работы Петушков, по своему обыкновению, полез в любимую папку. Но не успел ее открыть, так как его срочно вызвали к Ноздреву.
Как только за преподавателем захлопнулась дверь, Макс скомандовал:
- Печка, на шухер.
Степка встал в дверях, но смотрел не в коридор, а следил за тем, как суворовцы, сгорая от любопытства, один за другим трусили к компьютеру информатика. Открыли наконец таинственную папку. И разочаровано ухнули.
- Это же свадьба Философа!!! Всего-навсего. А Петушков, оказывается, и в самом деле извращенец! Трофим прав.
- Листайте скорее! – торопил Макаров, - Вернется, мало не покажется, - и тут же прикрикнул на Перепечко: - Печка, ты не туда глазеешь! Я тебе потом…
И, нахмурившись, замер на полуслове.
- А ну вернись назад, - попросил он Трофима, который, усевшись за стол Петушкова, бодро щелкал мышью.
- Зачем? – протянул неохотно тот, - Там точняк ничего интересного…
- Вернись! – крикнул Макс, и Трофимов, еще раз вздохнув, послушно отщелкал на несколько кадров назад.
На снимке была Полина. Очень красивая и смешная в дурацкой, старушечьей розовой кофте. Ее голова была повернута чуть вправо. И смотрела девушка на Якова, который по хозяйски обнимал ее за плечи.
- Ясно! – хмуро и зло отозвался Макс.
Трофимов нетерпеливо забил мышью о коврик.
- Давай дальше. Чего тут интересного? Наша Полина с мужиком, - и добавил невозмутимо: - Это, наверное, тот, за которого она замуж намылилась.
Макс опешил.
- То есть как замуж?!
- Ну, как обычно девушки замуж выходят. Молча! – и радостно загоготал, вновь защелкав мышью.
Но Макс грубо вырвал ее из трофимовских рук и отбросил, так что она, свесившись на проводе со стола, закачалась, как маятник, из стороны в сторону. Затем Макаров повернул опешившего от неожиданного нападения Трофимова к себе лицом.
- Откуда информация? – спросил он мрачно, буквально вжимая в стул пытающегося вырваться парня.
Трофимов еще пару раз дернулся, потом успокоился и пояснил:
- Откуда-откуда?! Я в медсанчасти был. А туда как раз Философ заявился. Они с Марианной Владимировной сразу за ширму отошли. Серьезные разговоры говорить. Но что ширма – сами понимаете! Суворовцу не помеха, - как будто оправдываясь, пояснил он, - Так вот, Философ и сказал. Нас, говорит, Полина Сергеевна просит с ее стороны свидетелями быть. У нее вроде как свадьба через неделю или около того.
Трофим снова дернулся, и на этот раз ему удалось освободиться достаточно легко. Поправив форму, он закончил:
- Вот и все, что я знаю. Хотел еще раньше сказать, да не до того было.
Макс выпрямился. Свадьба? Не может быть! Трофим что-то не так понял. Конечно, нужно у нее самой спросить.
Отодвинув в сторону все еще толпящихся у компьютера кадетов, Макс медленно прошел к двери, отстранил Печку, открыл ее, вышел в коридор и побежал.
В ушах свистел ветер, а сердце безумно колотилось, но не от бега, а от страшной, нелепой мысли, что Трофим не ошибся и Полина действительно выходит замуж. За Якова. Такая, такая… и за Якова! Нет, если это правда, Макс его… или ее… или нет, их обоих…
Стрелой взлетев на следующий этаж, Макс затормозил около преподавательской и, не постучав, распахнул дверь. БМП удивленно оторвалась от тетрадей, опустила очки и посмотрела поверх них на Макса:
- Слушаю вас, суворовец. Вы ко мне?
Макаров ответил не сразу. Он тяжело и часто дышал, держась одной рукой за дверной косяк, а другой за сердце. Наконец дыхание выровнялось, и Макс выпалил:
- Где Полина Сергеевна Ольховская?
БМП не спешила. Прикрыла тетрадь, словно настроилась на долгий и непростой разговор. Потом поправила очки и сообщила:
- Полина Сергеевна на занятиях.
- У кого?
Поднявшись, математичка, хромая, подошла к расписанию, висевшему на стене, повела пальцем вниз, затем вправо. Нашла то, что искала, и повернулась к парню.
- Второй взвод, - тут очки предательски соскочили с носа и упали на пол.
БМП нагнулась.
- А тебе зачем?.. – но когда она выпрямилась, невежливого суворовца в дверях уже не было.

3.

Макс постучал. Вначале он не собирался этого делать (думал ворваться так же, как в преподавательскую, и застать девушку врасплох), но, вдруг скованный неожиданной робостью и страхом перед тем, что ему предстоит услышать, все-таки постучал. И, не дождавшись ответа, распахнул дверь.
Полина повернула голову. На лице четко проступила растерянность. Второй взвод с радостью отвлекся от занятий и уставился на Макарова. Но Макс этого не видел. Он не сводил глаз с Полины.
В отличие от математички преподавательница эстетики не торопилась выяснять причину внезапного появления на пороге суворовца из третьего взвода. Ее отчего-то напугал его шальной взгляд.
А Макс неожиданно ровно сказал:
- Полина Сергеевна, можно вас на минутку?
Она струсила. Кивнула в сторону притихших кадетов и, сбиваясь, сказала:
- Видите ли, суворовец… у меня урок.
Но это волновало Макса меньше всего. Он повторил:
- На одну минутку, Полина Сергеевна.
Замявшись, она поняла, что спорить бесполезно (только выставит себя в глупом свете перед мальчиками), подошла к столу, положила на него раскрытую книгу и, пробормотав «не шумите», вышла.
А Макс отошел к окну, как бы приглашая Полину присоединиться. Она сделала несколько шагов и остановилась на достаточном расстоянии от суворовца.
Оперевшись о подоконник, Макс, поджимая губы, посмотрел вниз и, не оборачиваясь, спросил:
- Это правда?
Полина поняла, о чем он, однако делано удивилась.
- Что правда, Макаров? – она сознательно назвала его по фамилии, чтобы показать – разговор будет коротким и деловым.
Однако все усилия пропали даром, потому что суворовец, занятый своими мыслями, и внимания на это не обратил. Зато настойчиво повторил свой вопрос:
- Полина, это правда?
Она хотела было возмутиться его фамильярности, но догадалась, что ее слова прозвучат неубедительно и не к месту. И решилась. Довольно ходить вокруг да около. Эти ее странные отношения с Макаровым и так затянулись. Пора ставить точку.
Полина расправила плечи и кивнула:
- Да, Максим, это правда. Я выхожу замуж за Яшу.
Почему-то Макса больше всего уязвило, что она назвала того мужчину Яшей. Не Яковом, а ласково – Яшей. Он напрягся, сжал зубы так, что до этого болезненно-бледное лицо его покраснело.
- Почему? – глухо спросил он.
Не зная, как объяснить, Полина не ответила. Но Макс упрямо спросил опять:
- Почему?
Девушка развела руками:
- Максим, тому есть множество причин. Он мужчина, я женщина. Он холостой, я не замужем… пока. Мне надо думать о будущем. Яша хороший человек. И почему, собственно, я перед тобой отчитываюсь?! – как-то по-детски возмутилась Полина.
Впервые с начала этого столь неприятного для нее и отвратительного для него разговора Макс посмотрел на преподавательницу. В глазах его были слезы.
- Я тебе скажу почему! – он перешел на «ты», но Полина даже не попыталась возразить, - Потому что ты сама прекрасно знаешь – никакая вы не пара. Ты его не любишь. А он… - Макс шмыгнул носом, попытался вытереть слезы, но глаза мгновенно увлажнились опять, - А он тебя не знает. Не знает, какая ты замечательная. Какая умная… какая… - он замолчал, боясь, что разрыдается. Потом до боли сжал кулаки и продолжил: - И он никогда этого не поймет! Поэтому ты будешь несчастна. И если ты хочешь быть несчастной, то давай выходи за него замуж! И будь несчастлива!
Не дав девушке опомниться, Макс сорвался с места и стремглав бросился прочь.

4.

