Когда в понедельник Макс Макаров открыл тумбочку и вместо супердорогого мобильного телефона с прямым выходом в Интернет и всякими прочими прибамбасами увидел там кусок обыкновенного хозяйственного мыла, он машинально закрыл тумбочку, затем открыл ее снова и, убедившись, что зрение его не обманывает, коротко хохотнул. «Забавненько», - пробормотал он про себя и на всякий случай поворошил вещи, но, не обнаружив ничего, что хотя бы отдаленно напоминало сотовый, взял мыло, подкинул его вверх и резко выпрямился.
В казарме кроме Макса и дневального никого не было. «А что? – парень усмехнулся, задумчиво перебрасывая мыло из одной руки в другую, - Вещь полезная. Особенно, как я слышал, в тюремных условиях». Не удержавшись, он поднес мыло к уху и , закатив глаза, томно произнес: «Алле, алле».
Но это, невероятное на первый взгляд, происшествие случилось в понедельник. А еще раньше в училище и за его пределами произошло несколько не менее знаменательных событий. По крайней мере, знаменательных для отдельный суворовцев третьего взвода.
Tак, в субботу вечером из увольнения вер¬нулся Перепечко. И, к радости оставшихся в училище кадетов, Печка вернулся в казарму не с пустыми руками.
Когда они с ребятами удирали из кафе от пьяного солдата, он успел в последний момент запихнуть в карманы пирожные, которые не доел Андрей Леваков. Более того, Степа умуд¬рился даже завернуть свою добычу в салфет-ку. Впрочем, сливочный крем быстро пропи¬тал бумагу и теперь коварно взялся за ткань брюк.
Но масляные пятна Печка заметил только после того, как выложил содержимое карма¬нов на стул. Подмятые сладости мигом исчез¬ли, а на лицах усердно жующих кадетов отра¬зилось неземное блаженство.
Бесконечно гордый собственным благород¬ством, Степа как следует облизал пальцы (чего добру пропадать?), затем засунул руки в карма¬ны, чтобы очистить их от крошек, и вот тогда-то и обнаружил, что жирные скользкие пятна украсили изнутри его чудесную парадную фор¬му, в которой он даже садиться боялся.
Обеспокоенно оглянувшись, Перепечко вы¬вернул карманы наизнанку и расстроено ус¬тавился на пятна. Кто-нибудь увидит — и ко¬нец ему Под «кем-нибудь» Печка подразумевал прапорщика Кантемирова... или командира третьего взвода майора Василюка. Да какая разница, кто именно из начальства заметит непорядок?
Послюнявив пальцы, Степа попытался от¬скрести жир, но тот, словно издеваясь, только заблестел. Печка сник.
Неожиданно на помощь ему пришел Сини¬ца. Он стоял неподалеку и, не вчитываясь, ли¬стал книгу. Услышав чье-то пыхтение, Илья поднял голову и заметил, что Перепечко не¬истово трет себя по бедру. Присмотревшись, Синица понял, в чем дело. Он молча достал из своей тумбочки кусок хозяйственного мыла, который мать насильно всучила ему, собирая в училище, и протянул товарищу:
— Держи. Старый, проверенный способ. Моя мать им разве что волосы не моет.
Печка ударил себя кулаком по лбу и про¬сиял:
— Ну конечно! И как я забыл. — С благо¬дарностью схватив мыло, Степа, однако, не помчался тут же в умывальную, как ожидал Илья, а, размахивая им, как саблей, важно сообщил: — Между прочим, у нас в деревне девчонки очень даже часто вот этим, — он потряс мылом, — голову моют. И волосы у них — закачаешься. — Тут Печка, словно в подтверждение своих слов, покачался из стороны в сторону. — Анжелина Джоли отдыхает! — И он преувеличенно небрежно мах¬нул рукой.
Кадет Коришев, долговязый, худющий, как кощей, парнишка с высокими скулами и ши¬роким «умным» лбом, услышав это, чуть не по¬перхнулся. Закашлявшись, он согнул в локте длинную, похожую на поливочный шланг ру¬ку, похлопал сам себя по спине и спросил:
— Печка! Ты хоть знаешь, кто такая Анжелина Джоли?
Подняв глаза к потолку — мол, скажешь тоже, — Перепечко ответил:
— Ну понятно, знаю. — И немного тише
добавил: — Мы с пацанами в кино сегодня хо¬дили — она ведь губастая такая, да? — На самом деле Печке американка понравилась, но
он тщательно скрывал это, боясь, что пацаны
его засмеют. Однако маневр не помог.
Суворовцы на секунду притихли, но уже в следующий момент разразились таким гром¬ким смехом, что лицо Перепечко мигом по¬крылось густой багровой краской Сперва его губы, обиженно надувшись, дрогнули, но Сте¬па тут же решительно их поджал и громко, чтобы его голос не утонул в общем гоготе, за¬говорил:
— А что, Анжелина Джоли? Ничего особен¬ного. — Он пожал плечами. — У нас, например, в деревне девчонка есть — тоже Анжели¬ной зовут. Так эта губастая ей в подметки не годится.
Погруженный в собственные мысли Синицын, услышав последнюю фразу, очнулся и, не удержавшись, сдержанно улыбнулся:
— А фамилия у нее, конечно, Джолина?
Перепечко удивился.
— Почему? Козлова она, — простодушно
поправил он Синицына.
Кадеты аж завизжали от удовольствия. Чуть на кровати не попадали со смеху. И толь¬ко мысль о прапорщике Кантемирове удержа¬ла. Еще бы! Философ сразу крик поднимет: «Кто давал команду „отбой", летчики-залетчики? Почему покрывала смяты?»
Анжелина Козлова! — Коришев радост¬но похрюкивал и даже икал от восторга. А потом вдруг резко прекратил смеяться и серьез¬но спросил Перепечко: — Степ, а можно к буду тебя Степулиусом звать? А что — звучит: Степулиус Перепечко! У вас в деревне это, навер¬ное, круто? — И, жутко довольный собствен¬ным остроумием, заклокотал от смеха с удво¬енной силой.
В ответ Перепечко, как молодой бычок, ринулся в бой. Решительно растолкав суворовцев локтями, он, насупившись, встал посередине казармы, упер руки в бока (причем в правой руке по-прежнему был зажат кусок мыла), расставил ноги и, шмыгнув носом, зычно, по-богатырски, выкрикнул:
— Между прочим, наша Анжелка... наша Анжелка. Во! — Не найдя нужных слов, Перепечко так широко, как только мог, растопы¬рил пальцы и поднял согнутые в локтях руки на уровень груди, демонстрируя таким обра-зом размеры главного достоинства своей од¬носельчанки. Суворовцы восхищенно при¬свистнули. Воодушевленный успехом, Степа продолжил: — Она этим «Во!» кого хочешь задавит. Помню, я еще маленький был, она меня в школе подкараулила, да как толкнет! Я через весь коридор пролетел. Чуть сотрясе¬ние мозга не заработал. Хорошо еще, что в директора затормозил, — пожаловался Перепечко, отходя к своей кровати.
Дневальный дал команду «отбой».
На самом деле Анжелина Козлова была толстой, училась на два класса старше Сте¬пана и постоянно его задирала. И чего ей только нужно от него было — непонятно?
Например, как-то раз Степа шел себе спо¬койно по школьному коридору, а тут откуда ни возьмись появилась толстая Анжелка и, бессовестно пользуясь весовым преимущест¬вом (это при том, что и самого Перепечко природа формами не обделила!), запихнула его в женский туалет. Согласитесь, для деся¬тилетнего мальчика ситуация более чем не¬приятная! Если пацаны узнают, то всё, про¬пала Степкина репутация. И он так перепу¬гался, что, улучив момент, юркнул Анжелке под руку, оказавшись таким образом на воле, и, пока девочка соображала, что к чему, за¬крыл ее в туалете, просунув сквозь дверную ручку швабру. Ох и билась она там! Чуть дверь не выломала. Потом месяца полтора Перепеч¬ко передвигался по школе осторожно, едва ли не ползком, чтобы случайно не столкнуться с разъяренной Анжелкой.
Интересно, что она сейчас делает? Батя, когда приезжал, говорил, красавица стала. Да батя соврет не дорого возьмет. Но все равно любопытно хоть одним глазком посмотреть. Степан вздохнул.
Задумавшись о доме, он рассеянно засунул мыло в карман. Вскоре, начисто о нем забыв, Перепечко разделся и преспокойно уснул.

2.

Примерно через час в казарме стало очень тихо. И лишь время от времени то с одной, то с другой кровати раздавалось приглушен¬ное щенячье посапывание. Да еще кто-то раз¬говаривал во сне. Синицын лежал, прислушиваясь к тиши¬не. Наконец не выдержал, поднялся и, мель¬ком взглянув на клюющего носом дневально¬го, вышел в коридор.
В туалете Илья, подпрыгнув, уселся на по¬доконник и прижался лбом к холодному стек¬лу. Окно выходило на улицу. По пустой дороге на огромной скорости с шумом проносились, ярко освещая лужи и колдобины, редкие ма-шины. Потом все резко стихало. Только ветер подвывал, раскачивая деревья да шевеля мок¬рые от дождя, не успевшие опасть на землю листья.
Ни души. Но вот из-за утла показалась не¬большая компания: два парня и две девушки. Они шли нарами, на приличном расстоянии друг от друга, и негромко посмеивались, о чем Илья догадывался, следя из своего укрытия за выражениями их лиц. Не дойдя до учили¬ща каких-нибудь двадцати шагов, компания свернула в переулок.
От горячего дыхания Ильи стекло запоте¬ло, и на нем появился овал. Отстранившись, он вывел пальцем на стекле: «Ксюша». Поду¬мал немного и добавил внизу: «10 000». На¬хмурился, быстро стер кулаком цифры, оста¬вив только имя девушки, и вновь прижался к стеклу, которое было таким холодным, что больно пощипывало лоб.
Если представить жизнь в виде высотно¬го дома, внутри которого с короткими остановками движется наверх стеклянный лифт, то Илья Синицын определенно застрял где-то в районе третьего пролета. Приблизитель¬но между четвертым и пятым этажами.
Вот будь дом настоящий, Илья непремен¬но бы что-нибудь придумал. А тут... Тут кноп¬ку вызова экстренной помощи не нажмешь. Но, самое главное, Синицын не мог элемен¬тарно разобраться в моральном аспекте воз¬никшей проблемы.
Для Ксюхи, например, все просто: Мурашко подлец и вымогатель. «А как еще можно на¬звать человека, который требует у курсанта деньги за то, чтобы он продолжал спокойно заниматься любимым делом?» — с горящими ненавистью глазами не раз повторяла она Но Илья одергивал подругу — доктор же его покрывает, а значит, рискует своей работой, а следовательно, какой же он подлец? Хотя, с другой стороны... Но дальше Синицын пред-почитал не думать, потому что найти одно¬значного ответа на этот вопрос не мог.
За две недели, которые ему удалось выиг¬рать у Мурашко, Илья с трудом наскреб три с половиной тысячи. Часть денег заработал, а кое-что удалось продать (к сожалению, гораздо дешевле, чем оно стоило на самом деле... эх).
Но где взять остальные семь тысяч? К ро¬дителям теперь точно обращаться нельзя.
Вон отец чуть документы его из училища не забрал. Нет, только не к родителям.
А времени с каждой минутой остается все меньше и меньше.
Во вторник. То есть послезавтра. Именно так сказал ему майор Мурашко два дня на¬зад. Интересно, а что бы на его месте сделал Саня Григорьев?
Илья крепко задумался, наблюдая, как пляшут на асфальте в свете уличного фонаря тени деревьев. Кажется, он знает, что сделал бы Саня. Определенно, посчитал бы поведе¬ние доктора бесчестным и начал бы бороть¬ся с ним в открытую. Значит, Синицыну все-таки далеко до Сани...
На душе стало скользко и мерзло. Илья по¬ежился: то ли на улице похолодало, то ли мысль о собственном малодушии сковала его изнутри морозцем.
Вот почему, к примеру, он не рассказал Левакову, что доктор его шантажирует? Ведь не потому, что такой гордый: мол, сам решу свою проблему. Просто струсил. Вдруг прав¬да выплывет наружу и его отчислят? А так заплатит Илья Мурашко десять тысяч и бу¬дет себе спокойно учиться дальше.
Однако легко сказать — заплатит... Откро¬венно говоря, Синицын уже отчаялся. Ну по¬чему же он такой невезучий? Сколько людей падает, а только он умудрился нос сломать!
Почему из сотни тысяч ребятишек именно он — Илья Синицын? Разве это справедливо?
Илья непроизвольно поднял глаза к небу. Но ответа не было. Лишь кое-где сквозь про¬рези в затянутом тучами небе на него, не ми¬гая, тупо пялились звезды.
Илья тряхнул головой и, спрыгнув на пол, начал озабоченно ходить взад-вперед, то и де¬ло ероша себе волосы. Беспомощность — вот что его угнетало. Он решительно ничего не мог придумать.
Правда, неожиданную настойчивость про¬явила Ксюха. Пришла сегодня и, сильно вол¬нуясь, выложила свой план. Илье этот план категорически не понравился.
— Нет, — упрямо повторил он несколько раз, прежде чем девушке удалось поколебать его уверенность.
— Не глупи, Илья. — Она строго смотрела на него, чуть склонив голову, и держала за ру¬ку чуть повыше локтя — Илья был как в ло¬вушке. — Смотри на это как на кредит в бан¬ке — потом отдашь.
Синицын горько усмехнулся, высвобож¬даясь:
— Кредиты, Ксюш, обычно под проценты дают, — и он демонстративно похлопал себя по карманам, — а я в ближайшие три года не¬кредитоспособен.
— Если откажешься, — Ксюша многозна¬чительно подняла брови, — в самое ближай¬шее время будешь учиться в обычной школе.
Илья открыл рот, чтобы возразить, но ска¬зать было нечего, и он отвернулся. Ксюха не¬довольно засопела, раздосадованная его ос¬линым упрямством. И вдруг — тишина. Не¬ожиданно ее пальцы мягко и робко коснулись его руки, словно снежинки упали и начали медленно таять. Они просили: «Ну пожалуй¬ста, послушай меня. Все будет хорошо, толь¬ко послушай».
Наверное, если бы не это, Синицын сразу бы отверг предложение Ксюши, а так он дрог¬нул и пообещал подумать.
Но когда на следующий день из увольне¬ния начали возвращаться ребята, Илья все еще ничего не решил, а поэтому злился на се¬бя до чертиков.
Разговаривать ни с кем не хотелось, а уединиться было невозможно. Вот Синица и бродил из угла в угол, стараясь не огрызать¬ся на пацанов, которые то и дело приставали к нему с глупыми разговорами.
Илью бесили все, даже Леваков, который шлялся за ним повсюду и, активно жестику¬лируя, что-то говорил.
А Леваков заметил, что Синица его не слу¬шает, и расстроился, потому что, по правде говоря, Андрею по горло нужен был совет. Ну просто вопрос жизни и смерти.

3.

Дело в том, что Андрей познакомился с де¬вушкой. С необыкновенной девушкой.
Не то чтобы у Левакова был богатый опыт общения с обыкновенными девушками, но, едва увидев эту, он почему-то сразу понял, что она не такая, как все.
Зато вот познакомились они самым что ни на есть обычным образом.
В субботу Андрей, как и собирался, остал¬ся ночевать у бабушки. А в воскресенье, преж¬де чем вернуться в училище, забежал в мага¬зин купить старушке чего-нибудь съестного.
Набросав в корзинку всякой всячины, Анд¬рей пристроился в конец очереди. Очередь была небольшая—всего три человека. Невысо¬кая девушка в синей курточке с коротко стри¬женными темными волосами и прямой, по са-мые брови челкой, грузный бородатый муж¬чина с тележкой и собственно сам Леваков.
Спустя какое-то время Андрей обратил внимание, что их малочисленная очередь не двигается с места. Впрочем, может, он и не придал бы этому обстоятельству особого зна¬чения, если бы бородатый не начал возму¬щаться. Андрей поднял голову и обнаружил, что около кассы идет настоящий бой.
Прислушавшись к несвязным возгласам кассирши и недовольному бульканью, которое издавал мужик. Леваков догадался, что де¬вушка яростно оспаривает сумму, указанную в чеке.
— Ты будешь платить или нет? — нервни¬чала кассирша, недовольно сверля взглядом пигалицу, из-за которой разгорелся весь сыр-бор. — Все правильно я посчитала.
— Ерунда! — упрямо поджимая губы, твер¬дила девушка. — У меня по математике с пер¬вого класса ни одной четверки не было. Вы ошиблись, — ни минуты не сомневаясь в соб¬ственной правоте, отрезала она.
Кассирша недовольно хмыкнула и, слегка развернув кассовый аппарат, ткнула паль¬цем в экран, оставляя на нем четкие отпе¬чатки.
— Милая моя! — Кассирше на вид было лет тридцать пять, и, видимо, она считала, что имеет право называть так девочку, которой, судя по всему, не больше четырнадцати. — Милая моя, я-то, конечно, могу ошибиться, а вот эта машинка, — она любовно погладила кассовый аппарат, — ошибиться не может. — И, навалившись пышной грудью на прилавок, она визгливо выкрикнула: — Tы мне должна еще пятнадцать рублей! — Когда кассирша говорила, ее губы, густо намазанные коричне¬вой помадой, неохотно разлеплялись, а затем, как мокрая губка, тяжело сходились обратно.
Девушка дернула головой, отчего ее чел¬ка растрепалась было, но тут же послушно улеглась на место.
— Значит, ошиблись не вы, а тот, кто цены
неправильные в зале вывесил, — не сдавалась покупательница. — По моим подсчетам, я вам ничего не должна. — Похоже, третьего
варианта для нее не существовало. — Почему, скажите на милость, я должна расплачи¬ваться за чьи-то ошибки? — И она недовольно подняла брови.
Бородатый, который до этого ограничи¬вался вялыми злобными комментариями и выразительным подергиванием тележки (она как бы случайно ударялась о коричневые бо¬тинки девушки), окончательно потерял тер¬пение:
— Девочка, — резко сказал он, — в мага¬зин нужно ходить с деньгами. Tы нас задер¬живаешь. — И он обернулся за поддержкой.
Но там стоял только Леваков. Недовольным или расстроенным он не выглядел. Наоборот, посматривал на девчонку с любопытством,
с интересом ожидая, чем все закончится.
Кассирша тем временем выжидательно ус¬тавилась на девушку, Та, не обращая особого внимания на бородатого, вызывающе смот¬рела на кассиршу. Андрей догадался, что у нее просто-напросто не хватает денег, но признаться в этом гордость не позволяет. Мыс¬ленно он подсчитал свои финансы, достал из кармана пятнадцать рублей и отдал их кас¬сирше.
— Вот, возьмите. За нее. —Андрей кивнул на пигалицу.
Кассирша облегченно вздохнула и быстро схватила деньги, так как краем глаза замети¬ла, что покупательница намерена протесто¬вать. И действительно, не успев вовремя пе¬рехватить пятнадцать рублей, девочка резко обернулась к своему спасителю. Только особой благодарности Андрей в ее взгляде не увидел.
— Вот так мы и плодим беспредел! — недовольно выдала она, насупившись.
Затем шумно покидала покупки в корзину, презрительно зыркнула на кассиршу и, боль¬ше не оглядываясь, отошла от кассы.
Леваков дождался своей очереди, спокой¬но расплатился и уже двинулся к выходу, ко¬гда, засмотревшись на автоматы с мягкими игрушками, около которых кучковалась тол¬па ребятишек лет восьми, налетел на ту са¬мую девчонку с прямой челкой. От неожи¬данности она не удержалась на ногах и вме¬сте с пакетами грохнулась, успев, правда, сгруппироваться так, что основной удар при¬шелся на плечо.
- Настоящий кретин! — воскликнула она в сердцах уже с пола. Андрей, отбросив собственные вещи, кинулся помогать девушке. — И чему вас только в Суворовском учат? На беззащитных девушках приемы отрабатывать? Тренировались бы лучше на кош¬ках. — Она тем не менее приняла его помощь, поднялась, отряхнулась и только тогда заме¬тила, что один из пакетов порвался, а его со¬держимое рассыпалось по полу. Пылая, она переводила красноречивый взгляд с Левакова на испачканные в грязи по¬купки. Андрей окончательно смутился, по¬краснел и спешно бросился спасать то, что еще можно было спасти. Громко вздохнув, девушка наконец снизо¬шла до того, что опустилась рядом с Андреем на корточки и стала принимать из его рук продукты, которые он украдкой наспех очи¬щал рукавом. Когда на полу не осталось больше ничего,
Андрей решился посмотреть на девушку. Ин¬тересно, она все еще на него злится? Но та была озабочена другим. Не вставая, девушка пыталась запихнуть все продукты в уцелевший пакет. Однако туда не влезала и половина. А денег-то на новый у нее нет, догадался Андрей И он полез было в карман за мелочью, но девушка мигом вычислила его намерения и быстро хлопнула Левакова по локтю
- И думать забудь! — Ее левая бровь по¬ползла вверх. — Ненавижу оставаться в дол¬гу. — Андрей поспешно отдернул руку, и бровь вернулась на место. — Мы сделаем по-друго¬му, — прижимая к груди продукты, девушка встала, — ты проводишь меня домой.
Торжествующе улыбнувшись, она всучила Андрею свои покупки, загрузив так, что он ед¬ва видел, куда идти, а затем легко переброси¬ла сумочку через плечо, подхватила второй пакет и, не оглядываясь, пошла к выходу.
Андрей оторопело смотрел ей вслед, выгля¬дывая из-за пакета, на котором были изобра¬жены бредущие коровы. Но вскоре пришел в себя, неловко нагнулся, боясь еще раз уро¬нить чужие покупки, поднял с пола собствен¬ные пакеты и бросился догонять девушку.
Оказалось, что ее зовут Саша и живет она через три дома от его матери. Ей четырна¬дцать лет, но, как считают ее подруги, особен¬но некая Самохина (это имя Саша упомина¬ла чаще других), выглядит она не старше две¬надцати. И, опять же по мнению Самохиной, это все потому, что Саша не пользуется кос¬метикой.
Они шли бок о бок, но при этом девочка болтала, не глядя на Левакова, как будто са¬ма с собой, то хмурясь, то смеясь, то вдруг ни с того ни с сего пожимая плечами
- Так это же хорошо... вроде, — неуверенно вставил свое слово Андрей, исподлобья разглядывая Сашу.
Но девушка совершенно нелогично обиде¬лась:
— Много ты понимаешь!
Потом резко затормозила и с любопытст¬вом глянула на Андрея своими большими бархатными карими глазами.
— А ты знаешь, о чем я сейчас думала?
Андрей совершенно искренне сказал, что нет.
— Я думала, что ты глухонемой! — торже¬ственно сообщила она и засмеялась.
Андрей понадеялся, что над собой, а не над ним.
А Сашка, заметив, что суворовец насупился, тут же виновато улыбнулась:
— Ну, может, не совсем глухонемой. Не обижайся! — Как будто он собирался обижаться! Леваков по¬
мрачнел еще сильнее. Он, наверное, полным
идиотом ей кажется. А Саша двинулась дальше. — И скажешь ты или нет, наконец, как тебя зовут? — неожиданно возмутилась она.
Леваков снова покраснел и тут же отругал себя за это. Что он перед ней, как перво¬классник перед директором, теряется?
— Да ладно, чего ты, — довольно невеж¬ливо пробубнил Андрей себе под нос.
Как-как, прости, не расслышала? — пе¬респросила Саша, заглядывая ему в лицо
- Андрей, — еле слышно выдавил из себя Леваков, не поднимая глаз.
Саша удовлетворенно кивнула и остано¬вилась.
— Замечательно, Андрей. Стой, раз-два. Мы уже пришли.
Послушно притормозив, Леваков ожидал, что Саша сейчас откроет дверь подъезда, что¬бы он смог пройти внутрь, но девушка вместо этого начала забирать у него продукты.
— Извини, домой не приглашаю, —корот¬ко объяснила она, — там папа. Он у меня еще тот консерватор. — Свободной рукой набрав код, Саша открыла дверь и, придержав ее ногой, кивнула Андрею: — Ну, спасибо, суворо¬вец. Хорошо учись и слушайся старших. — Она уже скрылась в темноте подъезда, когда Андрей услышал ее последнюю фразу: — Ты это... будешь мимо проходить — заходи обя¬зательно.
Дверь захлопнулась. Скрипнул кодовый за¬мок, и Андрей остался стоять под козырьком ее подъезда. Он какое-то время потоптался на месте да и поплелся понуро восвояси.
Но одна мысль не давала кадету покоя: что именно имела в виду Саша, когда сказала «за¬ходи обязательно»? Это просто так или девуш¬ка на самом деле хочет, чтобы Леваков как-нибудь заглянул к ней в гости?
Наверное, все-таки она из вежливости ему приходить велела, решил Андрей в конце кон¬цов. Вздохнул, потер рукав формы, на кото¬ром еще темнела засохшая грязь из магази¬на, и вышел из Сашиного двора.
Перед светофором его неожиданно осени¬ло, и мальчик даже замер, едва сдерживаясь, чтобы не треснуть себя по лбу. Ну конечно! Она ведь ему ни адреса точного, ни телефона не оставила. А он-то, дурак, размечтался — аж слюни с подбородка капают.
Покачав головой и выругавшись, так что какой-то прохожий старичок недовольно и неодо¬брительно обернулся. Леваков пошел дальше.
Все вроде бы ясно. Но чем больше прохо¬дило времени, тем сильнее Андрей сомневал¬ся в правильности своего вывода.
Что он, в конце концов, понимает в девчон¬ках? Может, Саша его стеснялась (хотя, чест¬но сказать, в это он ни капли не верил). Кто ее, скажите пожалуйста, за язык тянул? Правиль¬но, никто! Значит, она неспроста сказала «за¬ходи обязательно».
Тут Андрей поймал себя на том, что разго¬варивает вслух, привлекая повышенное вни¬мание прохожих к своей персоне. Смущенно оглянувшись, он прибавил шагу.
Нет, надо посоветоваться со специалистом. Например, с Синицей. Уж кто-кто, а Илюха в девчонках, без сомнения, разбирается.
Поэтому едва вернувшись в училище, Ле¬ваков бросился к Синицыну, который, как на¬зло, витал где-то в облаках. Но Андрей был слишком взбудоражен, чтобы вот так просто оставить друга в покое.
- Погоди ты, не отворачивайся, - тормошил Андрей Илью за плечо.
Добившись, наконец, что тот повернулся и внимательно, но устало посмотрел на него, Леваков удовлетворенно продолжил:
- Вот, слушай, если девчонка говорит «заходи обязательно», что она имеет в виду? Ну, в смысле, - Андрей запутался, но, заметив, что внимание Синицына вновь рассеивается, быстро пояснил: - В смысле – она хочет парня видеть или нет?
- Если говорит «заходи обязательно»? – переспросил Илья.
- Ну, - взволнованно подтвердил Андрей, не сводя глаз с друга.
Синицын пожал плечами:
- Тогда ясно. Конечно, хочет видеть.
Глаза Левакова радостно блеснули, но он все-таки решился задать второй вопрос, который волновал его ничуть не меньше первого.
- Синица, а если они при этом ни телефона, ни адреса своего ему не оставляет? – и Андрей, обеспокоенно следя за реакцией Илья, прикусил губу.
Синицын не сразу нашелся, что ответить. Он потер пальцем переносицу, украдкой глянул на Андрея и уже открыл было рот, когда на выручку ему пришел Макс.
Проходя мимо, Макаров случайно услышал вопрос Левакова и не смог удержаться, чтобы не встрять.
Втиснувшись между Леваковым и Синицыным, он приобнял их за плечи и, доверительно наклоняясь то к одному, то к другому, прошептал:
- А это, друзья мои, рассеянный склероз. Например, когда у человека обычный склероз, он не помнит, делал что-либо или нет. Но когда рассеянный – человек уверен, что все сделал, а на самом деле не сделал ничего.
Суворовцы переглянулись и, не удержавшись, прыснули от смеха. Андрей покачал головой:
- Макар, а если серьезно?
- А если серьезно, - Макс хлопнул его по плечу, - штурмуй неприступную крепость!
Он всплеснул руками и элегантно, как танцор, обернулся вокруг своей оси:
- Девушку надо удивить!
- Чем? – оживился Андрей.
Макс неожиданно помрачнел и зло бросил:
- Чем-чем – деньгами, естественно. Клёвой машиной и дорогим навороченным телефоном.
Растерянно нахмурив лоб, Леваков посмотрел на Синицына. Тот недовольно поморщился и покрутил пальцем у виска.
- Ты его слушай больше. Причем здесь телефон? – он пожал плечами.
- Макс криво усмехнулся, засунул руки в карманы и, прежде, чем уйти, небрежно бросил:
- Слушай-слушай, я знаю, о чем говорю.

4.

Он говорил о Полине. И считал, что имеет на это все основания. А что? Разве она с тем дядей не ради денег встречается? Конечно ради денег. Ни в жизнь Макс не поверит, что Полина могла полюбить пухляка без единой мыслительной морщины на лице, но зато с дорогой блестящей тачкой.
И Макс самозабвенно мечтал, как будет ненавидеть Полину всю оставшуюся жизнь. Как будет ей мстить за то, что она подло его обманула. Но не просто мстить, а делать это изощренно, как этот… ну, как его там - точно, Монте-Кристо.
Вернувшись домой в субботу вечером, Макс отказался от ужина и, бодро проскакав в свою комнату, запер дверь. Он решил, что проведет выходные, размышляя о Полине и страдая. Поэтому, выключив свет и задернув жалюзи, Макаров лег на кровать и, прикрыв глаза рукой, замер.
Однако, как назло, совершенно не страдалось.
Мысли тараканами разбегались в разные стороны, как ни пытался он сосредоточить их на образе Полины Ольховской. В голову лезла всякая чепуха. Максим гадал, вернулся ли отец, и если да, то зайдет ли, чтобы поздороваться? Прикидывал, не положить ли еще денег на телефон? Даже о Палочке думал. Спросит он его во вторник или нет?
Конечно, Полина тоже то и дело забредала в голову, но совсем не так, как Максим хотел. Она улыбалась и, чуть опустив глаза, лучисто смотрела на него из-под ресниц.
«Чего пялишься?» - в конце концов не выдержал Макс и вскочил. Отперев дверь (на всякий случай: вдруг отец все-таки зайдет?), он уселся за компьютер и до поздней ночи резался в «Ночной дозор».
Вернувшись в воскресенье в казарму, Макс первым делом попросил у Кантемирова свой мобильник, который все еще хранился у того в кабинете. Попросил так, на всякий случай. Полине он, само собой, звонить не собирался. Философу Макс, понятно, сказал, что хочет позвонить родителям и сообщить, что добрался благополучно (ха, будто их это волнует!). Кантемиров недоверчиво прищурился, но телефон отдал. Прапор был в принципе мужик ничего, с пониманием.
Перед сном Макс повертел в руках мобильник, который так ему и не пригодился, засунул его под подушку и хотел уже лечь, как вдруг что-то привлекло его внимание. Макаров нагнулся и с удивлением обнаружил возле кровати Перепечко небольшой кусок хозяйственного мыла. Разочарованный, Макс откинул было одеяло, как вдруг сразу две гениальные мысли пронеслись у него в голове.
«Мыло! Вот балда», - довольная улыбка заиграла на его губах. Ну конечно, электронная почта! Полина говорила, что принимала участие в каком-то фестивале и даже сайт называла, где можно информацию об участниках найти. Как все просто. Уже завтра у Макса будет электронный адрес Полины. Это уже кое-что!
А вот на эстетику завтра идти совсем не обязательно. Обойдется Ольховская и без него! Макс, улыбаясь сам себе, поднял мыло, соскреб небольшое количество пыли на бумажку, аккуратно завернул ее и положил в карман. А мыло бросил на место. То есть на пол.
На следующее утро перед осмотром Макс незаметно вытащил из кармана маленький сверточек с мыльной пылью, развернул его и глубоко вдохнул носом коричневый порошок.
Подействовало лучше некуда! Не успел майор Василюк поприветствовать кадетов, как Макс громко и выразительно чихнул несколько раз подряд. Причем чихнул он так славно, что пацаны нервно вздрогнули и непроизвольно отодвинулись.
Командир внимательно посмотрел в красные глаза кадета, который уже открыл рот, чтобы выдать очередной мощный чих, и скомандовал:
- Суворовец Макаров!
Макс, старательно изображая, что мужественно борется с болезнью, шмыгнул носом, тихо вздохнул и сделал шаг вперед:
- Я.
Майор неодобрительно покачал головой.
- Марш в медсанчасть.
- А может, не надо, товарищ майор? – вяло запротестовал Макс, - У меня так бывает иногда. Скоро пройдет.
Но Василюк, к счастью, был непреклонен:
- Это приказ. Выполнять!
Чуть слышно пробормотав «есть», Макс поплелся к выходу, изо всех сил сдерживая улыбку.
Однако вместо медсанчасти он прошмыгнул в туалет. Запершись в кабинке, вытащил телефон и нажал на подсоединение к Интернету. Войдя в сеть, набрал в поисковой системе название фестиваля, о котором говорила Полина. Нужный сайт оказался в списке вторым. Макс пробежал глазами все ссылки и, найдя «каталог участников», нажал на клавишу.
Вот она! Есть! Полина Ольховская, а чуть ниже электронный адрес для обратной связи. Торжествующе ухмыльнувшись, Макаров вырубил телефон и прислушался. Тишина. Выйдя из туалета, Макс тщательно вымыл руки и лицо, чтобы не осталось запаха хозяйственного мыла, а затем поскакал к Мурашко.
Доктор, естественно, ничего у него не обнаружил, пожурил для порядка и отправил на занятия.
Макс забежал в казарму, бросил телефон в тумбочку и помчался на второй урок, решив после обеда отдать мобильник Кантемирову.
Но после обеда телефон пропал.

1.

Удостоверившись, что сотовый действительно исчез, Макс в недоумении почесал затылок. Просто мистика какая-то! Поменяли шило на мыло, называется. Дорогое шило, надо сказать.
А вдруг нет? Да нет, он точно его сюда положил. Бросив косой взгляд на тумбочку, Макс задумался: может, закатился куда? «Ага, к дверце прилип», - ответил он сам себе, хмыкнув.
В казарму, азартно что-то обсуждая, вошли Перепечко и Сухомлин. Сухой говорил в своей обычной манере – размеренно, с ленцой, нехотя объясняя то, в чем был уверен на двести процентов. Печка другое дело. Наивно хлопая глазами, он, захлебываясь, пытался опровергнуть доводы оппонента, хотя заметно робел перед его высокомерной самоуверенностью.
Выслушав очередную пылкую тираду Перепечко, Сухомлин, дождавшись, пока тот перестанет колыхаться от возмущения, спокойно сказал:
- Видишь ли, в чем дело. На твое мировоззрение крайне пагубное влияние оказывает неистребимый романтизм Синицы. Это в его духе – вылупив глаза, рассуждать о чести.
Исчерпав все аргументы, Печка растерянно оглянулся и, заметив Макарова, вспыхнул надеждой.
- Макс, ну скажи что-нибудь, - жалобно попросил он.
- Что-нибудь, - рассеянно ответил Макс, глядя в сторону.
Печка замотал головой:
- Да нет, ты не понял. Нам Этикет… - он мигом осекся и опасливо посмотрел на Макарова.
Но тот и не дрогнул. Не заметил, обрадовался Степан и как ни в чем не бывало продолжил:
- Полина Сергеевна велела нам подумать над словом «честь». И вот он, - Печка сердито кивнул на Сухого, - он считает, что такого слова уже давно нет и в помине. Ну не прав же он, да?
Поправив очки, Сухомлин пояснил:
- Слово-то, может, и есть – значение поменялось. Если я скажу «отдать честь», ты о чем первым делом подумаешь? – ехидно спросил он, наблюдая, как Печка застенчиво краснеет, - Вот, а Философу это даже в голову не придет, - он пренебрежительно пожал плечами, - Старая школа.
Прапорщик, оживился Макс. Черт, как он сразу об этом не подумал! Конечно, телефон мог взять Кантемиров! Макс ему трубку вовремя не вернул, вот тот и слямзил мобильный, пока суворовцы на учебе были.
Заметно повеселев, Макаров, не обращая внимания на удивленно взирающего на него Перепечко, бодро пошел к выходу. Однако около дневального вдруг резко затормозил.
В наряде стоял Петрович. Скучающе пялясь на свои до розовых подушечек остриженные ногти, он грустил, переступая с одной ноги на другую и с огромным трудом сдерживая зевки. При виде вице-сержанта Петрович нехотя подтянул живот, расправил плечи и встал прямо. Без особого рвения, готовый в следующую минуту снова расслабиться.
А Макс, пристально глядя на Петровича, задумался. Ему в голову пришла интересная мысль. Странно, что он раньше не додумался.
Дневальный насторожился. На всякий случай он приосанился, соединил носки и, не поворачивая головы, одними глазами следил за Макаровым.
Тот же, не торопясь, почесал шею и очень ласково спросил:
- Давно стоишь?
Петрович удивился:
- А ты как думаешь?
Макс понимающе кивнул, но не ушел. Петровичу это не понравилось. Присутствие Макарова его смущало, и с каждой минутой он нервничал все сильнее. «Что прицепился?» - было написано на физиономии дневального.
- А скажи мне, друг Петрович, - продолжил Макс все тем же приторно-ласковым тоном, и дневальный окончательно стушевался – «Знать бы, что натворил?», - к нам в казарму заходил кто-нибудь часов после десяти?
- Так ты и заходил, - последовал неуверенный ответ.
Макс быстро согласился:
- Хорошо, допустим. А еще?
Петрович нахмурил лоб и прикусил губу, всем видом показывая, что вспоминает. Макаров нетерпеливо походил взад-вперед, остановился и одобряюще добавил:
- Давай, Ген, вспомни, напрягись.
Петрович и так изо всех сил старался. Его длинное, с выступающим квадратным подбородком лицо даже покраснело от напряжения. Наконец Петрович громко выдохнул и, загибая пальцы, начал перечислять:
- Забегал на пару минут Сухой, - он кивнул на Сухомлина, который вместе с другими кадетами уже давно с любопытством прислушивался к их беседе, - потом еще были Трофимов, Синица, Лева и, кажется, Перепечко…
Степа в ответ возмущенно завопил:
- Брешешь! Не было меня!
Макс недовольно оглянулся:
- А ты помолчи.
Перепечко надулся, но послушно замолчал. Тем более, что Петрович, виновато кашлянув, его поддержал:
- Не, Макс, он прав – не приходил Печка.
Перепечко просиял, но, вспомнив, что обижен, посерьезнел.
Макс кивнул:
- Хорошо. Кто еще?
- Да вроде все, - Петрович развел руками, - Философ заглядывал, но тебе это, наверное, не надо?
Много ты понимаешь! Максу только это и было надо. Все-таки Кантемиров. Хитер прапор. На душе полегчало. И вовсе не потому, что нашлась дорогая вещь… На пацанов думать не хотелось. Не без ежиков, конечно, но чтобы воры…
Хлопнув Петровича по плечу так, что тот от неожиданности дернулся, Макс с довольным видом обвел глазами казарму, заговорщицки подмигнул ничего не понимающему Перепечко и, развернувшись, столкнулся лицом к лицу с Философом. Вернее, столкнулись они лбами. Макс отпрыгнул назад, а Кантемиров, скривившись, беззвучно выругался и укоризненно посмотрел на выжидательно застывшего в паре шагов от него суворовца.
- Ну, Макаров, как говорится, на ловца и зверь бежит, - он поднял указательный палец и пистолетом направил его на Макса, - Вот скажи, как тебя назвать?
Макс попробовал угадать:
- Зверь?
Кантемиров отрицательно покачал головой:
- Нет, Макаров, хуже, - и, резко сменив тон, гаркнул, краснея скулами: - Почему я должен за тобой бегать?
- Конечно, не должны, товарищ прапорщик, - не стал спорить Макс, - все следует делать исключительно на добровольных началах.
- Все, кончай, Макаров, лясы точить, - Кантемиров подошел к нему ближе и протянул руку, - Давай телефон.
Вот тебе и на! Словно гром среди ясного неба. Улыбка вначале застыла на губах Макса, а потом медленно сползла. Как это «давай телефон»? растерянно моргнув, он почувствовал в животе резкий холод. Значит, мобильник не у прапорщика, разом сникнув, догадался он.
Кантемиров, который сперва нарочно смотрел в другую сторону, заметил краем глаза, как вытянулось лицо суворовца, и почувствовал неладное. Повернувшись к Максу всем корпусом, он повторил просьбу. Но в ответ мальчик развел руками.
- А телефончик тю-тю, - признался он неохотно.
Кантемиров напрягся, повел плечами и угрожающе тихо уточнил:
- То есть как «тю-тю»?
- Совсем тю-тю, - Макс щелкнул пальцами и снова развел ладони.
Добавить было нечего.
Темнея на глазах, Философ сурово оглядел притихших ребят. Они насторожено молчали. Поняли – случилось что-то очень нехорошее. Даже обычно невозмутимый Сухомлин почувствовал себя неуютно.
Ну и ну! Вот так летчики-залетчики…

2.