На другой день в училище приехали быв¬шие выпускники. Василюк с утра был на взво¬де, бегал по коридорам, нервничая, что «не го¬тово там. не убрано здесь» (хотя на самом де¬ле помещения сверкали даже чересчур, как-то ненатурально). Ноздрев и Матвеев его успока¬ивали: не первый раз, чай, юбилей справля¬ешь? Но майор рассеянно кивал и все равно переживал.
Успокоился он, только когда прибыли гос¬ти. Впрочем, как верно сказал Синицын, ка¬кие они гости? Такие же хозяева, как и нынеш¬ние суворовцы.
— Представляете, — выглядывая за дверь и зачарованно наблюдая за немолодыми уже дядьками, которые то и дело разражались вос¬торженными воплями, сказал Илья, — лет че¬рез тридцать и мы так же будем бегать по клас¬сам и вспоминать, кто где сидел!
— Да ну?—усомнился Сухомлин. Он стоял на цыпочках и пытался высмотреть юбиля¬ров. Но ничегошеньки не видел из-за спин ка¬детов. — Через тридцать лет мы уже все забу¬дем. — И кто где сидел, и кто где спал.
Синицын обернулся.
— Ты думаешь? А на них посмотри!
И словно в подтверждение его слов в казар¬му, разметав мальчишек в разные сторо¬ны, ввалилась ватага сорокалетних выпуск¬ников. Если бы не бороды, усы и животы, мож¬но было поклясться, что с занятий вернулись кадеты.
Только прапорщика на них нет. Ишь как на кровати плюхнулись.
— Тюлень, ласты подбери! — крикнул плот¬ный полковник длинному, худому и плешивому мужику в очках, который и впрямь чем-то напоминал тюленя.
Тот добродушно огрызнулся:
— Ты лучше, Вась, живот подбери — кро¬вать продавишь!
Полковник не обиделся, а весело расхохо¬тался, сотрясая действительно внушитель¬ное пузо.
Василюк, нимало не. боясь потерять авто¬ритет, суетился рядом и вдруг предложил:
— Ребят, а как насчет футбола?
Седой, невысокий, с иголочки одетый под¬полковник, которого друзья называли Павли-ном, активно закивал. Потом прищурился и за¬думчиво посмотрел на тактично отошедших в сторону пацанов.
— Может, товарищеский матч? — спросил он Василюка. —Твои хлопцы против нашей
команды. М-м?
Майор глянул на Сухого и хмыкнул:
— Дело в том. Павлин, что мы, видите ли, кое дня кого уже старики.
Сухомлин смущенно втянул голову в плечи. И тут раздался возмущенный бас, принадле-жавший огромному, неповоротливому борода¬чу (мальчишки про себя окрестили его «Печ-кой в старости»).
— Кто здесь старик? А ну веди нас на по¬ле! Мы им покажем стариков!
Через пятнадцать минут соперники выст¬роились друг против друга. Суворовцы с со-мнением оглядели команду противника. Не¬удобно как-то с пожилыми людьми в полную силу играть.
— Будем поддаваться, — шепнул осталь¬ным Петрович.
Все молчаливо согласились, однако вско¬ре забыли о своем намерении. Вошли в раж. Старики оказались еще те. Даже «Печка в старости» умудрился Левакову гол забить. И хотя с перевесом в одно очко победила молодость, команды остались весьма и весьма до¬вольны друг другом.
Но под вечер произошло одно странное происшествие. Случайно выглянув в окно. Печка увидел, как все без исключения юби¬ляры азартно роются в земле, перебрасыва¬ясь время от времени странными фразами: «Ну-?» — «Ничего» — «А у тебя, Павлин?» — «Пу¬сто» — Где ты её зарыл, признавайся?» — «Вме¬сте ведь зарывали».
Терзаемый нехорошими предчувствиями, Перепечко спустился вниз, подошел к коман¬диру и шепотом спросил:
— А что вы ищете?
Василюк, недоуменно почесывая затылок, ответил:
— Понимаешь, мы тут после выпускного бу¬тылку зарыли, куда сложили записки с жела¬ниями — кто кем хочет стать в будущем. И до¬говорились, что вскроем ее на тридцатилет¬ний юбилей выпуска. То есть сегодня. Но... — майор развел руками.
Печка побледнел, однако на всякий слу¬чай уточнил:
— А бутылка такая зеленая, да?
Медленно повернувшись к парню всем корпусом, Василюк кивнул. Печка еще боль¬ше побледнел и признался:
— Была бутылка.
— И где она теперь? — грозно спросил командир.
— На помойке. — И тут же попробовал оправдаться: — Я боялся, что кто-нибудь по¬ранится.
Но Василюк уже не слушал. Он обернулся и, сложив ладони рупором, заорал:
— Все на помойку! — а затем выразительно посмотрел на суворовца: — В контейнер поле¬зешь ты. санитар леса.
Печка испугался, но тут же решил, что командир шутит. А напрасно.
Бедного Степу подсадили и забросили в мусорный контейнер, предупредив, чтобы без бу¬тылки он и носу оттуда не показывал. А сами расселись вокруг и закурили.
Стараясь не дышать. Печка принялся ко¬паться в отходах. По его предположению, зе¬леная бутылка должна быть где-то на самом дне. Сколько дней-то прошло?..
И зачем он только к майору с вопросами по¬тащился? Теперь вот ройся здесь, как собака бездомная. И ведь не вылезешь! Стерегут...
Может, бутылки уже и вовсе в контейнере, нет? Но не успел Печка додумать эту мысль, как обнаружил пропажу и немедленно издал радостный вопль:
— Есть!
А в ответ услышал невозмутимый голос майора:
— Ну ладно, тогда вылезай.
Печку выудили из помойки, а в награду за старания не стали отсылать прочь, любезно разрешив присутствовать при откупоривании желаний. Только попросили отсесть чуть даль¬ше. А то попахивает...
Бутылку вскрыли и извлекли наружу слип¬шийся бумажный комок, состоящий из ма¬леньких записок, на которых, к удивлению, еще можно было разобрать каракули тридца¬тилетней давности.
— Так, разбирайте, где чье, — скомандо¬вал полковник.
Записки разлепляли, читали вслух, пере¬давали дальше.
— О, это мое! — обрадовался полковник. — Желаю через тридцать лет быть полковником авиации. Все точно! — Он самодовольно про¬демонстрировал погоны.
— Хочу быть исследователем Арктики, — зачитал Тюлень свое желание и смущенно пояснил: — Не получилось. Хотя на Севере довелось поработать.
«Печка в старости» планировал через три¬дцать лет стать директором машинострои¬тельного завода.
— Ну, пока только заместитель, — при¬знался бородач.
Разноголосым хором зазвучали остальные желания. Реализованные и не очень.
Наконец и Василюк откопал свою записку.
— Через тридцать лет буду министром обо¬роны. Чтобы Родине служить.
— Не хилое желание, Василюк, — отозвал¬ся полковник.
А майор ничего не сказал. Печке стало его жаль. Он не выдержал и спросил:
— Значит, товарищ майор, не вышло? —
И сочувственно посмотрел на командира.
Однако тот после непродолжительной па¬узы загадочно ответил:
— Это, Перепечко, еще как сказать. — И за¬думчиво закурил.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 22:46 | Сообщение # 17
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава шестнадцатая.

1
.