Перепечко бежал тяжело, с огромным трудом. В мышцы ног как будто вонзились миллионы маленьких иголочек, лицо пылало, как в сильный мороз, а перед глазами салютом взрывались разноцветные круги и, словно мыльные пузыри, улетали в небо.
Чуть впереди, согнувшись и опустив голову, трусил, с усилием передвигая ноги, Трофимов. Иногда он оборачивался, смотрел на Перепечко шальным взглядом, а потом его зашкаливало, и тогда Трофимов переходил на шаг, но тут же встряхивался и, безвольно мотая ослабшими руками, бежал дальше.
Темные фигурки остальных кадетов мелькали где-то вдалеке. Когда у Перепечко хватало сил поднять голову, он мог разглядеть их силуэты, но уже в следующий момент пот, стекая с бровей, застилал и больно щипал глаза. Печка моргал, фыркал, как пес после купания, и снова опускал голову, после чего видел лишь дорогу – одну только дорогу и собственные ноги, грузно топающие по ней.
Это было наказание. За украденный телефон. Прямо об этом не говорили, но все и так знали.
Когда Макс огорошил Кантемирова, тот несколько минут пыхтел, дулся, с подозрением пялился на мальчишек (вдруг признается кто?), но, так ничего не выпыхтев, развернулся и ушел, оставив в казарме тревожное предчувствие неприятностей.
Вскоре туда ворвался Василюк. Злой, как фурия, он сурово повел челюстью и приказал Макарову строить взвод.
Таким командира Перепечко не видел еще ни разу. Злым, может быть, недовольным – да, сколько угодно! – но вот брезгливым, пожалуй что, никогда. Василюк морщился, как будто они разом из мальчишек превратились в угрей, которых майору предстояло сначала отловить голыми руками, а затем сварить и съесть.
- Докатились! – презрительно кривился командир взвода, пытаясь сохранить хладнокровие, но не в силах сдержаться, вспыхивал, пуская глазами огненные стрелы, что делало его похожим на древнегреческого бога Зевса, каким Печка его запомнил по картинке из книжки «Мифы древней Греции» (только без бороды и чуть костлявее), - Телефоны друг у друга воруем, да? У вас понятие о совести вообще есть? – Василюк остановился около Петровича, у которого, наверное, понятие о совести все-таки было, потому что он сразу виновато опустил глаза, - А! – обрадовался чему-то майор, - Мне тоже на вас смотреть тошно! Сытые, довольные рожи. А может, - он, с надеждой вглядываясь в бледные лица ребят (вовсе они не выглядели сытыми и довольными!), быстро прошелся вдоль строя, - Может, кто-то просто пошутил? Ну, признавайтесь, пошутили, да?
Держи карман шире! Если среди них и была крыса, то она притаилась, не имея ни малейшего желания себя выдавать. Лицо майора осунулось, и усы печально повисли. Теперь он уже был похож не на Зевса, а скорее на почтальона Печкина из мультфильма (только без шапки и потолще).
Кадеты топтались на месте, чувствуя неловкость. Перепечко тоже стало стыдно. Ну что этот вор, в самом деле, так их подставил? Прав командир, что злится.
Но где-то в глубине души Печка радовался, что он здесь ни при чем. Уверенность, что его не накажут, нет-нет да и вытесняла страх, уступая место любопытству: интересно, кто все-таки Макса обчистил? И только смутное беспокойство, вызванное мрачным молчанием майора, мешало Степе окончательно расслабиться. Увы, он догадывался, что последует, если вор так и не признается. И конечно, его опасения полностью подтвердились.
Командир развел руками и отправил взвод на спортплощадку – «свежим воздухом дышать». Откровенно говоря, Перепечко за эти дни, кажется, уже успел отравиться кислородом. Он и так по физподготовке вечно в хвосте плелся, а с таким режимом недолго и копыта отбросить. Может, прав Макс и надо худеть?
Макаров прямо так ему и сказал, когда Печка только-только начал отставать. Макс больше других злился: заявил, что, мол, мало того что его ограбили, так еще и скачи тут, как заяц в сезон охоты. Но Философ его сразу на место поставил. Нечего, сказал он резко, телефонами разбрасываться. А когда Перепечко, запыхавшись, стал постанывать, обернулся и ядовито бросил: «Худей, Печка, худей. Тебе полезно».
Степа невольно поднял глаза на спотыкающееся худое тело Трофимова впереди. А вот кое-кому надо бросать курить. Перепечко сам видел, как тот за оградой смалит. А в увале, наверное, вообще пачку за день выкурил.
В этот момент Трофимов споткнулся, грохнулся на колени и, почувствовав облегчение, завалился на бок. Печка быстро его нагнал и, присев рядом, начал толкать. Под футболкой быстро-быстро поднимались и опускались острые ребра. Не сразу, но Трофимов все-таки ожил, поднялся на колени, встал, опираясь на Перепечко, и захромал дальше.
После неожиданной передышки у Степы открылось второе дыхание (он, признаться, уже давно ждал: когда же оно наконец откроется!?). Без труда обогнав Трофимова, Перепечко заметно быстрее, чем раньше, побежал вперед.
А все-таки странно, что Макса не волнует вопрос, кто стырил его мобильный.
Вот у них в деревне случай как-то был — дачный домик ограбили. Его называли дачным, потому что зимой там никто не жил, а летом хозяева сда вали дом приезжим из города. Те обычно при¬езжали на грузовике, доверху заваленном пухлыми коробками, заклеенными скотчем. Декь-два шумно распаковывались, а потом затихали. Дачники были странные.
Двоюродная тетка Перепечко как-то ше¬потом рассказывала его матери, что своими глазами видела, как «эти-то, бесстыжие, что учудили». Вроде как они голые по двору шас¬тают, все в кефире перемазанные.
Степка потом так же шепотом пацанам об этом по секрету сказал. Они несколько дней в кустах около дачного домика просидели. Пи одного голого. Даже ребенок — и тот в тру¬сах на крыльце ошивался.
Набрехала, наверное, тетка-то. Только бре¬хуном тогда Степку объявили (еще и подза¬тыльников навешали!).
А однажды, в самом начале лета, город¬ских ограбили. Участковый мужикам ска¬зал — грузчики.
Подогнали грузовик, в котором накануне дачников привезли, закидали обратно все ве¬щи и спокойно уехали. Они с мальчишками тогда бегали «на кражу» и своими ушами слы¬шали, как взрослые между собой говорили: «Хорошо, что чужие поработали, а то стыда не оберешься».
А вот в их казарме явно поработали свои. В этом ни Перепечко, ни кто другой даже не сомневался. Вечером Степа пытался выяснить у Макса, кого тот подозревает, но Макаров только отмахнулся. Тебе, говорит, надо, ты и подозревай. Ха! Будто Печке приятно думать, что у них крыса завелась.
Но крыса завелась, и, следовательно, ее нужно изловить. А раз всем плевать, то этим займется он, Перепечко. И когда Степа самолично поймает вора, над ним сразу перестанут смеяться. А то и ест он, видите ли, много, и ерунду мелет. А тут все, наоборот, удивятся, и начнут уважительно на него посматривая, шептаться: «Гляньте, это тот самый Перепечко, который вора нашел».
В том, что ему удастся раскрыть преступ¬ление. Печка не сомневался. Почти всю свою доучилищную жизнь (почти всю!) он читал детективы. Их сумками таскала из пансио¬ната за озером тетя Катя. А потом отдавала своей огромной, больной диабетом сестре Маше, которая работала в деревне библио¬текарем.
Тетя Катя служила в пансионате горнич¬ной (правда, сама она это слово не любила и называла себя уборщицей). После отъезда очередной партии гостей практически в каж¬дом номере — на тумбочках, под кроватями, на подоконнике — находила она измятые, ча¬сто заляпанные жиром и вином книжонки, которые бережно собирала и относила тете Маше. Она жалела сестру.
В библиотеке тетя Маша работала потому. что ни на какую другую работу не годилась. «По состоянию здоровья», — как важно сооб¬щала она каждый раз, когда вступала с кем-нибудь в беседу.
В книгах тетя Маша ничего не понимала, но по-детски радовалась, расставляя прине¬сенные сестрой «новинки» по полочкам, пе¬ресчитывая их по два раза на дню и стирая мокрой тряпкой несуществующую пыль, от¬чего книги быстро желтели и хрустели, когда у них перелистывали страницы.
Степку тетя Маша любила. Еще в окно за¬видев своего маленького читателя, она вы¬плывала к нему навстречу. Ее скрытое под бесформенной рубахой тело угрожающе ко¬лыхалось, и библиотекарша даже не подозре-вала, что до смерти пугает мальчика.
Только желание завладеть очередной сто¬почкой романов, где описывались захватыва¬ющие приключения Эркюля Пуаро, застав¬ляло его, преодолевая ужас, плестись в биб¬лиотеку.
Но еще больше, чем тетю Машу, Печка боялся ее дочь — Анжелку Козлову. Вот уж кого ему совершенно не хотелось застать в библиотеке.
Неизменно, когда это происходило, повто¬рялась одна и та же история. Тетя Маша, по¬вернувшись к дочери и сдвинув брови, начинала самозабвенно нахваливать Степкину образованность. При этом красивое лицо Анжелки зеленело, и Перепечко не знал, куда деться от смущения и страха.
И все эти мучения он терпел только ради маленького бельгийского сыщика с большой яйцевидной головой. Нет, Печке, конечно, и другие детективы нравились, но про Эркю¬ля Пуаро все-таки больше остальных.
Каждый раз, скрывшись в роще около ов¬рага, он с замиранием сердца начинал про¬сматривать свою добычу, надеясь обнару¬жить знакомое имя (наверное, проще было выучить фамилию автора, но Печка любил, «чтобы сюрпризом»).
Иногда ему не везло, и книжки попадались мало того что без Пуаро, но еще и вдобавок скучные. Одна природа и занудные, непонят¬ные Перепечко диалоги. Тогда, делать нече¬го, приходилось снова идти к тете Маше.
Та, словно они и не виделись всего каких-нибудь полчаса назад, расплывалась в радо¬стной улыбке, отчего ее голова втягивалась в плечи и тетя Маша становилась похожа на гигантскую ухмыляющуюся жабу.
Печка робко мычал в ответ на ее уми¬ленное: «Уже прочитал?» — и, судорожно сгребая выложенные на стол книги, спешил убраться вон.
Но уж если он натыкался на Пуаро — то пи¬ши пропало. Напрасно мать рыскала по де¬ревне, разыскивая Степку в чужих огородах. Надежно прятался Печка — ни за что матери его не найти, пока не выяснит он, кто убийца.
Так что по части загадочных преступле¬ний Печка считал себя специалистом. Поду¬маешь, какая-то кража! Да он в два счета во¬ра вычислит.
Итак, с чего начать? А с чего начал бы Эркюль Пуаро? Правильно. Великий сыщик определил бы круг подозреваемых.
Благодаря Петровичу Степа знает имена тех, кто приходил в казарму между десятью часами утра и двумя часами дня. Во-первых, это сам Макс. Он вернулся от врача, бросил, по его словам, телефон в тумбочку и тут же убежал, потому что опаздывал к БМП. Насколько Печка помнит, Макс вбежал как раз тогда, когда Гришин докладывал математичке, кто сегодня отсутствует.
Но Макс, конечно, сразу отпадает. Зачем ему красть собственный телефон? И кто у нас остается? А остаются Сухомлин, Синицын, Трофимов и Леваков. Да, еще Петрович. Дневальный как дворецкий – на него никто не обращает внимания. А в то же время, если у кого-то и была возможность беспрепятственно копаться в тумбочке Макарова, так это у него.
Впрочем, немного поразмыслив, Печка решил все-таки отклонить кандидатуру Петровича. Что он, полный идиот? Ведь и ежу понятно, что в случае чего будут подозревать именно того, кто все утро из казармы не выходил. Хотя вел себя Генка, когда его Макс в понедельник расспрашивал, очень подозрительно. Нервничал, и глазки бегали.
Ладно, оставим пока Петровича в покое. Кто следующий? Сухомлин. Вот кого Печка с удовольствием бы разоблачил! Тот поблед¬нел бы, снял очки и опустил голову — мол, прав Печка, отпираться бесполезно. Вот па¬цаны бы удивились! Эх, жаль, Этикетка забо¬лела, а то бы он завтра такой доклад про честь забацал. И Прямо во время урока вывел бы Сухомлина на чистую воду!
Перепечко живо представил свой предпо¬лагаемый триумф, разулыбался и едва не свернул с дороги. Это его отрезвило. Что он имеет на Сухого, кроме личной неприязни? Да практически ничего, признал Печка, по¬размыслив. Вот разве что одно подозритель¬ное обстоятельство... Сухомлин никогда не проводит увольнительные вместе с остальны¬ми. Как только они оказываются за террито¬рией училища, Сухой машет рукой и повора¬чивает в противоположную сторону. А если предположить, что у него есть некая тайная страсть, ради которой он готов на все? Даже на то, чтобы не раздумывая обокрасть то¬варища!
Вздохнув, Перепечко покачал головой. Бред. Стоит только представить себе худое лицо в оч¬ках, за которыми прячутся внимательные бла-горазумные глазки. Нет, определенно, на боль¬шую тайную страсть Сухой не способен.
Дальше — Леваков. У того мать после опе¬рации в больнице лежит. Ради нее Лева, на¬верное, мог бы пойти на кражу. Только Пере¬печко очень бы не хотелось, чтобы вором ока¬зался Андрей. Как, впрочем, и Синица.
Оставался Трофимов. Печка оглянулся. Приоткрыв рот, Трофим из последних сил пытался не отстать. Взгляд мутный, как у пьяного.
Перепечко отвернулся.
Так кто же из них?
Но найти ответ на этот вопрос Степа не успел. Его оглушил ураган голосов, из которого невозможно было вычленить и узнать хоть чей-нибудь голос в отдельности.
- Давай, Печка, давай поднажми! – орали кадеты, бешено прыгая за спиной майора, - Ну-ну, еще чуть-чуть осталось!
Степа зажмурился и, приглушенно рыкнув, сделал последний рывок. Суворовцы одобрительно взвыли. Василюк посмотрел на секундомер и удовлетворенно кивнул:
- Совсем неплохо, Перепечко, совсем неплохо, - подумав, он кивнул еще раз, - Если через две недели на кроссе пробежишь так же, мы, может, второе, а то и первое место займем. А ты, - он обернулся к Трофиму, который как раз в этот момент доплелся до финиша, - очень плохо. Не понимаю, что произошло. Раньше твои результаты были намного лучше.
Трофимов поднял было руку, но тут же безвольно опустил ее и буквально рухнул на землю.
- Кончено! Уносите, - констатировал Макс печально.
Перепечко наклонился, облокотившись о колени, как лыжник после олимпийской гонки. Кто-то подходил, хлопал его по плечу, отходил.
Отдышавшись, Перепечко выпрямился. Оглянулся. Преступник где-то рядом. И он, Степа, его найдет.

3.

Однако от метода дедукции ему пришлось отказаться.
Конечно, заманчиво назвать имя преступ¬ника, предварительно, как Эркюль Пуаро, шокировав сокурсников убийственной логи¬кой своих рассуждений. Только вот беда — все рассуждения Степы сводились к одному: пятеро суворовцев имели одинаковые воз¬можности незаметно вытащить мобильный телефон из тумбочки Макса. Получается ка¬кая-то математическая задачка с одним не¬известным.
И Перепечко решил действовать. И пра¬вильно, что понапрасну время тянуть? Пока он тут всякие теории развивает, преступник успеет избавиться от телефона.
На следующий день, когда кадеты высы¬пали из класса на перемену, Перепечко, вы¬смотрев в толпе Сухомлина (именно с него, не без тайной корысти, решил начать он свою оперативную работу), подошел к нему сзади и, облокотившись о подоконник, возле кото¬рого тот стоял, как можно небрежнее спросил:
— Значит, так, да, у тебя дела с честью об¬стоят? — И, перефразировав Достоевского, глубокомысленно выдал: — Раз чести нет, то и все дозволено? — Для пущего эффекта он хо¬тел подпереть ладонью подбородок, но рука со-скользнула, и Перепечко с трудом удержался, чтобы не упасть. И только схватившись двумя клешнями за стену, сумел выстоять.
Недоуменно обернувшись, Сухомлин опу¬стил книгу, которую с увлечением читал, и поверх очков стал наблюдать за пляской свя¬того Вита, исполняемой Перепечко. Когда тот наконец обрел равновесие и, придав своей позе утраченное было достоинство, выжида¬тельно на него посмотрел, Сухой одним быс¬трым движением поправил очки и снисходи¬тельно заметил:
— Ты, Печка, тормоза почини. Эту тему
мы еще в понедельник закрыли. — И вернул¬ся к чтению.
Степа порозовел, но не успокоился.
— А вот и нет. — Он украдкой провел ладо¬нью по щеке, надеясь свести румянец, но тот запылал еще сильнее. — Мы в понедельник эту тему только открыли. Вернее, открыл ее ты! — Перепечко очень надеялся, что в его го-лосе прозвучал многозначительный намек, услышав который Сухомлин (если он, конеч¬но, причастен к краже) догадается, что его вычислили, и немедленно себя выдаст. Одна¬ко на лице Сухомлина отразилась лишь доса-да. Только добрался до самого интересного места...
— Слушай, — он заложил книгу пальцем, — вот Этикетка выздоровеет, и мы с тобой на уроке подискутируем. Договорились? — с на¬деждой уточнил он.
Но Печка был непреклонен.
— Так ты настаиваешь, чтобы я высказал
свою догадку при всех? — еще более таинственно поинтересовался он.
Сухомлин почувствовал, что теряет тер¬пение.
— Какую еще догадку? — устало спросил он, уныло поглядывая на книгу. Видимо, до¬читать главу до окончания перемены ему все-таки не удастся.
— Да есть тут одна гипотеза. — Степа на¬меренно тянул время, все еще рассчитывая смутить Сухого. Однако тщетно. Огорченный, Печка тем не менее решил не сдаваться. — Относительно личности нашего вора, — тор-жественно закончил он.
Захлопнув книгу, Сухомлин бросил ее на подоконник, сложил руки на груди и, поблед¬нев от злости, задал вопрос:
— Перепечко, ты, кажется, на что-то на¬
мекаешь?
Немного струхнув, Печка поежился, опустил руки и, вцепившись пальцами в штани¬ну, кивнул:
— Намекаю. И даже больше. Я думаю, что
телефон Макса взял ты — Выговорив нако¬нец эту фразу, Степа испугался. На Сухого было страшно смотреть. У него задрожали губы и сузились зрачки. Руки непроизвольно сжались в кулаки. Быстро сориентировав¬шись, Перепечко забеспокоился. Он даже не¬ вольно обернулся и, только удостоверившись,
что вокруг достаточно много народу, немного расслабился.
А Сухомлин тем временем пришел в себя и, нависнув на толстяком, процедил:
— Ты за языком-то следи! — Когда его что-то сильно выводило из себя, он начинал говорить сбивчиво, хаотично, внезапно теряя всю свою самоуверенность и хладнокровие. — Я ведь за такие слова и по морде могу дать! — Сухой даже замахнулся, заставив Перепечко отступить. Но не ударил, а даже как будто пришел в себя и презрительно улыбнулся. — И будь уверен, не промахнусь, — добавил он на всякий случай для острастки.
Степа порядком занервничал, но все-таки выдавил из себя:
— А что я? Телефон ведь кто-то украл. — Теперь он уже оправдывался (от недавней уверенности не осталось и следа).
Сухомлин взял книгу, полистал ее, нашел нужную страницу и загнул уголок.
— И почему, интересно знать, ты решил, что этот кто-то именно я?
— Так факты же, — поспешил объяснить Перепечко, довольный, что легко отделал¬ся, — Петрович сказал, что в казарму входи¬ли четверо — в том числе и ты…
— И что? — перебил его Сухомлин, засо¬вывая книгу под мышку.
А то. — Степа наконец почти успокоил¬ся. — То, что ты ведешь себя очень подозри¬тельно.
— Очень интересно. — Сухой наклонил голову и прищурился. — И что же именно тебя настораживает? Я слушаю.
— Ты во время увольнительных вечно куда-то убегаешь. Вон в прошлый раз — все в кино пошли, а ты нет. — Когда Печка произнес это вслух, он вдруг понял, как нелепо звучат его доводы. Ему захотелось побыстрее замять те¬му, а еще лучше — провалиться сквозь землю.
Едва сдержавшись, чтобы не расхохотать¬ся, Сухомлин легонько хлопнул Перепечко по плечу.
— Слушай, а ты забавный. На тебя даже
злиться невозможно. — И, развернувшись, чтобы уйти, бросил: — Я тебя как-нибудь с собой возьму. Пинкертон недоделанный.
Подеремся.
Что значит подеремся? Перепечко озабо¬ченно проводил взглядом удаляющегося Су¬хомлина. Несмотря на явную неудачу, которая его постихла, Степа решил пока все-таки не вычеркивать Сухого из списка подозрева¬емых.
Он совершил ошибку, недооценив против¬ника и позволив тому слишком легко сбить себя с толку. В следующий раз, разговаривая с потенциальным преступником, Степан бу¬дет умнее. Пусть ему только подвернется бла-гоприятный случай.

4.

Благоприятный случай представился ему в тот же день. Дело было так. Из деревни при¬ехал родной дядя Перепечко. Дядя был немного чудаковатый и смешной. Особенно он сме¬шил Степу, иногда они с отцом, скрываясь от матери в сарае, где хранились всякие инстру¬менты, распивали на двоих бутылочку-дру¬гую кисло пахнущей бражки. Отец после та¬ких посиделок обычно, отмахиваясь от злоб¬ных криков матери, сразу заваливался спать, а дядя, красный и небритый, садился на брев¬нышко около забора и, степенно раскуривая папироску, начинал рассказывать племяшу про баб. А если верить дяде, баб он за свою жизнь перевидал немало. Рассказывал дядя красочно, образно, так что Печка, не понимая и половины, громко и заливисто смеялся, по¬ка не появлялась мать и не прогоняла «бес¬стыдника поганого» прочь со двора. А Степку, который «уши-то и развесил», домой. Пере¬печко обычно уходил неохотно, потому что происходило это как раз в самом разгаре очередной истории, конец которой, Печка знал это наверняка, он уже так никогда и не выяс¬нит, потому что на следующий день дядя на-прочь забывал, о чем врал накануне.
В городе дядя обычно останавливался у некоей таинственной особы, про которую Печка знал только, что ее зовут Анна. Да, еще Степе был известен ее номер телефона, по ко¬торому он сейчас и собирался позвонить.
Когда он подошел к автомату, там был только Синица.
Вообще-то Перепечко не имел дурной при¬вычки подслушивать чужие разговоры, но, услышав фразу «Я верну деньги», невольно навострил уши.
Некоторое время Синицын, взволнованно дыша в трубку, молчал, прикрыв глаза и нерв¬но теребя провод. Внезапно он резко выкрик¬нул, видимо прервав своего собеседника:
— Не спорь! Я верну все до последней ко¬пейки не позже понедельника.
На том конце провода что-то ответили, и Илья кивнул.
— Да, я все отдан ему. Все отдал, говорю, —
повторил он нетерпеливо. — Ксюш, мне сей¬
час неудобно об этом говорить. — И он покосился на Перепечко, который в последний момент успел отвернуться и даже сделать
вид, что читает плакат на стене. — Да. он
сказал, что все в порядке...
Опять спорят, догадался Перепечко, гля¬дя, как Синицын яростно сжимает зубы.
— Нет, со мной не все в порядке! Со мной
все будет в порядке, когда я верну деньги.
Задумавшись, Степа и сам не заметил, как отошел в сторону. Неужели все-таки Синица?
Он сразу припомнил, как за несколько дней до кражи Илья предлагал ребятам купить плеер. Значит, Синице нужны были деньги. И потом... Макс сказал, что вместо телефона обнаружил в тумбочке кусок мыла. А мыло точно принадлежало Синицыну
Улика? Улика. Хотя зачем ему свое мыло Максу подбрасывать? Вопрос.
Надо с ним поговорить, решил Печка. Только по-тихому.
Синицын Степану нравился, и сейчас он искренне расстроился. Жаль, что вором ока¬зался именно Илья.
Дождавшись, когда Синица закончит раз¬говаривать по телефону и отойдет от автома¬та, Перепечко потрусил за ним.
Какое-то время Илья не замечал крупную тень, крадущуюся за его спиной. Но в конце концов почувствовал что-то и обернулся. От неожиданности Перепечко замер, а глаза у не¬го вдруг стали большими-большими, как две луны.
Удивленно мотнув головой, Синицын спросил:
— Ты чего?
Степа зачем-то прижал палец к губам и просеменил к Илье. Тот еще больше изумил¬ся, но сделал шаг навстречу. А Печка встал на цыпочки (Илья был на полголовы его выше) и прошептал:
- Я думаю, тебе все-таки лучше вернуть
деньги.
Синицын так резко побледнел, что Печка хотел даже поддержать Илью, чтобы тот не упал в обморок. Но Синица, конечно, ни в ка¬кой обморок падать не собирался. Он быстро овладел собой и спросил:
— Какие деньги, Степа?
— Ну, деньги или телефон, — заговорщиц¬ки прошептал Перепечко, подмигивая.
— Погоди. — Синицын положил руки на плечи Перепечко и, наклонившись, заглянул тому в глаза. — Ты откуда знаешь?
Все-таки он. У Перепечко, который до по¬следнего надеялся, что ошибся, от огорчения опустились уголки губ. Правы те, кто утверж¬дает, что правда может быть горькой. Вздох¬нув, Степа начал издалека:
— Слушай, мне и правда жалко, что это оказался ты. — И сочувственно поинтересо¬вался: — Тебе, наверное, очень нужны были деньги, раз ты решился на кражу?
Услышав подобное заявление, Илья про¬сто обалдел.
— На какую кражу?
— Телефона Макса, — подсказал Перепечко.
Синицын изумленно уставился на Печку
и недоверчиво уточнил:
— Ты думаешь, что это я украл телефон?
- Ты же сам только что признался, — в свою очередь удивился Перепечко.
Непонимающе покачав головой, Илья от¬ветил:
— Я ни в чем не признавался.
Из-за угла бодрым шагом вывернул Лева¬ков. И с удивлением увидел Синицына с Пе¬репечко, воинственно стоящих друг против друга. Печка яростно жестикулировал, а Си¬ница слушал его с каменным лицом.
— Ну как же. Я своими ушами слышал,
как ты про деньги говорил, — доказывал Перепечко. — Кому тебе нужно вернуть деньги?
— Не твое дело, — грубо отрезал Илья.
Ничего не понимая, Андрей переводил взгляд с одного сокурсника на другого, но на¬конец не выдержал и спросил:
— О чем спор?
Нахмурившись, Илья кивнул на Перепечко.
— Да так, ерунда. В нашем семействе по¬явился доктор Ватсон, — представил он Печ¬ку. — Представь себе, вот уверяет, что это я у Макарова телефон свистнул.
— Это шутка, что ли, такая? — не поверил Андрей. — Печка, ты чего?
Перепечко расстроился. Что они двое на одного? И недовольно пробубнил:
— А ты спроси, зачем он плеер продавал?
Спроси-спроси.
Подняв брови, Андрей выжидательно по¬смотрел на Синицына, но тот только пожал плечами:
— Значит, нужно было.
Леваков удивился, однако вслух сказал:
— Вот видишь, Синица ответил. Еще во¬просы есть?
Опустив голову, Перепечко повернулся и, не сказав ни слова, поплелся прочь.
А ну его, этого преступника, подумал он неожиданно. Чуть со всем взводом из-за не¬го не поругался. Да еще и обсмеяли: то Пин¬кертоном, то Ватсоном обозвали.
Хорошо, будь по-вашему. Перепечко боль¬ше не станет никого ловить. И еще посмот¬рим, кто будет смеяться последним, когда вор проявится снова.
А с него, Степы, хватит! Подумаешь, Пуаро...

1.

Это случилось во втором классе. Их вторая мама (она сама себя так называла) — малень¬кая кудрявая Надежда Михайловна с крупной болячкой над верхней губой, на которую де¬ти то и дело завороженно смотрели, — разда¬ла классу учебники с заданием для самосто¬ятельной работы и, вернувшись на место, уткнулась в книгу.
Илья быстро пробежал глазами вопросы и тут же схватился за ручку. Закончил он рань¬ше всех, сдал работу и стал ждать, пока подо¬спеют остальные.
Но не прошло и трех минут, как Надежда Михайловна, все это время внимательно изу¬чавшая его решение, выглянула из-за учеб¬ника и поманила Илью пальцем. Когда Синицын подошел, она наклонилась и укоризнен¬ным шепотком спросила:
— Ты зачем в учебнике рисовал?
Переведя удивленный взгляд на книгу, Илья уверенно ответил:
— Я не рисовал.
Преподавательница нахмурилась и строго
сказала, что обманывать старших некраси¬во. Так он никого и не обманывал! Честное слово! Но лицо Надежды Михайловны разо¬чарованно погрустнело:
— Эх, Синицын! От кого-кого, а от тебя не ожидала. Я бы и ругаться не стала, если бы ты мне правду сказал.
Илья так разволновался, что сердце его за¬колотилось, гулким эхом отдаваясь в ушах. Он растерянно смотрел на преподавательницу, не понимая, почему она не верит. Он ведь все объяснил! Но Надежда Михайловна отверну¬лась к окну — вроде как иди, Синицын, о чем нам с тобой разговаривать. Делать нечего — он понуро поплелся обратно.
Несколько дней после этого преподаватель¬ница обращалась с ним холодно, как бы напо¬миная об обмане. А потом забыла.
Синицын нет. Даже год спустя, когда они окончили начальную школу, Илья так и не смог простить ей того самого единственного взгляда, который она бросила на него. «Я все равно тебе не верю» — говорил этот взгляд.
Точно такой же недоверчивый взгляд был у Перепечко, когда он уходил. Илья заметил.
Они шли по коридору вместе с Леваковым и молчали. Упрямо поджав губы, Синицын продолжал мысленно спорить с Печкой и бесился оттого, что тот не может ему ответить, а только подозрительно щурится.
Мало ли что там Петрович наговорил! Это еще не повод, чтобы человека вот так, с бух¬ты-барахты, обвинять.
И Илья кивнул сам себе.
Андрей косился-косился на друга, наблю¬дая, как быстро меняется выражение его ли¬ца, и наконец не выдержал:
— Синица, не парься. Нашел кого слушать.
Одно слово — Печка. — Он шутливо толкнул Илью в бок. — Может, ему опять сон какой приснился, а?
Отвернувшись, чтобы Андрей не заметил, как подозрительно блеснули его глаза, Илья ответил:
— А мне плевать! — Но вдруг обернулся и так пылко, что Леваков от неожиданности остановился, произнес: — Ненавижу, когда вот так! Противно! Понимаешь?
— Успокойся, — примирительно сказал Анд¬рей. — Любой, кто тебя знает, ни в жизнь не подумает, что ты мог украсть. — «Не то что я, — мрачно додумал про себя Леваков, вспом¬нив про Ромку. — Вот я бы смог украсть... на¬верное, смог бы... Кстати, — Леваков нахму¬рился, — а что там такое Печка по поводу де¬нег лепетал?» — Он бросил на Синицына испытывающий взгляд. — Илья?
- М-м? — задумчиво откликнулся тот.
- А тебе что, правда деньги были нужны?
Синицын быстро на него посмотрел и мол¬ча отвернулся. Смутившись, Андрей подер¬гал мочку уха и осторожно продолжил:
— Слушай, может, ты хотя бы мне скажешь?
Теперь это уже не имеет значения. Илья заплатил Мурашко деньги, а значит, тема за¬крыта. Болтать об этом сейчас Синицын был намерен еще меньше, чем раньше.
Не дождавшись ответа, Леваков больше не стал приставать к другу, и спустя какое-то время они заговорили о другом.
А вскоре Синицын напрочь забыл о Перепечко и его дурацких подозрениях. Возникли более серьезные проблемы. И не где-нибудь,
а дома.
Илья давно не видел родителей. С отцом он встречался в последний раз, когда тот при¬ходил в училище, чтобы забрать документы, а с матерью вообще разговаривал только по телефону. Иногда мальчику казалось, что ее голос звучит странно (жалобно, что ли), но на все вопросы Ольга Синицына неизменно от¬вечала: «Все в порядке, сынок, не забивай се¬бе голову». А поскольку голова у Ильи в эти дни уже была забита другим, ему не стоило особого труда выполнить мамину просьбу. Однако едва Синицын переступил порог дома, как почувствовал неладное.
А ведь как он ждал субботы! Суворовцы до последнего гадали, дадут им увольнительные на эти выходные или нет. Ходили слухи, что нет. Да и прапорщик пару раз намекал. Но командир решил по-своему.
Василюк внимательно выслушал Кантемирова, который нервно ходил туда-сюда по его кабинету, горячо убеждая майора «взять наконец третий взвод в ежовые рукавицы, и чтобы никаких увалов». Затем он все как следует обдумал и сказал:
— Все верно ты говоришь. Вот только бо¬юсь, что нам это ничего не даст. Нет, — реши¬тельно покачал он головой, — я считаю, что мы должны дать вору шанс воспользоваться телефоном. Так будет хоть какая-то возмож-ность его вычислить. Посмотрим, кто вернет¬ся из увольнительной с деньгами.
Прапорщик неодобрительно поскреб ще¬ку, но согласился.
В результате этого разговора (о котором, разумеется, кадеты и не подозревали) Илья Синицын впервые за две недели попал домой. В квартире пахло жареными котлетами. Мать открыла дверь, поцеловала его, стара¬ясь не испачкать грязными, горькими от сы¬рого лука руками, и убежала на кухню. Илья разделся. Он не сразу понял, что именно его смуща¬ет. Вроде все вещи лежат на своих местах. Кругом чисто (даже слишком чисто). Но что-то все равно не так.
Пройдя в большую комнату, Синицын огля¬делся. Диван собран, в углу валяются плед и подушка (когда отец уезжал на учения, мать часто спала, не разбирая супружескую кро¬вать), на журнальном столике стоят какие-то капли и кружка с недопитым кофе, а среди га¬зет лежит фотография.
Присев на диван, мальчик задумчиво взял карточку. Свадебная. Илья этот снимок осо¬бенно любил. Здесь и мама здорово полу¬чилась, и отец (хотя в то время он носил усы, которые мать заставила его после свадьбы сбрить. И правильно сделала. Не шли папе усы — они делали его похожим на хулиганис¬того подростка, который пытается выглядеть старше).
Отложив фотографию в сторону, Илья при¬слушался. Мать по-прежнему суетилась око¬ло плиты: шумела вода на кухне, шкворчало масло на сковородке. Звуки вроде привыч¬ные, но сердце все равно неприятно екало. Синицын встал, прошелся по комнате. До че¬го же странно! Будто он и не вырос здесь. Все кругом чужое, мертвое. Даже шкаф угро¬жающе скалится в углу, темнея в вечернем су¬мраке.
Поежившись, Илья зачем-то открыл его и замер. Почти все вещи отца исчезли. Вместо них, уныло покачиваясь, в шкафу висели деревянные плечики. Ни выходного костюма, ни рубашек. Метнувшись к полкам, Илья со страхом обнаружил и там такое же запусте¬ние. Только мамины джемпера и футболки.
Ладони резко вспотели. Да что здесь про¬исходит?
Пройдя на кухню, Илья мрачно взял лож¬ку и, ковыряя в супе, пристально уставился на мать, которая, стоя к нему спиной, безза¬ботно рассказывала о том, как рожала сосед¬ская кошка. Одновременно она ловко перево¬рачивала котлеты готовой, аппетитно поджа¬ристой стороной вверх.
Мама сильно изменилась, теперь Илья ясно это видел. Похудела и разом вся как-то скукожилась, высохла, и далее смех ее звучал дре¬безжаще, по-старчески. Матери не испол¬нилось еще и сорока лет, но сейчас ей можно было легко дать все пятьдесят.
Неприятный холодок перемен, крадучись, пробежал по спине Синицыа. Отложив лож¬ку, он оперся о стол и прервал монолог матери вопросом, который заставил ее напряженно замереть с лопаткой в руке.
— Где отец?
Несколько секунд потребовалось матери, чтобы прийти в себя. Медленно опустив ру¬ку, она рассеянно перевернула во второй раз одну и ту же котлету, потом тихо кашлянула и хрипло ответила:
- Что за глупый вопрос? На учениях, ко¬нечно.
Ком в горле мешал Синицыну дышать. Мать врала, он это сразу понял. Судорожно сцепив руки, Илья требовательно попросил:
— Мама, посмотри на меня, пожалуйста.
Ольга Синицына нехотя обернулась и, бормоча что-то о луке, вытерла покраснев¬шие враз глаза.
— Мама, — Илья приподнялся, — да что это за учения такие? То приезжает, то уезжа¬ет. Ксюша говорила, что встречала его в городе. Я думал, она ошиблась. Но теперь, — он
обвел кухню рукой, — я начинаю догадывать¬ся. И вещей нет. — Илья не смог сказать «вещей отца». — Я заглядывал в шкаф. Мама, скажи мне правду, — попросил он глухо.
Шумно охнув, словно задыхаясь, мать, по-прежнему крепко сжимая в кулаке лопатку, которой переворачивала котлеты, опустилась на табуретку и зарыдала, пряча от сына ли¬цо. Илья испугался, вскочил, подбежал к ма¬тери и, обняв ее за плечи крепко-крепко, бы¬стро заговорил:
— Он ушел, да? К другой ушел, да? — Оль¬га Синицына всхлипнула и подняла было протестующе руку, но Илья не дал ей и слова сказать. — Ты даже не вздумай его защищать. Не поможет! Как он мог с тобой так по¬ ступить? — Синицын уставился прямо перед собой, и взгляд у него при этом был очень злой. — Ненавижу. Лицемер: «Наша мама лучше всех»! — издевательски выплюнул он. Желваки зло заходили на скулах.
— Все было не так, — громко всхлипывая, пыталась возразить Ольга. Но не. настойчи¬во, а скорее устало. Не хватало у нее мужест¬ва признаться, из-за чего на самом деле ушел отец. Илья не поймет. А если он вот так же, как сейчас, посмотрит уже на нее и скажет: «Ненавижу!»? Что тогда? Придя в ужас от этой мысли, Ольга, схва-тив Илью за руки, начала неистово их цело¬вать. Испугавшись еще сильнее, мальчик вы¬свободился и, крепко прижав ее голову к гру¬ди, стал тихонько раскачиваться из стороны в сторону.
— Мам, не плачь, я с тобой. Я тебя никогда не оставлю. А этот, — Илья напрягся: в голо¬ву ему пришла мысль, от которой глаза его недобро сверкнули, — этому я все выскажу. Прямо сейчас.
И, решительно отстранившись, сын бро¬сился в коридор. Мать, вцепившись в рукав, пыталась его удержать:
— Илюшенька, послушай меня. Ты все не так понял.
Плотно сжав зубы, так что его лицо стало похоже на каменное изваяние, Илья покачал головой:
- Нет, мама, я все понял так, как надо! — И, крепко поцеловав ее, он легко выдернул руку, развернулся и вышел.

2.

Илья не сомневался, где искать отца. У дя¬ди Славы, где же еще?
Они с ним дружили едва ли не с первого класса. Любое детское воспоминание Сер¬гея Синицына было неразрывно связано со Славкой (как отец до сих пор называл этого большого, косматого, бородатого мужика с добрыми, теряющимися под густыми бровя¬ми глазами). Мама рассказывала, что, когда папа с дядей Славой были еще совсем ма¬ленькими, они специально порезали руки, а потом соединили свои ранки, чтобы обме¬няться кровью и стать братьями. У отца до сих пор остался небольшой белый шрамик на запястье —- память о детской клятве, которую, став взрослыми, они ни разу не нарушили.
Поэтому если кто и знал, где отец, так это дядя Слава.
Жил он на соседней улице, за детским са¬диком. Илья отправился к дяде Славе корот¬ким путем — перепрыгнул через низкую отра¬ду, миновал небольшой дворик, снова забор, и кот он уже прямо перед нужным подъездом.

Однако после трех продолжительных звон¬ков Синицын с сожалением понял, что до¬ма никого нет. С досады ударив ладонью по запертой двери, он в отчаянии сжал кулаки. Гнев улетучился, но осталась горькая обида на отца. Предатель!
И еще холодный страх. Теперь уже ни¬когда не будет как раньше. Как же теперь жить?
Развернувшись, Синицын медленно по¬брел к лестнице. В этот момент приоткры¬лась дверь соседней квартиры и на пороге возник высокий подтянутый старик с абсо¬лютно седыми, но на удивление пышными волосами. Он снял широкие с толстыми лин¬зами очки и, немного щурясь, внимательно осмотрел Илью.
— А я думаю, кто к Славику так рвется? — сказал он густым низким голосом. — Суво¬ровец?
Илье старик не очень поправился. Ну че¬го рассматривает его, как попугая в зоомага¬зине? И мальчик в ответ огрызнулся:
— А разве не видно?
Мигом между бровей старика пролегла глубокая вертикальная морщина.
— Ну зачем же так грубо?
Синицын смутился и нехотя пробормотал:
— Извините.

— Неприятности? — поинтересовался ста¬рик, и Илья поразился его проницательности.
Синицын неопределенно дернул плечами, но старик махнул рукой. — Не надо, не отве¬чай. Слушай, а пошли ко мне в гости? Поси¬дим, поболтаем, — неожиданно предложил он. — А там, глядишь, и Славик подойдет. Кстати, ты его откуда знаешь? — старик чуть наклонил голову.
Проверяет, догадался Илья.
— Дядя Слава — друг моего отца, — объ¬яснил он.
Старик кивнул и, заметно прихрамывая на правую ногу, прошел в квартиру, но дверь не запер, приглашая таким образом Синицына проследовать за ним. Повернуться и уйти было бы невежливо, поэтому Илья, неловко помявшись пару секунд, решительно шагнул в темный коридор.
Свою единственную комнату старик со¬держал в идеальном порядке. Пол поблески¬вал, на ковре Илья не заметил ни одной пы¬линки. Вообще эта квартира меньше всего напоминала жилище одинокого старика (то, что старик был одинок, Илья понял сразу): не пахло лекарствами и грязным бельем, на столе стопочкой лежали книги (а не таблет¬ки), не было видно небрежно брошенных на стулья вещей. На подоконнике стояла пепель¬ница, в которой еще дымилась недокуренная сигарета.

Пройдя к окну, старик взял ее и, прежде чем затушить, сделал последнюю затяжку. Его пальцы около ногтей желтели въевшими¬ся в кожу никотиновыми пятнами. Указав на стул около деревянного массивного старого стола, покрытого плотной оранжевой скатер¬тью, старик велел:
— Жди здесь, сейчас чай будем пить. — И, заметив, что Илья уже открыл рот, чтобы отказаться, отрезал: — Это не обсуждается. Я как офицер приказываю тебе, суворовец, пить чай с вареньем. — Он приподнял очки и водрузил их на лоб. — У меня, кстати, есть вишневое и малиновое. Tы какое предпочи¬таешь?
Соседа дяди Славы звали Павел Николае¬вич Устинов, и он оказался генералом в от¬ставке. Но самое удивительное, что когда-то он тоже был суворовцем. Причем не простым, а первого послевоенного выпуска. Ведь Суво¬ровские училища, как известно, возникли в 1943 году.
— Это какое же вы окончили? — заинте¬ресовался Илья, уважительно рассматривая старика поверх чашки.
— Новочеркасское, — охотно ответил тот и, нахмурившись, добавил: — Ты чай-то пей. Остынет.
Значит, ваши родители?.. — снова отры¬ваясь от обжигающего чая, который Павел Николаевич заваривал, как он сам сказал по-особому, добавляя какие-то травы, отчего напиток издавал невероятно терпкий, но очень приятный аромат, осторожно спросил Синицын.
— Да, — кивнул генерал, намазывая на черный хлеб густой слой малинового варе¬нья. На столе, как он и обещал, стояли две ва¬зочки с вареньем, масленка и черный хлеб. — Мать погибла в самом начале войны во вре¬мя бомбежки в Ленинграде, а отец позже — где-то под Харьковом. — Павел Николаевич говорил о смерти родителей на удивление спокойно, но все же Илья уловил в его голосе скрытую грусть, которую не растворило вре¬мя. — Остались сестра с бабушкой. Я несколь¬ко раз пытался на фронт убежать — возвра¬щали. — Он задумчиво подпер рукой голову и помешал чай в стакане. (Илье Павел Нико¬лаевич выдал большую, даже очень большую чашку с крупными красными маками, а сам пил, как в поезде, из стакана.) — А потом в Суворовское определили.
— И?
Улыбнувшись, Павел Николаевич откусил порядочный кусок от своего огромного бутер-брода и, прожевав его, сказал наконец:
— Смотря что ты хочешь услышать.
— Ну, — Илья помялся, — как учились, ка¬кие ребята были... и вообще.
Ребята? Да такие же, как и сейчас, на¬верное. — Генерал откинулся на спинку стула и посмотрел в окно. — Не люблю, когда старики начинают ворчать: «Вот в наши вре¬мена. ..»— Он с хитрецой глянул на Синицы -на. — В наши времена были те же мальчиш¬ки. Правда, некоторых из них прямо с фрон¬та в училище привезли. — И, заметив, как вспыхнули глаза у мальчика, усмехнулся: — Да, да. Прямо с фронта, с медалями и ордена¬ми. Представляешь, как мы завидовали? — Синицын понимающе кивнул. — А в осталь¬ном те же пацаны. Компьютеров, правда, то¬гда не было, телефонов мобильных тоже, не спорю, а мальчишки были те же. И дрались, и влюблялись, и дружили, и ссорились, и фи¬скалили, и даже воровали, бывало. — Он по¬дался вперед. — А может, я не прав? И у вас все теперь иначе?
Илья с минуту честно обдумывал вопрос, а потом отрицательно покачал головой:
— Да нет, вы, наверное, правы. Вот недав¬но у одного суворовца телефон из тумбочки
стащили. Очевидно, кто-то из своих.
Старик кивнул:
— Вот видишь. И у нас похожий случай был. Только тогда не телефон украли, а нос¬ки. Когда вора вычислили, минут пять его под одеялом мутузили. — Павел Николаевич отхлебнул чаю. — А потом ничего, даже очень дружили с ним потом.
Как же так? — возмутился Синицын. — Он же вор? Тогда ведь и так, наверное, трудно было, а он своих товарищей обокрал. — Мальчик с отвращением поморщился. — Вот мерзавец, а?
— А вы своего преступника нашли? — по¬интересовался генерал каким-то странным тоном.
— Нет, — честно признался Илья и, вспом¬нив тот злосчастный разговор с Перепечко, поежился.
Павел Николаевич неожиданно встал.
— Когда найдете, мы вернемся к этому разговору. — Он придвинул стул, и Синицын понял, что визит окончен. — Извини, мне нужно работать. Славика тебе, похоже, сего¬ дня уже не дождаться.
Неохотно поднявшись, Илья поплелся к выходу. В коридоре он обернулся, чтобы по-прощаться со стариком. И тут его взгляд упал на шкаф в углу. Дверца была слегка приот¬крыта, и Синицын, заметив мундир, висев¬ший внутри, так и застыл в изумлении. На нем одиноко поблескивала Золотая Звезда Ге¬роя Советского Союза.
Сглотнув, Илья затаил дыхание и посмот¬рел на Павла Николаевича. Но тот, если и об¬ратил внимание на открытие, сделанное маль¬чиком, вида не показал. Отперев замок, хозя¬ин посторонился, чтобы дать Илье пройти.
Обувшись и надев фуражку, Синицын, проходя мимо генерала, вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь. Старик улыбнулся и со слегка виноватым видом погладил свою непокрытую голову.
— И еще, — сказал он, прежде чем захлоп¬нуть дверь, — насчет твоих неприятностей. Не переживай — после воскресенья всегда наступает понедельник.
— «Есть не переживать!» — мысленно сказал себе Илья, распрямил плечи, оглянулся и, все-таки не удержавшись, зло хлопнул на¬последок по стене, упрямо повторив: «Пре¬датель!»