Макс нажал на газ.
Водить машину его научил отец. Года два назад. До этого Максу позволялось только крутить баранку и бибикать. Впрочем, бибикал он, будучи еще совсем маленьким. В то время Макаров-старший носил усы и просторные майки, которые намокали от пота, когда он проводил за рулем много часов подряд.
А такое бывало, и нередко. Они вообще много путешествовали. Мама нарезала бутерброды, наливала чай в термос, собирала сумку, и семья отправлялась за город. Ехали долго. Макс уставал, ложился матери на колени, а пятками упирался в стекло. За окном быстро мелькали деревья и столбы. Мелькали, мелькали… Под это мелькание Максим незаметно засыпал.
Просыпался оттого, что машина замирала. Как правило, это происходило на берегу какого-нибудь озера или реки. На багажнике раскладывалась газета, появлялись мамины припасы. Перекусывали. Потом опять садились в машину с нова ехали. Вот тогда-то отец обычно и спрашивал сына:
- Хочешь побибикать?
А Макс уже давно этого вопроса ждал. И вместо ответа тянул через отцовское плечо ручонки и нажимал на заветную бибикалку.
Когда Макс стал постарше, ему разрешили крутить баранку. Макаров-старший сажал его к себе на колени, нажимал на педали и следил, чтобы мальчик не съехал в кювет.
Но вот наконец настало время научить сына по-настоящему водить автомобиль. Для этого уехали за город, в леса. Отец объяснил прыгающему от нетерпения Максу, какие педали нужно нажимать, какие нельзя отпускать. Тот кивал как заведенный и все время повторял:
- Ага, пап. Ну, я поехал?
Отец сдерживал его и требовал, чтобы тот повторил теорию. Макс пытался, но, как правило, где-нибудь да сбивался, и все начиналось сначала.
И все-таки не забыть Максиму той первой поездки, когда, дернувшись, машина тронулась с места. Отец нахмурился и сказал: «Плавнее, плавнее надо». Но почти сразу расслабился и пообещал, что Макс еще научится. А тот был уверен, что и так все умеет.
Автомобиль весело катил по проселочной дороге, а Макс восторженно следил за травой, которая прогибалась и быстро скрывалась под колесами. Засмотрелся и едва не врезался в березу, неожиданно возникшую за поворотом. Но отец ловко перехватил у растерявшегося сына руль, объехал препятствие, выровнял машину и, передавая руль обратно, сказал: «Не бойся, я все контролирую». Макс сразу почувствовал себя увереннее.
Потом отец не раз повторял эти слова. Но уже совсем другим тоном. Они теперь не успокаивали, а только раздражали. Макса больше не надо контролировать. У него и так все под контролем.
И хотя машина, на которой он сейчас ехал, была, по сути, краденая, а на заднем сиденье валялся обалденный букет роз, который Макс собирался подарить любимой девушке в честь того, что она спокойно вышла замуж за другого, парень не падал духом. Не так уж все страшно.
Ну, положим, машина была все-таки не совсем краденая. Скорее заимствованная. И не у кого-нибудь, а у собственного отца. Пусть и обманом.
Утром Макс позвонил Макарову-старшему в администрацию и впервые за то время, что учился в Суворовском, попросил отправить за ним шофера. И еще. Путь тот по дороге прикупит самый дорогой, какой только найдет, букет красных роз.
- Это что еще за новости? – удивился отец, - Ты же у нас вроде нынче гордый?
Намек понятен. Несколько раз Макаров-старший пытался выслать за сыном машину, когда тот уходил в увольнение, но парень каждый раз отказывался. Говорил, что курсанту Суворовского училища пристало пользоваться общественным транспортом. А тут шофера ему пришли!
Но Макс был готов к такому повороту событий.
- Понимаешь, папа, - не спеша начал он, - рано или поздно наступает момент – иногда он именуется половым созреванием – когда мужчина хочет выпендриться перед женщиной. Считай, что в жизни твоего сына наступил как раз такой момент.
Отца объяснение вполне удовлетворило. Ровно к указанному сроку перед КПП затормозил роскошный черный «мерс». Вышел шофер, открыл перед Максом дверь. Тот чинно кивнул сперва суворовцам, которые высунулись из окон училища, затем невозмутимому водиле отца и нырнул внутрь.
Теперь оставалось только выманить шофера из машины и приступить к реализации второй части плана.
Для этого Макс прибег к старой как мир уловке. Сделал вид, что его замутило. Сначала шофер достаточно легкомысленно отнесся к полученной с заднего сиденья информации. Но когда Максим, приоткрыв окно и затравленно высунув наружу нос, сказал, что его сейчас стошнит, тот мигом притормозил и, растеряв все свое профессиональное хладнокровие, стал озабоченно спрашивать, что делать.
- Воды, - вяло пробормотал парень, - Простой воды без газа.
Водитель быстро кивнул и, едва прикрыв за собой дверь, помчался к ближайшему киоску.
Времени у Максима было совсем мало. Судя по тому, как сверкали подошвы шоферских ботинок, он распихает локтями любую очередь, даже если предположить, что она там есть.
Не растрачивая драгоценные минуты на то, чтобы выбраться из автомобиля, а потом залезть обратно (но уже на место водителя), Макс протиснулся между передними креслами, подтянул ноги и уселся за руль. Благо шофер ключи с собой не уволок.
Он включил зажигание. Затем переключил коробку передач. И нажал на газ.

2.

Проводив черный «мерс» восхищенным взглядом, суворовцы дождались, пока тот скроется за углом, и вернулись к прерванно¬му занятию.
Они делали стенгазету. На конкуре.
О начале конкурса объявил командир. Причем (вот хитрец!) вначале он просто ска¬зал, что кадетам надлежит ко дню рождения Александра Васильевича Суворова соорудить стенгазету. От одного слова «стенгазета» сра¬зу повеяло смертельной скукой. Сдержав не¬довольное мычание, суворовцы без особого энтузиазма посмотрели друг на друга, а потом снова на майора. А тот, терпеливо дождав¬шись, когда мальчишки успокоятся, добавил:
— Да, чуть не забыл. Взвод, чья стенгазе¬та окажется лучшей, будет награжден поезд¬кой в Санкт-Петербург.
Вот это другое дело! Суворовцы заулыба¬лись. Впрочем, радости хватило не надолго. Когда им выдали ватман, краски, каранда¬ши, клей и ножницы, ребята озадаченно пе¬реглянусь. С какой стороны взяться за рабо¬ту? Начали спорить. В результате бестолко¬во провели целый час, пока Илья Синицын решительно не взял руководство процессом в свои руки.
— Первым делом, — начал он, расхаживая туда обратно перед чистым ватманом, — мы должны разобраться с двумя основными про¬блемами: кто будет рисовать? Я, например, не умею, — поспешил откреститься он. — И како¬ва основная концепция нашей газеты?
Петрович, почувствовав себя на собра¬нии, поднял руку. Синицын кивнул:
— Да, Гена.
— Я думаю, с художником все ясно. Кро¬ме Сухого, больше некому.
Сухомлин возмутился:
— Почему я?
Но кадеты единодушно предложение Пет¬ровича поддержали.
— А кто карикатуру на Философа нарисо¬вал? Всем очень понравилось, — попытался
убедить Синицын активно сопротивляюще¬гося Сухомлина.
Тот мрачно кивнул:
— Да уж, особенно прапорщику. До сих пор помню, как он обрадовался.
Петрович поспешил его успокоить:
— Не переживай. Как бы ты ни нарисовал Суворова, думаю, он вряд ли начнет возму¬щаться.
И хотя Сухой все еще пытался возражать (правда, уже гораздо более сдержанно), суво¬ровцы переключили внимание на вторую проблему.
От новаторских экспериментов решили отказаться сразу. Им подойдет что-нибудь тра-диционное. Например...
— Детство, отрочество, юность. Весьма ори¬гинально, — подсказал Сухой. Теперь, уже официально став художником проекта «Стен¬газета 3-го взвода», он возмущался, что ему не дают самостоятельно выбрать концепцию бу¬дущего шедевра.
Петрович, который, откровенно говоря, нечто вроде этого и подразумевал, пожал плечами:
— Мы ведь решили, ничего оригинального...
— Да?! — взвился Сухомлин. — Если мы будем идти по проторенной дорожке, то не видать нам Питера как своих ушей.
Попытавшись угомонить творческий ге¬ний Сухомлина, Синицын вскоре понял всю тщетность усилий и спросил:
— Хорошо. А ты что. Сухой, предлагаешь?
Парень оживился.
— Я предлагаю обыграть тему «Александр Суворов и суворовцы». У нас будет газета о тес¬ной связи двух поколений. О том, почему мы хотим быть похожими на Суворова...
— А если я не хочу? — вмешался Печка.
— Чего не хочешь? — не понял художник.
— Ну, не хочу быть похожим на Суворо¬ва, — пояснил Степан.
Сухомлин досадливо отмахнулся:
— Твое имя в газете, Печка, фигурировать не будет.
В конце концов решили, что Сухой прав. Раз ему почти в одиночестве над газетой кор¬петь, так пусть свой замысел и воплощает. А остальные будут его помощниками — по¬дай-принеси.
Но вскоре выяснилось, что «чем такие по¬мощники, лучше вовсе без них».
Перво-наперво перепутали дату рождения полководца. Оказалось, что Печка откопал ин-формацию из дореволюционного источни¬ка. Обнаружили ошибку случайно, сунув нос в стенгазету первого взвода. Даже попытались было их высмеять, но когда поняли, что сами лоханулись, понуро побрели каяться Сухому, ко¬торый к этому времени уже полгазеты сделал.
Нет нужды говорить, как он обрадовался. Чертыхнулся пару раз, в сердцах порвал ват¬ман на мелкие кусочки и приступил к работе сызнова.
На этот раз не поленился, сам сходил в биб¬лиотеку, полистал несколько книжек, порыл¬ся в биографической литературе. Однако ему и этого показалось недостаточно, и после всей проделанной работы он отправился на кон¬сультацию к историку.
Лишь узнав все нюансы старого и нового летоисчисления, на котором погорел Печка, Сухой взялся за кисть.
Но на беду вокруг крутился, пытаясь помочь советами, Трофимов. На самом деле он, естест-венно, только мешал. И, когда Сухой в очеред¬ной раз вежливо попросил его «убраться по¬дальше», Трофим понуро развернулся и опро¬кинул на подсыхающий ватман банку с водой. Бросился стряхивать ниагарский водопад с бумаги и пустил грязный ручеек на пол, ис¬пачкав Сухому брюки. Затем попытался под ледяным, ничего не выражающим взглядом художника стереть множественные потеки пальцами. В результате окончательно разма¬зал краску и очередная работа пропала даром.
Сухомлин мужественно снес новый удар судьбы. Даже ватман рвать не стал. Он посту¬пил по-другому. Заперся в кабинете самопод¬готовки и поклялся, что убьет на месте любо¬го «помощника», который попытается туда проникнуть. Никто, естественно, судьбу ис¬пытывать не стал.
Всем взводом сидели в казарме и, гадая, чем там занимается Сухой, делали вид. что работают над стенгазетой.

3.