3.

Понедельник наступил, но не принес с собой ничего примечательного. Кроме, пожалуй, одного: назавтра ожидали высокого гостя – Петра Макарова. В дар от города он намеревался преподнести училищу оборудование для нового компьютерного класса.
Поэтому буквально высунув языки, суворовцы под пристальным вниманием и чутким руководством прапорщика драили коридоры, классы и всю территорию училища.
Вслух мальчишки во всю ерничали и донимали Макарова, но про себя подарку радовались. Макс бесился и в ответ на ядовитые замечания сокурсников часто и зло огрызался:
- У всех отцы как отцы, а этот только через парадный ход в машине с мигалками сына навещает. Мы, Петр Первый, с визитом высочайше пожаловать изволили. Один, без супруги.
Хотя идея с компьютерами, честно говоря, понравилась ему. Папочка, сам того не подозревая, в самую точку попал.
Дело в том, что в выходные Макаров наконец воспользовался электронным адресом Полины. Он написал девушке анонимное письмо.
Ох и намучился же Макс с ним! Сочинял текст полдня. Набирал, морщился, решительно все стирал, набирал заново и опять оставался недоволен. Несколько раз в комнату порывалась зайти мать, но, разозленный очередной неудачей, сын без долгих разговоров решительно выпроваживал ее вон.
В конце концов Макс решил остановиться на простом, но элегантном, на его взгляд, варианте. Несколько раз перечитав послание, он, почти удовлетворенный результатом, пожелал себе ни пуха ни пера и нажал на клавишу «отправить».
Оставалось дождаться ответа. В том, что он будет, Макс не сомневался. Более того, он ясно видел, как Полина открывает ящик и с удивлением читает его письмо. Представлял, как медленно розовеет ее лицо, как она хмурится, а потом, чуть улыбаясь, подносит руки к клавиатуре и строчит ответ.
Пусть помучается, гадая, кто же, ну кто же ее загадочный поклонник, злорадно думал Макаров, потирая руки. Вот и посмотрим, прав он на счет богатого дяди или нет. Если Полина его не любит, она обязательно Максу ответит. И она ответит! Точно ответит.
Во вторник привезут компьютеры, а значит, если повезет, уже к пятнице он все узнает.
Только одно портило Максу настроение: отец наверняка устроит в училище театр одного актера.
Мысли, что тот образумился и намерен совершить бескорыстный поступок, Макаров-младший не допускал, а поэтому, с одной стороны, стыдился предстоящего визита отца, а с другой, страшно злился.
По его милости только ленивый не спросил Макса с притворным беспокойством:
- Скажи, пожалуйста, а твой папа предпочитает, чтобы пол мыли с «Тайдом» или с «Ариэлем»? А то мы сгоняем, если чего, - и все в таком духе.
Первое время Макс огрызался, говорил что-нибудь вроде: «Папуля обожает, когда полы вымыты языками болтливых кадетов». Но потом махнул рукой и только устало кривился в ответ на многочисленные шутки, ни одна из которых, к слову сказать, не показалась ему забавной.
Однако, как выяснилось, главное испытание было уготовано Максиму не сокурсниками, а командованием. Они-то больше всего шороху в связи с завтрашним визитом Петра Макарова и наделали. Даже начальник училища время от времени спускался во двор и самолично проверял, как идет подготовка. Но дальше – еще хуже…
Философ вызвал Макса в коридор и… поставил его в известность, что генерал-майор Матвеев намерен провести для гостя открытый урок.
- Угадай, чей взвод был выбран как образцовый? – ласково, заранее предвидя реакцию Макарова, спросил Кантемиров.
Сделав вид, что задумался, Макс неуверенно поинтересовался:
- А сколько вариантов?
- Правильно угадал, - похвалил прапорщик, - Ваш. Но есть и еще один сюрприз – завтра самым образцовым курсантом будешь ты, - заметив, как у Макса в буквальном смысле отвисла челюсть, Кантемиров поспешил его успокоить: - Не боись, мы все продумали. Выучишь одну тему – мы решили на Менделееве остановиться… только хорошо выучишь, - он пригрозил пальцем, а затем сжал плечи Макарова так сильно, что тот чуть не икнул, и радостно потряс его, - Получишь законную пятерку. Радуйся!
И прапорщик, насвистывая, удалился.
На следующий день Максу удалось отвертеться от торжественной встречи отца. Он так и видел, как ему вручают букет, прилизывая волосы и, легонько шлепнув, толкают прямо в объятия счастливого родителя. Репортеры, естественно, мигом хватают камеры. Встреча крупным планом, теперь чуть левее… еще одна улыбочка.
Не дождетесь! И хотя майор Василюк был несколько озадачен тем, что суворовец предпочел самостоятельную по физике встрече с отцом, настаивать он не стал. Уже легче.
Но впереди была еще злосчастная химия…
Пацаны вели себя на удивление тихо: вошли в класс, расселись по местам и, положив руки на парты, прилежно уставились на доску.
Издеваются, догадался Макс и прищурился. Ну, погодите!
Урок уже начался (условно, конечно, потому как все, включая химика, постоянно пялились на дверь), когда в класс, постучав, вошли начальник училища и сияющий Петр Макаров с охапкой роз (Макс так и знал) в руках и счастливой улыбкой на лице.
- Сидите-сидите, - сказал он, опередив Матвеева.
Тому это явно не понравилось. Но Макаров гость (и гость почетный), поэтому генерал-майор промолчал и только незаметно кивнул растерянным суворовцам.
Все, включая гостей, расселись, и химик, внимательно изучив журнал (переигрывает, хмыкнул Макс), поднял голову и сказал:
- А сейчас своими соображениями относительно выдающегося химика Менделеева с нами поделится суворовец Макаров.
Не спеша поднявшись, Макс краем глаза заметил, как, удовлетворенно откинувшись на спинку стула, по-хозяйски расслабился его отец.
Макс вышел к доске, на которой была предусмотрительно вывешена периодическая таблица Менделеева. Химик подал ему указку и ободряюще улыбнулся:
- Давай, Макаров, удиви нас.
Удивить? Это запросто! Макс взял указку, почесал переносицу и начал:
- Еще великий психиатр Зигмунд Фрейд говорил, что сны есть выражение бессознательного. И у людей зрелого возраста они выдают тайные страхи, заложенные в нас в самом раннем детстве.
Кто-то громко закашлялся. Химик. Ох какие мы нервные! Макс выдержал паузу и продолжил:
- Так давайте же рассмотрим сон Менделеева, давший миру сию знаменитую таблицу, - мальчик важно ткнул указкой в доску, - с точки зрения психиатрии. Чем является, - он выразительно потряс рукой, - чем является она, как не обычным проявлением детских комплексов, связанных с жестоким обращением, которое, несомненно, имело место в жизни маленького Димы!
Обведя глазами заинтересованно притихшую аудиторию, Макс спросил, обращаясь к Перепечко, который сразу растерялся и беспомощно оглянулся на химика:
- Вот тебя, например, в детстве отец обижал?
Не найдя поддержки в полных отчаяния глазах преподавателя, Степа отрицательно замотал головой.
- Счастливчик! – горько вздохнул Макс, - Отцы ведь бывают разные, - тут он все-таки не удержался и посмотрел на Макарова-старшего.
Бросив мимолетный взгляд на откровенно шокированного генерала, отец нервно забарабанил пальцами по столу. Потом наклонился и прошептал что-то на ухо Матвееву. Тот кивнул.
- Но родителей не выбирают. И скорее всего, нашему великому химику Дмитрию Менделееву не повезло с отцом, - закончил мысль Макс в абсолютной тишине.
Матвеев и Петр Макаров встали практически одновременно. Генерал глянул на химика, который, побледнев, сидел, неестественно выпрямившись.
- Ладно, не будем смущать ребят. Я еще обещал показать нашему гостю казармы.
Облегченно закивав, химик поднялся. Когда отец проходил мимо Макса, он задержался на минуту, посмотрел на сына и, недовольно покачав головой, вышел вслед за Матвеевым.
Макс устало опустил указку.

4.

В столовой было непривычно шумно. Кан¬темиров метался от одного стола к другому, пытаясь утихомирить возбужденных визи¬том Макарова суворовцев.
— Трофимов, если ты наконец не закро¬ешь рот и не сядешь прямо, в следующий раз будешь принимать пищу с книжками под мышками, — предупредил он мигом притих¬шего мальчика.
— А Философ еще и поэт, — сообщил на ухо соседу Петрович и хихикнул.
Выпрямившись, Трофим не удержался и с любопытством спросил:
— А зачем книжки?
Прапорщик охотно пояснил:
— Чтобы ты, суворовец Трофимов, думал об осанке и о правилах поведения за столом, а не занимался бабскими сплетнями. — Но не успел Кантемиров договорить, как взрыв сме¬ха за столиком первого взвода заставил прапорщика сорваться с места и броситься га¬сить новый очаг беспорядков.
Леваков, который внимательно прислуши¬вался к разговору, выпрямился, плотно при¬жал локти к телу, представив, что там зажа¬ты две книжки, и попробовал поднести ложку ко рту, но не сумел дотянуться, и ложка чуть не выпала у него из рук. Тогда Андрей пожал плечами и быстро доел суп по старинке, но с огромным удовольствием.
— Ты идешь? — спросил он Синицына, ко¬торый вяло ковырялся в тарелке.
— Сейчас, — отозвался тот. — Терпеть не могу свекольник, — сказал он с чувством.
Морщась, Илья лизнул холодное красное месиво, решился и, выдохнув, съел еще лож-icy. Андрей ушел относить посуду — за столом уже практически никого не осталось. И толь¬ко вдатеке гремел голос Кантемирова.
«Надо торопиться», — подумал Илья, за¬жмурился и не заметил, как кто-то бесшум¬но подкрался сзади и остановился.
— Привет-привет.
Синицын быстро открыл глаза. Гримаса брезгливости промелькнула на его лице и ис¬чезла. Проглотив, не чувствуя вкуса, послед¬нюю ложку свекольника, он встал и. взяв гряз¬ную посуду, равнодушно посмотрел на Сырникова. Тот, нимало не смутившись, сложил губы трубочкой и нараспев проговорил:
— Ой-ой, как нехорошо ты встречаешь своего спасителя!
— Кого? — искренне удивился Илья. — И от чего же, интересно, ты собираешься ме¬ня спасать?
Мерзко оскалившись (между зубами у не¬го застряли кусочки свеклы, и Синицына пе-редернуло), Сырников похлопал Илью по плечу.
— От кого, от кого — от твоих пацанов. — И он кивнул на ребят. — Они ведь, кажется, еще не знают, кто тот загадочный вор, кото¬рый завелся в третьем взводе?
Не то удивило Синицына, что Сырников знает о краже — такие новости очень быстро перестают быть тайной, — нет, странно было другое: при чем здесь он?
Заметив недоуменный взгляд Ильи, Сыр¬ников расслабился, перенес вес тела на ле¬вую ногу и покачал головой:
— Ха. смотрите — прямо святая невин¬ность! — А потом неожиданно резко выпа¬лил: — А кто в воскресенье на рынке мобилу продавал? — Синицын нахмурился, а Сырни¬ков, по-своему истолковав его реакцию, заки¬вал: — Да-да, ты небось думал, тебя там ни¬ кто не увидит. — Он скривился. — Извини, номер не прошел.
Синицын недовольно пожал плечами и уже хотел было молча обойти Сырникова, но потом все-таки остановился и ответил:
— Я продавал свой собственный телефон. И только.
Сладко потянувшись, Сырников хихикнул:
— Это ты бабушке своей расскажи. — Он оперся о стул, наслаждаясь удивлением Си¬ницына. — Ну надо же, какое удивительное совпадение! В казарме пропадает телефон¬ чик, а в ближайший увал один из суворовцев, живущих в этой самой казарме, внезапно на¬ читает заниматься продажей мобильных. Не смеши. — Сырников снова хихикнул и мах¬нул рукой. — Но не боись: пара буфетов, и я могила. — В подтверждение своих слов он шумно поцеловал большой и указательный пальцы.
Не веря своим ушам, Илья рассмеялся:
— Сырников, тебе лечиться надо. Я про¬давал свой мобильный. Какие буфеты — оч¬нись!
Не обращая внимания на протесты Сини¬цына, Сырников приобнял его за плечи и, пользуясь тем, что тот не может ни вырвать¬ся, ни ударить его — руки-то посудой заня¬ты, — доверительно сказал:
— Ты, Синицын, не прав. — Слова скользко выползали наружу. — Со мной дружить надо.
Пара буфетов за мою дружбу, а главное, за мое молчание — это небольшая цена, поверь.
Сжав тарелку так крепко, что та жалобно заскрипела, Синицын вперил в наглеца злой взгляд и прошептал.
— Слышь, ты, Сырников! Отойди от меня. Я перед тобой отчитываться не собираюсь. Отойди, — повторил он, что есть силы дернув плечом.
Рука Сырникова неловко подпрыгнула. Не торопясь он убрал ее, почесал нос и вздох¬нул:
— А передо мной и не надо. Но вот как на¬счет него? Расскажешь своему приятелю правду или нет?
Илья и не заметил, как подошел Андрей и удивленно уставился на мирно беседующих (как могло показаться со стороны) кадетов.
И, расплывшись в самодовольной улыбке, Сырников дружелюбно кивнул ему:
—- Привет, сиротка! — Леваков напрягся, но Сырников сразу примирительно поднял ладони. — Все, пошутил. Не горячись.
И он развернулся, но перед тем, как уйти, еще раз обратился к Синицыну:
— Так я понял, это был окончательный ответ?
Илья молча прошел мимо. Сырников по¬жал плечами:
— Твой выбор. — И побежал догонять своих.
Когда Синицын отнес грязную посуду и вернулся обратно, он застал Левакова на том же самом месте, где и оставил. Андрей хмуро смотрел в пол, напряженно о чем-то размы¬шляя.
— Чего этому уроду было надо? — спросил он глухо.
— Да так... — неопределенно пожал пле¬чами Синицын.
Андрей резко поднял голову и, нахмурив¬шись, сказал:
— Синица, мне это не нравится. Что там Сырников болтал насчет какой-то правды?
Выдержав тяжелый взгляд друга, Илья не¬ожиданно рассердился:
— Ты чего пристал? Все, что надо, ты зна¬ешь. Остальное тебя не касается. — Он по¬молчал. — Ясно? Могут у меня быть свои тайны?
— Могут, — мрачно хмыкнул Андрей. — Конечно могут. — Он кивнул и, не оборачи¬ваясь, пошел к выходу.
Илья хотел было догнать Левакова, но по¬чти сразу передумал. Что он ему скажет? Да ничего. Ведь для того, чтобы рассказать Анд¬рею всю правду, ему неизбежно придется упо¬мянуть про Мурашко. Пусть уж лучше все остается как есть, решил он.
Но так грустно, как в эту минуту, Синицы¬ну не было еще никогда в жизни.

Укутавшись в одеяло, Полина сидела на кровати и почти не мигая смотрела на темно-синие обои, которыми была оклеена ее комната. На коленях лежала книга, про которую она давно забыла, а в ногах грелся, урча, полугодовалый котенок.
Уже несколько дней Полина не ходила на работу. Ей поручили подготовить приветственную речь в честь визита отца Максима Макарова, а она всех подвела. Ну и пусть. В конце концов, имеет она право заболеть или нет?
Впрочем, Полина не была больна, а лежала в постели просто так – пряталась. Ей был необходим тайм-аут: требовалось мысли в порядок привести и решить, что делать дальше со своей жизнью.
Вот она и придумала про болезнь. Плохо, конечно, что подставила Матвеева (голос начальника училища сразу потускнел, когда Полина, нарочно покашливая, сказала, что не сможет прийти, но что еще ей оставалось делать? На душе у нее так тяжело, что проку от нее сейчас все равно никакого не было.
Девушка поморщилась. Отговорки. И как ни пыталась она убедить себя в обратном, все было тщетно.
Равнодушно засунув в рот очередную шоколадную конфету, Полина погладила котенка, который тут же мурлыкнул во сне, и, закрыв книгу, улеглась на живот.
Как хорошо быть маленькой! Уткнешься в колени матери, и кажется, что все беды сразу уходят, а проблемы решаются сами собой. Очень не хватало сейчас Полине маминых коленей и успокаивающей теплой руки, легко скользящей по голове.
Все шло совсем не так, как должно было быть. Как представлялось в детстве. А мама бы обязательно что-нибудь придумала.
Раньше Полина мечтала, что вот она наконец вырастет и начнет работать (причем работа обязательно будет какой-нибудь необыкновенной – нужной людям и захватывающей), а потом в один прекрасный день вдруг появится ОН (высокий, добрый, темноволосый), и закружится, завертится страстная, волшебная любовь (которая непременно закончится счастливым браком). А что на самом деле?..
Нет, работу свою Полина любила. Но вот понимает ли она мальчиков, которых учит? Что им нужно в их бесшабашные пятнадцать лет?
Иногда, вглядываясь украдкой (из-за журнала) в их забавные, сосредоточенные лица, она уверяла себя, что превосходно знает все – что они думают, чего хотят, что сделают в следующий момент. А почему нет? Ведь их разделяет всего каких-то семь лет. Давно ли Полина сама в школу бегала?
Но потом юна преподавательница с тоской понимала, что это все «пшик». Ничего она о них не знает. Благоразумный Сухомлин вдруг начинает отпускать сальные, совершенно неостроумные шуточки, простоватый Перепечко, которого она по началу не воспринимала всерьез, оказывается, читал Шекспира (едва ли не единственный во всем взводе), а Макаров… Полина даже покраснела, вспомнив, как глупо вела себя с ним во время последнего разговора. Макаров хуже всех. Пропустил уже два урока, держится совершенно вызывающе, а она не может его осадить, как положено взрослой женщине.
Словом, хороша преподавательница, ничего не скажешь!
А что касается большой необыкновенной любви… У нее есть Яша – человек, меньше всего подходящий на роль прекрасного принца. Если, конечно, не переписать сказку Шарля Перро заново: бедная Золушка благосклонно принимает дорогие подарки от принца (опустим слово прекрасного), но решительно отказывается выйти за него замуж.
Правда, Золушка еще не дала принцу окончательный ответ. Пока не дала.
Яша предложил Полине выйти за него замуж как раз в тот день, когда она получила письмо по электронной почте. Маленькое забавное послание, которое почему-то ее тронуло. Особенно когда она выяснила, что его написал не Яша.
Тот, узнав про письмо, нахмурился, помрачнел и начал ревниво выяснять, с кем это Полина «крутить начала»? И успокоился только после того, как Полина клятвенно заверила, что понятия не имеет, кто автор.
- Более того, - призналась девушка, - я думала, это ты решил мне сюрприз сделать.
Яша мигом остыл и даже как будто в самом деле поверил, что хотел сделать Полине сюрприз, но не успел. А потом вдруг сказал:
- Поль, а выходи за меня замуж.
Понятно, каждая девушка мечтает услышать такое хотя бы раз в жизни. Однако, Полина, услышав это, совсем не обрадовалась, а, напротив, страшно испугалась.
Во-первых, ей не понравилось, как было сделано предложение руки и сердца. Она не услышала в голосе Якова ни волнения, ни малейшего сомнения в ответе. Сразу становилось ясно – он был абсолютно уверен, что девушка согласится.
А во-вторых, Полина забеспокоилась – настолько ли сильны ее чувства к Яше, чтобы выйти за него замуж? Он, конечно, хороший, но… чужой какой-то.
Взять хотя бы его манеру расстегивать три верхние пуговицы рубашки так, чтобы были видны крестик на шее и густые черные волосы (это эротично, смеясь, не раз повторял он). Потом. Яков совершенно не воспринимает ее всерьез. Ни саму Полину, ни ее работу. Кадетов называет спиногрызами и много, но совершенно не смешно шутит над ними.
В общем, Полина ответила, что ей надо подумать. Яков небрежно поинтересовался, хватит ли ей часа. Но девушка решительно попросила три дня (как в сказках положено). А в результате окопалась дома с любимой детской книжкой, котенком и шоколадными конфетами. Завтра истекает третий день, а решения она так и не приняла.
А тут еще это письмо. Адрес незнакомый, и, если бы таинственный поклонник не назвал ее по имени, Полина бы решила, что кто-то просто ошибся. Но, судя по всему, загадочное послание предназначалось именно ей.
Полина откинула одеяло, потревожив недовольно заворчавшего котенка, взяла ноутбук (подарок, кстати, Якова) и, включив его, вошла в свою почту.
Перечитывая уже, наверное, в четвертый раз коротенькое электронное письмо, она снова не удержалась от улыбки.
Неизвестный писал: «Полина, привет! (Только сразу не стирай). Я вот думал-думал и решился. Одним словом, ты очень красивая. Правда. Хочешь, я подарю тебе весь мир?»
И как она могла подумать, что это Яша? Слишком он практичен, чтобы написать такое робкое, трогательное письмо. Застенчивое даже, добавила про себя Полина.
Она в раздумье постукивала ногтями по панели ноутбука. А что, если ответить? Почему, собственно, нет? Ни к чему ее это не обязывает – так, приятный невинный флирт и ничего больше.
Волнуясь (от чего бы это?), Полина нажала на клавишу «ответить». Пальцы ее быстро забегали по клавиатуре. Закончив, она перечитала письмо и, удовлетворенно кивнув, щелкнула «отправить».
Затем выключила компьютер и юркнула обратно в постель. Утро вечера мудренее. Завтра, когда Яша придет за ответом, она уже точно будет знать, что сказать. А сейчас надо спать.
Однако заснуть не удалось, и, поворочавшись минут пять, Полина выгнала недовольного котенка и, включив бра, стала читать.

2.

В среду майор Василюк вызвал к себе Анд¬рея Левакова и велел ему собираться в боль-ницу.
— Мне звонил врач, — объяснил коман¬дир, улыбаясь. — Выписывают маму твою се¬годня. Так что давай беги, забирай ее домой.
Таким образом, с увольнительной в карма¬не, Андрей нежданно-негаданно покинул учи¬лище в самый разгар бурных, но крайне не¬приятных событий, которые начались нака¬нуне вечером.
А вчера произошло вот что.
Оставив Синицына, Андрей вошел в казарму, где обнаружил Сырникова в окружении Макарова, Перепечко, Сухомлина, Трофимова и еще нескольких ребят из их взвода.
Вообще-то Сырникова недолюбливали, но на этот раз мальчишки внимательно слушали его в напряженной жутковатой тишине. Все, кроме Сырникова, хмурились, кое-кто недоверчиво сопел, но прервать по-змеиному вкрадчиво шипящую речь сына майора Ротмистрова не решался никто.
Едва заприметив своего врага. Леваков на¬сторожился и решительно двинулся к нему. «И чего приперся? — мрачно думал он, не сводя с Сырникова напряженного взгляда. — Ясно то, что не с добрыми вестями. От этого ничего хорошего не дождешься...»
Краем глаза заметив Андрея, кадеты все так же молча потеснились и снова тревожно уставились на Сырникова. А тот со скорбной улыбкой обвел глазами присутствующих, ненадолго задержался взглядом на Левакове (Андрею показалось, что зрачки его при этом злорадно-торжествующе вспыхнули), скромно потупил взор и печально закончил:
- Вот, собственно, и все, что я знаю.
Андрей забеспокоился еще сильнее. Мельком смерив Сырникова подозрительным взглядом, он спросил:
- Ребят, а что здесь происходит? Этому, - Леваков со свистом рассек воздух, махнув рукой в сторону Сырникова, - что у нас в казарме надо?
Перепечко грустно на него посмотрел и ответил:
- Синицын украл телефон у Макса, - и добавил, обиженно прищурившись: - А я ведь знал, я ведь говорил… А вы – Ватсон, Ватсон…
- Да замолчи ты! – сердито оборвал его Макс, запустив пальцы в волосы. Потом исподлобья зыркнул на Сырникова и уточнил: - Значит, ты утверждаешь, что видел, как Синица продавал на рынке мобильник?
Тяжело вздохнув, словно ему непросто было признаться в этом, Сырников кивнул. А Перепечко, страшно недовольный тем, что вся слава достанется не ему (который еще несколько дней назад разоблачил Синицына), а какому-то Сырникову, случайно получившему доказательства, подтверждавшие его версию, невзирая на мрачные взгляды, кидаемые на него Макаровым, затараторил:
- Да Синица это. Точно вам говорю. Я своими ушами слышал, как он по телефону кому-то про деньги говорил. Мол, верну все до копейки, не позже понедельника. Все же ясно – в воскресенье телефон толкнул, и дело сделано.
И тут кадеты зашумели все одновременно, взорвав предгрозовую тишину, которая царила в казарме еще несколько минут назад.
— А ведь верно, — вспомнил Петрович. — Сшшца на той неделе мне плеер купить пред-лагал. Но у меня такой уже был, и я отказал¬ся, — как будто оправдываясь, добавил он.
— И мне тоже предлагал, — подтвердил кто-то.
Шум усилился. Кадеты припомнили и дру¬гие странности в поведении Ильи за послед¬нее время, после чего сомнения в правдиво¬сти слов Сырникова стали таять.
Андрей обеспокоенно следил за тем, как меняется настроение суворовцев, и, не выдержав, возмущенно закричал:
- Да что вы болтаете? Как можно верить этому козлу?.. Да разве может Синицын оказаться вором?
Сырников, не дав кадетам одуматься, довольно нагло наклонил голову и ехидно поинтересовался:
- — Ты полагаешь, что нет? — Его губы дрог¬нули, словно парень едва сдерживался, что¬бы не рассмеяться Левакову прямо в лицо. — Тогда, может быть, ты расскажешь нам, что скрывает твой Синицын? Ведь, наверное, он поведал тебе, зачем ему вдруг так срочно потребовалось продавать свой родненький телефончик?
На это Андрею ответить было нечего, и он промолчал, расстроено насупившись. Его молчание еще больше убедило кадетов в виновности Ильи. Но Леваков не отчаивался. Он с надеждой высматривал в дверях Синицу. Сейчас тот войдет и все объяснит.
А Сырни¬кова прогонят, да еще по всему училищу раз¬несут, что он трепло.
Когда Илья наконец появился, ребята обступив его со всех сторон, потребовали объяснений. Синицын побледнел, нахмурился, бросил уничтожающий взгляд на Сырникова, но сказал только три слова: «Я не вор». Леваков, с нетерпением ожидавший ответа от Ильи, окончательно сник. Как де так? Почему Синица не защищается?
И никто-никто Синицыну не поверил. Перепечко, сильно волнуясь, в который уже раз пересказывал случайно услышанный им разговор (причем постепенно добавляя все новые зловещие подробности). Суворовцы внимательно слушали Печку, возмущенно качали головами и красноречиво посматривали на Синицына, который, плотно сжав губы, упорно молчал и только изредка с удивлением посматривал на ребят.
А Перепечко, боясь потерять с трудом завоеванное внимание, выкладывал все новые и новые доказательства вины Синицына.
И только один-единственный раз Илья не выдержал. Когда Степа глубокомысленно поделился своей теорией относительно мыла, невесть как попавшего в тумбочку Макса, он вспылил:
- Далось тебе это мыло? Ну я положил его в тумбочку, не отрицаю. Доволен?
- Зачем положил? – удивился Сухомлин.
Он почти сразу поверил Сырникову и нападал на Илью особенно активно.
Синицын закатил глаза и устало покачал головой:
- Да потому, что оно на полу валялось. Я его поднял и убрал в тумбочку.
Молчавший все это время Макс язвительно заметил:
- А оно не влезло, да? Вот незадача! – Макаров прищелкнул языком, - Пришлось, чтобы освободить место, телефон убрать?
Синицын, лицо которого вдруг стало злым, быстро посмотрел на Макса и, сдерживаясь из последних сил, заявил:
- Да не брал я твоего телефона! Слышишь, не брал! Мне действительно нужны были деньги, и я продал свой собственный мобильник. Все!- он огляделся, надеясь обнаружить хоть кого-то, кто сочувствует ему, но даже Леваков опустил глаза, - Андрюх, ты тоже думаешь, что это я? – глухо спросил Илья. Как будто его подстрелили, а затем сели рядом и стали с интересом ждать: выживет, не выживет?
Не поднимая головы, Андрей ответил вопросом:
- Объясни, о каких деньгах ты говорил по телефону?
- Это мое дело, - огрызнулся Илья.
Сердитый, всклокоченный, бледный, он стоял у стены, а напротив, разглядывая его брезгливо, как таракана, толпились остальные.
Не выдержав, Синицын повернулся, но уже на выходе сказал Андрею с горечью:
- Я думал, ты за меня.
- Я за справедливость, - твердо отчеканил Леваков.
И зачем он так сказал? Вроде как – я такой хороший, а ты дерьмо собачье.
Чем больше Андрей думал об этом, тем гаже становилось у него на душе.
Крыса! Так с чувством назвал Синицына Сухой. Крыса, согласились кадеты.
Вот будь на месте Синицы любой другой, и Леваков бы, наверное, тоже присоединился к общему мнению. Уж слишком многое ука¬зывало на него. Но это был не кто-нибудь, а Илья, и Андрей окончательно запутался.
В интернате с крысами поступали просто: их избивали всей комнатой. При этом ншсто не испытывал ни сожаления, ни угрызений совести — чего крысу жалеть?
Крысами, как правило, оказывались но¬вички, попадающие в интернат уже взрослы¬ми. Редко когда на воровстве ловили стари¬ка. По крайней мере, на памяти у Левакова такого не произошло нк разу.
Но Илья совершенно не походил на крысу. Андрей вздохнул: а, может, он просто ничего не понимает в людях?.. Или в крысах…

3.

Когда Андрей приехал в больницу, мать уже сидела внизу и беспокойно вглядывалась в лица тех, кто входил внутрь. Заметив сы¬на, она расцвела и, подхватив пакет с веща¬ми, встала.
Выпятив локоть, чтобы мама могла за не¬го уцепиться, Андрей забрал пакет, и они не спеша направились к выходу.
Квартира выглядела точно так же, как и месяц назад, когда Нину Левакову увозила от¬сюда «скорая»: бардак, грязь, пустые бутыл¬ки и разбитые стаканы на полу. Только запах сгнившей на столе еды резко бил в нос.
Проводив мать в комнату, Андрей, засучив рукава, взялся за уборку. Через час квартира сверкала. Поправив чистую скатерть на сто¬ле, мальчик удовлетворенно оглянулся и, со¬брав три мешка мусора, отправился на по¬мойку.
Но пока его не было, мать выбралась из кровати и прошла, держась за стенку, на кух¬ню, где Леваков, вернувшись, ее и застал.
— Ты что это здесь делаешь? — спросил он сурово.
Кивнув на плиту, она (бледная, усталая, но невероятно счастливая), робея, пояснила:
— Хотела тебе поесть что-нибудь пригото¬вить. Голодный ведь, наверное?
Андрей неодобрительно покачал головой и, не слушая робких возражений, решитель¬но отобрал кастрюлю, которую мать успела достать из кухонного шкафчика. А еще не до конца оправившуюся после болезни женщи¬ну отправил обратно в постель.
Сам же на скорую руку приготовил обед, отнес в комнату и поставил тарелку рядом с кроватью. Мать с радостной полуулыбкой наблюдала за ним. Потом послушно припод¬нялась на подушках, положила горячее на ноги и, долго дуя, без аппетита (только чтобы сыну приятное сделать) начала есть.
Андрей неловко топтался рядом. Пора было уходить. Он украдкой глянул на часы, но мать заметила. Нахмурилась, разволновалась и, отставив обед в сторону, вперила в сына ис¬пуганный взгляд.
— Ты чего? — Леваков присел на краешек стула.
Она нашла его руку и с подозрением спро¬сила:
— Ты еще придешь?
Мальчик укоризненно покачал головой. Вот зачем глупости спрашивать? Конечно придет. Куда она теперь от него денется?
Мать поняла, облегченно улыбнулась и вновь взялась за ложку.
До окончания увольнительной оставалось еще немного времени. Оказавшись на улице Андрей, помявшись, принял решение возвра¬щаться в училище не короткой дорогой, как обычно, а длинной, что проходила мимо до¬ма, где жила Саша.
Посмотрит издалека, и все — даже близко к подъезду подходить не будет. А если вдруг случайно заметит девушку поблизости, ска¬жет: проходил мимо — и вот затлел...
Левакову очень понравился этот нехитрый план. И хотя мальчик ни капельки не верил в его успех (в смысле, что Сашу увидит), он не смог сдержать сердцебиение, когда, вывер¬нув из арки, оказался в знакомом дворе.
Андрей даже глаза прикрыл. Вот дурак, нет же там никого — чего дрожишь? Глубоко вдохнув, он огляделся и обмер.
Саша... В синей короткой курточке, с непо¬крытой головой, но укутанная до носа в по¬лосатый шарф, она, неистово размахивая ру¬ками, болтала с каким-то высоким парнем: бейсболка на глаза надвинута, капюшон коф¬ты из-под куртки торчит, а сам ладошкой не¬терпеливо по бедру лупит. Парень Андрею сразу не понравился. Рядом с ними курила красивая девушка с ярко напомаженными гу¬бами и пирсингом в носу.
Впрочем, на нее Андрей едва взглянул. Пялился во все глаза на Сашу и этого... в бейсболке. Похоже, они спорили.
Надо уматывать отсюда. Тоже приперся, зло отругал себя Леваков. А уж когда пацан перед тем, как уйти, чмокнул Сашу в щеку, Андрей развернулся и почти бегом, втянув го¬лову в плечи, припустил прочь.
Но в этот момент его заметила Саша.
— Эй, суворовец! — раздался за спиной ее звонкий голос.
Резко притормозив, Леваков, потея ладош¬ками, стал лихорадочно соображать, что бы такое соврать. Еще не хватало девушке дога¬даться, что он, как дурак, специально к ней притащился.
Наконец Андрей набрался мужества и по¬вернулся. Саша как раз до него добежала. За ней не спеша шла подруга.
— Привет, суворовец! — радостно поздо¬ровалась Саша. —Ты чего, не узнал меня? — удивилась она.
— Узнал. Привет! — как можно небрежнее бросил Леваков.
— Какими судьбами в наших краях? — хитро прищурившись, поинтересовалась она.
Неопределенно махнув рукой, Андрей, не¬естественно жмурясь, ответил:
— Так, мимо проходил. Я, кстати, тороп¬люсь, — добавил он зачем-то.
Саша кивнула:
— Ясненько. —Андрею показалось, что в ее голосе промелькнуло разочарование (или толь- ко показалось?). —А я думала тебя с подругой познакомить. Врат, жалко, уже смылся.
— Брат? — Андрей так явно обрадовался, что это не ускользнуло от Саши. Она улыбну¬лась, но сразу прикусила губу — испугалась его смутить.
— Ну да, брательник мой. А это. — Саша представила подругу, — Самохина. Я тебе про нее, кажется, рассказывала.
«Знаменитая Самохина», — вспомнил Анд¬рей, мельком глянул на девушку и так же мимоходом ей кивнул. Самохина, напротив, с большим любопытством рассматривала су-воровца сквозь полуопущенные ресницы.
— Забавненький, — вынесла она свой при¬говор, прикуривая новую сигарету.
Андрею действительно было пора. Но ухо¬дить решительно не хотелось. Неловко пере¬ступая с ноги на ногу, он мучительно пытал¬ся придумать какую-нибудь остроумную шут¬ку или просто найти тему для разговора, но в голову, как назло, ничего не лезло. Тогда он протянул Саше руку и стал прощаться:
— Ладно, я пошел. Увольнительная через полчаса заканчивается. От Ноздри влететь может.
— От Ноздри? — смеясь, переспросила Са¬ша. — А это кто?
Довольный, что ему все-таки удалось рас¬смешить девушку (а не выставить себя пол-ным идиотом, как в прошлый раз), Андрей с удовольствием пояснил, что Ноздря — это заместитель начальника училища по учеб¬ной части.
— Сегодня дежурит, — добавил Леваков важно.
Пока он говорил, Саша, посмеиваясь, пере¬глядывалась с Самохиной, которая тоже улы-балась, и Андрей горделиво воспрял духом.
Наконец они все-таки распрощались. Са¬ша пожала его руку и еще раз хихикнула:
— Давай, Андрей, увидимся. И это... при¬вет Ноздре.
Леваков вышел на проспект, сияя, как дра¬гоценный камень на платье королевы. Саша не просто узнала его, она даже запомнила, как его зовут. А значит, можно опять совер¬шенно случайно пройти мимо ее дома.
Не прав был Макар – девушку можно удивить не только дорогими тачками и навороченными телефонами. Сойдет и просто вовремя сказанная шутка!

4.

А тем временем девушка, которую по мнению Макарова, можно удивить только дорогими тачками и навороченными телефонами, вошла в класс и первым делом наткнулась на Макса.
Если бы не прапорщик, этого ни за что бы не случилось. Незнамо как прапорщик раскусил Макарова. Когда мальчик пришел к нему в кабинет, проситься в наряд (вместо эстетики, само собой!), Кантемиров крякнул и неожиданно быстро согласился.
- Хорошо, - сказал он без всякого выражения, и задумчиво добавил: - Только мне придется поговорить с Полиной Сергеевной.
- Зачем? – насторожился Макс, чувствуя подвох.
Подперев руками подбородок, Философ спокойно пояснил:
- Ну как же. Надо наконец разобраться с амурными делами одного суворовца. А то из-за любовной лихорадки из училища вылететь можно. Про телефонного террориста опять же Полине Сергеевне интересно будет правду узнать.
Побледнев, Макс возмутился:
- Товарищ прапорщик, это шантаж!
- Да, - легко согласился Кантемиров, - И у тебя нет выбора.
Макс и сам это понял.
Когда Полина вошла, он неохотно встал, доложил об отсутствующих и (не без легкой издевки) поздравил преподавательницу с благополучным выздоровлением.
- Могу ответить вам тем же, суворовец, - улыбнулась Ольховская, сознательно не замечая иронии.
- Увы, - Макс печально развел руками, - моя болезнь неизлечима.
- Что-то с головой? – не удержавшись, участливо поинтересовался Петрович.
- Скорее с речевым аппаратом, - отозвался Сухомлин.
Полина жестом погасила нерабочую веселость кадетов и предложила им лучше вспомнить, чем они занимались на предыдущих занятиях.
- Мы с вами говорили о чести, - подсказала она, так и не дождавшись, к своему огорчению, ответа.
И снова наступила тишина.
Хорошо. Не открывая журнала, Полина спросила, нет лит желающих блеснуть знаниями, и оглядела класс.
Перепечко отвернулся к окну. Последние события заставили его по-новому взглянуть на этот вопрос. Уж если вором оказался Синицын, то, может, Сухой и прав? Все перемешалось в голове у Печки. Это все надо как следует обмозговать. В любом случае, отвечать урок он передумал.
- А вы Синицына спросите. Он у нас обожает о чести рассуждать, - с места посоветовал Сухомлин.
Полина непроизвольно посмотрела на Илью Синицына. Тот сидел один и, не поднимая головы, разглядывал свои руки.
Это был трудный для Синицына день. Кадеты его откровенно сторонились, демонстративно отсаживались за другие столы, а если и заговаривали, то лишь для того, чтобы обозвать крысой или еще как-нибудь…
… Синицын переживал, но держался. Правда на его стороне…
… Но тем не менее, услышав реплику Сухомлина, Илья выпрямился и, оглянувшись, выразительно на того посмотрел. Сухой приопустил очки, выпучил глаза и повел носом:
- Чего вылупился, крыса? У меня сыра нет.
- Мальчики! – возмущенно воскликнула Полина.
Она хотела было подойти к ним, но не успела и шага сделать. Илья вдруг вскочил с места и быстро подошел к парте Сухомлина.
- Если ты еще раз назовешь меня крысой… - Синицын буквально задыхался от гнева.
Бойко вскочив, Сухомлин с ехидцей поинтересовался:
- То что? Загрызешь меня до смерти?
- Ах ты! – воскликнул Илья.
Уже не контролируя себя, он бросился на Сухого. Тот не успел вовремя отскочить, и они бы непременно сцепились, если бы не ребята. Молниеносно среагировав, суворовцы начали оттаскивать противников друг от друга.
Первым очнулся Синицын. Он перестал вырываться из рук Макса, сердито зыркнул на Сухомлина и попросил:
- Полина Сергеевна, можно мне выйти?
В ужасе наблюдавшая за происходящим Полина только и смогла, что кивнуть. Беспомощно проводив кадета взглядом, она непроизвольно пригладила волосы и, внутренне сжавшись, натянуто продолжила урок.

1.