А Полина в это самое время направлялась на свою свадьбу. Но всю дорогу она вздыхала и тихо себя ругала. Дело в том, что, уже выйдя из подъезда, девушка вспомнила о забытом на столе паспорте. И вернулась обратно.
А ведь всем известно, насколько это дурная примета. Даже хуже черной кошки. Но без паспорта что делать в ЗАГСе?
Несмотря на то, что свадьба была назначена через три недели после их с Яшей знаменательного разговора, Полина оказалась совершенно к ней не готова. У нее и платья-то не было.
Невеста вообще вспомнила о том, что потребуется подвенечное платье, поздно вечером, собираясь спать. Всполошилась, выкинула на кровать все, что нашла в шкафу, и принялась внимательно осматривать вещи, пытаясь придумать праздничный наряд. Но так ничего и не надумала, а потому утром надела скромный бежевый брючный костюм, очень надеясь, что Яша не придет в смокинге.
К счастью, Яков подошел к этому делу почти так же легкомысленно, как и она. На нем был повседневный костюм, в котором, насколько девушка помнила, он ходил на работу.
Зато прапорщик Кантемиров с женой выглядели так, словно опять женятся.
Все четверо встретились на пороге ЗАГСа. После короткого обмена любезностями замолчали, глядя в разные стороны. До бракосочетания оставался еще целый час.
А Полина все нервничала и никак не могла выбросить из головы забытый паспорт. В конце концов она не вытерпела и оттащила жениха в сторону.
Яков почему-то сразу напрягся. Все эти три недели до свадьбы его мучил один вопрос – почему Полина вдруг так сразу согласилась? Слишком все хорошо, а значит, должен быть какой-то подвох.
Поэтому, увлекаемый девушкой, он мрачно думал: сейчас она скажет, что передумала и убежит. Однако вместо этого Полина испуганно прошептала:
- Яш, мне как-то не по себе, - помялась, словно еще раздумывая, говорить ему или нет, но в итоге решилась: - Понимаешь, я забыла паспорт…
Яков всполошился:
- Так надо срочно обратно ехать. Чего мы стоим? – и он буквально схватил Полину за руки, но она решительно воспротивилась.
- Нет, ты не понял. Паспорт на месте. Я вернулась за ним обратно домой, - она подчеркнула последнюю фразу и пристально посмотрела на будущего мужа.
Но тот ничего не заметил.
Облегченно вздохнув, Яков незаметным движением смахнул со лба капельку пота.
- Значит, паспорт с тобой? Тогда в чем проблема?
Полина в нетерпении замахала рукой:
- Я же сказала, что вернулась домой. А это плохая примета. Очень плохая.
Однако и теперь Яков упрямо повторил:
- Что-то я не понимаю, в чем проблема?
Девушка отвела взгляд. Вот и Макаров сказал, что Яша ее никогда не поймет. Хотя, суворовец, наверное, имел в виду совсем другое.
В этот момент ее внимание привлекла красивая черная машина, которая на большой скорости въехала на площадь перед ЗАГСом, сделала круг и, взвизгнув тормозами, остановилась у лестницы.
Из машины вышел Макс. Не отходя от двери, осмотрелся, увидел Полину и словно остолбенел на мгновение. Затем решительно тряхнул головой, нырнул обратно в автомобиль, а когда вынырнул, то оказалось, что он сжимает в руках потрясающей красоты букет.
- А этот что здесь делает? – услышала Полина злой голос жениха.
Он шагнул было наперерез Максу, но девушка остановила его.
А Макаров тем временем подошел ближе. Смерил долгим неприязненным взглядом Якова, а затем перевел глаза на Полину. Протянул букет:
- Вот, Полина Сергеевна, не мог вас не поздравить! – он говорил как-то странно, отрывисто, - Желаю, чтобы вы были… замужем, - окончил он мысль неожиданно.
Яков язвительно заметил:
- Да уж будет, не беспокойся!
Только Макс не шелохнулся. Еще раз долгим взглядом посмотрел на невесту, которая ответила ему тем же, затем попятился и со всех ног бросился к машине.
- Скатертью дорожка, - фыркнул Яков.
Полина неодобрительно на него глянула и вновь обратила все внимание на Макарова. А тот, заскочив на лету в салон, хлопнул с шумом дверцей, завел двигатель и рванул с места так внезапно, что Полина заметила дымок из-под колес.
Она испугалась и подбежала к прапорщику.
- Остановите его! – отчаянно воскликнула девушка, обеспокоенно поглядывая в ту сторону, куда скрылась машина с суворовцем.
Но Кантемиров, издалека наблюдавший за странным визитом Макса, уже разговаривал по телефону:
- Да, мальчишка за рулем. Да какие там права! – заорал он в трубку, - Задержите его. Срочно!

4.

Однако остановить Макса не успели. Отъехав от ЗАГСа, он вырулил на маленькую улочку, потом еще раз свернул. Мутная из-за тумана в глазах дорога неслась навстречу, убегая под колеса автомобиля. Как и два года назад, он засмотрелся на нее и не заметил столб, внезапно возникший впереди. Отца рядом не было, а парень не успел сам вывернуть руль.
Перед тем как потерять сознание, он подумал: «Так просто». И все.
Кантемирову сообщили об аварии через десять минут. Как раз подошло время их регистрации.
Отключив телефон, прапорщик подошел к Полине и сказал:
- Жаль, но мне надо срочно уехать, - он решил не говорить невесте об аварии.
Она сама догадалась.
- Макс? – одними губами (вдруг побелевшими) спросила Полина.
Кантемиров быстро кивнул и отвел взгляд. Полина нервно провела рукой по лицу, отбросила назад упавшую на глаза прядь и тихо спросила:
- Можно с вами?
Но Кантемиров решительно отказал:
- Думаю, не стоит. Тем более, - добавил он, махнув рукой в сторону Якова, который, стоя поблизости, жадно прислушивался к разговору, - у вас, кажется, свадьба намечалась?
Полина обернулась, посмотрела на жениха. Потом виновато качнула головой:
- Нет. Свадьба отменяется.
Услышав это, Яков в два шага оказался рядом.
- То есть как это отменяется?
- Я не могу, - только и смогла ответить девушка.
Затем она развернулась и медленно побрела по дороге в сторону, противоположную той, куда уехал Макс. В руках она по-прежнему сжимала букет кроваво-красных роз.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 22:54 | Сообщение # 18
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава семнадцатая.

1.

Что это было? Эта мысль пришла в голову раньше, чем Макс открыл глаза и увидел, что около его кровати, опустив голову, сидит отец. Мать стоит у окна и беззвучно шевелит губами. Молится, догадался парень. Неужели его дела так плохи?
Или он вообще умер? И это его смертное ложе. Странно, но ничего не болит. Значит, умер, испугался Макс.
Что же все-таки произошло? Ах да… Полина вышла замуж! Ну, если так, то он точно умер. Бедные родители. Вон как убиваются! Значит, сын им не так уж и безразличен был. Отец даже на работу не пошел. А у него небось встреч полно – весь ежедневник исписан. Но он все отменил. Действительно, единственный сын умирает не каждый день.
Интересно, а сколько сейчас времени? Макс удивительно легко, как, видимо, и все призраки, оторвал голову от подушки и посмотрел на окно. День на дворе.
- О, очнулся, наконец, - неожиданно услышал он довольно бодрый для столь трагического момента голос отца.
Скосил глаза. Тот, улыбаясь, смотрел прямо на него. Потом Макаров-старший нахмурился и строго спросил:
- Тебе кто машину разрешил брать? Думаешь, научился чуть-чуть руль крутить и уже Шумахер?
Парень удивился и привстал, опершись о локти. Мать у окна обернулась, подошла к кровати, тепло коснулась пальцами его щек. Макс почувствовал, что руки у нее дрожат.
- Ты нас очень с папой напугал, - тихо упрекнула мама и попросила: - Не делай так больше, хорошо?
Наконец Макс вновь обрел дар речи:
- А я что, разве не умер?
Родители недоуменно переглянулись. Отец небольно шлепнул его по лбу:
- Опять шуточки, Макс. Нашел время.
Да какие уж тут шуточки. Парень сел и робко ощупал свои руки, затем дотронулся до отца. Если бы он был призраком, то не смог бы этого сделать. Значит, Максим Макаров еще жив. Он приободрился:
- Просто я подумал: мама здесь, ты здесь, на работу сегодня не пошел. Значит, я умер.
Родители вновь переглянулись. На этот раз многозначительно, со взаимным укором. А затем мать поспешила успокоить Максима. Он, по всей видимости, родился в рубашке. Потому что, врезавшись в столб на весьма приличной скорости, умудрился отделаться тремя царапинами и шишкой на лбу. Его от удара выбросило из машины. А они с отцом, оказывается, ждали, когда Макс очнется, чтобы забрать его домой.
- А в училище когда? – с удивлением услышал парень свой голос.
Вот дожил! Уже и дня без сапог суворовских прожить не может. Или он просто по ребятам соскучился? Или Полину хочет увидеть?..
Интересно, а она в больницу приходила? Переживала? А может, спокойненько вышла себе замуж и теперь в ус не дует?
- В училище через несколько дней пойдешь, - пообещал, усмехнувшись, отец, - Я уже обо всем договорился.
Узнав, из-за чего (точнее, из-за кого) чуть не погиб его сын, Макаров-старший сгоряча пообещал, что по кирпичику разберет «этот притон разврата». И, несмотря на то что буквально все (начиная от Матвеева и заканчивая Кантемировым) уверяли господина Макарова в полной непричастности Полины Ольховской к личной драме его сына (взаимностью она мальчику не отвечала и повода думать обратное не давала), тот не верил и требовал личной встречи.
И только сейчас он немного поостыл. Попросил у генерал-майора Матвеева прощения за несдержанность. И добавил, что допускает возможность, что преподавательница действительно не виновата в том, что Макс к ней так привязался. «Мы все, Макаровы, такие, - сказал он с гордостью, - Если что в голову втемяшим, так ничем не выбьешь!»