Начать решили сразу после отбоя.
Четверо заговорщиков – Макс, верные ему Перепечко (уж Степа бы ни за что это не пропустил!), Сухомлин и Трофимов, - уединившись в умывальной, бурно обсуждали детали предстоящего предприятия. Когда вдруг заходил кто-нибудь посторонний, мальчики, загадочно переглядываясь, замолкали. Но стоило им вновь остаться одним, как спор возобновлялся с прежней силой.
Спорили в основном Трофимов и Сухомлин. Макс лишь изредка вставлял слово-другое (в остальное время он смотрел в окно и задумчиво молчал), а Печка заворожено пялился в рот Сухомлину, который теперь нравился ему все больше и больше. По его, Печкиному, мнению, Трофим просто сдрейфил.
Иначе как объяснить его ноющее и робкое «Рябят, а может, все-таки не надо?», которое решительно прерывал Сухомлин. Он тоже нервничал, а потому то снимал, то опять надевал очки, но был непреклонен:
- Не буксуй. Мы даем этому уроду бесплатный урок по культуре поведения в приличном обществе. А ты здесь демагогию разводишь. Полторы минуты – и все готово.
Тут Перепечко с сомнением почесал затылок:
- А нам полторы минуты хватит?
В очередной раз водрузив очки на нос, Сухомлин недобро ухмыльнулся:
- Нам не знаю, а вот ему точно хватит.
С тревогой посмотрев на ребят, Трофимов обреченно вздохнул. Не то, чтобы он согласился – просто уступил.
Наконец заговорщики гуськом, хищно скалясь, вышли из умывальной и прошли в казарму, где их товарищи лениво готовились к отбою.
В стороне одиноко слонялся Синицын. И хотя внешне это было незаметно, в душе Илья чувствовал себя маленьким мальчиком, которому не терпелось подойти к пацанам и сказать: «Да ладно вам. Что за глупости? Да¬вайте все забудем!»
После стычки с Сухомлиным он просто ме¬ста себе не находил. Долго так продолжаться не может. Надежда, что недоразумение быс¬тро разъяснится, пропала. Абсолютно все по¬чему-то считали вором именно его.
Может, попросить перевода в другой город, где тоже есть Суворовское училище? Отмет¬ки у него сейчас очень приличные, проблем возникнуть не должно.
Но вот только как мать одну оставить? Ей теперь и так несладко. Ведь несмотря на пре-дательство отца, она — сын в этом убедил¬ся — продолжает его любить. Достаточно было слышать ее голос, когда она умоляла. Илью по телефону «не трогать папу». Понять мать Синицын не мог. Предатель и есть пре¬датель — отец он или нет.
И нисколько Илья не жалел, что высказал Сергею Синицыну все, что думает о его по¬ступке.
Отец появился в училище спустя несколь¬ко дней после того, как Илья безуспешно пы¬тался разыскать его дома у дяди Славы.
Явился как ни в чем не бывало. С другой стороны, это и понятно — откуда ему знать, что мать не удержалась и выдала их тайну? Интересно, сколько еще они собирались скры¬вать от Ильи правду?
Выглядел отец, прямо скажем, неважно. Похудел, глаза впали, щеки выбриты неров¬но (причем явно не сегодня). Только не жа¬лость, а злость вызвал вид отца в душе у Ильи. Видно, не очень-то его новая пассия за ним следит. Так ему и надо, с неожиданным злорадством подумал мальчик. Он вообще.
Когда только отца увидел, хотел сразу раз¬вернуться и уйти. В груди у Ильи вдруг все сжалось, мысли рассосались. Остались лишь глухая ярость и жуткая детская обида. Ну по¬чему?
Будь у него одна только обида, Синицын бы точно ушел. Но ярость заставила его по¬дойти к отцу. Тот, едва взглянув на мальчика, удивленно и растерянно замер.
А Синицын, с трудом сдерживаясь, чтобы не схватить отца за грудки, не прижать его к стенке и не закричать, запретил ему при¬ближаться к себе (а к матери — тем более).
— Без тебя проживем! — зло и немного по-детски волнуясь выкрикнул Илья, прежде чем уйти. — Иначе я за себя не отвечаю! — Кто-то нее должен защищать мать теперь, когда она осталась совсем одна?
И он убежал, а следом несся, как будто из¬деваясь, с рождения знакомый, но теперь не-навистный отцовский запах.
Да, о переезде в другой город не могло быть и речи. Остается одно — сражаться за себя здесь. Даже если придется сражаться со всем взводом.
Одиночество давило на Синицына еще больше, чем неприязнь, которую он чувствовал постоянно с тех пор, как Сырников рассказал ребятам, что застукал Илью на рынке за продажей мобильного телефона.
Ну и что? Он действительно продавал те¬лефон. Свой телефон. Как иначе было вернуть деньги Ксюше? Вернее, ее маме. Это она, не спрашивая ни о чем, дала Илье нужную сум¬му. Поверила. А ребята...
Как же так? Разве на основании слов всем известного мерзавца можно вот так сразу — взять и приговорить человека? И не просто человека, а своего сокурсника, которого они знают уже не первый день.
Погрустнев, Синицын уныло кивнул сам себе — выходит, можно. Даже Леваков, кото¬рого он считал другом, и тот почти уверен в его виновности. «Я за справедливость», — сказал он тогда. И это, по его мнению, спра¬ведливость?! Очернить товарища только по¬тому, что тот не болтает направо и налево о своих неприятностях?!
Убедившись на горьком опыте, что во всем взводе не осталось ни одного человека, кто бы принял его сторону, Синицын замкнулся в себе. И поэтому, когда Сухомлин, проходя мимо, вдруг небрежно к нему обратился, Илья насторожился.
- Спать собираешься? – как бы между делом поинтересовался Сухой.
Нехорошее предчувствие моментом охватило Илью. Пристально вглядевшись в лицо сокурсника, он промолчал.
Обычно сдержанный и не щедрый на эмоции Сухомлин (похожий чем-то на кролика из мультфильма о Винни-Пухе) почему-то взъелся на него особенно сильно. Иногда его даже сам Макс одергивал. Хотя, по сути, именно Макаров должен бы возмущаться больше всех.
И с чего это теперь вдруг такая забота? Илья решил быть начеку.
А сухой как будто и не обиделся. Напротив, беззлобно пробормотал:
- Ну, спокойной ночи, Синица, - и насвистывая, пошел дальше.
Стараясь не оглядываться, Илья улегся в кровать. И когда вырубили свет, беспокойно замер под одеялом, не закрывая глаз.
В казарме темно и непривычно тихо. Только сердце Синицына колотится как бешенное и вопит: «Не спи, Илья. Будь внимателен. Не к добру это». Никто не разговаривает, не хихикает. Будто замерли в ожидании чего-то. Чего-то, что должно произойти с минуты на минуту.
Синицын лежал без сна, прислушиваясь к шорохам. Однако заговорщикам все-таки удалось застать его врасплох. Всего лишь одно молниеносное движение – и одеяло оказалось у Ильи на голове. Но дернуться или тем более сорвать его он не успел, потому что уже в следующий момент болезненный, унизительный удар в живот заставил мальчика согнуться пополам. Стараясь вдохнуть, Илья одновременно выставил вперед локоть, но оставил беззащитным лицо и тут же едва не взвыл. Взрывающая боль в челюсти – «у-ух».
Снова живот, бедро. И крик, откуда-то издалека:
- Хватит, остановитесь!
«Кто это такой добрый?» - успел подумать Илья, прежде чем новый удар заставил его вскрикнуть.
Синицын яростно и судорожно отбивался ногами и руками, пытаясь отпихнуть неизвестных. Но они, кажется, были повсюду. Ему вдруг стало очень обидно и захотелось плакать.
Все стихло так же внезапно, как и началось. И в тишине особенно громко прозвучал уже знакомый, испуганный голос:
- Это не он, не он украл, это я.
Снова тишина. Потом злой крик Кантемирова:
- Что еще здесь происходит?

Легко и беспрепятственно стянув одеяло с головы, Синицын сел, стараясь не стонать от боли, и зажмурился. В казарме ярко горел свет, до слез раздражая глаза. Моргнув несколько раз, Илья наконец огляделся.
Возле его кровати, растерянно озираясь, стояли Сухомлин, Макаров и Перепечко. Чуть поодаль, дрожа, как от холода, переминался с ноги на ногу Трофимов, повторяя как заведенный: «Это не он, это я».
В дверях, нахмурившись, застыл прапорщик, мрачно ожидавший ответа на свой вопрос.
Сухомлин первым пришел в себя и, недоуменно переводя взгляд с Синицына на Трофимова, сказал:
- Мы… тут… вроде как вора нашли.
Кантемиров угрожающе спокойно кивнул, но при этом уголок его рта нервно дернулся.
- И устроили мне здесь самосуд? Замечательно! Просто зверята какие-то! – в сердцах произнес он и повернулся к Макарову: - Вице-сержант!
- Я, - вяло отозвался Макс и понуро вышел вперед.
Укоризненно покачав головой, прапорщик спросил:
- Кто он?
- Он кто? – выигрывая время, переспросил Макс, стараясь не смотреть в глаза прапорщику.
- Кто-кто? – жестко передразнил его Кантемиров, - Вор.
Искоса глянув на Трофимова, Макс пожал плечами. Тот заметил нерешительность Макарова и, все еще дрожа (слышно было, как постукивают друг о дружку его зубы), сделал шаг вперед.
- Я вор, - признал он еле слышно.
С секунду прапорщик хранил молчание, а затем потребовал, чтобы оба следовали за ним.
Когда Кантемиров с кадетами ушли, в казарме вновь выключили свет. Сухомлин с Перепечко, избегая смотреть на Синицына, легли на место. Илья же боком сполз с кровати и поковылял в умывальную.
Пока он шел по казарме, чувствовал, как суворовцы пялятся на него в темноте, не решаясь заговорить. Ну и пусть! Теперь уж точно не имеет значения, что они думают. Синицын шел прямо, глядя вперед, с унижением вспоминая, как, беспомощный, дергался под одеялом, сопротивляясь не больше, чем щенок, которого несут топить.
И такую злобу он испытывал сейчас к этим притихшим в темноте пацанам, что скажи кто-нибудь из них хоть слово, он точно бы не сдержался. Затеял бы драку, вцепился в обидчиков зубами и колотил их, колотил. Но ребята молчали.
Умывшись, Илья подержал у ноющей челюсти руку, периодически смачивая ее в холодной воде, и поплелся обратно. Он намеренно шел медленно, еще не решив, как вести себя дальше. «Убедились, - равнодушно думал он, - слова моего вам мало было».
При появлении Синицына разговоры, шум которых он слышал из коридора, мгновенно утихли, и в воздухе повисло виноватое, неловкое молчание. Не глядя по сторонам, Илья дошел до своей кровати, но лечь не успел, поскольку вернулся Макс.
Вице-сержант выглядел удивленным и возбужденным одновременно. Тормоша всклокоченные волосы, он, не дожидаясь града вопросов, которые уже были готовы сорваться с губ кадетов, поделился последними новостями:
- Бред! Никогда не поверите, до каких границ может дойти человеческая фантазия!
Макс с разбега прыгнул на кровать, поджал под себя ноги и, словно последние события отменили в училище все правила, в полный голос заговорил:
- Представляете, этот Мюнхгаузен утверждает… любители мыльных опер, приготовьтесь! - Макс понизил голос, - Он утверждает, что якобы наш всеми любимый майор Мурашко требовал с него деньги за молчание, - Макс неопределенно помахал рукой, - Якобы болезнь у Трофимова обнаружилась какая-то страшная, с которой он здесь учиться не может, - и, обернувшись к Синицыну, который при упоминании фамилии доктора непроизвольно напрягся, спросил: - Нет, Синица, ты представляешь? – но ответа не дождался.
Макс едва слышно вздохнул. На другое он и не рассчитывал. Макаров приуныл, но на всякий случай добавил тем же деланно беззаботным тоном:
- Нет, надо же такое придумать, кто ему поверит, скажите, пожалуйста. С его фантазией мог бы что-нибудь пооригинальнее придумать.
Действительно, никто Трофиму не поверит. Кроме Синицына. Несколько секунд потребовалось Илье, чтобы принять решение.
- Где они? – отрешенно спросил он.
Все невольно оглянулись. А Макс удивленно ответил:
- В кабинете у Василюка, а что? – не успел он договорить, как Илья встал и быстро направился к выходу, - Эй, Синица, ты куда? – окликнул его Макаров.
Но Синицын и головы не повернул. Разумеется, Трофимову не поверит никто. И он, Илья, обязан подтвердить его слова. А дальше – будь что будет.

2.

Трофимов, втянув голову и обреченно опу¬стив плечи, в который раз уже пересказывал не сводящим с него недоверчивого взгляда командирам свою историю.
Кантемиров время от времени порывался прервать мальчика, но Василюк жестом оста-навливал прапорщика. «В этом надо разо¬браться», — бормотал он про себя. Врет или не врет, пытался угадать майор, всматрива¬ясь в лицо суворовца. Чтобы сочинить такое, надо огромную наглость иметь. Ведь слова его проверить ничего не стоит. Должен же парень понимать!
Тем временем Трофимов закончил свой рассказ и, по-прежнему пряча покрасневшие глаза, шмыгнул носом. Поднять голову он не решился. Василюк тоже молчал, украдкой косясь на Кантемирова — мол, что сам-то ду¬маешь?
— А что тут думать, — словно прочтя его мысли, нарушил тишину прапорщик. — Вы¬зовем сюда майора Мурашко и устроим им очную ставку. Сразу станет ясно: кто прав, кто виноват.
Нет, в этом Василюк уверен не был. Гораздо проще запутать пятнадцатилетнего маль¬чишку (у которого и так от страха зуб на зуб не попадает), чем офицера (если он, конечно, виноват).
Размышления майора прервал хлопок от¬крывающейся двери. Все разом обернулись. На пороге, тяжело дыша, стоял Синицын. Су¬дорожно облизав губы, он быстро посмотрел на Трофимова (тот при виде Ильи невольно сжался — о темной вспомнил) и решительно подошел к столу.
Слушая сбивчивый, путаный и непосле¬довательный рассказ Синицына, Василюк невольно сжал кулаки.
Когда суворовец умолк (и с вызовом, как показалось командиру, на него уставился), майор пожевал губами.
— Хорошо, мальчики, — сказал он не¬громко. — Идите спать. — Поймал удивлен¬ный взгляд Кантемирова и незаметно пожал плечами: мол, а ты что хотел? — Мы вас по¬зовем... потом.
Невольно сторонясь друг друга, Трофимов с Синицыным покинули кабинет.
Когда дверь за ними закрылась, Кантеми¬ров и Василюк хмуро переглянулись. Будь их воля, они бы тут же разыскали этого Гиппо¬крата недоделанного (как в сердцах выска¬зался Кантемиров) и...
Это же надо, бизнес какой наладил, мерза¬вец. Мальчишки рвутся стать офицерами, а он на их мечте деньги зарабатывать взду¬мал. Да таких надо метлой поганой из армии гнать, да еще улюлюкать вслед.
— Тюрьма по нему слезами умывается, — рычал Кантемиров, вышагивая перед майо¬ром. — Давай прямо сейчас все и решим, а? — Он с надеждой оглянулся на Василюка.
Но тот в ответ печально покачал головой. Если бы все было так просто.
Генерал Матвеев, узнав на следующий день о происшествии, дал распоряжение уточнить (без лишнего шума) подробности.
Новости оказались ошеломляющие. Выяс¬нилось, что Трофимов на самом деле здоров как бык. Болезнь, которую якобы при осмот¬ре обнаружил у него Мурашко, не так-то про¬сто выявить даже в лабораторных условиях. Но откуда мальчику было об этом знать! Раз врач сказал — значит, так оно и есть.
Вот у Синицына действительно обнаружи¬лись проблемы со здоровьем: искривление носовой перегородки, И Мурашко, успешно запугав одного кадета, почувствовал безна¬казанность и совсем обнаглел. Здорового пар¬ня приговорил!
Расчет был прост: мальчишка, готовый выложить немаленькую сумму за молчание врача, никогда его не выдаст. Побоится выле¬теть из училища. Поэтому если бы не Синицын, то ничего бы Мурашко не было.
Впрочем, по мнению прапорщика, мерза¬вец и так легко отделался. Доказать вину вра¬ча оказалось практически невозможно. Он уходил по собственному желанию, так и не признав ни одного обвинения. Даже жало¬ваться обещал (не очень уверенно, правда).
— Эх, будь моя воля, — бурчал Кантеми¬ров, узнав о решении Матвеева, с которым
был категорически не согласен. Но майор Василюк его в конце концов убедил:
— А ты, может, хочешь, чтобы наших па¬цанов в милицию затаскали? — поинтересо¬вался он после того, как прапорщик, в оче¬редной раз дав волю эмоциям, обессиленно опустился на стул. — И не забывай о Трофи¬мове, — напомнил со вздохом Василюк. — Ведь как ни крути, а факт кражи действи¬тельно имел место.
Тут не поспоришь. Исподлобья глянув на майора, Кантемиров промолчал.
Судьба обоих мальчишек теперь была в руках у начальника училища.
Генерал вызвал Василюка к себе в тот же день. Матвеев стоял спиной к дверям и, не оглядываясь, приказал:
— Докладывайте!
Ясно, о чем спрашивает. Но прежде чем ответить, Василюк подошел ближе, пытаясь угадать настроение начальника.
— У суворовца Синицына действительно имеется искривление носовой перегород¬ки. — Майор растерянно развел руками. — Как упустили, сам не понимаю.
Генерал задумался. Да уж, хорошего мало. Но с другой стороны, врач из поликлиники ведь знал о травме, однако справку для поступления в училище Синицыну выдал. Зна¬чит, не все так страшно. Но риск есть. И в слу¬чае чего спросят с него, с Матвеева.
А такими пацанами разбрасываться раз¬ве можно? Имеет ли он на это право?
Тряхнув седеющей головой, Матвеев обер¬нулся и спросил Василюка:
— Где суворовец?
Тот кивнул на дверь и ответил:
— В коридоре ждет. — И спешно добавил, боясь, что Матвеев прервет его раньше, чем он успеет высказаться: — Он, товарищ гене¬рал, все понимает. Но вы все равно как-ни¬будь помягче ему кажите. — Майор замял¬ся. — Хороший парень... жалко.
Лицо генерала посуровело:
— Товарищ майор, позовите мне курсанта.
Едва только дверь скрипнула, как Сини¬цын моментально вскочил и взволнованно уставился на майора, который выглянул в проем. Илья был уверен, что поймет все сра¬зу. Едва только посмотрит на Василюка.
Однако непроницаемое лицо командира не сказало ему ровным счетом ничего. Погру¬стнев, Синицын решил, что это дурной знак. Он оправился, постарался придать себе рав¬нодушный вид (что получилось у него лишь отчасти) и, готовый принять свою участь до¬стойно (по крайней мере, не расплакаться прямо в кабинете начальника училища), про¬шел мимо Василюка.
Кабинет генерала неожиданно подейство¬вал на Синицына самым необыкновенным, даже можно сказать, волшебным образом. Прежде всего исчез страх. Не сводя присталь¬ного взгляда с Матвеева, Илья громко (голос, к счастью, не задрожал, чего он опасался больше всего) сказал:
— Суворовец Синицын по вашему прика¬занию прибыл!
Матвеев, не шевелясь, смотрел на Сини¬цына. А тому вдруг почудилось, что смотрит Матвеев на него как-то особенно — торжест¬венно, — от чего у Ильи перехватило дыхание и сильнее забилось сердце.
Генерал не спешил. Уже и Василюк стал нервно переступать с ноги на ногу и осторож¬но покашливать. Про Синицына и говорить нечего. Ладошки его сначала похолодели, по¬том покрылись испариной, и суворовец с тру¬дом удерживался от того, чтобы не вытереть их о форменные брюки.
Наконец Матвеев кашлянул и спросил:
— Скажи-ка, суворовец, ты очень хочешь стать офицером?
— Очень, — не задумываясь ответил Илья.
- Тогда иди и становись, — улыбнулся ге¬нерал.
И все. Синицын даже не поверил. Засом¬невавшись, правильно ли он понял начальни¬ка училища, Илья неуверенно перевел взгляд на Василюка. А тот, просияв, взглядом велел Синицыну уходить — мол, что слоишь, давай дуй отсюда во все лопатки.
Два раза Илье повторять не пришлось. Выкрикнув «Есть» так громко, как только мог. Синицын пулей вылетел из кабинета.
Радость на лице мальчика растрогала Мат¬веева. Он даже не сразу услышал вопрос Ва¬силюка. Сел за стол и, обхватив голову рука¬ми, улыбался сам себе. «Нет, — думал гене¬рал, — я поступил совершенно правильно. Никто меня за такое решение не осудит».
Матвеев редко бывал абсолютно собой до¬волен. Но только не сегодня.
— Товарищ генерал-майор, — во второй раз обратился к нему Василюк. «Хорошо, что генерал Синицына оставил. Просто гора с плеч. Только вот... Эх!»
— Что? — Матвеев рассеянно подняла гла¬за на майора.
Я спрашиваю, что со вторым суворов¬цем — Трофимовым — делать? Он подал ра¬порт на отчисление. А я... да что уж скрывать. Не принял я рапорт у курсанта Трофимова. Способный пацан. Опять же, не побоялся, в конце концов, правду сказать — тоже о многом говорит. Я ему подумать велел, — признал¬ся майор. — Ио вот только...
Василюк не договорил, но Матвеев понял, о чем речь. Мальчишки... Смогут ли они про¬стить? Наверное, Василюк прав. Уйти суво¬ровец всегда успеет. А ребятам урок будет и контрольная одновременно. Ну а оценки уж пусть сами себе выставляют.
Внимательно посмотрев на майора, Мат¬веев одобрительно кивнул.

3.

Урок подходил к концу, когда преподаватель информатики Сергей Владимирович Петушков наконец произнес фразу, которую Макс ожидал услышать с самого начала занятий:
- А теперь давайте познакомимся с Интернетом.
Информатик был невысоким худощавым мужчиной с жидкими некрасивыми уси¬ками, которые он, очевидно, долго выращи¬вал и потому не сбривал, несмотря на их яв¬ную непривлекательность. Напротив, Петуш¬ков с гордостью задумчиво поглаживал свои усики (жест, который, по всей видимости, остался с той поры, когда он огорченно ощупывал верхнюю губу, досадуя на злую шутку природы).
Вот уже тридцать минут в качестве ознакомительной лекции информатик с восторгом рассказывал кадетам, какие невероятные возможности дает человечеству Интернет. Однако почти все, за исключением Перепечко и Левакова (у которых до этого не было возможности не то что оценить прелесть Интернета, но и просто посидеть за компьютером), слушали его вполуха. Мысль его постоянно перепрыгивала с одного на другое, время от времени замирая и обрываясь. Вслед за ней замирала и сбивчивая бессвязная речь преподавателя. Слушать Петушкова было скучно.
И только когда он, потирая руки, подключил новенькие макаровские компьютеры к сети, суворовцы, словно внезапно проснувшись, оживились. И в особенности Макс.
Не забывая, что времени до конца урока осталось всего ничего, Макс, стремительно летая пальцами по клавиатуре, вошел в свою почту. Новое письмо. Одно новое непрочитанное письмо, возликовал он!
Мельком глянув поверх монитора на Сергея Владимировича и убедившись, что тот, склонившись над Перепечко, нетерпеливо что-то ему объясняет, Макс щелкнул мышью.
Черт, он был уверен, что она ответит. Здорово! Молодец, Макаров, все правильно делаешь. И что же она нам пишет? Макс буквально мурлыкал себе под нос.
Поразительно, но мальчик и мысли не допускал, что Полина его отошьет. И, как ни странно, не ошибся. Письмо оказалось коротким. И что с того? Ясно главное – девушка не прочь продолжить переписку с анонимным поклонником.
Всего два предложения:
«Ну, здравствуйте! Позвольте полюбопытствовать, кто в здравом уме откажется получить в подарок весь мир?»
На этот раз Максу не понадобится полдня, чтобы придумать ответ. Ухмыльнувшись, он прошел на сайт прикольных подарков и всего за пару минут оформил заказ.
Закончив, поднял голову и обеспокоенно оглянулся, словно преступник. Вроде все обошлось. Петушков, оставив Перепечко в покое, сидел за своим компьютером и сосредоточенно пялился в монитор.
Макс расслабился и вольготно откинулся на спинку стула. Взгляд его рассеянно заскользил по классу. Сухой, склонившись к Перепечко, что-то жарко шептал тому на ухо. Важно надувшись, Печка кивал, соглашаясь. Потом они оба обернулись, обнаружили, что Макс смотрит на них, и одновременно стали делать ему какие-то знаки, смысл которых понять было практически невозможно.
Наморщив лоб, Макаров попытался было угадать, что друзья имеют в виду, но в итоге только беспомощно развел руками. Мальчики расстроено переглянулись.
После того как Трофимов признался в краже телефона, Степу и Сухого стали часто видеть вместе. Общая вина перед Синицей сплотила. Тот ходил хмурый и задумчивый – не простил. А ведь они пытались помириться, честно. По одиночке и вместе подходили, но без толку. Илья упрямый. Даже разговаривать с ними не стал.
Конечно, его понять можно. Но зачем так-то уж? Макс невольно посмотрел на Синицына, который сидел через два стола от него. Тот, видимо, почувствовал: глаза опустил, но не повернулся.
Макс сразу отвел взгляд. На душе у него стало грустно. К счастью, в этот момент раздался звонок.
Петушков вскочил из-за стола раньше суворовцев и суетливо заметался:
- Компьютеры! Компьютеры выключить не забудьте!
Кадеты послушно зашебуршились.
На выходе Макса догнали Перепечко и Сухомлин.
- Макар, - окликнул его Сухой, - тут такое дело…
Они вышли в коридор и отошли к окну. Печка встал было у подоконника, но тут же сорвался с места, обежал вокруг Сухого и пристроился справа от Макса. Тот нетерпеливо посмотрел на Степу. Заложив руки (которые он просто не знал, куда деть) за спину, Печка огорченным шепотом сообщил:
- Трофим собирается сваливать.
- В самоволку и без нас? Вот гад, - возмутился Макс.
На самом деле он, конечно, догадался, о чем речь. Просто в последние дни как-то совсем не было времени подумать о Трофимове. Столько всего случилось – просто голова кругом идет. А подумать, наверное, надо было. Макс виновато почесал нос.
- Да нет, - не уловив иронии, покачал головой Печка, - Вообще из училища. Я сам, конечно, не слышал, но говорят, - Печка понизил голос, - он тебя очень боится.
- А кого мы на ворота поставим? – удивился Макс.
Он и сам не понимал, зачем несет эту чушь, но остановиться уже не мог. Так вроде проще было. Заметив удивленный взгляд Степана, Макаров отрицательно покачал головой:
- Не, Печка, прости, но тебя на ворота ставить никак нельзя. Ты позарез нужен нам на поле – в качестве тайного оружия, - он многозначительно поднял брови.
Перепечко надулся:
- Вот вечно ты так.
- Ладно, шучу я, - примирительно потрепал Перепечко за плечо Макс и наконец решился: - И где этот Арсен Люпен?
Сухомлин, до этого молчавший, пожал плечами:
- А вот это своевременный вопрос. Мы его нигде найти не можем.
Трофимова обнаружили в туалете. Он прятался. Прятался, плакал, размазывая кулаком слезы по щекам, и курил, сбрасывая пепел в унитаз. Иногда по привычке Трофимов пытался разогнать дым, но потом, вспомнив, что теперь шифроваться больше не надо (заявление у майора – отступать некуда), расстраивался еще больше и начинал икать.
Услышав, что в туалет кто-то вошел, мальчик потянулся было, чтобы запереть дверь, но не успел – она распахнулась, и Трофимов увидел ребят. Он сразу напрягся, выбросил окурок и приготовился к обороне. «Бить пришли», - с тоской подумал он, вглядываясь в лица кадетов.
Но Макс, всплеснув руками, как ни в чем не бывало сказал:
- У нас через полторы недели финал с четвертым взводом, а он тут курит сидит. Сколько тебя можно искать? На тренировку пора!
На самом деле Макаров очень старался, чтобы его голос прозвучал как можно естественнее. Но сам почувствовал неловкую фальшивинку и рассердился.
Недоверчиво переводя взгляд с одного сокурсника на другого, Трофим наконец понял, что ребята не шутят.
- Вы… хотите сказать, что берете меня? – невольно дрогнувшим голосом уточнил он на всякий случай.
Нетерпеливо дернувшись, Макс передразнил его:
- Что хотим, то и берем. Все, кончай мямлить, ноги в руки и на поле.
Трофимов нервным движением стер с глаз слезы, которые не удалось скрыть, и пылко проговорил:
- Макс, честное слово, если бы не Мурашко, я бы никогда…
- Замяли, - прервал его Макаров недовольно, - меньше слов, больше дела.
Он первым двинулся на выход. За ним последовали, чувствуя явное облегчение, остальные. Самым последним вышел Трофимов – с блуждающей робкой улыбкой на лице и все еще влажными глазами.

4.

На следующее утро выпал первый снег. Мел¬кий, колючий, он тонким слоем покрыл землю, издалека напоминая крупные летние градины.
Ребята ожидали, выглядывая то и дело в окно, что он сразу растает. Но снег упрямо не таял, и ЕО второй половине дня суворовцев отправили на улицу с лопатами и метлами — убирать территорию.
Сделав несколько взмахов. Леваков подо¬шел к забору, отложил метлу в сторону и, не удержавшись, наклонился и собрал голой рукой горел ь снега. Вместе со снегом он за¬хватил также грязь и скучные коричневатые листья. Выбросив лишнее, Андрей попытал¬ся слепить снежок. Снежок получился ма¬ленький, сыпучий.
Примяв снежный комочек пальцами, Ле¬ваков оглянулся — в кого бы кинуть? Невда¬леке молча трудился Синицын. Андрей уже размахнулся было, но передумал. Они с Иль¬ей не разговаривали.
Синицын считал, что Андрей его предал (он прямо этого не сказал, но Леваков и так понял). А Леваков, в свою очередь, тоже сер¬дился на Синицына. Почему он ему сразу всю правду не сказал? И хотя подсознательно мальчик вовсе не был уверен в своей правоте, признаваться в этом не собирался.
В результате они оба упорно молчали. Но в душе каждый надеялся, что другой не выдер¬жит и первым сделает шаг к примирению.
Снежок начал медленно таять. Леваков за¬думчиво на него посмотрел и швырнул за за¬бор. Снежок врезался в придорожный столб и отскочил в сторону. Андрей вздохнул и вернулся к работе.
В тишине гулко скрипели метлы. От моно¬тонных движений клонило в сон, и Леваков временами разгибался, бросая быстрые взгля¬ды на Синицына. Так, вроде как случайно. Но Илья трудился, не поднимая головы.
Однако, в очередной раз сделав передышку, Леваков с удивлением заметил, что Синицын вдруг выпрямился, напрягся и мрачно смотрит куда-то за ограду. Проследив за его взглядом, Андрей понял почему. По улице шел Мурашко.
О том, что врач решил уволиться из учили¬ща, кадеты, естественно, знали. Но все равно было как-то странно увидеть его сейчас.
Размашистой уверенной походкой Мураш¬ко быстро шустрил вперед, оставляя на ас¬фальте четкие прямые следы. Бородка вскло¬кочена, руками придерживает большую спор¬тивную сумку.
Перед тем как перейти улицу, доктор на мгновение остановился и обернулся. Этого хватило, чтобы Андрей (да, похоже, и Сини¬цын) заметил внушительный фингал у него под глазом. Темно-синий с багровым отливом, фингал, по всей видимости, болел, потому что, отворачиваясь, Мурашко поморщился и непроизвольно дотронулся до лица.
Суворовцы, понятно, ни сном ни духом не ведали о том, что прапорщик Кантемиров, не удержавшись, перед уходом втайне нанес доктору последний визит. Прощание было очень коротким, но после него на физионо¬мии Мурашко и появился этот замеченный кадетами синяк.
Когда врач скрылся из виду, Синицын оч¬нулся, моргнул и, подхватив метлу, отошел от забора.
Андрей остался один. На земле грязными полукругами расходились следы его деятель¬ности. Не годится. Придется начинать сна¬чала, уныло признал он.
Однако не прошло и пяти минут, как из-за ограды его окликнул голос, который он сра¬зу узнал. Леваков вздрогнул и, обернувшись, увидел улыбающуюся Сашу.
— Привет, суворовец! Смотрю, служба не идет, а буквально метет! — Она хихикнула. —
С первым снегом тебя.
Оправившись от удивления, Андрей сму¬щенно кивнул:
— И тебя тоже. — Сегодня на Саше была все та же синенькая курточка, но на этот раз голову девушки покрывала толстой вязки ша почка, надвинутая на самые брови. Андрей по-мялся и спросил: —А ты что здесь делаешь? Она лукаво улыбнулась:
— Мимо проходила. —Так это же его, Левакова, слова! Он робко улыбнулся, а Саша вдруг
поинтересовалась: — Слушай, суворовец, а у тебя когда ближайшая увольнительная?
Андрей остолбенел и даже не сразу смог ответить.
— В субботу, — выдавил он наконец. За¬чем ей, интересно?
— Вот и замечательно! — обрадовалась девушка. — Пошли на каток со мной и Само¬хиной?
— Ты думаешь, к этому времени уже лед встанет? — засомневался Андрей, непроиз¬вольно посмотрев себе под ноги, и потер са¬погом землю, разгребая снег.
Саша расхохоталась:
— Вот балда! Ясное дело, каток искусст¬венный! — А затем вдруг добавила, глядя ку¬да-то мимо него: — Чего пялишься? — И бы¬стро пояснила обескураженно хлопающему глазами Андрею: — Это я не тебе. Стоит там один и пялится, — пожаловалась она, кивнув куда-то в сторону.
Обернувшись, Леваков с трудом удержался, чтобы не выругаться. Небрежно опираясь на лопату, за спиной у него стоял Сырников и с интересом рассматривал Сашку. Оценивал как будто и при этом неприятно кривился. Андрей разозлился.
— Ты чего здесь ошиваешься? — резко спросил он, непроизвольно закрывая собой девушку от наглого взгляда Сырникова.
Тот придвинулся поближе, не сводя глаз с Саши (что еще больше не понравилось Анд¬рею), а затем неспешно подошел к забору и, прищелкивая языком, ответил:
— Вообще-то ошиваешься здесь как раз ты! Или, лучше сказать, телку шьешь? — бросил он, сально хмыкнув.
Сашка недовольно поморщилась, а Лева¬ков, часто-часто задышав -- это он Сашку телкой назвал! — мигом схватил Сырникова за грудки и прошипел:
— Немедленно извинись перед девушкой, ты, гнида.
Но Сырников, не растерявшись, больно ударил по рукам Андрея ребрами ладоней и, скалясь, ответил:
— Что за выражения, сиротка?
Закончить фразу Андрей ему не дал. Не разгоняясь (хотя так, наверное, удар был бы сильнее), он врезался головой в живот Сырни¬кова, от чего тот упал, увлекая за собой Левакова. Раздался крик Саши: «Эй, прекратите немедленно!» А потом она вдруг взвизгнула и замолчала. Вслед за этим чья-то сильная рука мерт¬вой хваткой вцепилась Андрею в ворот и ре¬шительно оттащила его от Сырникова. В пы¬лу драки Леваков хотел было извернуться и ударить невидимого противника, но, узнав Ноздрева, вовремя сдержался.
— Вы здесь никак ринг устроили? — поин¬тересовался полковник, не выпуская Андрея, который, не успокоившись еще, ужом изви¬вался у него в руках. — Так вы бы предупре¬дили. Мы бы стульчики принесли, ставки бы делать начали, м-м?
Суворовцы молчали. Сырников, красный и примятый, как никогда, сердито смотрел на Левакова, который с готовностью отвечал ему тем же.
— И что вы, интересно, на этот раз не по¬делили? Или опять шутили? — подчеркнув последнюю фразу, он обратился непосредст¬венно к Андрею. Тот опустил голову, но ниче¬ го не сказал. — А тебя не предупреждали, что я тоже шутить умею? — спросил Ноздрев уже более сурово.
И аут из-за кустов, за которыми, оказыва¬ется, она пряталась все это время, вынырну¬ла Сашка.
— Ой, лапа, не надо. Он из-за меня на это¬го. — девушка кивнула в сторону вспыхнув¬шего Сырникова, — полез. Он меня защи¬щал, — с гордостью сообщила она Однако Леваков уже не слышал. Как это — «папа»? Кто это — «папа»? Неужели полков¬ник Ноздрев? Андрей нерешительно посмот¬рел на него и вдруг сразу все понял.
Ноздрев так строго смотрел на Сашку, как только отец умеет смотреть на дочь. Наконец он выпустил Левакова и приказал:
— По наряду вне очереди обоим. — Саша открыла было рот, чтобы возразить, но Нозд¬рев предупредил ее: — Ас тобой мы погово¬рим дома.
Саша послушно кивнула и ободряюще улыб¬нулась Левакову.
— Каток, — прошептала она одними губа¬ми, прежде чем уйти.
Но Леваков даже кивнуть в ответ толком не смог. Выходит, Саша — дочь их Ноздри! Обалдеть можно!

1.

Ни на какой каток Андрей, конечно, не по¬пал. Более того, когда Саша пришла в суббо¬ту, он сказал, что увольнительной ему не да¬ли. Соврал. Саша расстроилась, но, наверное, не больше, чем сам Леваков. А расстроиться ему было от чего.
Через полчаса после неожиданной встре¬чи с Сашей у забора полковник Ноздрев вы¬звал Андрея в себе в кабинет. Суровый и мрач¬ный, он указал Андрею на стул, и мальчик сразу догадался, что разговор предстоит не из простых. О предмете разговора и гадать было нечего.
Присев, Андрей стал исподлобья наблю¬дать за полковником.
Ноздрев всегда производил впечатление непоколебимой прибрежной скалы, этакого утеса, на который постоянно набегают вол¬ны, но, сталкиваясь с его каменным упор¬ством, брызгами отлетают обратно. И если даже и была у замначальника училища ахиллесова пята, то никто из кадетов не знал, где она находится. К сожалению, Левакову не по¬везло — ему удалось даже выяснить ее имя: Александра Ноздрева.
Перед полковником на столе лежал класс¬ный журнал их взвода, который он внима¬тельно изучал, с шумом переворачивая стра¬ницы. Погрузившись в чтение, Ноздрев, ка¬залось, напрочь забыл о суворовце, который, полный самыми нехорошими предчувствия¬ми, внимательно и обеспокоенно следил за каждым его движением.
Наконец полковник что-то обнаружил и с такой силой ткнул пальцем в лист; что тот не-довольно скрипнул. Ноздрев заметно повесе¬лел, закрыл журнал, отодвинул его в сторону и, сложив руки перед собой, спросил прямо: — Ты давно знаешь Александру? Безусловно, Леваков ожидал, что услышит нечто подобное, но все равно покраснел, как будто вопрос застал его врасплох. Сильно ро¬бея, он пробормотал:
— Нет... неделю, не больше.
— И что у вас с ней? — Полковник пытал¬ся подобрать слова, которые бы его самого не смущали. — Вы дружите? — спросил он в конце концов, чуть не сплюнув.
Андрей понял, что имел в виду Ноздрев. Он хотел выяснить, не встречается ли его дочь с курсантом Суворовского училища Леваковым Может, курсант бы и не прочь, но шансов, как уныло констатировал Андрей, v него не¬много. Когда Леваков вспоминал, как взахлеб рассказывал Саше о своем начальнике Нозд¬ре и как девушка радостно хихикала в ответ, он готов был провалиться сквозь землю.
Полковник может быть спокоен: они с: его дочерью не дружат — в том смысле, который Ноздрев вкладывал в свой вопрос.
— Мы просто знакомы, — уверенно отве¬тил Андрей.
Полковник выпрямился, бросил на кадета недоверчивый взгляд и забарабанил пальца¬ми по журналу. Казалось, он раздумывает — сослать Левакова в Сибирь или ограничить¬ся 1тубличной поркой?
— Понимаешь, Андрей, — начал Ноздрев издалека. — ты хороший парень, ц я желаю тебе только добра. — Леваков нахмурился: как правило, когда люди начинают разговор с подобной фразы, продолжение ему не сулит ничего хорошего. — Но нельзя тебе сейчас по девчонкам шастать. Это важно для твоего бу¬дущего.
«Какое живое участие в моей судьбе!» — неожиданно зло подумал Леваков.
— Я внимательно ознакомился с твои¬ми оценками, — продолжил тем бременем Ноздрев.
«Да уж, я заметил». —Андрей угрюмо по¬чесал нос.
— И они меня очень огорчили. — Полков¬ник вздохнул. —Тройка по алгебре, четвер¬ка по литературе...
— Но четверка — это ведь хорошо, — хо¬тел было возразить Леваков, но Ноздрев словно ожидал сопротивления и с энтузиаз¬мом его перебил:
— А должно быть отлично, Андрей. Долж¬но быть отлично. — Полковник назвал его по имени, бросив мимолетных! взгляд на бумаж¬ку, торчащую из-под журнала. —Ты ведь хочешь стать офицером?
Ноздрев задал этот вопрос как бы между делом, но Андрей насторожился и внима¬тельно посмотрел на полковника. Участливо смотрит, лицо непроницаемо, как всегда.
— Хочу, — очень осторожно, исподтишка вглядываясь в командира, ответил Андрей.
Тогда работай, — с жаром посоветовал ему Ноздрев, — работай и добивайся своего. Поднажми на физическую подготовку, ис¬правь математику, участвуй в олимпиадах. — Андрей понял, что его прорабатывают, и от¬вел тоскливый взгляд от полковника. А тот в это время, словно ничего не замечая, энер¬гично тряс кулаком, рисуя радужное будущее Левакова (которое наступит при условии, что мальчик будет благоразумен) — А уже по¬том... — Ноздрев напоследок махнул рукой, мол: девушек много — выбирай любую.
Андрей превосходно его понял. Всяк свер¬чок знай свой шесток. Не про тебя Саша Ноздрева. Что ж, возможно, полковник и прав. В конце концов, кто он, а где она? Нужен он ей такой, спрашивается?
Но у Андрея все равно больно защемило сердце. Хорошая девчонка Сашка. Ему вдруг вспомнилась почему-то ее прямая, ровне¬хонько лежащая на лбу челка, и от этого ста¬ло совсем тоскливо.
А Ноздрев, пристально наблюдая за каде¬том, ждал его решения. И, увидев, как маль¬чик печально опустил плечи и, сдавшись, кивнул, обрадовался.
В субботу Левакову пришлось постыдно и неумело врать Сашке про двойку по алгеб¬ре. Девочка расстроилась, но понимающе кивнула. Последней скотиной почувствовал себя Андрей, когда она, всучив ему свой теле¬фон, велела звонить.
Он даже хотел бумажку с номером сразу выбросить, чтобы не так стыдно было. Толь¬ко подумал-подумал и не выбросил.
Чуть позже, направляясь к матери, Андрей то и дело воровато оглядывался, опасаясь, что девушка случайно увидит его и уличит, таким образом, в обмане. Но, к счастью, по дороге Саши он не встретил.
Мать открыла ему дверь так скоро, что мальчик заподозрил, уж не стояла ли она в коридоре, ожидая сына. Сияя, отошла она в сторону, чтобы дать Андрею пройти, а потом вдруг сделала внезапное движение навстре¬чу, поцеловала в щеку — шумно, сухо, но так, как его еще никто не целовал, и, смущенная собственной храбростью, отступила назад.
За время, что Леваков ее не видел, мать из¬менилась. Окрепла, порозовела и даже как будто немного поправилась. Преобразилась к квартира. Исчезли засохшие цветы на по¬доконнике, залежи хлама, зато на карнизе по¬явилась занавеска, а на столе новая, еще пах¬нущая магазином скатерть Теперь это была не просто квартира — комнаты приобрели не¬знакомый Андрею залах дома. «Почти как у Синицы», — с гордостью подумал он.
Теперь и мама была совсем другой (не та¬кой какой он запомнил ее в больнице). Нина Левакова как будто расслабилась и часто шу¬тила, смеясь одними только глазами. При этом ее лицо оставалось абсолютно серьезным, что делало шутку еще более сметной. Мать оказа¬лась превосходной рассказчицей. Входя в об¬раз, она менялась, по очереди изображая всех участников истории и заставляя Андрея хохо¬тать до слез.
Невозможно было представить, что еще месяц назад эта веселая улыбчивая женщи¬на сидела я этой самой квартире — только как будто и не в этой а в другой, пахнущей дымом дешевых сигарет, вонючими консер¬вами и грязными телами, — обводя бессмыс¬ленным пьяным взглядом свою странную слу¬чайную компанию.
Кстати, Андрею все-таки довелось еще раз повстречаться с этой компанией. В прошлую увольнительную.
Не успел он привести мать из больницы и уложить ее в постель, как раздался звонок в дверь. Удивившись, Андрей отпер замок.
За порогом стояли двое. Задумчиво пока¬чиваясь, они опирались о с гены, отвернув свои небритые, заросшие многодневной се¬дой щетиной физиономии в разные стороны.
Нахмурившись, Леваков хотел было не¬медленно захлопнуть дверь, но мужик, кото¬рого он когда-то вышвырнул из квартиры, на этот раз оказался проворнее и в последний момент просунул ногу в щель.
— Вам чего надо? — зло спросил Андрей, пытаясь выпихнуть ногу незваного гостя в коридор.
Но мужик был настроен решительно и ми¬ролюбиво одновременно. Не думая сдавать свои позиции, он повернулся к товарищу, сде¬лал тому какой-то знак, невидимый мальчи¬ку, и опять возник в проеме, радостно демон¬стрируя Андрею большую откупоренную бу¬тыль с мутно-серой жидкостью.
«Бражка», — догадался Леваков по запаху и принялся с удвоенной силой выталкивать бывшего собутыльника матери из квартиры. На лице мужика отразилось такое удивле¬ние, что он едва не утратил бдительность. Это позволило Андрею почти выпихнуть гос¬тей на лестничную площадку. Но, увы, толь¬ко почти...
Мужик без труда вернул свое преимущест¬во и, не обращая внимания на красное от зло-сти и напряжения лицо мальчика, сказал:
— Эй, пацан! — И он выразительно потряс бутылкой. — Выпьем за здоровье Нинки? Го¬ворят, она домой вернулась?
Андрей удивился — откуда знает? — и сер¬дито засопел:
— Валите отсюда.
Мужик огорчился:
— Ты чего, пацан? Мы же от всей души. Нинка нам как сестра, — он даже всхлипнул, — знаешь, как мы переживали?
Леваков, поняв, что его силы для того, что¬бы закрыть дверь, явно не хватает, перестал тянуть ее на себя, а наоборот, резко распах¬нул. Не ожидавший такого поворота мужик отлетел назад, увлекая за собой товарища. Андрей тем временем вышел из квартиры и ударил кулаком по двери.
— Вы цифры эти видите? — поинтересо¬вался он, обводя пальцами номер квартиры.
Мужики переглянулись и растерянно кив¬нули. Удовлетворенный, Андрей продолжил: — А теперь забудьте их. — И он с вызовом оглядел обоих. — Еще раз вас рядом с ней, — он кивнул на квартиру, в которой лежала его мать, —увижу—убью. — Последние слова Леваков произнес глухо, одними губами, но ре¬шимость, прозвучавшая в них, похоже, подей¬ствовала на мужиков, потому что они, боль¬ше не возражая, поплелись вниз по лестнице. И, уже закрыв дверь, Андрей услышал, как один спросил другого: «А это вообще кто?» Больше мужики не появлялись. Потом Леваков еще один раз видел их во дворе. Заметив Андрея, они начали, жестикулируя, рассказывать что-то своим друганам. По Левакова это уже не интересовало. Главное: чтобы мать не трогали.

2.

Саша Ноздрева и сама не поняла, как вдруг оказалась около магазина, где они впервые познакомились с Леваковым. Просто брела, брела по городу, да и свернула не туда.
Сначала суворовец ее раздражал, потом его явная робость перед ней забавляла девуш¬ку, а спустя пару дней Саша и сама удивилась, заметив, что вспоминает об Андрее чаще, чем он того заслуживает. Подумаешь, какой-то не¬значительный эпизод в магазине.
Даже Самохина заметила, презрительно поморщилась и назвала Сашку глупой.
— Простоватый он какой-то, твой кадетик, — пренебрежительно повела она пле¬чами.
Ну, для Самохиной конечно, решила Саша. В глубине души она чувствовала себя уязвлен-ной. Еще бы, ее подруга с такими парнями об¬щалась, к которым отец Сашку и за несколь¬ко сот километров не подпускал.
Компания Самохиной собиралась у взрос¬лого, уже работающего Витька. Он был пле¬чистый, щетинистый и щербатый — Сашка видела парня несколько раз вместе с подру¬гой. Повстречаться с таким в темном переул¬ке она бы не хотела.
Что творилось у Витька дома, знали все. Знали, но закрывали глаза, потому что опа¬сались его наглой ухмылочки. И даже после того, как прямо в квартире у него от передо¬зировки умерла тринадцатилетняя Юлька Ге¬расимова (Саша ее знала —красивая девчон¬ка с глубокими черными глазами и длин¬ными, густыми, но сильно секущимися на концах волосами], у Витька по-прежнему со¬бирались ребята и гремела до утра музыка. Милицию соседи не вызывали ни разу.
Когда умерла Юлька, отец подозвал Сашу и серьезно спросил, ходит ли она к Виктору в гости. Саша поклялась, что нет (а про то, что к Витьке частенько бегает Самохина, умолча¬ла — иначе отец ту и на порог не пустит).
Неудивительно, что Самохиной Леваков не понравился. А вот самой Сашке...
Накануне вечером у нее состоялся крайне неприятный разговор с отцом. Таким она па¬пу не видела еще никогда. Будучи его люби¬мой девочкой, Саша всегда получала все са¬мое лучшее, что обижало брата и вызывало недовольное ворчание матери. Сашке проща¬лись все ее шалости, ее никогда не наказыва¬ли за плохие отметки, поэтому просто чудо, что, достигнув четырнадцати лет, девочка не превратилась в законченную эгоистку.
О методах воспитания в семье спорили ча¬сто. Вечерами отец с матерью заседали на кухне, плотно прикрывая дверь, чтобы их раз¬говор не слышали дети. Ко Саша с братом вы¬ползали из своих кроватей, крались по кори¬дору и, затаив дыхание, прислушивались, пы¬таясь узнать, из-за чего ругаются родители.
Дети очень волновались. Особенно Саша. В классе у нее почти все девочки росли без от¬цов. И больше всего Саша боялась, что и ее папа однажды, не выдержав маминых упре¬ков, соберет чемодан и, чмокнув дочь на про¬щанье, навсегда покинет их дом. Про себя Са¬ша даже решила, что, если это произойдет, она уговорит отца взять ее с собой. А что, ему женщина в доме пригодится. Будет стирать, гото¬вить отцу еду, ну и что там еще положено...
Но одна только мысль, что папа может уйти, вызывала у девочки слезы, которые она сердито вытирала, потому как считала: плакать — это удел слабаков. А себя Саша Ноздрева слабой не считала.
Иногда, когда родители вопили особенно громко, Саша с трудом сдерживалась, чтобы не выскочить на кухню и не закричать: «Да перестаньте вы! Я буду делать все, что ска¬жете, только не ругайтесь!» Однако так ни разу и не выскочила.
Молча переглядываясь, они с братом про¬должали тихо сидеть под дверью и дрожать от холода и страха.
Все подобные разговоры заканчивались одинаково. Отец говорил:«Tы пойми, лет че¬рез пять она выскочит замуж. Ну и пойдет: семья, заботы. Пусть у девочки будет хотя бы детство». «Tы ей так характер испортишь, что ее и замуж никто не возьмет»,— злилась мать. (Ее любимчиком был Славка — это всем из¬вестно.)
Но в итоге отец капитулировал и обещал, что впредь будет относиться к Саше сдер¬жаннее и строже. Несколько дней он свое слово держал.
Но стоило маме уехать в командировку (ко¬торые случались у нее довольно часто), как все возвращалось на круги своя.
И вот что любопытно: отец, который на словах выдавал дочку замуж едва ли не с пя¬ти лет, воспринимал появление на Сашином горизонте любого мальчика в штыки. Пол¬ковник ругался с дочерью, тайно беседовал с потенциальными кавалерами, и те таинст¬венным образом испарялись.
Однако никогда до этого папа не сердился так сильно, как в этот раз.
— Все что угодно, только не военный! — кричал он на Сашу, которая молча выклады¬вала ужин ему на тарелку. — Tы у матери спроси, легко ей с военным жить?
Саша хмыкнула:
— Мама так редко бывает дома, что еще вопрос, кто у нас военный. И вообще, — она пожала плечами, — кто тебе сказал, что я с этим мальчиком встречаться собираюсь? Он просто мой знакомый.
— Просто знакомый, — проворчал Ноздрев. — Как же, как же, известное дело! Сна¬чала просто знакомый, а потом — знакомь¬ся, папа, это мой муж.
Саша расхохоталась и, чмокнув отца в ви¬сок, убежала в свою комнату.
Это было вчера, а сегодня она вышла из до¬ма и, сама не зная как, вдруг оказалась здесь. Зашла в магазин, купила мороженое (хотя на улице было отнюдь не жарко) и сквозь стек-лянную витрину увидела Андрея.
Он преспокойненько шел себе по той сто¬роне, направляясь, по всей видимости, в учи¬лище. Саша замерла, плотно сжав губы и на¬хмурившись. Он же сказал, что увольнитель¬ной ему не дати? Значит, обманул.
Рассердившись (и прежде всего на саму се¬бя), Саша выскочила из магазина, со злостью швырнула нераспакованное мороженое в урну и решительно побежала через дорогу, не об¬ращая внимания на сигналы раздраженных водителей.
Ну, сейчас она все ему выскажет! Что он о себе возомнил, в конце концов? Не хочешь общаться — скажи прямо. Врать он ей еще вздумал!
Подскочив к Левакову со спины, девушка какое-то время шла позади, едва не наступая ему на пятки, но оставаясь незамеченной. А потом легонько похлопала суворовца по плечу.
Андрей обернулся, и Саша удовлетворен¬но отметила про себя, как испуг, но, главное, смущение, отразились на его лице. Покрас¬нев, Леваков опустил глаза, явно не зная, что сказать.
Вот и прекрасно!
Ехидно улыбаясь, Саша нараспев произ¬несла:
— Ну, привет, суворовец! — Она наклони¬ла голову. — Я смотрю, вам и правда несладко живется — ни тебе увольнительных, ни развлечений каких. — Тут девушка вздохну¬ла с притворным сочувствием. — Начальни¬ки — звери. Я ничего не упустила? — поин¬тересовалась она.
Чувствуя себя преотвратно, Андрей с гру¬стью посмотрел на Сашу и признался:
— Если честно, я и не знаю, что тебе ска¬зать. — Образ полковника Ноздрева встал у него перед глазами. Хмурясь, воображае¬мый Ноздрев говорил (хотя в действитель¬ности он ничего подобного ни разу не про¬изнес): «Хочешь учиться в Суворовском — о Саше и думать забудь». — Прости, так полу¬чилось. — И Леваков отвернулся.
Сашу бросило в жар. Она-то надеялась, что... Да о чем она — и так все понятно. Толь¬ко как это, оказывается, унизительно. Заку¬сив нижнюю губу, девушка поняла, что если сейчас же не уйдет, то расплачется.
— А ничего не говори, — беззаботно про¬изнесла она. — Передавай привет... — Саша задумалась на секунду и, уже уходя, махнула рукой — да все равно кому.
Глядя на ее опущенные плечи и зарывшу¬юся в шарф голову, Андрей почувствовал му-чительную боль, которая, змеей вцепившись в горло, стала его душить изнутри. «Да будь что будет», — вихрем пронеслось у него в го¬лове. И мальчик бросился вслед за Сашей.
Догнал, развернул ее и прямо как на духу выложил все. Про Сашиного отца, про учили¬ще, про то (сейчас даже стыдно вспомнить), что испугался Ноздрева. Но теперь, закончил Андрей (и это главное, правда, Саша?), ему решительно все равно, потому что он дей¬ствительно очень хочет пойти с ней на каток (ну, и с Самохиной тоже, разумеется), да и вообще...
Саша слушала его внимательно, светлея на глазах. Время от времени она сосредото¬ченно облизывала верхнюю губу, чтобы сдер¬жать радостную улыбку — вот еще не хвата¬ло, а то возомнит этот суворовец о себе не¬весть что!
Когда Леваков замолк и обеспокоенно на нее уставился в ожидании ответа, девушка пожала плечами (вроде как не особенно-то она и переживала) и как ни в чем не бывало сказала:
— О'кей, тогда в следующую субботу.
— Что в следующую субботу? — не понял Андрей.
— На каток идем в следующую субботу, — терпеливо, но твердо пояснила она.
И ребята, конечно, не заметили полковни¬ка Ноздрева, который, вывернув из-за угла, так и застыл на месте при виде дочери, во¬преки его запрету беззаботно болтавшей с су-воровцем Леваковым.
Да и парню, похоже, их недавняя беседа впрок не пошла. Ну что же — не понимают по-хорошему, придется действовать по-пло¬хому, вздохнул Ноздрев.
Так и оставшись незамеченным, он раз¬вернулся и пошел обратно.

3.

Яков сидел в автомобиле около училища и, подняв тонированные стекла, караулил Полину.
Время от времени он кидал на себя в зеркало раздраженные взгляды и злился. Яков до сих пор поверить не мог, что девушка ему отказала (ну, не то чтобы совсем отказала, но резину тянет, это точно)!
А ведь когда он предлагал Полине пожениться, то думал, что делает ей великое одолжение. Более того, был просто уверен, что Полина в тайне ждет не дождется, когда он наконец решится. Ан вон как оно все обернулось.
Яков, как они и договаривались, приехал к Полине, когда истекли три дня, которые она попросила на размышления. Напялил выходной костюм, предполагая, что они поедут праздновать это событие в ресторан, и ждал с букетом цветов (идиот!), пока она освободится от своих спиногрызов.
Нет, Яков решительно не понимал, зачем Полина отправилась работать в это училище. Да с ее образованием и внешними данными можно хоть в Москву ехать (вообще-то Яков тайком и сам подумывал о переезде). Нет, заупрямилась. Хочу пользу людям приносить! Оценят они ее пользу, как же. Уж Яков побольше Полины на свете живет и давно убедился, что права старая пословица: человек человеку – волк.
Но чем-то человек от зверей все-таки отличается. А именно: он нуждается в спутнике, чтобы не так страшно было прожить эту самую странную жизнь. А смыслом жизни для него, Якова, стала Полина.
Особенно ясно Яков понял это после того, как, неловко заломив руки, Полина сказала, что пока не может принять его предложение. («Яшенька, миленький, дай мне еще подумать. Это ведь на всю жизнь, понимаешь?») Вспомнив, как старательно она при этом прятала от него глаза, Яков поморщился. Эх, Полина, Полина! К чему такие сложности? Проще надо жить! Жареный петух ее еще ни разу не клюнул, вот и создает проблемы на пустом месте.
Она, видите ли, считает, что у них разная система ценностей. Яков дрожащими руками достал из пачки сигарету и закурил. А ведь до этого не курил три года. Сорвался сразу после разговора с Полиной.
Что значит – разная система ценностей? Нет, ну раз сказала, так объясни, настаивал он. Но Поля глазки скромненько так потупила и отвечает: «Ты, Яшенька, сейчас все равно не поймешь. Я потом, когда сама во всем разберусь, тебе обязательно объясню».
Вот тут-то Яков и не выдержал. Лишнего наговорил: вспомнил про компьютер и мобильник (очень, кстати, недешевые), которые ей дарил. Полина не долго думая – из сумочки телефон вытащила и бряк о землю.
В общем, поговорили. Но Яков, конечно, не дурак. Сразу понял, что без мужика здесь не обошлось. А то он не знает!
Ха, вот наивная дурочка! Едва только Полина упомянула, что получила загадочное письмо по электронке, как Яков бешено ее взревновал. Но виду решил не подавать, а вместо этого начал слежку. Полина напрочь забыла, что Яков самолично регистрировал ее ящик. На почту Полины он заходил по десять-двадцать раз на дню. Но, даже убедившись, что новых писем девушка не получала, никак не мог найти себе места, постоянно дергал секретаршу и с удовольствием вымещал на пожилой женщине свое злобное настроение.
Но Якова не так возмутило письмо неизвестного воздыхателя, как ответ Поли. И эта скромница еще будет ему рассказывать о чести и чистой бескорыстной любви!
С нетерпением ожидал он продолжения истории и вот наконец дождался. Анонимный поклонник прислал Полине сертификат, согласно которому Полине Ольховской принадлежит теперь мировое господство, чему можно найти подтверждение на таком-то сайте, - и адрес. Яков, конечно, заглянул туда и поморщился.
На главной странице слева (она сплошь была усыпана образцами подобных бредовых, с точки зрения Якова, товаров) имелся квадратик «мировое господство», в котором красовалось имя его возлюбленной. Видимо, именно это она называет романтикой. Тьфу!
Получив подарок, Полина, естественно, не заставила поклонника долго ждать ответа.
«Принимаю с благодарностью. Уважаю людей, которые не бросают слов на ветер, - писала она. И еще: - Хотелось бы только побольше узнать о дарителе».
Кокетничает. Яков места себе не мог найти от злости. Ну ничего. Он выяснит, кто это такой умный. А уж потом разберется с ним по-своему, по-мужски.
В этот момент мимо его автомобиля торопливо прошел высокий темноволосый парень в форме суворовца. Ага: то, что надо.
Опустив окно, Яков крикнул:
- Эй, ты!
Суворовец то ли не расслышал, то ли сделал вид, что не слышит. В любом случае, не повернув головы, он пошустрил дальше. Нехотя открыв дверцу, Яков довольно проворно для своей комплекции выполз из машины и повторил громче:
- Ты, в форме. Я к тебе обращаюсь.
Тут парень удивленно обернулся. На мгновение на его лице отразилась смешанная гамма чувств, из которых можно было вычленить два доминирующих – недоумение и любопытство. Но уже в следующий момент суворовец бодро подошел к Якову.
- Да, дяденька? – почтительно склонив голову, спросил темноволосый парнишка.
В начале Якову показалось, что тот над ним издевается. Но, взглянув в невинные, по-детски голубые глаза, он успокоился.
«Господи, детский сад какой-то», - презрительно подумал Яков, а вслух небрежно поинтересовался:
- Ты ведь здесь учишься?
Почесав затылок, суворовец согласно кивнул. При этом лицо его приняло самое дебильное выражение, которое только когда-либо видел Яков.
- Полину Сергеевну Ольховскую знаешь?
Парень опять кивнул, причем взгляд его стал еще более пустым, чем до этого. Яков обрадовался. Вот и замечательно. Такой шизик за десять рублей будет ему, как говорится, носом землю рыть.
- Дело в том, я очень хороший, даже, можно сказать, близкий друг Полины Сергеевны, - суворовец понимающе кивнул. Приободренный Яков продолжил живее: - И боюсь, что кто-то у вас там сильно ее обижает, - Яков, не скрывая отвращения, которое испытывал к училищу, кивнул в его сторону, - Ты мне поможешь?
Глаза у парня округлились, и он растерянно развел руками: мол, что я, простой смертный могу сделать для столь важного господина? Подойдя к суворовцу вплотную, Яков доверительно зашептал:
- Последи за ней для меня, хорошо? – он говорил в самое что ни на есть ухо суворовца, надеясь, что тот, несмотря на свой глупый вид, поймет его с первого раза, - Ну, и если вдруг там рядом с ней кто появится – приставать будет или еще чего, - как можно более небрежно закончил Яков, - ты мне свистни, хорошо?
К радости Якова, суворовец, похоже, понял все сразу, потому что, приблизив в свою очередь губы к его лицу, прошептал:
- А что мне за это будет?
Вот это деловой разговор! Вот это он понимает!
- Не обижу, - усмехнулся Яков.
Суворовец расцвел непосредственной детской улыбкой, вытер нос, проведя ладонью по самому его кончику снизу вверх, и согласно кивнул.
Скреплять рукопожатием их договор Якову расхотелось. Он только удовлетворенно кивнул и предупредил:
- Только будь очень внимателен! Через неделю, в это же время, встречаемся здесь. Тогда мне все и расскажешь.
- А пароль явки? – поинтересовался темноволосый.
Яков, который в этот момент уже садился обратно в автомобиль, оскалившись, ответил:
- Иди, пионер, работай.
Очень довольные друг другом, они разошлись (или разъехались, если говорить о Якове).
Но как только его машина скрылась из виду, суворовец резко преобразился. Глупое, чуть подобострастное выражение исчезло с его лица, а вместо этого губы парня растянулись в презрительной усмешке. Макс (а это был именно он) брезгливо вытер лицо, глаза его недобро сверкнули.
- Замечательный выбор, дяденька, - задумчиво глядя вслед Якову, сказал он, - Я думаю, мы с вами сработаемся.
И, взлохматив волосы, он еще раз улыбнулся и скрылся на КПП.

4.

Во вторник бежали кросс. Десять киломе¬тров. Накануне тренировались несколько ча¬сов. Им даже время самоподготовки урезали. Василюк сказал: «Главное, конечно, как гово¬рится, не победа, а участие, но вы должны победить, ребята. Это будет маленькая побе¬да, но вкус ее вам понравится».
Суворовцы понимающе закивали. Кто же проигрывать любит? А тут если лучшими в училище станут — и почетно, и остальным нос утрут.
В общем, кадеты кросса ждали не без вол¬нения, конечно, но с удовольствием, и толь¬ко Перепечко начал недовольно ныть еще с вечера.
Перед отбоем он слонялся туда-сюда, рас¬строенно прислушиваясь к разговорам, и обес-покоенно ощупывал неприятно ноющие по¬сле сегодняшней тренировки ноги — садить¬ся и то больно было. Как завтра бежать? А ребят подводить не хотелось. Не решаясь поделиться своими опасениями, он все-таки осторожно забросил пробный мяч:
- Ну и зачем он, интересно, нужен, этот кросс? – Печка оглянулся, высматривая реакцию товарищей, но кадеты только хмыкнули. Он развил мысль: - Нам, как будущим офицерам, необходимо тренировать мозги, а не ноги.
Макс живо повернулся к нему.
- Печка, - позвал он, - честно говоря, мне иногда кажется, что тебе мозги развивать ни к чему. Разве что географию учить, чтобы в трех магазинах не заплутать.
Печка вздохнул. Он давно уже научился не обижаться на Макса. Мало ли что Макаров болтает. Вот батя его всегда повторял (особенно когда Печка, возвращаясь из школы, заставал дома гостей): «Степка наш – парень головастый. Далеко пойдет». Раньше Печка думал, что головастый – это обидно. Что вроде как голова у него огромная – гораздо больше, чем у других. Потом, конечно, понял, что это значит, что мозгов в голове много. И обрадовался – стал бы отец так говорить, коли это не правда?
- Я еще, между прочим, роман «Отца и дети» к завтрашней литературе не дочитал, - пожаловался он.
По правде говоря, Степка книгу открыл, прочел пару страниц и начал дремать. Но если Палочка его спросит, он с полным правом разведет руками – у нас кросс был, не успел.
Раздался смешок. Петрович, оперевшись на локоть, приподнялся на кровати:
- А ты с Левой поговори. Он тебе много неизвестных фактов про отношения отцов и детей поведает. Настоящий роман! Да, Лева?
Андрей хотел было огрызнуться, но лишь махнул рукой. Пусть треплются, жалко, что ли? Пацаны каким-то образом пронюхали, что Леваков «крутит любовь с ноздревской дочкой», и теперь просто проходу ему не давали. Но не драться же с ними, в конце концов? Поэтому Андрей краснел, злился и молчал.
В казарму заглянул дежурный офицер и цыкнул, заслышав смех. Разговоры мигом смолкли.
Синицын, который, затаив дыхание, прислушивался к болтовне пацанов, вздохнул и повернулся на другой бок. Ему до смерти надоело дуться на ребят. Но подойти и заговорить с ними как ни в чем не бывало Илья не мог. Гордость не позволяла.
Злость, которую он испытывал сначала, куда-то пропала. И все чаще Илья стал задумываться, а как бы он сам поступил в подобной ситуации? Где гарантии, что не стал бы из принципа отстаивать очевидные для него факты, которые на самом деле (как, например, в его случае), оказались далеко не так очевидны?
Вон как все непросто вышло. Как выяснилось, вором-то был Трофимов. Он украл у Макса телефон. А для чего? Чтобы остаться в училище. Цель-то вроде благородная. Илья задумался.
И правильно ребята Трофимова простили. Он бы, наверное, точно так же поступил на их месте. А ведь еще недавно…
Синицын вспомнил старого суворовца Устинова, который неодобрительно крякнул, увидев, как возмутился Илья, услышав окончание его истории. Надо бы как-нибудь к нему зайти, решил Синицын, уже засыпая.
На другой день перед стартом майор Василюк напомнил:
— Вам, ребята, сегодня намного проще, чем было вашим товарищам. Первый, второй и четвертый взвод уже пробежали. Лучший результат показал взвод майора Ротмистро¬ва. — Кадеты издали неодобрительный ро¬пот. — Но это пока. — Майор выразительно посмотрел на мальчишек. — Мы ведь сегодня изменим общие показатели?
Третий взвод стройно прокричал:
-Да-а!
— Разделаем Сырникова, —уверенно кив¬нул Сухой. — Под грецкий орех.
— И скорлупы не оставим, — тихо согла¬сился Петрович.
А Василюк тем временем продолжал свою речь. Звук его голоса вселял в мальчишек не-вероятную уверенность. Раз командир верит в них, то сами они и подавно должны побе¬дить (хотя бы уже потому, чтобы его не разо¬чаровать).
— И я не сомневаюсь, что мы способны на это. Ваш результат всегда был либо хоро-шим, либо отличным. А если кое-кто, не бу¬дем называть имен, — и Василюк улыбнул¬ся, — постарается как следует, то мы можем стать первыми.
Перепечко со скучающим видом рассмат¬ривал носки своих сапог. Понятно, на кого на-мекает майор. Ну что он, Степа, может поде¬лать? И так уж старается изо всех сил.
— Кое-кто, кое-кто, — грустно пробормо¬тал он. «Может, кое-кто головастый, а не ногастый», — вспомнив отца, попытался успо¬коить себя Печка.
—А чтобы вас подбодрить, скажу, что взвод, показавший лучший результат, будет награж¬ден походом в цирк.
Дружное «вау» было ему ответом. Даже Пе¬репечко оживился:
— Товарищ командир, а там звери будут? Василюк развел руки:
— А ты беги быстрее и узнаешь.
Печка всерьез задумался. А что? Может, попробовать?
Однако то, что произошло в действитель¬ности, предвидеть было трудно.
Перепечко бежал на удивление легко: то ли он силы правильно распределил, то ли зверей ему уж больно увидеть захотелось — неизве¬стно. Только ноги словно сами летели по до- роге, и, хотя от основной группы Степа отстал, на дистанции он был не одинок. Вон мелькают сапоги Коришева, за ним Гришин локтями машет, а чуть позади Печки тяжело дышит Трофимов.
Приободрившись, Перепечко даже само¬уверенно подумал, а не обогнать ли Гришина на последнем повороте? Смерив расстояние на глаз, он кивнул себе — да легко.
До финиша оставался всего лишь какой-то там километр, и тут Перепечко услышал за спиной слабый вскрик и следом звук падаю¬щего тела. Бряц — как мешок с картошкой, небрежно выброшенный из грузовика.
Не останавливаясь, Степа оглянулся и уви¬дел Трофимова. Тот лежал поперек дороги и судорожно дышал. Прежде чем развернуться, Печка крикнул бегущему впереди Гришину: — Вить! Трофим в обмороке. Гришин обернулся и, едва бросив взгляд на Трофимова, потрусил обратно. Туда, где Пере¬печко пытался привести товарища в чувство. Безуспешно. Закрыв глаза, тот, красный, мокрый и липкий от пота, не двигался и толь¬ко заходился временами в громком хлюпаю¬щем кашле.
— Докурился. Дыхалка не выдержала, — констатировал Гришин. — Что делать бу¬дем? — Он взглянул на Печку, который все еще со слабой надеждой похлопывал сокурсника по щекам и что есть силы дул ему в лицо. — Здесь его не бросишь. Да и результат без Трофима все равно не засчитают. Так что же нам делать?
Подняв глаза, Перепечко пожал плечами:
— Что-что? Тащить к финишу.
Возразить было нечего. Подхватив вялое,
безвольное, а оттого тяжелое тело с двух сто¬рон, Перепечко с Гришиным поволокли без-дыханного суворовца, пытаясь даже бежать, насколько это возможно.
Издалека заметив троицу, напряженно всматривающиеся в поисках отставших кадеты их взвода бросились на помощь Перепечко и Гришину.
Когда общими силами Трофимова донесли и положили на землю, он все никак не мог отдышаться, глаза его то закрывались, то открывались и пугающе безучастно смотрели вверх.
Василюк пощупал пульс Трофимова и спросил:
- Курит?
Мальчики промолчали. Тогда майор, понявший все без слов, махнул рукой: мол, жить будет и, досадливо морщась, отошел в сторону.
Кадеты вновь окружили Трофимова.
- Что случилось-то? – недовольно спросил Сухомлин.
- Сам видишь, плакал наш цирк, - ответил ему кто-то.
- При чем здесь цирк? – досадливо отмахнулся Макаров и тоже отошел.
А Трофимов все прекрасно слышал – и расстроенное ворчание ребят, и возбужденный рассказ Перепечко о том, как тот увидел и поднял его на дороге. Слышал, но молчал и только равнодушно смотрел в небо.
Хорошо-то как! Тихо, высоко, спокойно. Кто-то уже писал об этом — о небе. Ага, Тол¬стой, кажется. Эх, прав классик! Все суета, кроме высокого, гордого и недоступного неба у нас над головой.

1.

Что ни говори, а третьему взводу действи¬тельно удалось изменить результаты кросса. Благодаря им первый взвод, уже начавший привыкать к тому, что вечно плетется в хвос¬те, впервые переместился на третье место. Первыми стали курсанты четвертого взвода, которые теперь ходили павлинами и, самодо¬вольно посматривая на остальных (а в особен¬ности на главных соперников из третьего взвода), преувеличенно громко обсуждали предстоящий поход в цирк.
Однажды Перепечко, — несмотря ни на что, он ходил гордый (добежал ведь, смог) и только при ребятах ненатурально скорбел (неуместно казалось ему радоваться-то), — услышав очередную ехидную тираду, не вы¬держал и тоже громко, чтобы услышал чет¬вертый взвод, сказал:
— Ничего, скоро финальный матч по фут¬болу. Вот и посмотрим, кто посмеется по¬следним.
Тогда Сырников живо обернулся и ответил Печке, отвесив ему предварительно низкий поклон:
— Милости просим. Мы с удовольствием понаблюдаем, как вы друг друга на руках по полю таскаете. Это ведь, кажется, ваш новый стиль? Кхе-кхе, — натужно покашлял Сырни¬ков. —Донесите меня до мяча, пожалуйста. — Он вытянул руки вперед и, покачиваясь из стороны в сторону, сделал несколько шагов, но, словно внезапно обессилев (явно изобра¬жая Трофимова), опустился на стул.
Не удостоив Сырникова ответом (что тут скажешь?), Перепечко понуро удалился.
Неудачу третий взвод переживал тяжело. Кадеты приуныли. И особенно Трофимов. Ой как ребята на него злились!
До училища курили многие, но потом, по¬ступив в Суворовское, побросали. Так поче¬му же другие смогли, а Трофим нет? Да лад¬но бы он только себе гадил — ведь весь взвод подвел!
Да понимал это Трофимов, понимал. Ему и без того стыдно было. А тут еще постоянно лови на себе косые взгляды и отбивайся от ед¬ких замечаний. Впрочем, отбивался Трофи¬мов вяло. Чувствовал свою вину. А оттого нервничал и тайно курил в кустах, судорож¬но глотая дым и выглядывая: не идет ли кто?
Но если уж суворовцы совсем доставали Трофима, он зло шмыгал носом, бормотал:
«Задолбали» — и отходил в сторону, чтобы пацаны не учуяли запах недавно выкурен¬ной сигареты.
Как-то на истории Мих Мих рассказывал о русско-турецкой войне. Обычно, когда Мих Мих рассказывал, его слушали все. Историк не бегал по классу, не жестикулировал и по¬чти не пользовался картами. Напротив, весь урок он сидел за столом, положив перед со¬бой сцепленные в замок руки.
Но как он говорил! Живо, образно, не ску¬пясь на эпитеты. Так и видишь перед собой картины! Когда он рассказывал, суворовцы будто сами в битве участвовали.
Однако сегодня было скучно. Мих Мих сразу это почувствовал и, неожиданно пре¬рвав повествование о политической обста¬новке в Западной Европе во второй половине XIX века, спросил:
— А вот кто мне ответит, господа суворов¬цы, — он часто называл их господами, и ре¬бята по негласной договоренности хихикали, хотя слышали эту шутку уже не раз, — кто из вас хоть что-нибудь знает о героической обо¬роне Севастополя?
Мальчики, удивленно переглянувшись, во все глаза уставились на преподавателя.
— Так это же во время Великой Отечест¬венной было вроде... — неуверенно предпо¬ложил Петрович.
Погрустнев, Мих Мих неодобрительно покачал головой. Его взгляд с надеждой за¬скользил по классу. Синицын не выдержал и поднял руку. Мих Мих обрадовался, морщи¬ны на полном лице мигом разгладились, гла¬за подобрели.
— Да, суворовец Синицын. — кивнул он Илье.
Тот встал и, в упор глядя на историка, начал:
— Оборона Севастополя началась в сентя¬бре тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года и длилась одиннадцать месяцев. Против наших воевали турки, французы и англича¬не. Их было намного больше, и оружие у них тоже было лучше. — Илья воодушевился и сам не заметил, как, рассказывая, стал огляды¬ваться на товарищей, которые, повернув го¬ловы, притихли и внимательно его слуша¬ли. — Только не на тех напали! Обороной ру¬ководил знаменитый адмирал Нахимов. Он, кстати, и погиб тогда, — добавил Илья немно¬го торжественным тоном. — У наших и бое¬припасов не хватало, и с продовольствием проблемы были. А они все равно круглыми сутками у батарей стояли. А женщины с деть¬ми им снаряды и пищу приносили. Вот. — Илья перевел дыхание и прикрыл глаза.
Мих Мих закивал, не удержался и добавил (причем и его голос тоже, как перед этим и го¬лос Синицына, взволнованно дрожал, словно они оба только что вернулись из осажденно¬го Севастополя):
— Когда бесталанное командование откры¬ло противнику путь к городу, там оставалось всего тридцать пять тысяч солдат. На помощь им пришли матросы и местное население. Но город, — историк повысил голос, и кадеты непроизвольно втянули головы, — был готов сражаться. Адмирал Корнилов — он руко¬водил обороной до Нахимова и тоже погиб — обратился к защитникам Севастополя и ска¬зал: «Будем сражаться до последнего! Если кто из начальников прикажет бить отбой — зако¬лите его!»
Восхищенно выдохнув, мальчишки неволь¬но поежились. Синицын, не дожидаясь раз¬решения преподавателя, сел и рассеянно улыб¬нулся. Мих Мих тем временем пришел в себя и уже гораздо спокойнее сказал:
- Спасибо, суворовец, ставлю вам «отлично», - Мих Мих огляделся, - И кто же мне, господа, скажет, благодаря чему разрушенный почти до основания город стоял до последнего бойца? Добровольцы есть? – и обрадовано кивнул: - Суворовец Перепечко?
Печка, в этот момент энергично чесавший ухо, растерянно поднял глаза и медленно встал.
- Русский дух? – смущенно пробормотал он.
Раздались смешки. Мих Мих тоже не удержался от улыбки, которую, впрочем, сразу спрятал в усах.
- Ну, можно и так сказать, - неопределенно помотал он головой, - И что, по-вашему, есть моральный или, как выразился суворовец Перепечко, русский дух, принесший России не одну победу?
Ни одной поднятой руки. Боясь ошибиться – вопрос-то не конкретный, - мальчишки притаились. Историк опустил глаза в журнал.
- Суворовец Макаров! – Мих Мих выжидательно уставился на Макса.
- Я, - бойко вскочил тот, - Повторите вопрос, пожалуйста.
Историк крякнул, но вопрос повторил.
- Его предысторию я тебе, пожалуй, рассказывать не буду, - Мих Мих выразительно приподнял брови, - Рассчитывая на то, что ты был с нами все это время.
Макс важно кивнул, как будто задумался, а потом ответил:
- Не знаю, Михаил Михайлович, как насчет того духа, который помогает, но зато я точно знаю, какой дух мешает победе.
- Да? – заинтересовался историк, - И какой же?
- Табачный, Михаил Михайлович, - Макс откашлялся, - Еще великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин писал: «Табачный дух – Трофимом пахнет!» - продекламировал он с выражением.
Кадеты прыснули, а Трофим быстро поднял глаза, покраснел и, пробормотав уже ставшее привычным: «Задолбали», опустил голову.
Историк хмыкнул, покачал головой, но, как ни странно, ничего не сказал.
Леваков пригнулся к парте. Только бы Мих Мих его не вызвал! Еще не хватало пару по ис-тории получить. Причины нервничать у Анд¬рея были. Он не слышал ни слова из того, о чем говорили сегодня на уроке, потому что, затаившись, повторял информатику (хотя на¬кануне и занимался только ею).
И все из-за Петушкова. Даже пацаны об¬ратили внимание, что информатик неров¬но к Леве дышит. Его прямо трясет при виде Андрея.
Иначе как объяснить то, что информатик на каждом уроке его спрашивает? Да если бы просто спрашивал!
Петушков упорно стремился подловить су¬воровца. Даже если Леваков, старательно вы¬зубрив урок, отвечал все без запинки, инфор¬матик непременно задавал ему дополнитель¬ный вопрос, на который Андрей ответить уже не мог. Тогда Сергей Владимирович, притвор¬но вздыхая, говорил:
— Так я и знал! Знания весьма и весьма поверхностны. — После чего, нимало не сму¬щаясь, ставил Андрею пару.
Именно пару! Не тройку, которую запрос¬то можно было влепить за неполный, с его точки зрения, ответ, а двойку, как будто Лева¬ков и в самом деле полный дуб. Андрея это просто бесило.
К сегодняшнему уроку он специально под¬готовил не один параграф, а целых три, что¬бы информатику не удалось его зацепить. Но все равно шел на урок волнуясь, не переста¬вая шевелить губами, уже в сотый раз повто¬ряя свой ответ. К битве курсант Леваков был готов (так, по крайней мере, он думал).
Однако и в этот раз история повторилась. Андрей привычно поднял руку (лицо суровое, зубы стиснул). Петушков поколебался, но со¬гласно кивнул (при этом мальчик уловил во взгляде преподавателя легкую досаду — вро¬де как вот настырный!).
Андрей уверенно поднялся и изложил все, что знал, а окончив, замер и с вызовом посмо¬трел на Петушкова. Все то время, пока он от¬вечал, информатик рассеянно теребил пуго¬вицу на своем костюме. Казалось, он вовсе и не слушал кадета. И после того, как Леваков замолчал, скрип ногтей Сергея Владимирови¬ча о пластмассу зазвучал особенно громко.
Впрочем, вскоре преподаватель очнулся, бросил пустой взгляд на суворовца, неодоб-рительно покачал головой и, словно испор¬ченный автомат, выдал все то же:
— Нет, знания определенно весьма и весь¬ма поверхностны.
Чуть не задохнувшись от злости, Андрей сперва побледнел, сравнявшись цветом с ке¬фиром, а затем моментально сделался багро¬вым и тяжело задышал. Когда преподаватель уже занес ручку над журналом, Леваков, не спуская с преподавателя сердитого взгляда, прямо спросил:
— Почему вы меня постоянно заваливаете?
Опешив от неожиданности, Петушков рас¬терялся. Кадеты, внимательно следившие за происходящим, с восхищением смотрели на Андрея. Во дает!
Тем временем информатик пришел в себя и яростно ткнул ручкой в журнал, поставив против фамилии Леваков жирную точку.
— Да как ты смеешь? — возмущенно прошипел он, избегая, однако, смотреть на Андрея.
— Так ведь заваливаете, —угрюмо повто¬рил тот.
Раздувшись так, что его жиденькие усы стали казаться еще более жидкими, препода¬ватель влепил мальчику не одну, а целых две двойки разом.
А что еще он мог сделать? Признаться, что и в самом деле заваливает кадега Левакова? Но ведь Сергей Владимирович действовал по приказу начальства, так что какой с него спрос?
Все дело в том, что информатик любил, так сказать, закладывать за воротник. Не то что¬бы Петушков был заядлым алкоголиком, про¬сто иногда, начав выпивать, не мог остано¬виться, что, естественно, сплошь и рядом приводило к курьезным случаям, которые сильно подмачивали его репутацию.
Однажды Сергей Владимирович напился прямо в училище. И ладно бы просто напился (тихо-мирно в преподавательской) — нет, его потянуло на подвиги. Выйдя на улицу, он, по¬шатываясь, упорно шел вперед, пока трупом не упал в кусты. Сколько Петушков там про¬лежал — неизвестно, только когда он наконец открыл глаза, то первое, что увидел, была ло¬шадиная морда, сосредоточенно его разгля¬дывающая.
Возможно, лошадь (если только она дейст¬вительно существовала, а за это Петушков, не любивший вспоминать «сей досадный слу¬чай», не мог поручиться и сегодня) была под-слеповата, потому что наклонилась кобыла очень низко, буквально щекоча носом губы преподавателя.
С диким визгом Петушков, вмиг протрез¬вев, выскочил из кустов и тут же рухнул в крепкие объятия полковника Ноздрева, как назло проходившего мимо.
Какие последствия могло иметь это проис¬шествие для информатика — предположить несложно. Но Ноздрев преподавателя при¬крыл (рассудив, что, в конце концов, с кем не бывает).
И все оставалось шито-крыто до того мо¬мента, когда заместитель начальника учи¬лища не вызвал Петушкова к себе в кабинет и настоятельно не попросил его «обратить пристальное внимание на успеваемость су¬воровца Левакова».
Просьба была настолько неожиданной (в особенности странно было услышать по¬добное от известного моралиста Ноздрева), что Сергей Владимирович даже усомнился, правильно ли он понял полковника. Но тот решительно повторил (при этом он так силь¬но сжал кулаки, что костяшки пальцев жа¬лобно побелели): «Да, я хочу, чтобы ты какое-то время вел себя с ним построже. А то, боюсь, не в коня корм». И он выразительно посмот¬рел на Петушкова. Тот смутился и, разведя руками, кивнул.
Долг платежом красен, признал Сергей Вла¬димирович. Какую бы цель ни преследовал полковник, это не его дело.
Вот Петушков и придирался к Левакову. «Ничего страшного, мальчик действительно неважно знает предмет», — утешал себя информатик, когда его вдруг начинала грызть совесть, что, к счастью, случалось нечасто.
Если уж говорить начистоту, он действительно систематически заваливал кадета Ле¬вакова, но никак не ожидал, что тот вот так, в открытую, возмутится.
Нет, подобное обращение Петушков, опре¬деленно, стерпеть не мог. Грозно выдохнув, он с чистой совестью выгнал Левакова из класса, велев тому «подумать над своим поведением».
Ну вот и ладно, облегченно вздохнул Сер¬гей Владимирович, когда дверь за Андреем возмущенно захлопнулась. Теперь все в по¬рядке. И Петушков свою преподавательскую честь отстоял, и желание Ноздрева выполне¬но — увольнительной в ближайшие выходные Левакову не видать как своих ушей.

2.