2.

Макс ехал на заднем сиденье рядом с матерью и смотрел в окно. Оказалось, что в больнице он провалялся всего лишь чуть больше суток. В училище все за него переживают и ждут обратно. Любопытно, кто это все? Может, и майор Ротмистров тоже? Эта мысль Макса развеселила. Но еще больше его рассмешил Макаров-старший, который вдруг обернулся и спросил:
- Поедем через неделю на рыбалку?
Парень фыркнул.
- Так мы вроде один раз как бы ходили? Или вы с мамой уже всю рыбу съели? Нехорошо. Могли бы и сыну кусочек оставить.
Отец вновь сел прямо и, уже не глядя на Макса, сказал:
- Я твою иронию прекрасно понимаю. Поэтому больше ничего говорить не буду. Только ты на всякий пожарный следующую субботу оставь свободной.
- Ладно, - пообещал Макс.
Дома он провел, как и говорили родители, несколько дней. Отец, к его удивлению, приходил с работы рано и вел себя как в старые добрые времена, когда он еще не занимался политикой. Да и мама стала чаще улыбаться и реже отводить от сына виноватый взгляд.
Но Макса все равно тянуло в училище. Теперь его интересовало все, даже тот дурацкий конкурс на лучшую стенгазету. Что там их ребята сделали?
И, конечно, его беспокоила Полина. Парень вдруг испугался, что, попав в аварию, испортил ей такой важный день. Надо будет извиниться.
Одним словом, у Макса было столько причин вернуться, что он едва дождался утра того дня, когда вновь отправился в училище.
Пацаны, как и отец, сразу обозвали его «Шумахером» и «грозой столбов».
Петрович вообще удивился:
- Это, Макс, какой нужно лоб иметь, чтобы столб погнулся, а он нет?
Макс развел руками:
- Лоб у нас фирменный, макаровский. Не забывайте, что у меня отец – политик.
А когда он спросил относительно стенгазеты, ребята кивнули на Сухого и сообщили, что тот уже отдал ее на конкурс, но перед этим никому посмотреть не дал, даже близко не разрешил подходить. Я, говорит, суеверный. А вы, мол, газете одни несчастья приносите.
И только о Полине Макс спрашивать побоялся. Но уже скоро услышал настолько поразительную новость, что даже сразу не поверил.
- А Полина Сергеевна уволилась, - сообщил, сочувственно вздохнув, Печка.
- Что? – непроизвольно дотронувшись до шишки на лбу (правда, теперь она была уже гораздо меньше, чем сразу после аварии), воскликнул Макс, решив, что ослышался.
- Уволилась, уволилась, - подтвердил Степан, - Говорят, ей начальник училища в связи с исключительными обстоятельствами даже разрешил две недели не отрабатывать.
Полина хотела покинуть училище до возвращения Макса. Она так и объяснила Матвееву. Тот возражать не стал. Ситуация вышла из-под контроля, и, наверное, Ольховская приняла самое верное в данном случае решение.
Но Макс, конечно, об этом не знал. Он ни минуты не сомневался, что Полину уйти из училища вынудил муж. Недаром она сделала это едва ли не на следующий день после регистрации. Но Печка, выслушав домыслы Макса, покачал головой:
- Ты просто не в курсе. Полина ведь замуж так и не вышла, - Степа не знал, обрадуется этой новости его друг или, наоборот, еще сильнее огорчится.
Ведь одно дело, если бы она замужняя ушла, а другое – когда свободная.
Но Макаров, вновь не веря ушам своим, просиял. Да если бы он заранее знал, как оно все обернется, то специально бы в столб въехал!
Только вскоре радость его испарилась без следа. Так же, как и Полина Ольховская. Она сменила номер телефона, квартиру и уехала в неизвестном направлении.
Это немыслимо! Его не было в училище всего несколько дней, а за это время произошло столько событий! Да она специально торопилась исчезнуть до его возвращения, догадался наконец Макс.
Поначалу Макаров ходил как потерянный, а потом вроде бы успокоился. Еще не все кончено, решил он. Пройдет два с половиной года, он вырастет, закончит учебу и непременно отыщет Полину Ольховскую. К тому времени эта пресловутая разница в семь лет будет уже не так заметна.

3.

Андрей Леваков покинул училище букваль¬но через день после выздоровления Макса.
А незадолго до этого суворовца вызвал к се¬бе Матвеев. Генерал указал ему на стул и, до-ждавшись, пока мальчик устроится, спросил:
— Скажи, Леваков, если бы не вынужден¬ный отъезд в связи с болезнью матери, ты не оставил бы учебу в Суворовском?
Ответ был настолько очевиден, что Анд¬рей в первый момент даже рот от удивления приоткрыл. Но быстро справился с эмоция¬ми и ответил:
— Никак нет, не оставил бы. — И, все-та¬ки не сдержавшись, добавил пылко: — Ни за что на свете бы не оставил!
Генерал обрадовался. И вдруг подумал, как странно устроена жизнь. Этот мальчик, вы¬росший в интернате, по сути, займет в Мос¬ковском Суворовском училище место его вну¬ка Петьки. Леваков закончит училище и обя¬зательно станет офицером. И человеком он вырастет хорошим. Это и сейчас видно. Зна¬чит, все правильно.
Матвеев посмотрел на Левакова и со¬общил:
— Тогда, думаю, ты будешь рад, узнав, что мы отправили твои документы в Московское Суворовское училище. Со следующего понедельника ты у нас — столичных: суворо¬вец, — пошутил генерал.
Андрей привстал, недоверчиво посмотрел на начальника училища и уже совсем не по уставу спросил:
— Нет, что, правда? Товарищ генерла-майор, вы ведь не пошутили?
Матвеев в ответ только руками развел. Мол, какие уж туг могут быть шутки!
Весть о том, что «Левакова повысили», быс¬тро распространилась и стала темой для бес¬конечных шуток Андрей и сам над своей стре¬мительной карьерой посмеивался.
— Вот так, пацаны, учитесь, — хмыкал он самодовольно. — Кстати, — спрашивал Ле¬ваков как бы невзначай, — а что вам в пода¬рок-то из Москвы привезти?
Синицын, который уже теперь скучал по другу, серьезно сказал:
— Ты, Андрюх, главное сам приезжай.
Леваков пообещал, но оба знати, что про¬изойдет это ой как не скоро. Когда они теперь встретятся. Может, на каникулах? Кто знает...
Накануне отъезда Левакова мальчишкам не спалось. Казалось бы, всего несколько месяцев как знакомы, а такое ощущение, словно родные братья.
- Андрюх, - спросил Синицын тихо, - а как вы в интернате прощались, когда кто-нибудь уходил?
Леваков ответил не сразу. Вспомнил и усмехнулся:
- Обещаете, что повторять не будете?
Кадеты заинтересованно приподнялись, пообещали.
- Пинки давали, - признался Андрей, - Чтобы долго интернат помнил. Но у меня, если честно, там друзей не было, - он помолчал и добавил: - Все мои друзья здесь.
Печка задумался. Неужели они вот так Левакова и отпустят? Нет, надо что-то придумать. И тут он вспомнил про зеленую бутылку, из-за которой ему пришлось облазить всю помойку. А что? Андрей у них теперь тоже своего рода выпускник. Мало ли что в московском училище его ждет? Начинал-то он здесь, с ними. Почему бы им, не дожидаясь «краба», свои желания прямо сейчас не записать, пока они все вместе?
И парень взволнованно высказал остальным свою идею. Суворовцы Печкино предложение одобрили.
- Ну так давайте прямо сейчас и напишем. А завтра бутылку в саду закопаем.
- Чтобы потом какой-нибудь новоявленный Печка ее в помойку выбросил? – не удержался Макс.
Но Степка не обиделся:
- Так мы ее хорошо закопаем.
На том и порешили. Осталось найти бутылку. Выяснилось, что ни у кого нет. По всему выходило, что придется отложить закупоривание желаний на завтра.
Но Печка сразу запереживал, что завтра суворовцы передумают, и тут, к счастью, вспомнил о своей заначке.
Отогнув край матраца, он достал из-под него прозрачную бутыль с ярко-бордовой жидкостью внутри.
Суворовцы присвистнули.
- Печка, ты что, потихоньку прикладываешься по ночам? – спросил Трофимов, с интересом рассматривая Степину нычку.
Но тот в ответ неопределенно дернул плечами:
- Да я сам толком не знаю, что это. Мать вроде бы компот передала. Я попробовал – гадость жуткая. А выбросить жалко. Вот и припрятал на всякий случай.
Петрович ласково погладил Степу по голове:
- Запасливый ты наш! И что бы мы без тебя делали?
Это точно. Что бы они без него делали? Печка невольно зарделся.
В этот момент Макса вдруг посетила одна любопытная мысль.
- Ну-ка, дай мне твой компот понюхать.
Печка передал. Макаров отвинтил крышечку, поднес бутыль к носу и, поморщившись, быстро закрыл обратно. Потом многозначительно оглянулся:
- Ну что, могу с уверенностью сказать: наш Печка точно не алкоголик. Здесь бражка. Еще странно, что она до сих пор пахнуть не начала, - и отдал Перепечко его бутылку, - Советую прямо сейчас вылить.
Степа растерянно моргнул.
- Так это мне что, мама алкогольный напиток передала? – не поверил он.
И такое у бедняги при этом лицо несчастное стало, что кадеты не выдержали и расхохотались. А Петрович попытался Печку утешить:
- Наверное, она и правда хотела тебе компот прислать. Просто бутылки перепутала.
Чтобы не терять больше времени, Печка отправился выливать бражку и мыть тару, а кадеты пока кромсали бумажки. Когда Степа вернулся, ребята сели тесным кружком и в тишине, положив листочки друг другу на спины, начали быстро писать свои желания. Затем торжественно запихнули записки в бутылку и закупорили ее.
Печка взялся быть хранителем желаний. Вновь отогнув матрац, Степан спрятал бутылку в прежний тайник, решив, что после непременно ее закопает.

4.

Выйдя за КПП Леваков сразу обернулся. В окне третьего этажа торчали коротко стриженные головы пацанов и быстро-быстро мелькали их ладони. Андрей нашел глазами Илью, поднял над головой пуговицы, которыми они с кадетами обменялись на прощанье. Синицын кивнул и помахал в ответ пуговицей Левакова.
- Андрюх, счастливо! – разнесло эхо далеко за пределы училища, - Пиши! Как сможешь, приезжай! Мы ждем!
Леваков в последний раз поднял руку, коротко махнул друзьям на прощание и, больше не оглядываясь, пошел прочь.
Но долго еще слышал за спиной крики ребят.
Уезжали они сегодня. В квартире было со¬всем пусто. Почти всю мебель удалось про¬дать. Задешево, но все же.
Мать сидела около чемоданов на том един¬ственном кресле, которое она оставила.
Леваков поцеловал маму, бросил сумку ря¬дом с ее вещами, немного помолчал и нако¬нец спросил:
— Никто не приходил? — Он давно хотел задать этот вопрос, но боялся.
Мать сразу поняла, кого сын имеет в виду. И расстроенно покачала головой:

— Нет: Саша не заходила.
Облизав губы, мальчик ничего не ответил. Только почему-то сразу вспомнил, как Сашка принесла с собой завтрак и они, обсуждая детали дальнейшего поиски его матери, уми¬нали его на кухне за столом... которого те¬перь уже нет.
Леваков посмотрел на часы: пора. Мать до -га далась, встала хотела взять большую поли-этиленовую сумку с едой, но Андрей укориз¬ненно на нее взглянул и взял все вещи сам. Маме позволил нести только дамскую сумоч¬ку с документами.
Вышли на лестничную площадку. Мать с грустью осмотрела пустые комнаты, отвер¬нулась и передала сыну ключ, чтобы тот за¬пер квартиру.
Во дворе Андрей остановился и с надеж¬дой огляделся. Но Сашки нигде не было.
На вокзал Леваковы приехали за час до от¬правления. Однако их поезд уже подали, и они прямиком направились к нему. Разобравшись с вещами, Андрей оставил мать в вагоне, а сам вьяпел на платформу. И опять непроизвольно посмотрел по сторонам. Но тут же себя отру¬гал. Не придет она. Все-таки обиделась, что он уезжает.
Андрей прошелся вперед, купил минераль¬ной воды, вернулся к своему вагону и уже взялся за поручень, когда услышал знако¬мый голос:
— Лева, Лева, черт тебя побери...
Андрей вздрогнул, обернулся и увидел Саш¬ку. Она пыталась бежать, но из-за большой сумки, которую девочка тащила в руках, полу¬чалось у нее это не очень шустро.
Леваков бросился ей навстречу и взял по¬клажу. Облегченно помахав руками, кото¬рые, по всей видимости, сильно затекли, Алек¬сандра сверкнула глазами и наскочила на Андрея:
— Ну и чего вы так рано из дома уперлись? Или вам нравится на вокзалах торчать? Тогда конечно. — И обиженно добавила: — А я, как последняя дура, с этой тяжестью по лестни¬цам должна бегать.
— А я думал, ты не придешь, — признал¬ся Андрей.
Сашка сперва изумилась, а потом разо¬злилась. Уперла руки в бока и шагнула на Левакова.
— Это почему, интересно знать, я должна была не прийти? Или, может, ты не хотел, чтобы я тебя провожала? — Она подозри¬тельно прищурилась, и Андрей поспешно за¬мотал головой.
Саша вроде немного успокоилась, глубоко вздохнула и кивнула на сумку, которую при¬волокла:
— Это вам. Там блины. Сама пекла, — по¬хвасталась девочка. — Ну, и еще так, по ме¬лочи.
Тяжелая мелочь, хмыкнул про себя Лева¬ков. Он украдкой с нежностью наблюдал за Сашкой. Та взлохматила челку, посмотрела по сторонам, кивнула на состав и обреченно спросила, тщетно пытаясь выглядеть беззаботной:
— Это ваш, да?
Леваков подтвердил. В этот момент мягкий женский голос объявил, что через пять минут их поезд тронется. Не сговариваясь, ребята ис¬пуганно посмотрели друг на друга. Сашка по¬бледнела, и нижняя губа ее подозрительно за¬дрожала.
Девочка подошла к Андрею совсем близ -ко, задрала голову и сказала:
— Тебе уже идти надо, да? Хорошо, иди. — А потом быстро, боясь, что не успеет, заговори¬ла: —Лева, я по тебе скучать буду. Я очень буду скучать. Можно я тебя поцелую?
И, не дожидаясь ответа, встала на цыпочки и легко дотронулась до его щеки своими мяг¬кими, обычно влажными, но сейчас отчего-то сухими губами. И как только она это сделала, Андрей тихо прошептал:
— Саш, я только сейчас понял, что люблю тебя. И я тоже только сейчас, — расстроенно отозвалась она. — Почему так поздно?
— Ничего не поздно, — заверил ее Анд¬рей. — Я вернусь. Обещаю.
Проводница велела отъезжающим занять свои места. Леваков наклонился, еше раз прижался к Сашкиным губам и повторил:
— Я вернусь! — И запрыгнул в вагон.
Издав тихое шипение, словно вздохнув, по¬езд тронулся. Леваков высунулся, бросил еще один взгляд на Сашку, которая с каждой секун¬дой становила все меньше, меньше и наконец вовсе исчезла из виду.


5.

Спустя несколько дней после отъезда Левакова Кантемиров вошел в кабинет своей жены, уселся на кушетку и расстроенно уста¬вился в пол. Когда Марианна Владимировна спросила его, в чем дело, прапорщик тяжело вздохнул и ответил:
— Ой, Маша, нехорошее предчувствие у меня. Как бы беда какая не случилась.
Женщина от его слов разом побледнела и спросила первое, что пришло на ум:
— Опять с кем-то подрался? Выгоня¬ют, да?
Кантемиров удивленно посмотрел на жену:
— Что же, ты меня таким уж хулиганом не¬ исправимым считаешь? Чуть что — сразу по¬
дрался! —А затем притянул Марианну Влади¬мировну к себе и рассказал, что именно его волнует.
Оказалось, что накануне генерал-майору Матвееву пришло некое срочное письмо. Сам прапорщик не видел, но майор Василюк рас¬сказывал, что, прочитав это письмо, Матве¬ев побледнел и схватился за сердце.
Но даже и не это самое странное. Кантемирова насторожило, что, когда Василюк узнал содержание того злополучного письма, он точ¬но так же, как и Матвеев, вдруг побледнел, по-серьезнел и стал как-то очень подозрительно посматривать на прапорщика.
Марианна Владимировна удивилась:
— Все равно не понимаю, при чем здесь ты?
— А при том, — печально сообщил Канте¬миров, — что мне достоверно известно од¬но — письмо касается меня.
Тихо охнув, женщина взволнованно про¬шлась по комнате. Потом с надеждой взгля¬нула на мужа:
— А ты не пробовал поговорить с майором? Выпытать у него, что к чему?
Кантемиров понуро признался, что про¬бовал. Бесполезно. Они молчат и только украдкой на него посматривают. Жалеют, на¬верное.
— А может, все-таки это не плохие ново¬сти? А хорошие?
— Хорошие новости, Маша, — резонно за¬метил прапорщик, — сообщают сразу. А вот плохие скрывают до последнего.
Тут Марианна Владимировна, к сожале¬нию, не могла не признать правоты мужа.