Суворовцы, сочувственно проводив Анд¬рея взглядом, дружно уставились на Петуш¬кова — вопросительно, недоуменно и крайне неодобрительно. Тот заметил это и занерв¬ничал:
— Так, концерт окончен. Хватит вшей да¬вить. Пора и делом заняться, — как можно грубее, но, как всегда, торопливо проговорил он, пряча виноватые глаза.
Услышав про «вшей» Перепечко поднял бы¬ло голову и удивленно огляделся, но, не обна-ружив вокруг ничего интересного, вновь со¬средоточился на разговоре, происходившем у него за спиной.
Там сидели Сухой и Петрович. После крос¬са Сухомлин демонстративно отсел от Трофи¬мова, сказав, что у него «острый аллергичес¬кий спазм на определенного рода запахи». И теперь, низко склонив головы друг к другу, они с Петровичем шепотом обсуждали вещи, от которых у Перепечко, сидевшего впереди, волосы вставали дыбом.
— Он сидел в кустах, — рассказывал Су¬хой, — а у меня с собой ни лопаты, ни вил...
Петрович возбужденно перебил товарища:
— А у него? Сухомлин отмахнулся:
— Он кандидат в мастера.
— А ты? — не унимался Генка. Перепечко не то что дыхание затаил, он
готов был встать и попросить информатика говорить потише.
— А у меня коричневый пояс, — неохотно признался Сухой.
Печка побледнел. Он моментально вспом¬нил, как обвинил Сухомлина в краже и тот загадочно так намекнул: «Еще подеремся». Степа непроизвольно сполз пониже. Как же ему повезло, что Сухой о своей угрозе вроде как забыл. А вдруг не забыл?
Тем временем Петрович удивленно поин¬тересовался:
— И как же ты справился?
Довольно хмыкнув, Сухой объяснил:
— Я в последний момент оружие нашел. Он на меня выскочил — думал сзади руба¬нуть. А я развернулся и — бац его, одного уда¬ра хватило. Ну, все вокруг, конечно, кровью залито, шея набок свернута, тело в судорогах бьется. Короче, клево было. Тебе попробовать надо. Когда другой рассказывает, это не то...
Тут Перепечко не выдержал, обернулся и, вперив в Сухомлина наполненный ужасом взгляд, пробормотал:
— Это как же так? Это зачем так?
Разом смолкнув, Сухомлин с Петровичем
озадаченно переглянулись, снова посмотре¬ли на дрожащего от растерянности Перепеч¬ко, после чего Сухой наконец спросил:
— Печка, ты чего?
Не находя слов, Степа нервно вздрагивал, поднимая и опуская пухлые ручонки, кото¬рые в этот момент почему-то казались ма¬ленькими и сухонькими.
— Зачем ты его так? Ты ведь его убил, да?
Только тогда до ребят дошло, отчего Печ¬ка разволновался, и оба расхохотались так громко, что Петушков нервно сделал им заме¬чание. Кадеты притихли и лишь приглушен¬но всхлипывали в кулак. Наконец Сухомлин немного успокоился и, еще фыркая время от времени, пояснил:
— Нет, Печка, ты все-таки деревня! Это же игра такая компьютерная. Мы в клубе с ре-бятами пара на пару бьемся. — Сухой еще раз фыркнул и неожиданно предложил: — Хочешь, пойдем с нами в субботу?
Недоверчиво переводя взгляд с одного со¬курсника на другого, Печка уточнил:
— А это точно не больно?
Петрович выставил руку ладонью вверх:
— Если будет больно, фирма вернет вам деньги.
Сухой, лыбясь, с готовностью шлепнул его по руке.
В этот момент Трофимов, сидевший на¬против Перепечко и слышавший весь разго¬вор, повернулся к ним и неуверенно начал:
— Я бы тоже хотел... с вами.
Посмотрев на него задумчиво, Сухой по¬качал головой:
— Боюсь, не выйдет, это денег стоит — те¬бе на сигареты не хватит.
Поджав губы, Трофимов обреченно пока¬чал головой. Курить ему уже почти совсем расхотелось.

3.

В компьютерный клуб решили идти прямо из училища, не заходя домой. Отправились вчетвером: Сухомлин, Петрович, Коришев и Перепечко. Звали Макса, но он пообещал при-соединиться позже.
Компьютерный клуб «Вирт» располагался в маленьком неблагоустроенном подвальчи¬ке, а основными его завсегдатаями являлись местные мальчишки. Это был второй дом Сухомлина, его самая большая страсть и самая страшная тайна.
Вот уже года три, не меньше, он, едва вы¬давалась возможность, вырывался сюда и просаживал все, что удавалось сэкономить из денег, еженедельно выделяемых матерью. В игре Сухой забывал о доме, дяде Леше, коз¬лах одноклассниках, которые издевались над ним едва ли не с первого класса, обзывая оч¬кариком и лупя за школой всей гурьбой. Здесь Сухомлин был в своей, только ему принадле¬жащей реальности, где правила игры извест¬ны заранее, а побеждает всегда самый умный. Пока мама не вышла замуж за бородатого дядю Лешу с квадратными стариковскими оч¬ками, которые он укреплял на голове с помо¬щью серой скрученной резинки, было еще ни¬чего, терпимо. Мама хоть никогда и не засту¬палась за сына прямо, как поступали другие мамы (она справедливо считала, что насто¬ящий мужчина должен сам решать свои про-блемы), но Игорь всегда чувствовал ее под¬держку. Знал, что она, может, и виду не по¬даст, но в душе поймет. Он и в секцию карате записался, чтобы ее не разочаровывать.
А потом появился дядя Леша. Он казался тихим и застенчивым. Много и часто изви¬нялся, виновато косясь на мать, и часами объяснял Игорю, какой тот слабый, трусли¬вый и никчемный.
Это уже потом Сухой догадался, что дядя Леша сам был никчемен, слаб и трусоват (только представьте, он держал под подушкой большой кухонный нож). И еще мальчик по¬нял, что дядя Леша ревнует к нему мать. Она тоже это знала, но, наверное, дядю Лешу все-таки любила, потому что старалась ему пово¬да для ревности не давать. И в результате Игорь остался совсем один.
И в этот непростой период жизни он вдруг случайно оказался в «Вирте». И понеслось...
Вскоре мальчик стал замечать, что, увле¬каясь, он начинает воспринимать жизнь в со-ответствии с условиями, заданными в игре. Если он сделает то-то и то-то, то почти навер¬няка в результате достигнет поставленной цели. Все четко, математически выверено и, главное, как выяснилось, действует. И Сухой все чаще и чаще стал применять этот прин¬цип в повседневной жизни.
У него даже появилась своя собственная теория на этот счет, согласно которой все импульсивные, чувственные поступки неизмен¬но ведут k провалу, потому как в действитель-ности все предусмотрено таким образом, что ключ от нужной двери лежит там, где его по-ложили (программисты, например). Обнару¬жить ключ можно только путем логических размышлений или методом от противного. То есть именно так, как он действовал в игре.
Теорию свою Сухой держал в тайне. Про «Вирт» он, кстати, тоже никому не рассказы¬вал. И хотя к окончанию девятого класса от¬ношения с одноклассниками стали более ров¬ными (занятия карате сыграли здесь не по¬следнюю роль), по-настоящему он дружил только с ребятами из клуба.
Едва компания переступила порог «Вирта», как к Сухому подлетела высокая поджа¬рая девчонка в потертых рваных джинсах, с кудрявыми волосами до плеч и привычно чмокнула его в щеку на глазах у изумленных мальчишек.
— Это Катька — мой любимый админ, — как ни в чем не бывало представил Сухомлин суворовцам свою знакомую. Ей, скорее все¬го, было уже за двадцать, но выглядела она никак не старше шестнадцати. А затем, об¬ращаясь уже непосредственно к Катьке, Су¬хой важно (хотя сам он хотел, чтобы это прозвучало как бы между делом) спросил: — Есть четыре компа свободных? Я сегодня с друзьями.
Длинная Катька окинула суворовцев лю¬бопытным взглядом и кивнула:
— Игорек, для тебя все что угодно.
Сухомлин расцвел, а кадеты удивились: Сухого-то, оказывается, Игорь зовут!
Единогласно договорились, что Перепечко будет играть в паре с Петровичем — ина¬че, как сказал Сухой, это ничем не будет от¬личаться от расстрела. Печка, боясь пере¬спрашивать, судорожно пытался вспомнить все, что по дороге объясняли ему ребята. Но половина, естественно, вылетела из головы, и теперь он вертелся на месте, то и дело дер¬гая товарищей и уточняя правила.
Но в предвкушении игры кадеты от него только отмахивались. В результате, так ни¬чего и не добившись, Степа, тяжело вздох¬нув, сел за свой компьютер. Начали.
Наверное, Печка и сам не подозревал о та¬ланте, который внезапно открылся у него ед¬ва ли не с первых минут игры. Совершив па¬ру-тройку досадных ошибок, за которые не¬медленно получил несколько обидных имен от Петровича, Перепечко разозлился и пошел в атаку. Нашел оружие и, лишь краем глаза наблюдая за действиями напарника, бросил¬ся дубасить врагов. Сухомлин, решивший было выбрать выжи¬дательную тактику, вскоре передумал и начал целенаправленную охоту за Печкой, который, к его удивлению, прятался в самых немысли¬мых местах, а потом проявлялся внезапно, нанося точные беспощадные удары. Однако Степа так увлекся, что случайно рубанул Пет¬ровича, взвывшего на весь зал:
— Печка, урод! Ты чего делаешь?
Но Перепечко, мигом шмыгнув в подвал замка, только отмахнулся:
— Тихо, не ори, они услышат.
Сухомлин тем временем кричал на Коришева:
— Ты чего его упустил — ближе всех ведь был? Давай теперь ищи.
Но Печка решил затаиться. Злобно рыс¬кая по залам. Сухой с досады чуть не ударил мышкой о клавиатуру.
— Ну и где этот Илья Муромец недоделан¬ный? Степа! Выходи!
В азарте суворовцы не заметили Макса, который, мельком оглядев увлеченных игрой мальчишек, уселся за свободный компьютер. Проверил почту и беспокойно заерзал. Письма от Полины не было. «Ничего, - успокаивал он себя, - времени еще мало прошло. Может, у нее вообще компьютер сломался или с Интернетом проблемы?» Только настроение все равно испортилось.
Макс вылез из-за стола и подошел к товарищам. Те по-прежнему упорно его не замечали. Встав за спиной Перепечко, он, не переставая думать о Полине, рассеянно наблюдал за игрой. Потом Макаров втянулся, и ему даже забавно стало, что Сухой никак не может найти Печку. В конце концов Максим не выдержал и, смеясь, сказал:
- Да вон же он, в погребе за бочкой спрятался. Вы что, не знаете, где Печку искать надо?
Чуть не задохнувшись от обиды, Степа обернулся и возмущенно посмотрел на Макса:
- Ты зачем меня сдал?
- Место твое хочу занять. И показать вам, молокососам, что такое настоящая игра,- невозмутимо пояснил Макаров.
Сухомлин, который в этот момент со всех ног кинулся в подвал, пробормотал:
- Счас-счас, Печку завалим и поменяемся.
Макс кивнул.
- Тогда если что, я наверху, - и, засунув руку в карман, нащупал сотовый.
Новый мобильный ему, не спросив ни о чем, дала мать. А вот отца Максим с момента его визита в училище так и не видел. Мама пояснила, что у того началась какая-то предвыборная кампания. Ну, да очередная кампания. Конечно, Макс все понимает. Матери он так и сказал.
Выбравшись на улицу, мальчик вдохнул полной грудью и задумчиво посмотрел на небо. Не любит его отец, и тут уж ничего не поделаешь. Раньше, может, и любил, а теперь…
Макс поморщился. Ну и черт с ним! Вот окончит училище, а потом – только его отец и видел! Сбежит он из дома. Куда? Да хоть на Север. Там все настоящее. Сразу видно, кто есть кто. Иначе нельзя.
Заберет Полину, и они вместе уедут. Полина согласится. Должна согласиться. Макс вспомнил ее последнее письмо и решительно мотнул головой. Он в ней не ошибся. Это она ошибается. Как, например, с этим Яковом.
Вспомнив о владельце блестящей «ауди», Макс хмыкнул. Уж он дяденьку завтра порадует. А сам одним ударом двух зайцев, вернее, двух поклонников убьет: и старичка этого, и второго, липучего, который Полине в училище проходу не дает.
Под вторым поклонником мальчик подразумевал информатика. Как-то перед уроком Макс забежал в преподавательскую за журналом, и угадайте, какую картину он увидел? Петушков самозабвенно водил рукой Полины по коврику для мыши и что-то объяснял девушке. При этом он наклонялся так низко, что чуть не касался губами ее уха. А Полина незаметно морщилась, но из вежливости молчала. А чего молчать, спрашивается? Треснула бы пару раз по макушке мышью, чтобы руки не распускал!
Ну, на Петушкова он управу найдет. Макс достал телефон. Есть одна идейка. Пальцы его забегали по кнопкам.
Пока он ждал ответа, из подворотни вынырнули трое ребят. Одетые в почти одинаковые спортивные куртки с капюшонами, прикрывающими лица, она, не заходя в «Вирт», остановились неподалеку от Макса и воровски оглянулись. На улице было пустынно. Кроме суворовца ни одного человека. Мальком скользнув по нему взглядом, ребята равнодушно отвернулись.
Макс насторожился и даже забыл про телефон. Парни ему не понравились. Что-то в их поведении вызывало у него нехорошее предчувствие. А интуиции Макаров привык доверять.
И действительно, не прошло и минуты, как один из подозрительных типов достал из кармана баллончик, похожий на лак для волос, и энергично встряхнул его.
В это врем Кузя наконец взяла трубку и звонким ласковым голосом, которым обычно разговаривала по телефону, сказала «алле». Но Макс, напряженно следивший за неизвестными, рассеянно нажал «отбой». Потом перезвонит.
В руках у пацанов был, конечно, не лак. Это оказалась краска, которой они старательно начали рисовать на стене. Макс пригляделся. Вскоре он понял, что именно пытаются изобразить парни, и недовольно поморщился. На красных кирпичах проявлялась еще не дорисованная до конца свастика.
«Скинхеды», - догадался Макс и решительно направился к ним. Было немного страшно, но это он понял уже потом. В тот момент Макаров думал о другом. Парни краем глаза заметили его приближение, но свое занятие не оставили. Видимо, худенький подросток нимало их не пугал. Сами-то они еще те лбы были!
- Эй, Пикассо! – крикнул Макс самому длинному, предположив, что тот в компании главный, - Что-то мне не нравится эта твоя «картина мира». Сворачивай мольберты. Да поживее.
Однако ответил ему вовсе не длинный, а тот, что был поменьше, но поплотнее, со зверским выражением на тупом лице. Угрожающе сверкнув в темноте на удивление белыми зубами, он сплюнул на асфальт, окинул Макса презрительным взглядом и небрежно бросил:
- Ха, а мне вот ты не нравишься! И что теперь будем делать?
Макс развел руками в притворном недоумении.
- Может, поиграем в камень-ножницы-бумага? – предложил он, подходя к скинам вплотную.
Длинный выжидательно уставился на белозубого. Тот заметил и прикрикнул:
- Чего пялишься? Заканчивай быстрей! – и, обернувшись к Максу, многозначительно произнес: - А тебе, ментяра, пора бы знать – умные проходят мимо.
- Значит, я не умный, - огорченно вздохнул Макс, - И вообще, что за оскорбление… ментяра, - протяжно повторил он, подходя к противнику ближе.
Плотный повел плечами:
- Ну все, урод, сам напросился.
Он сделал шаг вперед, но суворовец оказался проворнее.
Выхватить баллончик у неожидавшего атаки «художника» оказалось делом несложным.
Остальные среагировали мгновенно. Привыкшие к частым уличным стычкам, скины молча набросились на Макса. Плотный, ожидавший только повода для начала драки, ударил кадета ногами в тяжелых ботинках и повалил его на землю. Баллончик, позвякивая, покатился в сторону.
В этот момент из подвала появилась голова Перепечко. Он шел сказать Максу, что компьютер освободился. Увидев Макарова в окружении бритоголовых (капюшоны свалились и открыли отливающие синевой черепа), Печка хотел было сразу кинуться на помощь другу, но, благоразумно оценив обстановку, поспешно скрылся внутри.
С шумом ворвавшись в зал, Степа, едва не опрокинув админа Катьку, заорал во все горло:
- Скорее, скорее! Скинхеды наших бьют!
- Что? – не отрываясь от монитора, переспросил Сухой.
От нетерпения Перепечко схватил Петровича за рукав и стал тянуть на себя:
- Там скины Макса лупят. Скорее…
Суворовцы, гремя стульями, вскочили с мест и помчались на улицу. Сухомлин уже на бегу раздраженно бросил:
- Ну ты и осел, Печка. Не мог сразу толком объяснить.
Степа хотел было возмутиться, но лишь махнул рукой и одним из первых выбежал из клуба.
И очень вовремя. Макс валялся на земле, скрючившись и держась за живот, по которому сапогом что есть мочи лупил длинный. Плотный держал Макса за волосы, лишив кадета любой возможности сопротивляться.
Увидев толпу суворовцев, с угрожающими криками выныривающих из подвала, плотный отпустил Макса, но, прежде чем броситься на новых противников, сунул пальцы в рот и громко, пронзительно свистнул. Через мгновение издалека послышался ответный свист.
Перепечко нашел по дороге какую-то палку и, отчаянно лупя скинов, пытался вытащить из кучи дерущихся Макса. Петрович, который в этот момент оттаскивал в сторону длинного, успел крикнуть:
- Печка, только ты меня случайно не рубани, ладно? Жить-то хочется!
Перепечко, пыхтя, кивнул. Ему удалось нащупать ногу Макса, и теперь он тянул ее изо всех сил. Вице-сержант лишь время от времени глухо постанывал. Краем глаза Степа заметил, как из подворотни, откликнувшись на сигнал плотного, выбежали, размахивая палками, еще человек пять.
Макс, оказавшийся наконец на свободе, тоже увидел подкрепление.
- Ну вот и отдохнул, - он стал подниматься.
Печка протянул ему руку, оглядываясь и вслепую размахивая своим оружием, чтобы на них не напали прежде, чем Макс снова встанет в строй.
- Ничего, - утешал он сам себя, - нас пятеро, справимся.
- Четверо, - мрачно констатировал Макс, сжимая кулаки, на которых краснели свежие ссадины, и принимая стойку.
- Почему? – удивился Перепечко и даже на секунду замер.
Криво усмехнувшись, Макс стрельнул глазами в сторону:
- Тонущий корабль покинула единственная крыса.
Оглянувшись, Перепечко увидел, как вдалеке мелькает сапогами Коришев. Смылся, гад.
- А скажут, - перехватив палку, занесенную над ним, добавил Макс, - скажут, что нас было пятеро.
А вдалеке уже вовсю выла милицейская сирена.

В это самое время Андрей Леваков робко выходил на лед, мечтая только об одном: как бы сразу не упасть на глазах у Саши и ее не¬изменной спутницы Самохиной.
Нет, конечно, никакой увольнительной ему не дали. Но именно это и разозлило Сашку.
Отказавшись от бесполезных переговоров с отцом, которого перекашивало от одного только упоминания об Андрее, Саша приня¬ла решение вытащить Левакова из училища во что бы то ни стало.
— Я считаю, что любой непорядочный по¬ступок должен быть наказан. Правда, Ань-ка? — говорила она Левакову по телефону, одновременно наблюдая за отцом, который, ужиная рядом, не сводил с дочери присталь¬ного взгляда. Небось ломает голову, что это за Анька такая и откуда она взялась, ехидно предположила девушка. Никакой подруги с таким именем у Саши Ноздревой не было и в помине.
А Леваков, сразу догадавшись, почему вдруг стал «Анькой», попытался возразить:
— Саш, меня выгонят. Меня точно выго¬нят, даже не сомневайся. Твой отец такой возможности не упустит.
Сашка хихикнула:
— В том-то и весь фокус! — Ноздрев пере¬стал жевать и, оттопырив ухо, с интересом прислушивался к беседе. Сашка сделала вид, что не заметила, и как ни в чем не бывало продолжила: — Так ты у своего парня под по¬стоянным пристальным присмотром. А если уйдешь, он уже не сможет тебя контролиро¬вать. — Она надеялась, что суворовец разга¬дает ее шифр.
Ноздрев, удостоверившись, что дочь дей¬ствительно разговаривает с подругой, встал и пошел мыть посуду, но воду (и это Саша про себя отметила) включил не на полную мощ¬ность. На всякий случай.
— И вообще. —Девушка многозначитель¬но помолчала. — Ты мне доверяешь или нет?
И Андрей решил ей довериться. Не то что¬бы ему сильно хотелось на каток. Напротив, на каток ему идти совсем не хотелось (он и так уже несколько раз выставил себя перед Сашей полным идиотом, а сделать это в оче¬редной раз, не умея кататься на коньках, будет несложно). Но Леваков считал, что пол¬ковник поступает несправедливо: разве его дочь не имеет права сама решать, с кем ей дружить? И потом, почему он пытался его за¬пугать? Приведя себе подобные аргументы, Андрей решил все-таки согласиться на Caшкино предложение.
И хотя где-то в глубине души мальчик по¬баивался последствий, выставить себя тру¬сом перед девчонкой было еще страшнее. Словом, он колебался и не был уверен, что у них все получится.
А вот Сашка точно знала, что нужно де¬лать. Не зря она была дочерью офицера. Отец нередко рассказывал дома забавные случаи, произошедшие в училище. Сашка, даже ко¬гда еще маленькая совсем была, всегда его рассказы слушала открыв рот. Кто бы мог по¬думать, что когда-нибудь эти знания дочка использует против него.
И главное, что она поняла, —уйти в само¬волку и вернуться обратно не так уж сложно. Достаточно выбрать нужное время и ввести окружающих в заблуждение. Другими слова¬ми, необходимо, чтобы каких-нибудь два ча¬са все думали, что ты там, где тебя на самом деле и в помине не было. Например, дежур¬ный офицер считает, что ты в казарме, ребя¬та — что ты поручение кого-то там выполня¬ешь (чем неопределеннее, тем лучше), ну и так далее. Долго так продолжаться, конечно, не может, но им долго и не надо.
Леваков, откровенно говоря, до конца не верил, что все получится так, как учила его Сашка. Однако сработало, несмотря даже на то, что врать Леваков совершенно не умел и ему все время казалось, что лицо его покры¬вается краской, а честный взгляд говорит: «Разве вы не видите, что я вру?»
И все-таки получилось.
Увидев перелезающего через забор Андрея, Саша довольно потерла ладошки и раскрас-нелась от мысли о собственной гениальности. Помогая кадету встать, девушка, взволнован¬но оглядываясь, прошептала:
— Побежали, времени мало. Самоха нас уже на месте ждет.
Поспешно кивнув, Леваков решительно взял Сашу за руку и они рванули прочь.
Самохина действительно с нетерпением поджидала их в раздевалке вот уже около по¬лучаса. С коньками под мышкой, в умопо¬мрачительной короткой красной юбочке и такого же цвета шапочке, она взмахнула рес¬ницами, приветствуя Андрея, и тут же зада¬ла вопрос, которого Леваков, по правде ска¬зать, опасался:
— Ну, кадетик, а ты кататься-то умеешь? Промямлив в ответ что-то неопределен¬ное, Андрей отважно пошел за коньками.
Умеет, не умеет: какая разница? И если ему потом влетит по первое число, то пусть уж лучше за дело, а не за то, что он с трибуны смотрел, как девочки кренделя на льду вы¬писывают. И вообще... что тут может быть сложного?
По едва Андрей напялил на себя коньки и, кое-как зашнуровав их, поднялся, он сразу понял — будет непросто. Держась сперва за стенку, а потом за сиденья на трибунах, он осторожно вышел на лед. Девочки, завершив очередной круг, подъехали к нему.
— Готов? — радостно улыбаясь во весь рот, спросила Саша. — Ну тогда поехали. — И протянула ему руку.
— Угу, — только и смог выговорить Лева¬ков. Все его внимание было сосредоточено на собственных ногах, которые самым веро¬ломным образом норовили разъехаться в разные стороны.
В любой другой момент Андрей, наверное, был бы счастлив вот так просто подержать Сашу за руку, но сейчас он судорожно в нее вцепился, сделал два неловких шага и растя¬нулся, увлекая девушку за собой.
— Как быстро развиваются события! — Отфыркиваясь, Саша легко поднялась и по¬могла встать Андрею. Тут ее взгляд случайно упал на его коньки. — Оп-па, да кто же так за-шнуровывает? — спросила она недовольно.
И, решительно взяв Андрея за руку, потащи¬ла его к трибунам. — Смотри, суворовец. — Она села и крепко перешнуровала ему ботин¬ки. Андрей смущенно наблюдал, как девуш¬ка исправляет его ошибку. Она тем временем закончила и, гордая собой, заявила: — Пой¬дем, буду тебя учить.
Разумеется, звездой фигурного катания Андрей не стал, но зато уже через полчаса он мог проехать несколько метров, не уронив се¬бя и свою прекрасную учительницу. Они еха¬ли рядом; Андрей робко поглядывал на Сашу, а она, смеясь, отъезжала вперед, делала не¬большой круг и возвращалась.
Самохина каталась поодаль, бросая время от времени на ребят странные, задумчивые взгляды, которых, правда, ни Андрей, ни Са¬ша не замечали.
Леваков смотрел только на Сашку. Он вдруг ясно понял, что если даже вдруг все откроется и его выгонят из училища за самоволку, он все равно ни секунды ни о чем не пожалеет.

А «субчики» в этот момент, скучковавшись в туалете, пересказывали товарищам подроб-ности драки. Леваков с горящими глазами слушал рассказ сокурсников и время от времени он нетерпеливо повторял: «Ну почему меня с вами не было? Эх, до чего же жалко! Я бы им показал. Ух, я бы им показал!»
Перепечко, то и дело перебивая Сухомлина, яростно жестикулировал, изображая, как лупил скинов, расшвыривая их направо и налево. Иногда, увлекшись, он больно бил Петровича по плечу, и тот, в конце концов не выдержав, заорал, что, если Печка еще хоть раз его тронет, он спустит его прямо в унитаз. Степа кивнул, но через некоторое время вновь впал в экстаз и начал дубасить Петровича с еще большей силой.
- Вы бы их видели, - захлебывался Печка, - Нет, ну а как Макс тому длинному ладонью по ребрам съездил! Если бы не милиция, мы бы их заново стенку покрасить заставили.
Сухомлин дождался, пока Перепечко умолкнет (чтобы перевести дыхание), и вставил:
- А мне больше понравилось, как печка своей дубиной орудовал. Глаза закрыл, и как викинг, туда-сюда доской. Я, когда увидел, чуть на месте со смеху не помер.
- Коришев только хорош… - начал было Степа, но Макс его остановил:
- Закрыли тему. Коришев свое получил.
- Надо же, вроде с виду был пацан как пацан, а какой гнидой оказался, - грустно сказал Сухой.
В туалет вошел Трофимов. Какое-то время ему удавалось оставаться незамеченным, и он с восхищением слушал рассказ ребят. Но внезапно Сухой (интуитивно, наверное) повернул голову и, обнаружив у дверей Трофимова, удивленно поднял брови:
- А ты что, курить пришел? Ну, подожди немножко – мы уже уходим.
И тут Трофим не выдержал. Он подскочил к Сухому, толкнул его в грудь и заорал:
- Да задолбали уже! Бросил я, бросил! Уже три дня ни одной сигареты во рту не было! Но если ты еще раз что-нибудь на эту тему вякнешь, я за себя не ручаюсь.
Примирительно приложив палец к губам, Сухой как ни в чем не бывало ответил:
- Бросил? Вот и молодец! Орать-то чего? Сказал спокойно – и все поняли, - и он покровительственно похлопал Трофима по плечу.
Отмахнувшись, Трофим сказал:
- Я вообще-то чего пришел – там Василюк общее построение объявил.
Проверка состояния прикроватных тумбочек и внешнего вида суворовцев! Здорово при-думал, молодец, Василюк, не теряешь сноров¬ку. Так он сможет, не вызывая подозрения, спокойно осмотреть ребят и определить, при¬нимали или нет его кадеты участие в драке.
Вглядываясь в лица мальчишек, Василюк пытался угадать: они или не они. А если они, то простое ли это хулиганство или что-то серьезное. Так… что это там у Макарова?..
- Суворовец Макаров! – позвал майор.
Глядя прямо перед собой, Макс вышел вперед.
- Я!.. «Ой, не к добру командир проверку затеял», — вихрем пронеслось у парня
в голове.
Василюк встал так близко от Макса, что тот мог спокойно рассмотреть царапины на его пуговицах.
Однако и командир, в свою очередь, мог увидеть много чего интересного. Например, царапины около рта и на костяшках пальцев, а еще синяк на внешней стороне кисти.
- Что это? – мрачно спросил Василюк, уже догадавшись, что сбываются его худшие опасения.
Проследив за взглядом майора, Макс сразу все понял и негромко, но уверенно ответил:
- Катался на роликах. Спортивная травма.
Понимающе кивнув, Василюк двинулся дальше, пристально оглядывая каждого натянутым нервом замершего кадета. Ага, вот и следующий.
- Суворовец Сухомлин!
- Я!
- У тебя что?
Сухой сочинял на ходу:
- Холодильник с матерью передвигали. Она меня не заметила и к стенке случайно прижала.
- Бедняга, - посочувствовал Василюк и, не давая кадетам времени опомниться, вызвал: - Перепечко!
Степа выскочил из строя.
- Что с тобой?
- Упал, - не мудрствуя лукаво ответил Печка, но глаза опустил.
И так все ясно.
Командир кивнул, помолчал и тихо приказал:
- Так! Все трое за мной, шагом марш.
Послушно следуя за Василюком, мальчики хранили настороженное молчание. Только время от времени переглядывались и пожимали плечами. Мол, скоро все узнаем.
В кабинете было холодно. Мальчишки непроизвольно поежились, а майор закрыл форточку и все так же молча уселся за стол. Троица на ковре, стараясь держаться невозмутимо, послушно ждала, вопросительно поглядывая на командира.
Василюк подумал-подумал и принял решение говорить прямо.
- В городе произошла драка. По словам очевидцев, ее затеяли неизвестные в форме суворовцев. Ну а сейчас – надо же какое удивительное совпадение, - я вижу перед собой троих молодцов с явными следами боевых контузий. Будете отпираться? — подвел итог Василюк, внимательно рассматривая маль¬чишек.

Ситуация! Макс быстро прокрутил в голове все возможные варианты и убедился, что майор прав: как ни крути, а разоблачения не миновать. Так уж лучше пострадать за правое дело, чем прослыть обычными хулиганами.
Макс украдкой (что, однако, не ускользнуло от Василюка) посмотрел на друзей. Те в ответ едва заметно кивнули.
Тогда вице-сержант отважно вышел вперед и рассказал командиру, как было дело. По мере того, как Макаров рассказывал, лицо Василюка меняло выражение: от недовольного к недоверчивому, от недоверчивого к озабоченному.
А когда Макс замолчал, майор уже принял решение. И даже открыл было рот, чтобы его сообщить, но тут в дверь постучали.
На пороге стоял бледный Петрович. Тревожно осмотрев кабинет и задержавшись взглядом на обеспокоенно замерших товарищах, он вздохнул и виновато опустил голову:
- Я пришел, товарищ майор.
Василюк непонимающе нахмурился.
- Слушаю тебя.
Тогда Петрович удивленно поднял глаза и пояснил:
- Я тоже был с ребятами, когда они… ну, когда они дрались.
- А что, была какая-то драка? – казалось, Василюк окончательно сбит с толку.
Петрович в шоке оглянулся на пацанов, но те лишь едва заметно дернули плечами. Тогда кадет снова уставился на командира, который махнул рукой, прогоняя его:
- Иди. Голову еще будет мне морочить. У нас матч финальный на носу, а они тут с какими-то драками пристают, - он обратился к Максу: - Вице-сержант, вы тренироваться будете или нет? Или хотите, чтобы как с кроссом получилось?
Макс решительно помотал головой, и Василюк, успокоившись, велел:
- Ну, тогда чтобы через пять минут весь взвод был на футбольном поле. Ясно?
Суворовцы громко прокричали в ответ: «Так точно, ясно!», хотя на самом деле им ничего было не ясно. Накажут их за драку или нет? И при чем здесь футбол?
Все разъяснилось, когда майор, тоже переодевшись в спортивную форму, трусцой выбежал на поле вместе с мальчишками.
Быстро, как профессиональный футболист, завладев мячом, командир начал под недоуменными взглядами суворовцев носиться как угорелый по полю и пасовать так метко, что непременно попадал кому-нибудь из пацанов то в лицо, то в плечо, то еще куда-нибудь. Кадеты падали, хватались за ушибленные места, вскрикивали, поднимались и падали опять. По всему полю раздавалось: «Ой!»... «Больно!».
И когда не оставалось, пожалуй, ни одного не побывавшего в нокауте кадета, появились Матвеев и Ноздрев. Несколько минут оба ошарашенно наблюдали за происходящим, а потом генерал опомнился и позвал Василюка.
- Что здесь происходит? – шепотом спросил он, кивая на грязных, тяжело дышащих кадетов, которые с опаской посматривали на своего словно бы внезапно взбесившегося командира.
Майор пожал плечами:
- Ничего, товарищ генерал-майор. К футбольному матчу готовимся.
Генерал уточнил:
- Я, наверное, чего-то не знаю? Может, у нас американский футбол намечается?
- Никак нет, - заверил его Василюк, - Это я просто немного увлекся.
Промычав в ответ что-то неопределенное, генерал развернулся, но, перед тем как уйти, посоветовал:
- Ты, майор, сильно не увлекайся. А то придется твоим мальчишкам в инвалидных колясках играть.
Горячо заверив начальника училища, что постарается впредь быть осторожнее, майор Василюк вернулся на поле, невероятно довольный тем, что его маленькая хитрость удалась и теперь уже невозможно будет определить, кто из суворовцев третьего взвода принимал участие в драке, а кто пострадал в результате излишней активности их командира. Василюк улыбался.

3.

Излишне говорить, что виновных так и не нашли. Втайне все остались довольны, хотя на людях офицеры-воспитатели хмурились и выдвигали версии, которые с каждым днем становились все нелепее. Но постепенно и эти разговоры утихли.
В четверг Полина Сергеевна объявила, что завтра первый курс идет в оперу – в городе гастролировал Большой театр. На «Лебединое озеро».
«На балету ведут», - радостно прокомментировал Трофимов.
Вечером в казарме прапорщик Кантемиров провел с кадетами беседу, предупредив, чтобы в театре «без фокусов», так как сопровождать он их будет самолично. И уж он-то, поверьте, проследит, чтобы суворовцы наслаждались искусством, а не доводили до белого каления молодую преподавательницу. При этом он выразительно посмотрел на Макса.
Тот только плечами недоуменно пожал. При чем здесь он, спрашивается? Чуть что, сразу Макаров! Тем более, усмехнулся Макс про себя, все, что хотел, он уже сделал.
Как они с «дяденькой» накануне и договорились, встреча произошла на том же месте, почти в тоже самое время, что и неделю назад.
Когда Макс подошел, Яков его уже ожидал, нетерпеливо постукивая пальцами по баранке автомобиля. Увидев суворовца, он, не вылезая из машины, приопустил стекло и вопросительно на него уставился.
С выражением безмерного счастья на лице Макс, ожидая похвальбы, наклонился и доверительно рассказал «дяденьке» про Петушкова. И ведь ни слова от себя не добавил: поведал только то, что видел своими глазами.
Яков разозлился, весь как-то раздулся (задумался, наверное), зубы стиснул и пробормотал:
- Это многое объясняет.
И потянулся к ключу зажигания, чтобы тут же уехать, но макс, окончательно войдя в роль, заныл:
- Дяденька, вы же обещали…
Не сразу поняв, о чем тот болтает, Яков нахмурился, но затем лицо его прояснилось. Он достал из бардачка шоколадку и протянул ее кадету:
- Держи, заслужил.
- Целая шоколадка, - обрадовался Макс.
Яков снисходительно кивнул:
- Бери-бери. Молодчина.
Не успела машина «доброго дяденьки» скрыться из виду, как Макс, самодовольно улыбаясь, швырнул шоколадку в урну.
Теперь осталось разобраться со вторым поклонником. Для этого ему понадобилась помощь бывшей одноклассницы.
Когда-то Кузя добивалась благосклонности Макарова, но с тех пор, как он поступил (вернее, его поступили) в училище, она быстро сообразила, что к чему и легко переметнулась к Мухину. Макса сей факт, понятно, нисколько не расстроил.
Зато помочь ему Кузя согласилась с радостью. План был прост. Кузя должна всего-навсего по нескольку раз на дню звонить в училище и просить, чтобы к телефону позвали Сергея. Просто Сергея.
Во-первых, Полина подумает, что у Петушкова есть девушка (на всякий случай, если вдруг ей вздумается обратить на информатика внимание), а во-вторых, сам информатик будет настолько занят, ломая голову над личностью тайной поклонницы, что у него просто времени не останется на то, чтобы ухаживать за Этикеткой.
Одним словом, все складывалось как нельзя лучше. Так что напрасно Философ относительно Макса заморачивается. Он, ей-богу, будет паинькой!
В фойе театра суворовцы вошли строем и тут же совсем нестройно завертели головами. Красотища!
До начала представления оставалось еще полчаса. В нос сразу ударил незнакомый, но приятный «театральный» запах – что-то вроде коктейля из аромата горьких вечерних духов, красных бархатных портьер, тепла, которое излучают сильно нагретые лампы, и чего-то еще, трудно определимого.
Народу вокруг была уйма. Многие уже сняли верхнюю одежду, навели красоту возле огромных, местами чуть потемневших зеркал и теперь неспешно бродили по фойе, приглушенно переговариваясь и лениво обмахиваясь новенькими, еще хрустящими программками.
При виде суворовцев люди сразу стали оглядываться и, улыбаясь, о чем-то шептаться.
Мальчики разделись и прошли на второй этаж. Полина, возбужденная и радостная, а оттого еще более красивая, увлеченно рассказывала ученикам о Чайковском и, немного волнуясь (боялась что-нибудь упустить), пересказывала содержание балета, надеясь увлечь кадетов предстоящим зрелищем.
Особенно внимательно ее слушал Печка. Он частенько не выдерживал и, нетерпеливо пританцовывая вокруг, перебивал преподавательницу:
- А дальше? Он понял, да, что его обманули? Понял?
Полина улыбалась, довольная вниманием, но просила Перепечко немного потерпеть. Однако остановить заинтригованного Степу было сложно. Через какое-то время он, обкусав все губы, не выдерживал и приставал опять, заглядывая рассказчице в глаза:
- Нет, Полина Сергеевна, вы мне ответьте – принц догадается в конце, что его подставили?
В конце концов Полина не выдержала и, повернувшись к Перепечко, устало кивнула:
- Да, Степа, специально для вас сообщаю, что все закончится благополучно.
Но не успел Печка облегченно улыбнуться, как его расстроил не сводящий с Полины внимательного взгляда Макс:
- К сожалению, насколько мне известно, у Петра Ильича первоначально финал этого балета был трагический. Принц не узнавал своей возлюбленной, а девушки навсегда оставались птицами.
Бдительно шныряющий по фойе прапорщик Кантемиров не слышал ни слова из того, о чем говорили ребята с преподавательницей, но ему достаточно было заметить печально вытянувшееся лицо Перепечко и удивленный взгляд Полины, брошенный на этого несносного Макарова, чтобы поспешно вмешаться.
Пулей подлетев к ним, он с ходу набросился на Макса:
- Я ведь тебя предупреждал – не ерничать! Что опять натворил? – грозно поинтересовался Философ, переводя подозрительный взгляд с девушки на суворовцев и обратно.
Однако Полина поспешила его успокоить. Она с легким удивлением посматривала на Макарова, который, откровенно говоря, сильно ее поразил. Кто бы мог подумать, что он знает такие тонкости.
- Подождите, товарищ прапорщик. Суворовец абсолютно прав. Первоначально этот балет заканчивался именно так, как он говорит.
Перепечко, надувшись, возмутился:
- Полина Сергеевна, вы же сами только что сказали…
Легонько дотронувшись до его руки, Полина пояснила:
- Как и вам, кому-то этот финал, видимо, показался слишком грустным, поэтому теперь все действительно заканчивается хорошо. Принц узнает свою возлюбленную. Злодеи наказаны.
Макс прищурился:
- Совсем не так, как в жизни. Да, Полина… Сергеевна? – поинтересовался он с вызовом.
Та почувствовала неловкость (почему ей опять кажется, что Макаров ее задевает?) и уклонилась от прямого ответа:
- Ну отчего же. Подобные финалы встречаются и в реальной жизни, - и добавила: - Вот уж не думала, Макаров, что вас увлекает балет.
Он смотрел на нее не мигая и ответил не сразу. От пристального взгляда Максима Полина смутилась еще больше и, чтобы как-то скрыть это, сделала вид, что рассеянно изучает программку (а сама напряженно прислушивалась – что опять выкинет?).
- Вы обо мне еще очень многого, Полина Сергеевна, не знаете, - ответил наконец Макс и поспешил продолжить: - Я, например, больше люблю оперу. Ну вот, кажем, «Бориса Годунова»…
Ответить Полина не успела. Прозвенел третий звонок, и она, избегая почему-то смотреть на Макарова, начала собирать суворовцев в зал.
Оказавшись через два ряда от нее, Макс даже не сразу понял, что началась увертюра. Свет погас, и мальчик видел только профиль девушки и ее задумчивый, внезапно ставший очень далеким взгляд, в котором плясали огни рампы.
Полина смотрела в пустоту, чуть-чуть приоткрыв рот и наклонив голову, а Макс никак не мог отвести от нее глаза и только иногда озабоченно оглядывался – не видит ли кто, как он на Полину откровенно уставился?
Внезапно она словно почувствовала что-то и резко обернулась. В глазах Полины мелькнуло удивление. Как будто ее вдруг разбудили на самом интересном месте. К счастью, Макс успел вовремя отвернуться.
Рядом сопел Перепечко. Вначале Степа сидел тихо, увлеченно пялясь вниз, но потом ему стало скучно, и он принялся, позевывая, тормошить Макса:
- Скоро начнется?
- Терпи, - отозвался Максим.
Печка еще немного поерзал, но вскоре затих. По крайней мере, на какое-то время…
Наконец занавес поднялся. Но балерины и декорации ненадолго задержали внимание Печки. Нет, сперва он восторженно щурился, пытаясь рассмотреть лица лебедей, но вскоре устал и вновь зашебуршился на своем месте.
Весь измучившись, он в конце концов не удержался и снова спросил у Макса:
- А они говорить будут?
Вздохнув, тот честно признался:
- Нет, Печка, говорить они не будут, - и тут же добавил, чтобы хоть как-то скрасить мучительную грусть, мелькнувшую на лице соседа: - Но в антракте можно посетить буфет.
- А прямо сейчас нельзя? – опять поинтересовался Перепечко.
- В антракте, - отрезал Макс, теряя терпение.
Вот привязался! Только на Полину смотреть мешает!
Когда первое действие закончилось, Макс выскользнул в фойе одним из первых. У буфетной стойки еще никого не было, зато призывно пахло красной рыбой. Оглядевшись, Макс набрал пирожных, бутербродов и газированной воды, отнес все это на столик, аккуратно расставил и начал высматривать Полину.
Пришлось даже на цыпочки встать – зрители, понятно, все к буфету ломанулись. В такой толпе и задавить могут, озабоченно подумал Макс и наконец заметил, как мелькнуло знакомое платье.
- Полина Сергеевна! – завопил он, сложив руки рупором, - Полина Сергеевна!
Она удивленно обернулась, а Макс замахал ей как ненормальный:
- Сюда!
Полина подошла и недоуменно посмотрела на стол.
- Максим! – она назвала его по имени! – А вам не много… еды?
Макс широко улыбнулся.
- Это для вас, - он качнул головой, - А то вы совсем с нами замучились. Наверное, с утра ничего не ели?
Сначала Полина решила, что суворовец опять шпильки в ее адрес пускает. Но, недоверчиво оглядев мальчика, она успокоилась. Вроде нет.
- Если честно, между нами, конечно, - она подмигнула ему, - Максим, вы правы, - пригладив складки на платье, Полина обворожительно улыбнулась, - Но не стоило беспокоиться. Сколько я вам должна?
Она открыла сумочку и достала кошелек. Макс даже обиделся.
- Полина Сергеевна! – возмущенно воскликнул он, - Когда мужчина угощает даму пирожными, она не спрашивает, сколько это стоит.
В глазах Полины заплясали смешинки. Иронически изогнув бровь, она хмыкнула:
- Ну, если мужчина даму – тогда конечно! Но вы ведь еще мой ученик. Вы только представьте… - Полина запнулась, подбирая слова, - что могут обо мне подумать, если я вот так позволю курсанту оплачивать мои обеды? И все-таки сколько? – продолжала настаивать она.
Покачав головой, Макс решительно сказал:
- Это даже не обсуждается. Присаживайтесь, - он отодвинул стул, - Мне бы хотелось задать вам один вопрос.
Сдавшись, Полина села и взяла заботливо пододвинутое Максом пирожное.
- Любопытно. И какой?
Макс ответил не сразу:
- Помните, вы как-то задали нам вопрос о чести? – он тщательно подбирал слова.
Полина кивнула:
- Да, только я удивлена, что вы в курсе событий. Ведь в то время вы предпочитали получать совсем иные уроки? – она откусила еще кусочек.
Проигнорировав ее замечание, Макс продолжил, намереваясь довести свою мысль до конца.
- Мне кажется, теперь я готов ответить на него, - уверенно сказал он.
- Да? – Полина заинтересованно подняла голову.
- Да, - подтвердил Макс, - Я думаю, что честь – это когда человек уважает самого себя настолько, что не позволит совершить ни одного противного собственной совести поступка.
Полина долго смотрела в сторону, размышляя над сказанным. А Макс, который поднял эту тему неспроста, а очень даже с умыслом, затаив дыхание, ждал ответа.
- С одной стороны, вы как будто и правы, но… я еще подумаю и скоро отвечу вам, хорошо? – вывернулась девушка.
Что-то в тоне парня ее насторожило, и Полина решила не спешить.
Максу ничего не оставалось, как согласиться.