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн
 
AleksaДата: Среда, 29.10.2008, 22:58 | Сообщение # 19
Генералиссимус
Группа: Проверенные
Сообщений: 1665
Репутация: 30
Статус: Offline
Глава восемнадцатая.

1.

- А хочешь, сынок, я тебе одну историю забавную расскажу?
Макс повернул голову, глянул на отца и в очередной раз скрыл смешок, громко закашлявшись. Макаров-старший явно не ходил на рыбалку уже много лет, поэтому считал, что без шляпы (желательно соломенной) на реке лучше не появляться. Но поскольку на улице было довольно морозно, то под шляпу отец нацепил платок. А на повседневный костюм напялил длинную телогрейку. Ноги же обул в резиновые сапоги. И весь этот маскарад с переодеванием господин Макаров совершил прямо в машине, после того как они подъехали к месту.
В итоге каждому, кто видел это чудо с удочкой, приходила в голову одна и та же мысль: голодный бомж с больными ушами пытается честным трудом заработать себе ужин.
Однако расстраивать отца Макс не хотел. По всему видно, что тот очень доволен собой – а особенно шляпой.
Поэтому откашлявшись, парень закинул удочку подальше и согласился:
- Давай расскажи.
Плотнее закутавшись в телогрейку, Макаров-старший начал:
- Жила-была на свете одна девушка…
Макс сразу смекнул, к чему отец затевает этот разговор. Все дело в Полине, разумеется. Пока они еще ни разу открыто не обсуждали эту тему, даже не произносили ее имя вслух. Однако незримо девушка присутствовала почти при каждой их беседе. Сидела себе рядышком и слушала. А отец нет-нет да и кивнет в ее сторону. И опять же только Макс мог заметить этот жест.
Вот и сейчас Макаров-старший не просто так решил время за рыбалкой скоротать. Максу предстоит услышать нечто такое, что, по мнению отца, отпугнет его от Полины (как будто это возможно!).
Так вот, история оказалась следующая. Жила-была на свете одна девушка, и была она необыкновенно красива и так же необыкновенно горда. Но самое примечательное, что девушку эту безумно любил молодой и бедный, как церковная крыса, Петька Макаров.
Однако красавица, окруженная поклонниками, как пчелиная королева-матка, совершенно не воспринимала всерьез ухаживаний худого, длиннющего и большеголового Макарова. Ох, как он тогда злился! Следил за своей королевой, незаметно провожая любимую, куда бы она ни шла. Ненавидел всех ее поклонников и мечтал сразиться с ними в честном бою.
Однажды он даже перехватил на мосту двух ухажеров своей возлюбленной и, засучив рукава на тонких, как рейки, руках, предложил драться. К счастью для Петьки, парни оказались с пониманием, а потому отправили мальчишку восвояси, наказав ему расти дальше и искать невест попроще.
Но ведь Петр был влюблен в свою королеву. Он поклялся, что рано или поздно завоюет ее сердце, чего бы это ему не стоило. И уехал из города.
Тут Макаров-старший замолчал и удивленно подергал удочку.
- Максим, - спросил он осторожно, - а в этом водоеме вообще рыба есть?
Сын пожал плечами. Он-то почем знает? Куда привезли, там и сидит. По его мнению, в рыбалке вообще главное не улов, а процесс.
Однако парня сильно заинтересовала та давняя история любви. Надо же, до чего на его с Полиной историю похоже, просто жуть! Только в их случае не Макс, а Полина покинула город.
- Пап, а ты потом еще когда-нибудь эту девушку видел? Ну, хоть издалека?
Положив бесполезную удочку на землю, Макаров-старший довольно ухмыльнулся:
- А то как же! Я на ней, как и планировал, женился четыре года спустя. Куда бы она от меня делась?
До Макса даже не сразу дошло. А когда, наконец, дошло, он восхищенно воскликнул:
- В смысле – что, мама моя? Ни фига себе поворот! – и нащупал письмо в кармане джинсов.
Отец тем временем встал, поправил шляпу и бросил долгий взгляд на мертвое водное покрывало, окаймленное кустарниками.
- Куда бы она от меня делась? – повторил он.
Но на этот раз не самодовольно, а так, что Макс сразу понял, как сильно отец, несмотря на кажущуюся сдержанность, любит мать. Точно так же, как и его сын недоступную красавицу Полину.
На днях она прислала Максу письмо. Хорошее такое письмо, но вот по тону – прощальное. Вот этого парень никак принять не мог. Нельзя быть такой самоуверенной. Думает, что уехала, и все тут? Но ведь он-то, Максим, не согласен. Ну, ничего. Два года быстро пролетят…
И странно, Полина благодарила Максима за то, что он помог ей избежать «возможно, роковой», - это ее слова – ошибки. Как же он, интересно, помог-то? Когда Макс видел Полину в последний раз, она стояла с Яковом на пороге ЗАГСа. И когда уехал – она все еще там стояла.
Ничего не понятно. Но в остальном письмо очень хорошее. Полина ему желала счастья, удачи, здоровья (это, наверное, из-за аварии). В общем, не письмо, а новогоднее поздравление. И еще Полина писала, что любая девушка будет с ним счастлива. Интересно, кого она имеет в виду?
Эх, жаль только, что на конверте обратного адреса нет. Не хочет, значит, чтобы он писал. В принципе, выяснить, откуда пришло письмо, - пара пустяков. Но вот вопрос, стоит ли навязываться раньше времени?
- Па, - позвал Макс отца.
Тот уже успел переодеться и теперь выглядел в своем дорогом костюме, пальто и шляпе как гангстер, заехавший в лес на разборку.
- А ты с мамой в эти четыре года виделся? Ну, пока не приехал жениться?
Макаров-старший сразу понял, куда клонит сын, и честно ответил:
- Нет. Пока не понял, что пришло время, я ее не трогал.
- Хорошо, - кивнул Макс, - И еще я тебя кое о чем спросить хотел.
- Ну? – поинтересовался отец, усаживаясь в машину.
- Можно, я за руль сяду?
Видимо, все-таки нет, решил Макс, когда Макаров-старший, проигнорировав его вопрос, включил зажигание. Парень не стал спорить. Запрыгнул на заднее сиденье и потер руки.
Вскоре печка нагрела машину, и Макса, который задумчиво провожал глазами пролетавшие мимо деревья, сморил сон.

2.

И вот уже до дня рождения Суворова оставалось совсем мало времени. И в коридорах вывесили стенгазеты. Третий взвод ожидал этого события с особым волнением. Неужели они наконец увидят сухомлинское творение?!
Однако ребята принципиально начали с критического осмотра конкурирующих стенгазет. И сразу поняли, что Сухой был абсолютно прав. Все, без исключения работы были сделаны по принципу Петровича: «Детство, отрочество, юность». Стенгазеты пестрели одинаковыми портретами полководца, жирным маркером были обведены его крылатые высказывания, в столбик выстроились памятные даты.
Зато около стенгазеты Сухомлина стояла толпа, от которой во все стороны волнами расходился смех. Ребята в нерешительности остановились. Хороший это знак или плохой? Но тут случайно их взору открылась довольная рожа Сухого. Завидев пацанов, он активно замахал рукой. Но не вытерпел и, протиснувшись сквозь толкучку, подбежал к друзьям первым.
- Это успех! – завопил он радостно.
Кадеты еще никогда не видели Сухомлина таким оживленным.
- Представляете, им всем нравится! К нашей газете уже сам Ноздря подходил! И знаете, что сказал? – парни, понятно, не знали, - Говорит: талантливо и смело. Я вначале думал, он ругаться начнет. Ничего подобного! – с гордостью выдал Сухой, - Ну пойдемте же!
И схватив Макса за рукав, потащил его в самую гущу народа.
Оказавшись перед стенгазетой третьего взвода, Макс, а за ним и остальные открыли рты и в молчаливом восхищении уставились на раскрасневшегося от радостного возбуждения суворовца.
Это действительно был шедевр. Газета Сухого, как он и хотел, называлась «А.В. Суворов и суворовцы». Под названием шел слоган: «Хотим быть на него похожи!» В центре хитро улыбался нарисованный Сухомлиным Суворов. А вокруг расположились суворовцы третьего взвода: и Макс Макаров, и Петрович, и Трофим, и сам Сухой, и Леваков (только Печки не было – он ведь сказал, что не хочет быть на Суворова похож!). И каждый из ребят чем-то внешне напоминал Суворова – у кого-то глаза похожи, у кого-то прическа, у кого-то улыбка как у знаменитого полководца.
Макс обернулся и хлопнул Сухомлина по плечу:
- Класс. Даже не ожидал.
Сухой зарделся. В этот момент к ребятам подошел Философ. С любопытством осмотрел рисунки, крякнул, выпрямился и похвалил:
- Неплохо, неплохо. Злободневно, - а потом вдруг обернулся и спросил: - А художник кто?
Сухомлин скромно вышел вперед. Кантемиров с удивлением на него глянул, а затем удовлетворенно кивнул:
- Ну вот, значит, я наконец познакомился с автором своего портрета. Тайное, дорогие мои, всегда становится явным. Рано или поздно.
Карикатура! Они уже и забыли о ней. Сухой понял, что прокололся, чуть опустил голову и смущенно отступил назад. Но прапорщик добродушно ухмыльнулся:
- Ладно, ладно. Победителей, как известно, не судят.
Суворовцы вздохнули с облегчением. Пронесло.
А на следующее утро ребята узнали, что Кантемиров как в воду глядел. Их стенгазета безоговорочно победила в конкурсе. Значит, в Питер поедет именно третий взвод.
И все благодаря Сухому. Макс даже сказал, что по-хорошему в Питер должен ехать один Сухомлин. Но тот скривился:
- И чего я, интересно, там без вас делать буду? С тоски в одиночестве помирать?
Кадеты охотно согласились, что одному ему там и впрямь будет тоскливо. Так что придется ехать всем вместе.
Но не успели ребята как следует переварить победу в конкурсе, как узнали о другой новости, настолько удивительной, что перед ней меркла даже предстоящая поездка в Петербург.
А касалась эта новость прапорщика Кантемирова.