4.

Андрей Леваков, скучая, слонялся по фойе. Денег на буфет у него не было. Пацаны пред¬лагали угостить, но Андрей отказался. Са¬мый нищий, что ли?
Поэтому бродил он по фойе бесцельно, без¬успешно пытаясь определить, нравится ему балет или нет. Балет Андрей сегодня видел впервые.
Вот в театре Леваков бывал, и даже не один раз.
Их, интернатовских, возили в специаль¬ном автобусе на утренние спектакли. Дет¬ские, значит. Они «Золушку» смотрели, «Крас¬ную Шапочку», еще что-то... Но особенно Андрею запомнился спектакль, который на¬зывался «Синяя птица».
Конечно, все сказки со смыслом, но эта Левакову показалась самой глубокой. И больше всего понравился конец — когда герои боль¬ной девочке птицу подарили. До сих пор сто¬ило только Андрею вспомнить этот спек¬такль, как у него сразу мурашки по рукам бе¬гать начинали.
Да, театр — это здорово. А вот балет?
Красиво, конечно, но как-то непонятно. Временами Леваков чуть ли не по щекам се¬бя бил, чтобы не заснуть. А временами ему даже нравилось.
Но все-таки, решил он наконец, балет ему нравится не очень. Андрей свернул за угол и вдруг почувствовал, что кто-то схватил его за руку.
Он вскрикнул от неожиданности и в тот же миг понял, что перед ним стоит Саша. Толь¬ко такой Саши Леваков еще никогда не видел. Обычно, когда они встречались, девушка оде¬валась просто — джинсы, свитер, куртка. Но сегодня, для похода в театр, она принаря¬дилась: черное платье до колен, шелковый шарфик на шее, туфли на высоких каблуках.
Опешив, Андрей восхищенно рассматри¬вал новую Сашу. Она заметила и, порозовев от удовольствия, радостно хихикнула:
— Раз, два, три — отомри!
— Что ты здесь делаешь? — обретя нако¬нец дар речи, спросил Андрей.
Саша деланно огорчилась:
— Не рад, что ли?
Мальчик в шутку шлепнул себя ладонью по лбу и поспешил исправиться:
— Что ты, конечно рад. Не ожидал про¬сто. — добавил он, продолжая тупо пялить¬ся на Сашку, удивляясь, как это она вдруг та¬кая стала. Красивая...
Просто я подумала, — она подошла со¬всем близко, — ты ко мне из училища сбежал, а я к тебе из дома сбегу. — И Саша ему под¬мигнула. — Правильно? Будем как Ромео и Джульетта!
— Правильно, — машинально подтвердил Андрей. — То есть почему как Ромео и Джу-льетта?
— По кочану, — перебила его Саша. Теперь она стояла вплотную, почти касаясь его груди. — Леваков, а ты когда-нибудь целовал¬ся? — неожиданно спросила она.
Вопрос застал мальчика врасплох. В пер¬вый момент Андрей хотел соврать, но пере¬думал. Вдруг окажется, что Сашка опытнее? И, стыдясь поднять на нее взгляд, отрицатель¬но покачал головой. А Сашка встала на цыпоч¬ки и прошептала, обжигая дыханием щеку:
— Забавно. Я тоже.
Андрей облегченно вздохнул и тут же опу¬стил глаза, встретив ее прямой, как всегда чуть любопытный взгляд. Какое-то время они стояли не шелохнувшись и молча смотрели друг на друга. Сашка не выдержала первой: моргнула, облизала вдруг пересохшее губы и отвела глаза в сторону.
А Леваков, дрожа от собственной смелос¬ти, крепко взял девушку за плечи, повернул к себе и быстро поцеловал.
Вздрогнув от неожиданности, Саша радо¬стно и уютно прижалась к мальчику.

1.

Услышав стук в дверь, полковник Ноздрев дописал предложение, поставил точку и толь-ко после этого сказал: «Войдите».
В кабинет проскользнул Сырников. Имен¬но проскользнул, потому что вначале приот¬крылась дверь, затем туда просунулась голо¬ва Сырникова, и, наконец, он сам, бесшумно, как змея, оказался внутри.
Затем курсант подошел к столу Ноздрева, оглянулся, как будто ожидал увидеть здесь ко¬го-то еще, и, часто моргая, замер, ожидая, ко¬гда заместитель начальника разрешит ему говорить.
Положив ручку, Ноздрев нахмурился. Он не помнил, чтобы вызвал курсанта. Значит, что-то случилось. Замначальника вздохнул и вопросительно кивнул Сырникову.
Тот приободрился и, еще раз стрельнув глазами по сторонам, сказал:
— Товарищ полковник, дело в том, я счи¬таю. .. вы должны знать... — Тут он замялся,
словно размышляя, стоит говорить замести¬телю начальника правду или лучше оставить все как есть. — Ваша дочь... — Сырников ре¬шился, — на балете я видел вашу дочь вмес¬те с суворовцем Леваковым. — Он посмотрел на полковника, надеясь прочитать на его ли¬це хоть что-нибудь, но Ноздрев даже не ше¬лохнулся. Будто новость его не особенно и удивила. Будто его дочь частенько с суворов¬цами по балетам ходит. Тогда Сырников сму¬тился и начал поспешно оправдываться: — Ну, мне показалось, что вам не очень нравит¬ся, что они встречаются.
Ноздрев был зол. Он был очень зол. И осо¬бенно на Сырникова, который, понятно, об этом даже и не подозревал.
— И? — медленно выговорил в конце кон¬цов полковник, не сводя тяжелого взгляда с заискивающего лица кадета.
Сырников растерялся.
— Это все. — Он развел руками.
Не торопясь, Ноздрев поднялся, пригла¬дил волосы и, отвернувшись, ответил:
— Если это все... то кругом и марш зани¬маться своими делами. — А затем не сдер¬жался и бросил на невольно пригнувшего го¬лову мальчика недовольный взгляд. — Если еще раз придешь ко мне с подобными веща¬ми, лучше сразу бронежилет надень. — Сыр¬ников настолько оторопел, что даже не сразу сообразил, что пора сваливать. И полковник, решив ему помочь, навис над столом и, сдер¬живаясь изо всех сил, чтобы не закричать, выдохнул: — Все, я сказал.
Сырников моментально испарился. Прав¬да, его бегство было менее элегантным, чем появление, потому что в спешке он уронил стул и потом долго извинялся, но наконец до¬носчик все же ушел.
Оставшись один, Ноздрев хотел было вер¬нуться к прерванной работе, но куда там. Со злостью отшвырнув ручку так, что она, скатившись со стола, упала на пол, он, запу¬стив пальцы в волосы, уставился в стол бес¬смысленным взглядом.
Хотя внешне полковник оставался невоз¬мутимым, но то, что сообщил ему Сырников, крайне взволновало Ноздрева. Ох уж этот Ле¬ваков! И без того вынудил его на старости лет шантажом заниматься. «А ты, Ноздрев, — полковник небольно ударил себя по колен¬ке, — тоже хорош! Наломал дров, ничего не скажешь».
Когда пару дней назад к нему подошел преподаватель информатики Петушков и, за¬гадочно подмигивая, сообщил, что выполнил просьбу полковника, Ноздрев едва не спустил его с лестницы. Мало ли что он сгоряча наго¬ворил! Свою голову надо на плечах иметь. Так он информатику и сказал. Петушков стушевался, пробормотал что-то нечленораздель¬ное и ушел в полном недоумении.
Только это еще вовсе не значит, что Нозд¬рев позволит Александре встречаться и, не дай бог, связать свою судьбу с этим Леваковым — парнем с сомнительным прошлым, без роду и без племени. Он должен серьезно поговорить с Сашей. Она девочка разумная и поймет отца правильно.
Приняв решение, Ноздрев едва дождался вечера.
Однако разговора, на который он рассчи¬тывал, не получилось.
Нет, сперва все складывалось весьма и весьма неплохо. Жена еще не успела вернуть¬ся из командировки, а сын ушел в кино с дру¬зьями — дома остались только он и Саша.
Поужинали в полной тишине. (С тех пор, как его девочка познакомилась с Леваковым, они ни разу не поговорили с ней нормально, без упреков и угроз. И это Ноздрева задевало больше всего.)
Потом Саша вымыла посуду и прошла в гостиную.
Но не села, как раньше, под бочок отцу, а устроилась на кресле. Голову рукой подпер¬ла и равнодушно уставилась в телевизор.
Ноздрев понял — пора.
— Александра, я хочу поговорить с тобой об Андрее Левакове, — начал он. При этом полковник согнулся, опершись локтями о ко¬лени.
В ответ Сашка бросила на отца усталый взгляд, поджала под себя ноги, но ничего не сказала. Полковник почувствовал себя неуют¬но, поэтому встал и прошелся по комнате.
— Я уже как-то говорил, что совершенно не одобряю твой выбор, — продолжил он так строго, как только вообще мог разговаривать с Сашей. —Тебе сейчас о поступлении в ин¬ститут думать надо, а не о мальчиках.
И тут девочка не стерпела:
— Пап, а на пенсии мне о мальчиках ду¬мать неинтересно будет.
Не найдя, что на это возразить, Ноздрев решил учебу пока сюда не приплетать.
— В общем, даже не это главное. — Пол¬ковник подошел к Саше и присел на корточ¬ки возле кресла, в котором она сидела. Попы¬тался заглянуть ей в глаза, но девочка упря¬мо смотрела в сторону. — Я не желаю, чтобы моя единственная дочь имела что-то общее с ребятами из интерната. Это потенциально опасные люди. Я уж не говорю о том, что ин¬тернатовские — сплошная нищета. — Он по¬морщился и, заметив удивление, мелькнув¬шее в Сашиных глазах, обрадовался. — А-а, он тебе еще об этом не говорил? — Ноздрев торжествовал. —Да, представь себе, Андрей Леваков вырос в интернате.
Отстранив отца, Саша встала, нахмури¬лась и, выйдя зачем-то на середину комнаты, замерла, подергивая прядь волос у виска.
— Но он как-то упоминал, что мать наве¬щал. .. — скорее сама себе, чем отцу задумчи¬во заметила Сашка.
Выпрямившись, Ноздрев недобро усмех¬нулся:
— Да, мать у него действительно объяви¬лась. Спустя пятнадцать лет. Причем совершен¬но больная от постоянных пьянок, алкоголич¬ка! — войдя в раж, Ноздрев пропустил момент, когда следовало остановиться. — Ты лучше спроси у своего Левакова, с кем его мамаша пила все эти годы! — Тут полковник наконец устыдился того, что говорит. В особенности когда заметил гневный блеск в глазах дочери.
— Такого я от тебя не ожидала, — с чувст¬вом произнесла она.
Полковник занервничал:
— Саш, я не то...
— Уйди, — зло бросила Саша. — Ты... ты просто сноб! — выдохнула девочка.
Ноздрев, растерявшись, потянулся было к ней, но, натолкнувшись на полный ненависти взгляд, отступил. Такой Сашку он не видел еще никогда.
А девочка развернулась и почти бегом бросилась в ванную — это было ее любимое укрытие во время семейных ссор. Юркнула туда и заперла за собой дверь.
А чтобы не слышать, как отец колотится снаружи и просит: «Эй, не дури... Нам еще многое надо обсудить... Что за детский сад?.. Александра, я приказываю...» — Саша вклю¬чила воду. Сняв тапочки, она закатала до ко¬лен домашние брюки и, усевшись на край ванны, опустила ноги под дымящуюся струю, которая текла из-под крана.
Ей надо подумать. Обо многом надо поду¬мать. В том числе и об отце. Какими непогре-шимыми кажутся взрослые в детстве. Осо¬бенно близкие... особенно отец. А потом вдруг оказывается, что они далеки от совершенст¬ва: подчас бывают трусливы, иной раз зави¬стливы, порой жадноваты... И трудно сми¬риться с этим.
Страшно с этим смириться, потому что со временем ты и сама тоже можешь стать та¬кой же, как они.
Сунув руки под струю, Сашка умыла лицо и только тогда поняла, что плачет.

2.

В то время как Саша Ноздрева поссори¬лась с отцом, Илья Синицын со своим поми¬рился.
Все началось с неожиданного визита ма¬тери. Едва Илья увидел ее, как тут же ненависть к отцу проснулась у него с новой силой. Ольга Синицына еще больше похудела, и те¬перь одежда висела на ней, неловко колыха¬ясь при движении и подчеркивая ее слабость и беззащитность.
Илюша даже побоялся обнять мать, чтобы случайно не раздавить ее своими ручищами. Они присели, но ни он, ни она не произнесли при этом ни слова. Ольга волновалась, а Илья, чувствуя это, но не понимая причины, тоже начал нервничать.
А причины переживать у Ольги Синицы -ной были очень веские. Она не один день и да¬же не одну неделю собиралась с духом, чтобы прийти к сыну и рассказать ему об истинных причинах ссоры с мужем. Сразу после того, как Илья прогнал отца из училища, Сергей в ярости позвонил жене. Ольга и без того му¬чилась, что сразу не рассеяла заблуждение сына, а теперь с каждым днем этот разговор представлялся ей все более мучительным.
Муж был абсолютно прав, когда сказал, что если бы она захотела, то убедила бы Илью выслушать ее до конца. Не захотела... Испу¬галась. Только рано или поздно ей все равно придется открыть сыну глаза. И вот этот день настал. И сейчас, глядя на Илью, Ольга пони¬мала, что, может, разговаривает с ним в по¬следний раз. Мальчику присуща бескомпро¬миссность, и вполне возможно, что он просто не захочет ее понять. Поэтому Ольга Синицына всячески тянула время. Сердце у нее в груди замирало.
Первым не выдержал Илья. Решительно взяв мать за плечи и развернув ее к себе ли¬цом, он спросил:
— Что случилось? И не возражай — я ви¬жу: что-то случилось.
Мать кивнула, крепко сжала руку сына, потом резко ее отпустила и начала:
— Это касается папы.
Помрачнев, Илья отвернулся:
— Я не хочу ничего слышать об этом че¬ловеке. И не хочу, чтобы ты о нем говорила и даже думала. После того, как он поступил с тобой...
— Это не он, — ровным голосом, чего са¬ма от себя не ожидала, прервала Ольга сы¬на. — Это я.
Удивленно и непонимающе подняв глаза, Илья вопросительно на нее посмотрел. Мать кивнула еще раз и подтвердила, заставляя себя не отводить взгляд:
— Илья, оступилась именно я. Папа об этом узнал и потому ушел. — Ну вот и все. Те¬перь осталось дождаться приговора. Можно не сомневаться, приговор этот не заставит себя ждать. Однако мальчик не спешил. Ча¬сто моргая, он смотрел то на мать, то на пол, то на свои руки. Наконец осознав смысл сказанного, Илья приподнял руку — пальцы его при этом дрогнули — и осторожно прикоснул¬ся к плечу матери (вернее, к ткани ее пальто).
— Как же так, мам? — Он сглотнул.
— Я совершила ошибку, Илья. — Ольга от¬вернулась. — И уже очень дорого за нее за-платила. Потому что, — тут она не удержа¬лась и всхлипнула, — потому что нет на све¬те человека, которого бы я любила больше, чем твоего отца.
Илья с надеждой наклонился, чтобы пой¬мать ее взгляд:
— Тогда, может?..
Но мать печально покачала головой и при¬зналась:
— Он и слышать ничего об этом не жела¬ет. И теперь мне придется с этим жить. Как ни страшно, —добавила она еле слышно.
Сын долго смотрел прямо перед собой, лишь изредка кидая на мать удивленные не-понимающие взгляды. Она совсем сникла и даже слегка привстала, готовясь покорно уйти, и тогда Илья обнял мать, прижал ее мокрое холодное лицо к груди и утешающе поцеловал в висок. Ольга замерла, боясь дышать.
— Ну ничего, мам. Не так уж все страшно. После воскресенья всегда наступает поне-дельник, — сказал он уверенно, напряженно
глядя поверх ее головы.
Ольга нехотя отстранилась и бросила на сына удивленный взгляд, в котором вспых¬нула надежда.
— Значит, ты?.. Поднявшись, Илья ответил:
— Мне пора, мам. Созвонимся. Поднявшись, он еще раз поцеловал мать
и, больше не оглядываясь, вышел.
Ольга осталась одна. Посмотрела на де¬журного, который читал на посту какую-то книгу, села обратно и опять встала. Сердце бешено колотилось в груди и, казалось, вот-вот выскочит.
Женщина подхватила сумку и повесила ее на плечо, но та тут же соскользнула на ло¬коть. Ольга не стала ее поправлять. Вышла на улицу, огляделась и впервые за последние полтора месяца поняла, что дома ее больше никто не ждет.

3.

Илья решил как можно скорее повидать¬ся с отцом, о чем сразу объявил Ксюше, ко¬торая встречала его в субботу на выходе из училища.
Сначала лицо ее погрустнело, потом стало задумчивым, и наконец девушка, привычно убрав густую прядь за ухо, согласно кивнула:
— Хорошо. Идем вместе.
Синицын хотел было возразить, но потом согласился. Может, так даже лучше будет. Од¬нако уже в подъезде Илья остановился на ле¬стничном пролете, не доходя до третьего эта¬жа, где жил дядя Слава, и попросил Ксюшу подождать его здесь.
— Я должен один пойти. Сама понима¬ешь. — Он дернул плечом. В животе от невесть откуда взявшегося волнения все сжалось. Илья, пытаясь скрыть нервозность, пристально по¬смотрел наверх.
Ксюша сразу все поняла. Она быстро улыб¬нулась, кивнула и, поцеловав Синицына в ще¬ку, пожелала удачи. Сама же забралась на подоконник, обхватила руками коленки и ста¬ла рассеянно смотреть в окно. Она была вся такая своя, родная... Илье даже захотелось поцеловать ее перед тем, как идти к отцу. Но он побоялся, что Ксюша расценит этот по¬рыв как слабость — будто он нарочно время тянет, боится.
Поэтому мальчик повернулся, легко взбе¬жал наверх и нажал на кнопку звонка.
Тишину за дверью нарушили шаркающие шаги. Илья удивился. Дядя Слава так ходить точно не мог. Он спортом занимается больше, чем оба Синицыных вместе. Может, к нему родственник какой пожилой приехал?
Щелкнул замок, дверь медленно приот¬крылась.
Приготовившись вежливо извиниться, Илья так и замер с открытым ртом. На поро¬ге стоял Сергей Синицын. Если мать за вре¬мя их ссоры сильно сдала, то отец превратил¬ся в настоящего старика. И дело тут было во¬все не в морщинах и седых волосах. Морщин, как успел заметить Илья, у отца не прибави¬лось, да и волосы по-прежнему темнели, лох¬матясь, правда, на макушке, как будто он только из кровати вылез. Но вот глаза... Илья никогда еще не видел таких пустых, мертвых глаз у живого человека.
Заметив сына, Сергей Синицын посторо¬нился, проведя рукой по колючей щеке, не¬определенно махнул рукой, вроде как пригла¬шая Илью пройти, и равнодушно поинтере¬совался:
— Надеюсь, не драться пришел?
Синицын вместо ответа шагнул в на¬сквозь пропахшую едкими отцовскими сига¬ретами квартиру (мать запрещала ему ку¬рить дома, а дядя Слава — и сам курящий).
Раньше Илья часто бывал здесь и не уди¬вился, что отец провел его на кухню. В комна¬те тут вообще бывали редко. Разве что спали. Гостей дядя Слава принимал в зеленой кухне, главной достопримечательностью которой был старый круглый вечно дребезжащий хо¬лодильник «Зил» ядовито-лимонного цвета.
С опаской ожидая увидеть следы много¬дневной гулянки, Илья был приятно удивлен царившей здесь чистотой. Вот только этот жуткий сигаретный послед, духота и плотно закрытая форточка... Так и хотелось распах¬нуть ее настежь, чтобы кухня наполнилась шумом и прохладой поздней осени.
Не дожидаясь, пока сын сядет, Сергей устро¬ился на табуретке у окна, достал из стола оче¬редную сигарету и закурил, глядя в окно.
Илья тоже сел.
— Папа, — негромко позвал он отца. — Мне мать все рассказала. — Синицын-старший недоуменно обернулся, и Илья уточ¬нил: — Все, как было на самом деле. Всю правду. Я это... — он замялся. — Я пришел извиниться.
Сергей кивнул, как бы говоря: «Хорошо. В чем вопрос?» — и снова уперся глазами в окно.
Илья уже думал, что отец так ничего и не скажет ему в ответ, поэтому встал, чтобы уйти, но тут Сергей, не поворачивая головы, заговорил:
— Вот ты говоришь, узнал всю правду, — здесь отец все-таки обернулся, — а какую правду? Мамину, мою?..
Илья неуверенно ответил:
— Наверное, свою... — Это он просто так сказал. Наугад.
- Тогда ты гений, — невесело усмехнулся отец. — Я вот насколько тебя старше, а до сих пор своей правды не нашел. Впрочем, — он махнул рукой, — я не о том хотел. Чтобы более-менее к правде приблизиться, надо су¬меть ее увидеть. Но не изнутри, — Сергей Синицын предупредительно поднял палец, — а сверху. Только эта правда будет настоящей. Единственной. Я, кажется, смог — сверху. — Он опустил голову и вдруг горько-горько при¬знался: — Не могу я без нее, Илья. — Отец вздохнул. Нетрудно было догадаться, что он говорит о маме. — Везде мне мерещится. Я решил домой вернуться. — Не поднимая го¬ловы, Сергей искоса посмотрел на сына. — Осуждаешь? Думаешь, я слабак?
Услышав в голосе отца вызов, Илья отве¬тил абсолютно искренне:
— Восхищаюсь, пап. Я не знаю, смог бы так или нет.
Отец расслабился, смерил сына вниматель¬ным, изучающим взглядом и уверенно (как мог говорить только Сергей Синицын — Илья обрадовался, узнав наконец отца) сказал:
— Когда будет нужно — сможешь. Ты ведь Синицын. — И опять отвернулся к окну.
Илья встал, но, прежде чем уйти, громко, чтобы отец точно услышал, сообщил:
— Она тебя очень ждет. Возвращайся, — попросил он глухо. Отец все понял — мальчик
догадался об этом по тому, как непроизволь¬но напряглись и расслабились его плечи, — вдаль.
Он — Синицын. Илья вышел из квартиры, оставив отца на кухне. Захлопнул дверь и, крепко задумавшись, прислонился к ней спи¬ной. Взгляд его уперся в давно не беленый по¬толок подъезда.
Многое из того, о чем говорил отец. Илю¬ша недопонял, но главное, как ему казалось, он прочувствовал. И теперь это главное бур¬лило у него внутри, как лава в жерле вулка¬на, неистово разыскивая выход.
Ксюша, заметив друга, спрыгнула с подо¬конника и, обеспокоенно вглядываясь в блед¬ное лицо Ильи, хотела спросить что-то, но Синицын остановил ее жестом.
— Погоди, у меня еще одно маленькое де¬ло есть.
Он подошел к двери соседской квартиры и позвонил. Через минуту на пороге возник Павел Николаевич. Он был одет в домашнее, на плечи наброшен плед, в руках очки. Вид¬но, Синицын оторвал генерала от работы, и, судя по складкам на лбу, тот был этим край¬не недоволен. Однако, когда Павел Николае¬вич узнал гостя, лицо его прояснилось:
— А, суворовец Илья, если не ошибаюсь? — Синицын кивнул. — Какими судьбами? — И тут же сам себя поправил: — Впрочем, о чем я — проходи.
Генерал посторонился, но Илья отрица¬тельно покачал головой:
— Спасибо, но я на минуту. — И добавил, чтобы не показаться невежливым: — Меня ждут. — Он кивнул вправо, где у стенки удив¬ленно жалась Ксюха.
Вытянув шею, Павел Николаевич увидел Ксюшу и понимающе улыбнулся:
- Ну, тогда я тебя слушаю. Задавай свой вопрос.
- Помните, - начал Илья, - мы с вами в прошлый раз говорили о том, что когда-то у вас в училище, как и у нас недавно, произошла кража. Вора поймали, но потом простили. Я тогда еще какую-то глупость сморозил, а вы сказали, что, когда мы нашего вора поймаем, тогда и поговорим. Так вот, мы поймали. И я у вас хотел спросить – почему вы простили вашего вора? Ну, вот лично вы, например?
Внимательно выслушав Илью, Павел Николаевич потер щеку, вздохнул и признался:
- Ну, лично я вора простил, потому что сам и украл. А остальные… - он сделал паузу, - Остальные впоследствии решили, что причина, по которой я это сделал, достаточно веская, чтобы меня оправдать.
Удивленный Синицын молча ждал, что генерал скажет дальше. Должен же он все объяснить. И Павел Николаевич действительно продолжил:
- У меня сестренка маленькая с бабушкой в городе осталась – ей теплые вещи нужны были. А у того, - Илья догадался, что генерал говорит о пострадавшем, - у того носков целых две пары было. Ему тетка из Сибири прислала. И между прочим, - подчеркнул Павел Николаевич, - между прочим, я сначала его попросил, а уже после того, как он мне отказал, украл. Ну, - он водрузил очки на нос, - я удовлетворил твое любопытство?
Кивнув, Илья поблагодарил генерала и пошел к Ксюше, которая уже вся истомилась, ожидая его на подоконнике. Оказавшись на свежем воздухе, она сразу набросилась на Илью с расспросами. Но Синицын был нераз¬говорчив и вообще выглядел каким-то поте¬рянным.
— Нет, Илья! — в отчаянии воскликнула Ксюша, так и не дождавшись ответа. — Ты просто невыносимый человек! Я тут жду, му¬чаюсь, волнуюсь, а он вышел — и в ус не дует. — Сделав вид, что обиделась, девушка отвернулась.
Ласково обняв ее, Илья попытался объяс¬нить:
— Понимаешь, как сказал недавно мой отец, только гений может вот так, с нахрапа, взять и понять всю правду. Я пока только начал кое-что понимать. И кое в чем, — он улыбнулся, — приобрел уверенность.
— В чем? — заинтересовалась Ксюша, ми¬гом позабыв, что решила на него обидеться до конца дней своих.
Илья хотел было ответить уклончиво, но почти сразу передумал, а вместо этого по¬смотрел девушке в глаза и честно ответил:
— В том, что я тебя люблю.
Довольная, Ксюха покраснела.

4.

Выходные Петушков обычно проводил до¬ма. Он любил поздно вставать. Вернее, даже не вставать, а проснуться и, наслаждаясь мыслью о том, что идти сегодня никуда не надо, поваляться в постели еще минут два¬дцать.
Потом он поднимался, совершал утренний туалет и начинал печь блины. За эти самые блины Сергей Владимирович любил выход¬ные больше всего. Не торопясь выливал он в большую алюминиевую миску ингредиен¬ты и размешивал, пробуя, что получилось, макая в тесто пальцы и задумчиво облизывая их. Затем Петушков ставил на плиту сково¬родку, наливал масло и, когда та нагревалась, приступал к сложному, как он сам считал, процессу приготовления блинов. В эти выходные настроение у информати¬ка было превосходным. И виной тому, конеч¬но, являлась обладательница очаровательно¬го нежного голоса, которая вот уже целую не¬делю страстно признавалась ему в любви по телефону.
Вначале Петушков решил было, что это чья-то неостроумная шутка. Но девушка про¬должала звонить, и, если он отказывался с ней разговаривать, ее голос становился та¬ким печальным. В конце концов, сердце — не камень, и Сергей Владимирович, не выдер¬жав, капитулировал.
Признаться, первой, кого он заподозрил в тайной страсти, была Полина Ольховская, прехорошенькая преподавательница эстети¬ки. Но, увы, однажды неизвестная позвонила в тот момент, когда Полина была в преподава¬тельской. Собственно, она-то трубку и взяла. Жаль, конечно, что это оказалась не она, но, с другой стороны, две красотки куда лучше, чем одна. Жаль только, что эта Ольховская из себя вечно недотрогу строит!
В том, что неизвестная поклонница тоже была красива, информатик не сомневался. Обладательница такого прелестного голоса просто не могла оказаться непривлекатель¬ной. Правда, она упорно отказывалась на¬звать свое имя и тем более встретиться с ним, ссылаясь на застенчивость.
Ну ничего, это дело времени. Застенчи¬вость пройдет. В конце концов, именно она сделала первый шаг.
Вот такими приятными мыслями была за¬нята голова Петушкова, когда в дверь позво¬нили. Будучи от природы очень осторожным, информатик посмотрел в глазок и, увидев представительного мужчину в дорогом кос¬тюме, немедленно открыл.
А этот самый представительный мужчина первым делом взял да и сбил его с ног. Хоро¬шо еще, что, падая, Петушков успел сделать шаг назад и потому приземлился не на пол, а на кресло. Но не успел он прийти в себя, как над ним нависло искаженное гневом лицо, и представительный мужчина страшным го¬лосом заорал:
— Если ты, козел, только приблизишься к ней!.. Если только посмотришь!.. Я из тебя системный блок сделаю, крыса компьютер¬ная! — И информатик получил увесистый удар.
Скорее всего, догадался Сергей Владими¬рович, речь идет о неизвестной поклоннице, которая названивает ему по телефону. А это, наверное, ее отец. Пытаясь оправдаться, он залепетал:
— Она сама звонит, я здесь ни причем, честное слово.
Только, похоже, его слова мало успокоили представительного мужчину:
— Ты, мразь, еще будешь утверждать, что Полина сама тебе звонит?
Какая Полина? При чем здесь?..
— Кого вы имеете в виду? — попытал¬ся осторожно уточнить информатик, плотнее вжимаясь в кресло.
— Полину Сергеевну Ольховскую, кого же еще! — закричал мужчина.
Облегченно вздохнув. Петушков начал сбивчиво объяснять, что не имеет никакого отношения к Полине Сергеевне, и вообще у него есть девушка (имелась в виду та, что зво¬нит), поэтому все обвинения против него со¬вершенно необоснованны.
Не сразу, но ему все-таки удалось убедить незваного гостя в своей непричастности к преступлению, в котором тот его обвинял.
Из кухни потянуло горелым. Блины! Улу¬чив момент, Петушков вскочил и потрусил на кухню — спасать свой завтрак. Мужчина прошел вслед за ним. — Хорошо, допустим, — сказал он, усажи¬ваясь за стол. Казалось, он совсем успокоил¬ся и больше на Сергея Владимировича напа¬дать не собирался (что вселяло в последнего определенного рода уверенность). — Тогда кто Полине эти письма дурацкие шлет? Информатик пожал плечами:
— Да кто угодно. Но, — добавил он, поста¬вив перед гостем чашку, приглашая его, та¬ким образом, присоединиться к трапезе, — теоретически это можно выяснить. Я даже мог бы вам помочь.
— Правда? — обрадовался мужик так, слов¬но с самого начала шел за помощью, а вовсе не для того, чтобы набить Петушкову морду.
— Правда, — подтвердил информатик. — Стопроцентной гарантии, конечно, нет, но по-пробовать можно.
— И вы попробуете? — в голосе мужчины опять прозвучала легкая угроза, почувство¬вав которую Петушков поспешил заверить его, что сделает все от него зависящее. После чего оба преспокойно приступили к завтраку.

1.

Пообещав Якову отыскать загадочного поклонника Полины, Петушков взялся за свое дело даже чересчур рьяно (и, наверное, не последнюю роль здесь сыграла противно ноющая челюсть, которой довелось познакомиться с кулаком Якова).
В субботу в училище намечалась дискотека, на которой Полина должна была дежурить. Посчитав, что ему подворачивается благоприятный случай, Сергей Владимирович сам напросился ей помогать, мотивируя это тем, что молодой девушке в одиночку будет сложно справиться с оравой оголтелых кадетов. Полина его опасения не разделяла, но, поколебавшись, согласилась.
Когда вечером Петушков вошел в актовый зал, Полина была уже там. В простом длинном сиреневом платье, а длинные волосы, обычно распущенные по плечам, собраны в строгий пучок. Наверное, поэтому, несмотря на свою молодость, Полина выглядела значительно взрослее девчонок, наполнивших зал. (Признаться, так и было задумано. Еще не хватало, чтобы ее с ними перепутали.)
Прислонившись к стене, преподавательница сквозь ресницы наблюдала, как суворовцы постарше чинно приглашают девушек на танцпол. Те, наверное, волновались, потому что вели себя неуклюже, постоянно хихикали и то и дело оборачивались к подругам в поисках поддержки.
Глядя на них со стороны, Полина непроизвольно отмечала все недочеты в поведении своих учеников, которые потом нужно будет разобрать на уроке.
На занятиях им уже удалось добиться определенных успехов. И хотя мальчикам явно не нравилось танцевать друг с другом, они, по крайней мере, научились вальсировать, не падая после первого круга.
Полина улыбнулась, вспомнив один из первых посвященных танцам уроков, когда, крепко сцепившись, грохнулись Макаров с Перепечко. Причем споткнулся именно Макаров. Видно, ему впервые в жизни попалась столь плотная партнерша.
Занятая своими мыслями, Полина не заметила, как с противоположной стороны зала на нее внимательно смотрят.
А смотрел на нее, естественно, Макс, кто же еще?
Если бы Полина сегодня не дежурила, то и ноги бы его на сегодняшнем мероприятии не было. Уж в клубах-то Макаров знал толк. А эта дискотека, по его мнению, даже до уровня сельской вечеринки не дотягивала. Вот Печке раздолье!
Несколько раз мимо Макса продефилировала одна и та же девчонка (ничего, кстати), но он сделал вид, что не замечает явного интереса с ее стороны. Откровенно говоря, парню действительно было не до нее. Макс мрачно размышлял о последнем письме Полины.
Макаров и сам толком не знал, на что именно он рассчитывал, затевая эту переписку, но становиться личным сексопатологом любимой девушки его не грело.
Полина писала о «дяде». Он, видите ли, хороший, добрый, к ней всей душой, а она сомневается, стоит ли им быть вместе. И замечательно, что сомневается, ликовал Макс. Значит, все не зря!
Только вот что бы ей такое умное ответить? Интересно, как бы в подобной ситуации повел себя опытный мачо?
Макс почесал затылок. Может, литературу там какую или журнал почитать?
Внезапно парень нахмурился и недовольно поджал губы. К Полине, которая до этого мирно стояла в стороне, подошел Петушков. «Все-то ему неймется, тоже мне, Казанова», - раздраженно подумал Макс.
Кузя ему рассказывала, что информатик очень даже радостно воспринимает ее звонки. Даже пару раз зайчиком назвал. А если мужчина называет девушку зайчиком, то это что-нибудь да значит!
Но Петушкову, видимо, одной девушки мало показалось. Ему еще и Полину подавай!
Наклонившись вперед, Макс напряженно вглядывался, пытаясь определить, что информатику от Полины понадобилось. Впрочем, тут к гадалке не ходи – на танец ее приглашает. Может, киллера нанять? Макс мрачно пожевал верхнюю губу.
Пойдет Полина с ним танцевать или нет – вот в чем вопрос. На какое-то время танцующие пары закрыли от Макса Полину и Петушкова. Недовольно ворча, суворовец наклонялся то вправо, то влево, пока обзор вновь не стал чистым.
Жестикулирует, подлец. Ишь как вырядился. Даже галстук нацепил! Лучше бы о работе думал, чем по дискотекам шастать. А Полина что? Ага, ногой нетерпеливо бьет, голову опустила. Сейчас отошьет!
Но Полина, напротив, согласно кивнула и вложила руку в растопыренные пальцы информатика.
Черт! На танцпол пошли. Кадеты расступаются – как же, преподавателей надо вперед пропустить! От досады Макс начал нервно дергать себя за форменную куртку. Ну что за женщина – на минуту ее одну оставить нельзя!
Заиграла медленная музыка, свет, до того бешено мерцавший, успокоился и в такт мелодии стал задумчиво скользить по залу. Суворовцы охотно приобняли своих партнерш.
Петушков тоже водрузил свои лапищи на тонкую талию Полины. Пальцы их сплелись. В этот момент Трофимов с какой-то долговязой девицей (с лица которой не сходила глупая застенчивая улыбка) пристроились прямо перед носом Макса, полностью загородив тому обзор.
Что же он стоит? Действовать надо! Решительно отпихнув недовольно заворчавшего при этом Трофимова (а заодно, естественно, и его партнершу), Макаров двинулся вперед.

Девчонка, которая все крутилась рядом, наивно решила, что красивый суворовец направляется к ней, расплылась в улыбке и с готовностью шагнула ему навстречу. Но Макс, не поворачивая головы и недовольно хмурясь, прошел мимо. Она так и осталась стоять – только улыбка стала растерянной, а руки медленно опустились.
Добравшись до мирно танцующей Полины, Макс вежливо похлопал по руке Петушкова:
- Позвольте, как принято говорить в лучших домах Европы, украсть вашу партнершу! – и он озабоченно посмотрел на Полину, - Я все правильно сказал, Полина Сергеевна?
Отстранившись, преподаватели, оторопевшие от подобной наглости, с удивлением уставились на Макарова, который замер, смиренно склонив голову.
Первой очнулась Полина. Не снимая руки с плеча партнера, она ответила:
- Да, Макаров, вы все сказали верно. Но только исключительные обстоятельства могут вынудить благовоспитанного офицера (в нашем случае – будущего офицера) прервать танец, когда дама уже приглашена, - и она ободряюще кивнула Петушкову.
А тот не нашелся что ответить и только, серьезно надувшись, кивнул.
Однако Макс и не думал уходить.
- У меня как раз исключительные обстоятельства.
И, не дожидаясь, пока информатик очухается, легко выхватил Полину у того из рук. Чуть не задохнувшись от возмущения, петушков попытался возразить:
- Суворовец, что ты себе позволяешь? А ну-ка немедленно…
Но, увлекаемая Максом, Полина успела одарить информатика лишь растерянной улыбкой, которая, казалось, говорила: «Вы уже меня простите, это не моя вина».
Когда Макс с Полиной, танцуя, отошли достаточно далеко от Петушкова, она немного отстранилась и, выразительно подняв брови, очень серьезно поинтересовалась:
- Ну, Макаров, я вас внимательно слушаю, - но глаза ее при этом смеялись, что вселило в Макса уверенность, - Что же такого важного вы надумали срочно мне сообщить?
Макс округлил глаза в притворном возмущении:
- Нет, Полина Сергеевна, это я жду, что вы ответите на мой вопрос.
- Какой вопрос? – искренне удивилась Полина.
Виртуозно избежав столкновения с другой парой, Макс вывел партнершу на свободное пространство и наклонил голову.
- Вопрос о чести, - он улыбнулся, - Для меня это очень важно.
Полина на мгновение опустила глаза, а когда вновь подняла их, взгляд ее был задумчив.
- Знаете, Макаров, вы не перестаете меня удивлять.
Она смотрела на него в упор, и Макс, словно загипнотизированный, почти перестал дышать. Ее сердце билось так близко, что он чувствовал это биение своим сердцем. А Полина, не подозревая, что в этот момент творится с кадетом, невозмутимо продолжила:
- Вы очень хороший мальчик, - слово «мальчик» больно задело Макса, но он постарался этого не показать, - Я, конечно, как и обещала, думала над вашими словами. И в основном с вами, наверное, нельзя не согласиться…
- А не в основном?.. – нетерпеливо перебил ее Макс.
Замявшись, Полина внимательно, словно впервые их увидела, осмотрела свои руки, лежавшие на плечах у Макса.
- Ваши рассуждения о чести кажутся мне чересчур субъективными. Лично я считаю, что разговор об этом будет неполным, если мы не будем считаться с понятием общечеловеческой морали.
Макс отреагировал мгновенно:
- То есть, если сегодня считается, что деньги – это круто, а нищета – отстой, значит, красивая девушка, которая выходит замуж за богатого урода, поступает честно? Перед собой – честно?
Он быстро и зло глянул на Полину, в глубине души очень рассердившись на себя самого: ну почему не сдержался?
Такая постановка вопроса пришлась девушке не по душе. Часто моргая, она все-таки решила уточнить:
- Максим, вы постоянно на что-то намекаете? Или мне кажется?
- Вам кажется… - глухо ответил Макс, но все-таки не удержался и добавил: - Вы же сами говорили – про общечеловеческую мораль… - он пожал плечами, - А ведь она сейчас именно такая, как я только что сказал, эта ваша общечеловеческая… Или я ошибаюсь?..
Музыка смолкла, и ее разом сменили нестройные шумные разговоры. Полина опустила руки. Она стеснялась посмотреть в глаза своему ученику. А ведь как Макаров прав! И как прав! Вот он говорит сейчас, и все кажется таким простым и очевидным, что странно даже, как это она сама раньше не додумалась.
- Вы правы, Максим… кажется, - шепотом призналась Полина.
- И я так думаю, - жестко отрезал Макс, не спуская с девушки пристального взгляда, - Спасибо, вам, Полина Сергеевна, за танец, - тут он замер и не удержался от комментария: - А все-таки, Полина Сергеевна, я считаю, вы мне за такие речи просто обязаны поставить пятерку! Я про свою супергалантность, - уточнил он на всякий случай.
Полина натянуто улыбнулась:
- Я подумаю.
И тут как раз подоспел Петушков. Подозрительно поглядывая на Макса, он своей липкой ладонью взял Полину за руку и повел ее прочь.
На этот раз Макс не стал препятствовать информатику. Зачем? Все, что нужно, он Полине уже сказал. И все-таки она того богатого дяденьку не любит! Удовлетворенно кивнув, Макаров направился к выходу. Открыл дверь в коридор, и первое, что увидел, было настороженное, даже, можно сказать, испуганное лицо Перепечко. Степа сидел около окна на корточках, нервно вздрагивая каждый раз, когда из зала кто-то выходил. Он прятался.

2.