3.

Как прапорщик ни старался, но о таинственном письме, наделавшем столько шуму и лишившем его сна, не смог узнать ровным счетом ничего.
Офицеры по-прежнему загадочно шептались у него за спиной и бросали на Философа косые взгляды. Кантемиров нервничал и злился.
В конце концов он не выдержал и вновь обратился к майору Василюку:
- Ну скажи ты мне, ради Бога, что случилось? Если все совсем плохо – лучше сразу узнать. Что я натворил?
Василюк (а разговор происходил в его кабинете) покачал головой:
- Да уж, прапорщик, натворил ты дел!
Кантемиров чуть не взвыл. Что они, сговорились, что ли, его в гроб своими намеками свести? Оперевшись обеими руками о стол майора, он почти закричал, нависая над офицером:
- Да я уже всю свою жизнь вспомнил! Все, что только можно, в уме перебрал! Даже как голубя в детстве случайно из рогатки убил. Не делал я ничего плохого. Даже Ротмистрова больше не бил, - предупреждая все возможные обвинения, заявил прапорщик, - Нет у меня никаких тайн!
Однако Василюк невозмутимо вытащил из-под ладоней Философа какие-то бумаги и спокойно ответил:
- Значит, есть, раз в документе записано. Потерпи чуток, скоро узнаешь, - и добавил назидательно: - А вот что голубя убил, это плохо. Стыдно тебе должно быть, прапорщик, стыдно.
Кантемиров ушел, раздосадованный, и даже дверью на прощание хлопнул. А на следующий день все открылось.
Оказывается, Матвеев и остальные молчали, ожидая подтверждения информации, которую генерал получил в первом письме. И вот это подтверждение пришло. Новость сообщили в торжественной обстановке перед всем училищем. Кантемиров, когда услышал, чуть в обморок не грохнулся.
Его ни много ни мало наградили орденом Красной Звезды. Причем еще давно. Но в постперестроечной России документы затерялись. И вот теперь, спустя больше двадцати лет, награда, как говорится, наконец нашла своего героя.
Кантемиров выслушал всю эту историю, поблагодарил Матвеева, но тут же попросил разрешения уйти. Генерал понимающе кивнул.
Закрывшись в своем кабинете, прапорщик вспоминал, как все было в тот день. И вдруг удивился. Все эти годы он и не думал, что тот его поступок должен быть как-то отмечен. На его месте так бы каждый поступил. Чисто по-человечески.
Очнулся Кантемиров, когда в дверь тихо постучала Маша. Он открыл и вновь вернулся за стол. Жена села рядом и провела рукой по его волосам:
- Ну, как ты, герой?
- Да какой я герой? – махнул он рукой, - Это ведь так естественно, - в который уже раз за сегодняшний день удивился Кантемиров.
А Марианна Владимировна вдруг ясно поняла, почему, не раздумывая, вышла замуж за этого человека. Она прижалась губами к его виску и прошептала:
- Меня мальчишки уже замучили – за что товарищу прапорщику орден дали? Смешно сказать – а я и сама не знаю.
Но она не ждала, что муж расскажет ей об этом. Ни сейчас, ни когда-нибудь потом. Настоящие мужчины о таких вещах не говорят.
А суворовцы и сами все узнали. Окружили командира и буквально забросали его вопросами. Бедный майор зажал уши и гаркнул:
- Тихо! Скажу, скажу. Только без этих китайских пыток.
Кадеты разом замолчали и выжидательно посмотрели на Василюка. Командир присел на койку.
- Прапорщик наш – настоящий герой, - тихо начал он свой рассказ, - Пятерых человек из горящего бээмпэ вытащил. Сам горел, а товарищей спас. Только, - Василюк прижал палец к губам, - вы меня, пожалуйста, не выдавайте. Не любит Кантемиров подобных разговоров.
Суворовцы пообещали, что будут немы, как рыба в керосине. Но между собой-то новость обсудить можно?
Когда майор вышел из казармы, Синицын повернулся к Сухомлину:
- Вот видишь, Сухой, можно и героем быть, и живым остаться. Или ты опять скажешь, что Философ сглупил?
Но тот неожиданно для Ильи спорить не стал:
- Нет, не скажу. Это совсем другое, - он замолчал, напряженно о чем-то размышляя, и наконец неуверенно спросил: - Как вы думаете, а мы бы так смогли?
Ему никто не ответил.

4.

На другой день Перепечко шел по дороге, прижимая к груди бутылку с желаниями. На самом деле ему уже сейчас хотелось посмотреть, кто из пацанов что в своих записках начеркал. Но Печка, конечно, сразу себя за малодушие отругал. Нельзя быть таким слабовольным! Он же хранитель бутылки. И должен спрятать ее так, чтобы ни один будущий «сос» не нашел.
Степан подумал и решил, что лучшего места, чем возле забора, ему не найти (опять же, пока он свой клад прятать будет, никто из любопытных не помешает). Только яму на этот раз надо выкопать поглубже. А то вон как он сам быстро на бутылку Василюка и его друзей наткнулся!
Свернув с асфальтированной дороги, Печка подошел к забору и осмотрелся. У самой ограды, пожалуй, не надо. Вдруг ее лет через пять чинить надумают? Кусты по той же причине отпадают – их просто могут выкопать вместе с бутылкой.
В итоге Степа остановил свой выбор на пустом месте между кустами и забором. Копал он ложкой, поэтому закончил не скоро. Да и руки быстро уставали, поэтому иногда парень устраивал себе недолгий отдых. А потом вновь принимался за работу.
Наконец Печка выпрямился, потер чумазыми от земли пальцами лоб, оставляя на нем темные отпечатки, и посмотрел вниз. Вроде все получилось как надо. Степа вертикально опустил бутыль в яму – она глубоко ушла под землю.
Удовлетворенно кивнув, Печка стал не без сожаления забрасывать яму. Когда закончил, потоптался сверху, потом замел носком сапога следы и нагреб сверху мусор.
Вот и все. теперь до встречи через тридцать лет. долго-то как, вздохнул парень и, не оглядываясь, побрел вдоль забора.
Он так крепко задумался, что не сразу понял, что кто-то, словно тень, идет за ним по ту сторону ограды. Но, когда почувствовал, что не один, удивленно остановился.
За забором стояла Вероника. В желтом пальто и черной вязаной шапочке. Когда девушка поняла, что суворовец ее обнаружил, то осторожно подняла глаза, боясь, что он снова прогонит ее, но, увидев Печкино лицо, засмеялась:
- Да ты грязный весь!
Перепечко кивнул, попытался вытереться ладонью, но только сильнее испачкался.
Вероника достала из сумочки платок и предложила:
- Давай помогу.
Печка безропотно подошел. Девушка просунула руку сквозь прутья и очистила Степе лоб и щеки, затем убрала платок обратно и спросила:
- Ты что, клад искал?
Что-то неопределенно промычав в ответ, Печка сначала кивнул, а потом отрицательно помотал головой. Вероника засмеялась.
- А ты куда шел?
- В казарму, - ответил Степка, - Хочешь со мной? Ну, вместе?
- В казарму? – опять улыбнулась она.
- Нет, идти вместе.
- Хочу.
- Здорово.
Перепечко повернулся и медленно пошел вперед. Время от времени он косился вправо и видел, как мелькает за прутьями желтое пальто Вероники. Тогда парень смущенно тер лоб и радостно улыбался украдкой.

КОНЕЦ



"...and therefore never send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee..."
Джон Донн


Сообщение отредактировал Aleksa - Среда, 29.10.2008, 22:59
 
ФОРУМ » Из "КАДЕТСТВА" в "КРЕМЛЕВСКИЕ КУРСАНТЫ" » Книга "КАДЕТСТВО" » Книга КАДЕТСТВО Первый курс ТОМ 3 НАЗАД ХОДА НЕТ (Полная официальная литературная версия сценария)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:


МиП © 2008-2024