На дискотеку Печка попал чуть позже остальных. До последнего ждал своего дядю. Тот сообщил, что собирается приехать, но ко¬гда именно, не сказал. Вот Степа и слонялся без дела, надеясь, что кто-нибудь прибежит и крикнет: «Перепечко, дуй на КПП! К тебе пришли!»
Но все напрасно. И когда Печка понял, что сегодня дядю ждать уже не имеет смысла, он и отправился к своим. Надо сказать, что на дискотеку Степу особенно не тянуло. Он мог предвидеть, как там будут развиваться со¬бытия.
Все очень просто. Сначала кадеты его взвода будут держаться друг дружки, отпус¬кая шуточки про танцующих (особенно ста¬риков). Потом начнут постепенно рассасываться, пока наконец Печка не обнаружит, что они с самыми идиотскими выражениями на лицах болтают по углам с тощими девица¬ми. Но самое главное, при этом активно де¬лают вид, что совершенно с Печкой не зна¬комы. Поэтому неудивительно, что на дис¬котеку Степа шел с одной только целью — поглазеть издалека на девчонок. Куда уж ему с ними знакомиться!
Однако на сей раз действительность пре¬взошла Степины ожидания.
Сперва, правда, все было как обычно. Ста¬раясь оставаться в тени, Перепечко по стенке пролез к своим и пристроился рядом, придав лицу выражение полнейшего равнодушия (впрочем, точно такое выражение было на ли¬цах всех, кто не принимал участия в танцах).
Перепечко расслабился, пошебуршил в кар¬манах и извлек оттуда заботливо припасенную специально для такого случая булочку, однако полакомиться ему было не суждено.
Мокрый от пота, но радостно возбужден¬ный, к Перепечко подошел Трофимов. И не один. За его спиной, изредка перешептыва¬ясь, стояли две девушки. Одна очень высо¬кая, с сильными, мускулистыми, что подчер¬кивала кофточка в обтяжку, руками, правда с красивыми пушистыми волосами, Перепеч¬ко понравилась не очень. Слишком уж муже¬подобная. Такая врежет и не покраснеет.
Но зато вторая... Она была значительно ниже своей подруги. Немножко полновата, но лишь совсем чуть-чуть. Лицо вроде так, ничего особенного, но, когда девушка улыба¬лась, на подбородке у нее появлялась забав¬ная ямочка, а около глаз — маленькие смеш¬ливые морщинки, которые вопреки всякой логике делали ее красивой.
Отдышавшись, Трофимов представил Сте¬пану своих знакомых:
— Это Катя, — мельком глянув на длин¬ную, сказал суворовец. — А это, — он как бы невзначай дотронулся до руки второй девуш¬ки, — это Вероника. Мы только что познако¬мились. Представляешь, какое совпадение: их двое, так же как и нас! — Трофимов многозна¬чительно посмотрел на Перепечко (и даже как будто подмигнул), но тот лишь недоуменно на¬ морщил лоб. Удивительное дело, с чего бы это вдруг Трофим стал таким заботливым? Печка на всякий случай поспешно засунул булочку обратно в карман, молясь, чтобы девушки не вздумали здороваться за руку. Как он им свою липкую ладонь протянет?
А Трофимов продолжил:
— Ладно, ребят. — Он взял невысокую де¬вушку за локоть. — Вы тут пока с Катей пооб¬щайтесь, а мы с Вероникой потанцуем.
Катя и Печка быстро обменялись долгими взглядами, в которых было, наверное, все что
угодно, кроме страстного желания пообщать¬ся... тем более наедине.
Однако и Вероника не спешила идти на танцпол с Трофимовым. Высвободив руку, она, не сводя любопытного взгляда с Пере¬печко, который окончательно растерялся и густо покраснел, заметила:
— Tы забыл нам своего друга предста¬вить. — И, неодобрительно глянув на Трофи¬ма, с еще большим интересом уставилась на Степу.
Огорченный, что ему не удалось увести девушку танцевать, Трофимов небрежно от¬ветил:
— А, это Печка. — И махнул рукой — мол, ничего особенного, не стоит твоего внима¬ния.
Строго посмотрев на Трофима, Вероника уточнила:
— Это его имя?
Перепечко, хотя во рту у него от смущения все пересохло, решился ответить сам:
— Меня Степа зовут.
Вероника улыбнулась и, к ужасу Перепеч¬ко, протянула ему руку.
— Очень приятно! — И буквально оглуши¬ла парня следующим вопросом: — Не хочешь
потанцевать, Степа?
Затравленно оглянувшись, Перепечко по¬пытался незаметно вытереть руку, которая, ко всему прочему, теперь еще и вспотела, но безуспешно. Тогда, отступив на шаг, он за¬бормотал:
— Я... мне... это... надо срочно. — Он по¬вернулся к выходу. — Я скоро вернусь. — И, чувствуя на себе недоуменный взгляд Ве¬роники, потрусил к выходу.
Оказавшись за пределами актового зала, Печка опрометью бросился в туалет. Тщатель¬но вымыв руки, он хотел было вернуться, как и обещал, но уже около самой двери вдруг резко затормозил. Страшная мысль посети¬ла его: он же выставил себя перед этой де¬вушкой полным кретином. Как он теперь ей в глаза посмотрит?
Осторожно приоткрыв дверь, Печка уви¬дел, что Вероника с подругой и Трофимовым по-прежнему стоят там, где он их оставил. Причем Трофим что-то жарко втолковывает девушкам, но они, судя по всему, почти его не слушают. По крайней мере, Вероника: она не¬терпеливо оглядывается и, видимо, ждет, ко¬гда вернется Степан.
Закрыв дверь, Печка вздохнул. Вот девушка его ждет. А что он скажет, вернувшись? Ни одной умной фразы произнести не сможет. Она над ним посмеется и все. А Перепечко вовсе не хотелось, чтобы Вероника над ним смеялась.
Именно этими мыслями была занята Степина голова, когда дверь вдруг открылась и появился Макс.
- Ты что здесь делаешь? – удивился он.
Перепечко ответил уклончиво:
- Да я вот насчет матча прикидываю, - это он прямо сейчас, на ходу, придумал. Не про Веронику же Максу рассказывать? Засмеет, - Очень не хочется, чтобы четвертый взвод победил.
Макс какое-то время молча рассматривал друга, а потом наконец ответил:
- А чего зря думать? Тут тренироваться надо, - и достав из кармана помятый спичечный коробок, бросил его на пол, - Лови, тебе пас.
Удивленно переводя взгляд с коробка на Макса, Печка понял, что Макаров не шутит. Значит, так тому и быть. Лучше он с Максом в футбол погоняет, чем будет перед Вероникой краснеть.
И Перепечко с такой силой ударил носком ботинка по коробку, что тот, пролетев мимо Макса, несколько раз перевернулся в воздухе. Гол!!!

3.

Финальный матч с четвертым взводом иг¬рали во вторник. Как назло, с самого утра за¬рядил дождь и поле было мокрым и скольз¬ким. Суворовцы до последнего думали, что игру отменят, но к часу дня дождь прекра¬тился и из-за туч лениво, словно делая одол¬жение, выглянуло солнце.
Пришлось кадетам вновь настраивать се¬бя на игру.
Футболисты третьего взвода как раз разминались, когда к ним неожиданно подошел Илья Синицын. Он уже давно решил это сделать. Еще в тот день, когда у дяди Славы на кухне с отцом разговаривал. Но решить одно, а взять и помириться на самом деле – совсем другое.
Почти неделю промучился Илья, пока не сказал себе наконец: «Стоп – сегодня или никогда». Нарушить данное себе слово Синицын не мог.
За последнее время ребята уже начали привыкать, что он держится особняком и ни с кем не разговаривает. Поэтому при его приближении все замолчали, с интересом ожидая, что будет дальше.
А дальше произошло следующее. Синицын сел на скамейку напротив Макса и, спокойно оглядев всех, начал:
- Я тут подумал и решил, что пришла пора зарыть томагавки.
Макс внимательно на него посмотрел и кивнул:
- Согласен, давно пора.
Илья пожал плечами:
- Ну, давно не давно, но сейчас точно пора. Нам этот матч ни за что не выиграть, если не будет команды, - он развел руками, - а команды не будет, если игроки начнут друг другу подножки ставить.
Перепечко, стоявший к Синицыну ближе всех, покрылся румянцем и забубнил:
- При чем здесь это, мы же извинились, Синица. Ну с кем не бывает?
Однако Макс, который все это время задумчиво тер коленки, прервал Печкины стенания:
- Успокойся, Степа. Синица имеет в виду совсем другое, - и обернулся к Илье, протягивая руку, - Тогда мир? Вперед к победе!
Не раздумывая, Синицын ответил крепким рукопожатием:
- Мир! – и, усмехнувшись, добавил: - Сделаем Сырникова!
Следом за Макаровым с протянутыми руками потянулись остальные суворовцы, крайне довольные, что эта неприятная история наконец закончилась, и закончилась благополучно. Одним из последних к Илье подошел Сухомлин. Нервно поправив очки, он, прежде чем протянуть руку, еле слышно извинился:
- Ты, Синица, за крысу на меня не сердись. Просто все факты на тебя указывали. А ты ничего объяснять не захотел.
- И сразу крыса, да? – не удержался Синицын.
Сухомлин беспомощно развел руками. Тогда Илья примирительно кивнул и первый протянул ладонь Сухому, отрезав:
- Проехали.
Тут Синицын заметил Левакова, который все это время был совсем рядом, но близко не подходил, а лишь издалека внимательно следил за разговором. Илья встал и не спеша подошел к Андрею.
Они стояли друг напротив друга и не знали, с чего начать. Андрей напряженно изучал пуговицы на своей форме, а Синицын смотрел в сторону. Первым не выдержал Илья. По-прежнему не поворачивая головы, он тихо признался:
- Я, Андрюх, много думал и понял, что, наверное, зря на тебя наехал, - Леваков украдкой на него посмотрел, - Я ведь тоже, получается, тебе до конца не доверял, раз про Мурашко с самого начала не рассказал. Значит, и ты имел право во мне усомниться.
Чувствуя неловкость, Андрей ответил:
- Может, просто забудем?
Илья облегченно кивнул:
- Согласен.
И мальчики ударили по рукам.

4.

Финальный матч, как кадеты и предполагали изначально, оказался очень непростым. Поначалу третьему взводу не повезло. Трофимов, стоявший на воротах и благополучно взявший несколько мячей, вдруг поскользнулся, причем как раз в тот момент, когда бежал ловить очередной мяч. Мяч вообще-то был простой, и, если бы не досадное падение, Трофимов бы его непременно поймал. А так четвертый взвод открыл счет.
Майор Ротмистров, сидевший на трибуне рядом с майором Василюком, не удержался и подпрыгнул на месте.
- Нет, вы видели, а? Орлы! – он с гордостью посмотрел на соседа.
- Видел, - мрачно подтвердил Василюк, напряженно следя за развитием дальнейших событий.
Разозлившись на досадную неудачу, третий взвод яростно пошел в атаку. Теперь игра велась в основном на стороне противника. Синицын весь напрягся, готовый в любой момент принять пас. Наконец Макарову удалось обойти рыжего Григорьева из четвертого взвода и передать мяч Синице. Тот вложил в свой удар столько силы, что Василюк всерьез испугался, не взорвется ли мяч. Но…
- Гол! – радостно завопил майор Василюк и повернулся к притихшему Ротмистрову: - Вы видели, да?
Ротмистров не ответил. Кусая губы, он наклонился вперед, бормоча что-то невразумительное. Его лоб покрылся мелкими капельками пота. Видно было, что он едва сдерживается, чтобы не выскочить на поле самому.
Впрочем, справились и без него. Сырников завладел мячом и, чуть не столкнувшись с Леваковым, который пытался его остановить, забил второй гол.
Заметно повеселев, Ротмистров откинулся назад. Молодец, Лешка, так держать!
Игра стала напряженнее. Теперь кадеты были готовы лечь под мяч, но не дать противнику возможности им завладеть. Десять минут игра шла без результата, и только на одиннадцатой минуте Максу удалось сравнять счет.
До окончания матча оставалось пять минут. Трибуна выла. Ротмистров то наклонялся вперед, то откидывался назад. Наблюдая за ним, Василюк не удержался:
- Не знал, товарищ майор, что вы такой рьяный болельщик.
- Какой к черту, болельщик, - огрызнулся, не подумав, Ротмистров, - Мы должны победить – и баста.
- Ну-ну, - усмехнулся Василюк и отвернулся.
Осталось три минуты. Игра перешла на сторону третьего взвода. Издалека видно было, как нервно скачет в воротах Трофимов. Поминутно вытирает лоб, облизывает губы.
Две минуты. Неожиданно мяч оказывается у Перепечко. Он делает пас Максу, тот – Синицыну, и…
Ротмистров, резко побледнев, вскочил. Не может быть! Это как же так?!
- Кажется, победили все-таки мы, - услышал он довольный голос Василюка.
Бешено вращая глазами, Ротмистров зло посмотрел на офицера-воспитателя третьего взвода и перевел взгляд на поле. Там, неистово крича, прыгали и обнимались суворовцы из команды противника. Он даже отсюда мог разглядеть счастливые лица Макарова, интернатовского, толстяка и других.
В отдалении понуро плелся с поля Сырников. Не глядя больше на Василюка, Ротмистров быстро покинул трибуну.

1.

Выбежав вперед, Трофимов начал пятиться, а потом размахнулся и что есть мочи вмазал ногой по листьям так, что те взлетели и, кружась, осели перед остальными суворовцами, испачкав им при этом сапоги мелкой осенней грязью.
- И тут Синица – бум! – закричал Трофимов, - Сырников аж завопил. А я стою и глазам не верю. До конца матча всего минута какая-то оставалась. И тут этот гол. Класс!
- А я мяч ногой чувствую, а пнуть боюсь, - пылко встрял Перепечко, - Думаю, ни за что до Макса не докину, - и торжествующе оглянулся.
Еще бы! Он докинул, а Макс мяч Синице перебросил. Значит, если бы не Печка, не видать бы третьему взводу победы. Они хоть понимают это?
Кадеты шли по парку в сторону кинотеатра. В честь выигрыша им дали увольнительные на три часа. На кино как раз хватит.
В начале их командир взвода поздравил, а потом сам Матвеев. Сказал, молодцы. Но они ведь и правда молодцы. Как сказал генерал: «Борьба была напряженной, но победил сильнейший».
- Правда победила, - буркнул Леваков, - Сырников, перед тем как свой мяч забить, мне так конкретно по голени съездил. Думал, упаду и не встану больше.
Сухомлин удивился:
- Ну и чего ты судье не сказал? Он бы сразу штрафной назначил.
- А ты видел, как он меня шибанул? - ехидно поинтересовался Андрей.
Сухой призадумался и в конце концов был вынужден отрицательно покачать головой. То-то и оно, что не видел.
- Лева-то прав, - вмешался Синицын, - Вы что, Сырникова не знаете? Он бы все так повернул, что вообще получилось бы, что это Андрюха на него с ножом полез.
На это суворовцам, как ни печально, возразить было нечего. Они пошли дальше.
В парке, из-за того, наверное, что день был будний, люди встречались редко. Так, мамы прогуливались с ребятишками и колясками да пара стариков в старомодных беретах возбужденно спорила о чем-то на лавочке. А вообще тихо, птицы не чирикают, слышно только, как шелестят листья под сапогами кадетов да гудит вдалеке электричка. Пахло сыростью и покоем. Мокрые облезлые деревья, как бездомные собаки, стыдливо отворачивались от прохожих. Иногда мимо с карканьем, яростно маша громадными черными крыльями, пролетали вороны.
Многие лавочки к зиме убрали, чтобы не сперли деятельные горожане. А те, что остались, были заняты.
Кадеты, которые решили присесть и съесть наконец еще раньше купленные хот-доги, увидели было издалека свободную скамейку, но, подойдя ближе, разочарованно переглянулись.
На лавочке спал мужчина. Сначала ребята приняли его за бездомного, но потом поняли, что мужик просто-напросто в стельку пьян.
Штанина задралась до колена, нога безвольно свесилась с узкой скамейки, руки, как у покойника, скрещены на груди, а рот приоткрыт, и время от времени оттуда вылетают свистящие звуки. Ресницы во сне нервно подрагивают.
Он выглядел таким умиротворенным, что издалека могло показаться, что мужчина просто прилег, чтобы посмотреть в осеннее небо.
Мальчики круто развернулись, но не успели сделать и пяти шагов, как услышали позади себя сиплый, низкий голос:
- Эй, кадетики! – на ребят пахнуло перегаром.
Они оглянулись. Трудно было представить, что мужик сможет очнуться так скоро. Казалось, он пролежит без признаков жизни до вечера. Но нет. Сел, опустил ноги, руками оперся о колени и теперь смотрел на пацанов тяжелым туманным взглядом, одновременно растирая виски. Облизав потрескавшиеся губы, покрытые кое-где черной коростой, он повторил:
- Эй, кадетики! – теперь его голос уже не звучал так угрожающе сипло, как в первый раз, - Сюда! Ко мне! – приказал он.
Понятно, что суворовцы и не подумали двинуться с места. Нахмурившись, они следили за мужиком, готовые действовать по обстоятельствам.
Пьяный нахмурился, поскреб подбородок и вдруг неожиданно спросил, так и не встав:
- Ребят, пятьдесят рублей есть?
Поморщившись, Макс ответил:
- На опохмелку не подаем, - и он уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг раздался мелодичный скрип.
Мужик, тяжело опираясь о лавку, встал. Глаза его сверкали яростью.
- Ты как, сопляк, разговариваешь с офицером Советской армии?
Недоверчиво осмотрев через плечо мужика, Макс покачал головой:
- Что-то не похоже на офицера!
Остальные молчали и, затаив дыхание, рассматривали пьяного. Тот сразу как-то обмяк, опустился обратно на скамейку и, уставившись в асфальт, печально вопросил:
- Не похож, говорите? Да, наверное, уже и не похож, - он поднял глаза и невесело усмехнулся, - А ведь я капитан…
Даже Макс ошарашено замер после такого признания. Суворовцы невольно подошли к пьяному ближе.
-В Германии служил, - продолжил тот, - Жена… - он осекся, - Жена ушла, когда меня после возвращения с квартирой кинули. Сказала, ты, мол, меня счастливой обещал сделать, вот и дай мне счастливо уйти, - мужик щелкнул пальцами, - Псыть – и нет жены! А пока в Германии жили, она мне пирожки с капустой по выходным пекла – чтобы, - он причмокнул, как будто вспомнил вкус тех самых пирожков, - чтобы, говорила, я родину не забывал, - он быстро посмотрел на Макса, - Смешно? – в его вопросе прозвучал такой вызов, что Макс невольно вздрогнул, но ответил:
- Да нет, не очень.
Мужик кивнул:
- Во! Устами младенца, как говорится, - он поднял указательный палец, потом бессильно опустил его, - Дальше бизнес лопнул… а, вам неинтересно, - он махнул рукой и затем неожиданно снова уставился на ребят.
Только на этот раз в глазах его не было ярости, только жалкая мольба:
- Может, дадите пятьдесят рублей?
Молча, не дожидаясь, пока очнутся остальные, Синицын вытащил из кармана сотню и протянул ее капитану. Глаза того вспыхнули. Он одним резким движением выхватил деньги и, судорожно запихивая их в карман, заговорил быстро, заикаясь и забывая слова:
- Ой спасибо, ой… молодцы. Я сейчас верну. Верну сдачу, - он бойко вскочил и перед тем, как убежать, энергично замахал руками, - Вы, кадетики, никуда не уходите. Я сейчас, - и быстрым шагом пошел в сторону магазина.
Синицын, внимательно провожая его взглядом, сказал:
- Пошли отсюда!
Илья развернулся и двинулся в сторону, противоположную той, куда скрылся капитан.
- А как же кино? – начал было Перепечко, но поймав на себе хмурый взгляд мальчишек, замолчал. Только пробормотал под нос так тихо, что никто не услышал: - Ну, нет так нет.
Про недавнюю победу больше не вспоминали. Так, лениво болтали ни о чем. Вернее, о чем угодно, только не о капитане и синицынской сотне.
Сам Синицын угрюмо шел впереди и о чем-то напряженно думал. Вдруг уже на выходе из парка он резко остановился и повернулся к остальным. Илья выглядел растерянным. Когда он заговорил, взгляд его беспокойно скользил с одного кадета на другого – словно он искал что-то в их лицах.
- Как вы думаете, и мы также когда-нибудь, да? – он нервно потер лоб, - Ведь нет никакой вероятности, что наша жизнь сложится по-другому? Вот станем мы офицерами, - Илья загнул палец, - Отслужим, - второй палец, - А потом вдруг окажемся никому не нужны… Ну вот так же, как этот капитан.
- Что так же? – уточнил Сухомлин.
Илья покачал головой и махнул рукой в сторону парка:
- Так же, как и он. Отслужим и окажемся не у дел, - повторил он взволнованно, - На лавочке в этом самом парке.
Подойдя поближе, Макс похлопал Синицына по плечу.
- Лично я предпочитаю оказаться в другом парке – в Центральном. Здесь, по-моему, плохо милостыню подают.
Илья шутки не оценил:
- Не паясничай, Макс, я серьезно.
Тот пожал плечами:
- Да кто его, Синица, знает, что серьезно, а что нет, - и, пристально посмотрев на друга, Макаров спросил: - Вот ты, например, Илья, если бы вдруг узнал, что существует девяносто процентов вероятности оказаться на месте этого капитана, бросил бы завтра Суворовское?
- Нет, - подумав, ответил Синицын уверенно.
- А почему? – Макс прищурился.
Илья улыбнулся:
- Потому что остается еще целых десять процентов вероятности другого развития событий.
Разведя руками, Макс отвесил Синицыну поклон:
- Тогда ты меня понял, старик.
Илья задумчиво кивнул.

2.

На КПП сидела Саша. Она ждала Левакова уже минут пятнадцать. И хотя дежурный сказал ей, что третий взвод отпустили в увал, она только плечами пожала: «Ну когда-нибудь они ведь вернутся?»
Когда суворовцы гурьбой ввалились внутрь, Саша вскочила, поискала глазами Андрея, на¬шла и улыбнулась.
Заметив девушку, Леваков обрадовался и смутился одновременно и, поглядывая на со-курсников, сделал шаг навстречу. Ребята сра¬зу смекнули, в чем дело. И, хихикая, быстро прошли мимо, чтобы не мешать другу.
Андрей отметил у дежурного увольнитель¬ную и вернулся к Саше. Сел рядом. Сашка, прищелкивая языком, спросила, как дела. Он удивился:
— Да все хорошо вроде. А ты почему здесь? Мы же на послезавтра договорились. —Анд¬рей забеспокоился. — Или не можешь?
Легонько шлепнув его по лбу, девушка рас¬смеялась:
— Можешь, можешь. Просто я услышала про вашу великую победу и пришла поздра¬вить чемпиона.
Андрей смутился.
— Меня-то чего? Я ни одного гола не за¬бил, — признался он и настороженно глянул на Сашу. Разочарована? Да нет, не похоже.
Задумалась только.
— А я, дурочка, думала, что футбол игра командная. — Она треснула себя по голо¬ве. — Эх, Саша, век живи — век учись.
Разулыбавшись, Андрей взял девушку за руку. Рука была холодная и сухая от ветра. Леваков наклонился и подул на нее, чтобы отогреть. Поэтому он не видел, как ласково смотрит на него Сашка. Она хотела было по¬гладить Андрея по голове и уже даже руку за¬несла, но тут открылась дверь. Девушка обер¬нулась и, увидев на пороге отца, недовольно подняла бровь. Ладонь она, так и не дотро¬нувшись до Андрея, убрала обратно.
Очень любопытное совпадение. До чего же кстати вдруг папа здесь оказался! Обернув¬шись, девушка пристально посмотрела на де¬журного.
Тот неожиданно стал какой-то задумчи¬вый, сел, начал копаться в бумагах и как буд¬то и не замечал вовсе выразительного взгля¬да, которым одарила его Сашка. Он, мерза¬вец, сдал, с горечью поняла девушка.
Почувствовав, как Саша напряглась, Анд¬рей поднял голову и встретил ледяной тяже¬лый взгляд полковника Ноздрева. Вскочив, Леваков вытянулся по стойке «смирно». Рядом встала Саша. И если Леваков смотрел на за¬местителя начальника училища спокойно и прямо, то Сашка едва сдерживала гнев.
Однако полковник, игнорируя дочь, оклик¬нул Андрея:
— Суворовец Леваков! — Мальчик вско¬чил. — У тебя увольнительная когда закон¬чилась?
— Пять минут назад, товарищ полков¬ник! — прокричал Андрей, все так же не ми¬гая глядя на Ноздрева.
А тот неодобрительно покачал головой и поинтересовался:
— Тогда, позволь узнать, что ты здесь де¬лаешь? — Поскольку суворовец промолчал, Ноздрев конкретизировал свой вопрос: —
Тебе свидание разрешали?
— Никак нет, — не дрогнув, признался Андрей.
Ноздрев вздохнул и развел руками:
— Тогда наряд вне очереди. — Он заметил, как негодующе вспыхнула Сашка при этих словах. Губы ее задрожали, а испуганный не¬доверчивый взгляд остановился на отце.
— Есть наряд вне очереди, — покорно принял свою судьбу Леваков.
Отступать было поздно. И, не будучи до конца уверен в собственной правоте, полков¬ник приказал:
— Тогда выполнять!
Но перед тем, как выйти, Леваков украд¬кой бросил взгляд на Сашку, которая одними губами сказала: «Как договорились». Андрей на секунду прикрыл глаза в знак согласия и вышел.
На КПП воцарилась гробовая тишина. Еще какое-то время девушка смотрела на закры¬тую после ухода Андрея дверь, а затем мед¬ленно (очень медленно) уперла руки в бока и, прищурившись, посмотрела на дежурного.
— Чтобы у тебя теща певицей была, — в сердцах пожелала она.
Дежурный беспомощно глянул на Ноздрева, но тот и бровью не повел. Тогда суворовец, погрустнев, развел руками. А полковник, чье настроение с уходом Левакова резко подня¬лось, беззаботно сказал:
— Ой, Саш, это, по-моему, слишком жесто¬ко... — И осекся. Потому что тот холод и бе¬шенство, которыми Сашка одарила дежур¬ного, были пылинкой по сравнению с глухой яростью, блеснувшей в ее глазах, когда она стрельнула глазами в отца. Даже не сказала ничего, просто пробормотала: «А ты... ты» — и, не найдя нужных слов, развернулась и бро¬силась на улицу.
Ноздрев догнал дочь уже на автобусной остановке. Она сидела на лавочке и сосредо¬точенно грызла верхнюю губу. Это был пло¬хой признак. Очень плохой. Тяжело дыша, полковник сел рядом. Сашка молча отодви¬нулась. Словно они не знакомы.
Тупо глядя перед собой, Ноздрев наконец ударил себя по коленкам и взорвался:
— Может, хватит из меня отрицательно¬го персонажа делать? Да, я против ваших встреч. Но я твой отец, и у меня тоже есть кое-какие права, а у тебя, Александра, кое-ка¬кие обязанности. Ты меня слышишь? — Но Саша, отвернувшись, упорно молчала. Тогда Ноздрев схватил дочку за плечи и повернул лицом к себе. Она недовольно заворчала, но вырываться не стала. Спокойно посмотрела ему в глаза.
Конечно, папочка, у тебя есть права. Ты только мне ответь, что кроме происхождения тебя в Левакове не устраивает?
Ноздрев смутился. «А разве этого мало?» — в оправдание себе подумал он. Но вслух не-определенно произнес:
— Ну., я тебе говорил уже — кто угодно, только не военный.
Однако Сашка только отмахнулась:
— Папа, я тебя умоляю. Мне вот очень ин¬тересно другое. — Александра наклонила го¬
лову и посмотрела на отца так, что тот не¬вольно забеспокоился: что-то она сейчас вы¬ даст? — Где были бы сейчас мы с братом, если бы в свое время наша мама послушалась своего отца. Если не ошибаюсь, он часто повто¬рял: «Все что угодно, только не этот голодра¬нец!» — передразнивая интонацию дедушки, проговорила Саша. — И говорил он, между прочим, о тебе, папочка, — подчеркнула эта чертовка.
Ноздрев, страшно смущенный, спросил:
— Откуда ты знаешь?
Сашка хмыкнула:
— Мама как-то рассказала. Поэтому имей в виду: я как мама — от своего не отступ¬люсь. — И с этими словами она вскочила со
скамейки.
Рядом тяжело затормозил троллейбус. Вспрыгнув на ступеньку, Сашка обернулась и, послав отцу воздушный поцелуй, скрылась в салоне.
Ноздрев остался на остановке один. Вско¬ре начали собираться новые пассажиры, а он все сидел на скамейке и, обхватив руками голову, отрешенно смотрел на свое отраже¬ние в большой мутной луже.

3.

И все-таки, как Андрей и опасался, их за¬ранее оговоренная с Сашкой встреча сорва¬лась.
Причем по вине Сашки. Ну, не совсем Саш¬ки, а преподавателя рисования, который не¬ожиданно перенес занятия как раз на то вре¬мя, когда у них с Андреем было назначено свидание.
Сначала девушка разнервничалась: у Левакова мобильного нет, в училище не позво¬нишь — значит, он так и будет ее ждать там, у магазина. А потом рассердится и уйдет. Еще подумает что-нибудь... что-нибудь нехоро¬шее.
Но вскоре Сашка успокоилась и попроси¬ла Самохину сбегать к магазину и предупре¬дить Андрея, что она задерживается.
— Ну, в кафе с ним пока посидите, погово¬рите, — убеждала она подругу. — А потом в кино вместе сходим. Поможешь мне, да? — умоляюще сложила руки у груди Сашка.
Покачав головой, Самохина в конце кон¬цов согласилась.
— Ты, Ноздрева, из меня веревки вьешь, — отмахнулась она от Сашиного поцелуя.
Со спокойной душой Саша отправилась на занятия, а Самохина — на свидание к Левакову.
Суворовца она увидела еще издали. «Надо же, — подумала, — даже с цветами. Как ро-мантично». — Самохина скривилась.
Андрей действительно робко мял в руке ро¬зу. Шипы вонзались ему в ладонь, и тогда он кривился от боли, но потом снова забывался и умудрялся напороться на все тот же шип.
Самохина подошла сзади и закрыла Анд¬рею глаза. Улыбнувшись, Леваков счастливо пробормотал: «Сашка», поднес ладони к лицу и уколол своей несчастной розой Самохину. Та вскрикнула, одернула руки и, поднеся по¬раненный палец к губам, ответила:
— Нет, не Сашка. Но пострадала, видимо,
за нее.
Леваков растерянно оглянулся и, обнару¬жив за своей спиной Самохину, извинился. Затем обеспокоенно посмотрел по сторонам:
— А где?..
— Сашка-то? — уточнила Самохина, все еще высасывая кровь из пальца. — А она се¬годня не сможет прийти. Вот меня и отпра¬вила, чтобы я тебя предупредила.
Она решила, что соврет Андрею, еще то¬гда, когда Ноздрева так опрометчиво предложила ей развлечь кавалера в ее отсутствие. Сама, дурочка, виновата. Слепая она, что ли? Не видит, что ей кадетик и самой понра¬вился? А не видит, значит, вдвойне дура.
Если Самохина и испытывала угрызения совести, то они были столь незначительны, что она и сама их не заметила. Дружба с Са¬шей Ноздревой с самого начала напомина¬ла игру в одни ворота. Самохина позволяла Саше с собой дружить. А что? Она красивая, стильная, популярная, а Ноздрева папина дочка — вечно: туда не ходи, с этими не встре¬чайся. Неудивительно, что ее к Самохиной тянет.
Так что Самохина не считала себя обязан¬ной перед Сашей отчитываться. Да, с Андре¬ем первой познакомилась именно Ноздрева. Но потом шансы у всех равные.
Поэтому, наблюдая, как Андрей, разоча¬рованно опустив руки, мнется, не зная, что сказать, она предложила:
— А пойдем, кадетик, со мной. — И, заме¬тив его удивление, пояснила: — Меня Сашка просила кое-что тебе передать. Но я это кое-что, — она хитро улыбнулась, — дома оста¬вила. Да здесь недалеко, за углом.
Ну, раз Сашка просила — Андрей кивнул.
Самохина не обманула. Она действитель¬но жила прямо за углом, в высоком панель¬ном многоэтажном доме, из тех. что вечно пахнут кошками и жжеными спичками. Квартира была пуста.
— Мать на работе, — небрежно объясни¬ла юная хозяйка.
Сняв обувь, Андрей прошел вслед за Само¬хиной в ее комнату. Первое, что бросилось в глаза, — это туалетный столик, уставлен¬ный многочисленными флакончиками, ба¬ночками и тюбиками. И большое окно с ви¬дом на Сашкин дом.
С размаху швырнув сумку на покрытую розовым пледом кровать, Самохина врубила музыку и, улыбнувшись Андрею, вышла в ко¬ридор.
«Наверное, за той самой вещью пошла», — подумал Андрей и уселся на единственный в комнате стул. Чувствовал он себя крайне не¬уютно. Мальчику не терпелось поскорее уйти. Тут у Самохиной в сумке затрезвонил мо¬бильник. Обеспокоенно оглянувшись, Андрей понял, что девушка не слышит звонка, и уже хотел отнести ей сумку но тут телефон замолк. А следом появилась Самохина собственной персоной. В руках у нее был поднос, на кото¬ром стояли бутылка вина и два бокала.
— Что это? — Андрей даже привстал от удивления.
Самохина поставила поднос на столик, не торопясь разлила вино по бокалам и отве¬тила вопросом на вопрос:
— А ты как думаешь?
Ничего он не думал. Свалить бы отсюда по-быстрому. Леваков оглянулся.
— Ты мне что-то дать хотела. Так давай, и я пойду. А то, сама понимаешь, увольни¬тельная заканчивается.
Прищурившись, Самохина погрозила паль¬чиком:
— Обманывать нехорошо. Я же прекрасно знаю, что у тебя увольнительная до вечера.
Андрей пожал плечами. Знаешь — и заме¬чательно. Чего резину-то тянуть. Мобильный зазвонил опять. Поставив бокалы обратно на поднос, Самохина открыла сумку, посмотрела на высветившийся на дисплее номер и рав¬нодушно нажала «отбой».
— Выпей со мной, кадетик? — голосом ис¬кушенной женщины попросила Самохина.
Отрицательно покачав головой, Андрей сделал шаг к двери.
— Нам нельзя пить. И тебе, кстати, не со¬ветую.
И снова звонок. Самохина с досадой по¬смотрела на телефон. И в этот момент в голо¬ве у Андрея словно бы что-то щелкнуло: он быстро подошел к Самохиной и выхватил у нее мобильник. На экране крупными буква¬ми высвечивалось: «НОЗДРЕВА».
Обескураженный, мальчик поднял голову, а Самохина ловко отняла у него мобильный и отключила его.
Левакова мгновенно осенило, и он вски¬пел:
— Она что, там стоит, да? — Он почти кричал. —Ты, да как... ты... специально?..
Преспокойно усевшись на кровать. Само¬хина не спеша сделала глоток из бокала и не¬брежно ответила:
— А даже если и так? Что в этом такого?
С трудом подбирая слова, Андрей гневно
выдохнул:
— Но ведь Саша считает тебя своей луч¬шей подругой!
На это Самохина ничего не ответила. Когда дверь за кадетиком захлопнулась, она отпила еще чуть-чуть, поставила бокал на пол и, при¬обняв плюшевого мишку, легла на кровать. Не¬много подумала и достала мобильный.

1.

Выскочив от Самохиной, Леваков, все еще гневно отфыркиваясь, со всех ног бросился к магазину. Однако, когда он добежал до мес¬та, Саши там уже не было. На всякий случай мальчик потоптался вокруг еще какое-то вре¬мя. Вдруг вернется? Но, так ничего и не до¬ждавшись, Андрей решительно отправился к Сашиному дому.
Заходить в подъезд и тем более искать ее квартиру Леваков, естественно, не собирался. Если Ноздрев дома (а он скорее всего дома!), то Андрею не поздоровится. Достаточно вспом¬нить, как полковник на него смотрел в послед¬ний раз, чтобы все сомнения (если таковые во¬обще еще оставались) сразу же отпали.
Нет, Андрей решил подкараулить Сашу во дворе. Должна же она вернуться когда-нибудь домой? Поэтому, удобно устроившись между гаражами — чтобы случайно не засек Нозд¬рев, — Андрей приготовился ждать. Но...
Сашу он так и не дождался. Мимо она бы точно не проскочила. В гаражах Леваков провел несколько часов, но при этом не от¬влекался ни на секунду, он даже моргать бо¬ялся, чтобы Сашку не упустить. Нет, это ис¬ключено.
Увольнительная заканчивалась, и в кон¬це концов Андрей с неспокойным сердцем и затекшими ногами покинул свой пост.
Больше всего мальчика беспокоило то, что теперь не получится увидеться и поговорить с девушкой как минимум неделю. А то и боль¬ше, если он вдруг нахватает двоек (тут Лева¬ков вспомнил Петушкова, и ему стало совсем тоскливо).
Про Самохину Андрей принял решение молчать. Во-первых, они лучшие подруги, а во-вторых, может, у девчонки случилось вре¬менное помутнение рассудка — а он ее сразу с потрохами и сдаст (хотя в помутнение рас¬судка Самохиной, откровенно говоря, ему ве¬рилось слабо].
Дозвониться до Сашки Левакову удалось только на следующий день. До этого трубку упорно брал полковник Ноздрев, и Андрей, разумеется, отключался. В конце концов пол¬ковник, не сдержавшись, на него наорал, на¬звав «психом конченым» и «шутником долбанутым».
После этого Леваков какое-то время зво¬нить остерегался, но потом все-таки не вы¬держал, за что и был вознагражден. Трубку наконец-то сняла Сашка. Правда, голос у нее звучал как-то глухо и незнакомо, так что Анд¬рей сперва даже подумал, а может, это ее мать, которая вернулась из командировки. Но нет, это была Сашка!
— Привет, — радостно, но осторожно по¬здоровался Андрей.
Ответом ему была тишина. Сердится, до¬гадался Леваков. Все-таки обиделась! Значит, правильно он тут второй день названивает, рискуя быть больно побитым Ноздревым.
— Саш, это я, Андрей. Привет, — повто¬рил он.
Молчание.
— Саш, ну прости, виноват. Больше не буду.
Сердитое сопение, всхлип.
— Саш, ты что, плачешь? — испугался Андрей. — Прости, я правда больше не буду.
И тут Сашка заговорила. Холодно, зло, как не говорила еще никогда:
— Да ты. Леваков, офигел! Сначала при¬стаешь к моей лучшей подруге, а потом гово¬ришь «извини» и типа все шито-крыто?—Де¬вушка возмущенно фыркнула. — Да ты про¬сто нахал, суворовец.
Леваков опешил:
— Кто к кому приставал? — Неужели Са¬мохина решила рассказать Сашке о том, как заманила его в гости? Невероятно! И Саша так спокойно об этом говорит?
— Дед Пихто, — огрызнулась девочка и, подумав, добавила: —Ты, Леваков, больше себя не утруждай и мне не звони.
— Да мне не трудно, — попробовал пошу¬тить Андрей. Но его собеседнице явно было не до шуток.
— Тебе чего-то не ясно? — поинтересова¬лась она ядовито. Андрей так и видел, как иронично изогнулись Сашкины брови.
— Да, не ясно, — ответил он хмуро. — Мне не ясно, что происходит. Ни к какой твоей по¬друге я не приставал. — И все: больше ни сло¬ва, а то детский сад получится. Но Сашку та¬кой ответ не устроил.
— Тогда повторяю для особо одаренных: с предателями я не разговариваю. — И труб¬ку швырнула.
Андрей в недоумении посмотрел на теле¬фон. Положил трубку. Чертовщина какая-то! Понятно одно: Самохина сказала Саше что-то такое, из чего та сделала весьма нелест¬ный для Левакова вывод. Офигеть! И как те¬перь убедить Сашку в своей невиновности? Что значит его слово против слова лучшей подруги?
Почесав в затылке, Андрей поплелся в ка¬зарму, где его ожидало еще одно неприятное известие. Ну и денек сегодня выдался!

2.

Когда вместо майора Василюка в казарму вошли полковник Ноздрев и офицер-воспи¬татель четвертого взвода майор Ротмистров, суворовцы поначалу не заподозрили ниче¬го дурного. По команде дневального они вы¬строились в шеренгу и внимательно, даже с любопытством, смотрели на офицеров.
Ротмистрова кадеты не любили. И дело тут было даже не в Сырникове. Его просто не лю¬били. Как сказал однажды Синица: «Скользкий он какой-то, и взгляд у него как у как жабы».
Сейчас Ротмистров держался в тени Ноздрева, который, степенно заложив руки за спину, объявил жуткую для ребят новость:
— Ваш офицер-воспитатель майор Василюк заболел. Скорее всего, его не будет в учи¬лище неделю или около того. — Суворовцы выдали было огорченное «у-у», но под строгим взглядом полковника быстро притихли. До¬ждавшись, пока в казарме вновь воцарится абсолютная тишина, Ноздрев продолжил: — Все это время с вами будет работать майор Ротмистров. — С этими словами он обернул¬ся, кивнув Ротмистрову: мол, давай, действуй.
Еле слышно выдохнув, суворовцы насторо¬женно наблюдали, как Ротмистров не торо¬пясь вышел вперед и встал рядом с Ноздре¬вым. А затем медленно-медленно обвел маль¬чиков внимательным изучающим взглядом.
— Я думаю, курсанты, мы с вами найдем общий язык. — Он многозначительно огля¬дел каждого по отдельности и в особенности Андрея Левакова, которого из-за постоянных стычек со своим сыном откровенно недолюб¬ливал.
Ноздрев откашлялся и ретировался, оста¬вив кадетов один на один с Ротмистровым. Знакомиться, так сказать.
Когда дверь за полковником закрылась, но¬вый воспитатель расплылся в одной из самых сладких своих улыбок. Вначале майор еще пытался себя убедить, что это никак не связа¬но с победой третьего взвода в финальном футбольном матче. Но, увы, ничего у него не выходило. И тогда Ротмистров махнул рукой: ну и пускай он такой мелочный и мститель¬ный, но, по его мнению, Василюк весьма кста¬ти подхватил ветрянку. Это ж надо, ветрян¬ку — в его-то возрасте!
Приободрившись, Ротмистров пошел вдоль строя, мимоходом делая про себя замечания, которые впоследствии могли облегчить его работу с третьим взводом.
Так, кто у нас здесь? Толстяк (хм, бекон с ушами) – с этим проблем быть не должно. Вон как глазами хлопает. Боится – замечательно. Он был глубоко убежден, что курсанты должны бояться офицеров. Только на этом армия и держится!
Дальше?
Ага, местный воришка – Трофимов. Тоже, видно, обеспокоен. Но храбрится. Не бойтесь, ребятки, любые перемены только к лучшему!
Макаров – это заноза, которую надо удалять хирургическим путем. Эх, если бы не его папаша…
И наконец, интернатовский! Здесь все понятно.
Ну что же, Ротмистров приосанился, для начала совсем неплохо. Вернувшись на место, он выразительно сказал:
- То, что я сейчас вижу, меня удручает.
Кадеты внимательно следили за каждым движением офицера. Ротмистров – зверь. Об этом все училище знает. Им остается только ждать, какую особую программу он для них подготовил. Или, может, пожалеет? Нет, это вряд ли…
Майор тем временем продолжил:
- А вижу я толпу расхлябанных дворовых мальчишек, а не курсантов Суворовского училища, - «Молодец, хорошо сказал», - похвалил себя Ротмистров, - Что вы мне на это скажете? Возражения есть?
Майор не сомневался, что в ответ на его убийственное обвинение суворовцы понуро опустят головы и пристыжено промолчат. Каково же было его удивление, когда вице-сержант взвода Макаров сделал шаг вперед и невозмутимо ответил:
- Лично я с вами согласен.
Ротмистров только открыл рот и ошарашено уставился на суворовца. Как, впрочем, и все кадеты, не сговариваясь. Что это макс задумал? А тот, не обращая на них внимания, пояснил свою мысль:
- Вам с нами надо что-то срочно делать, а то, куда ни плюнь, мы первые. Вон даже матч выиграли, - Макс печально покачал головой, - Сделайте с нами что-нибудь, товарищ майор. А то ведь мы так и училище досрочно закончим.
Глядя на побагровевшее лицо Ротмистрова, суворовцы с трудом удержались от смеха. И только его злобный взгляд, молнией пронзивший всех сразу, успокоил ребят.
Однако, несмотря на душившую его ярость, майору довольно быстро удалось взять себя в руки. Он поинтересовался:
- Ваше имя, суворовец? – хотя ответ был ему прекрасно известен.
Макс с готовностью сообщил:
- Вице-сержант Макаров!
Ротмистров кивнул:
- Хорошо, вице-сержант, выводите взвод на спортплощадку.
- Началось, - шепнул соседу Сухомлин, поворачиваясь направо.
Выбежав трусцой на спортплощадку, кадеты поежились. Свежо, что ни говори. Довольно потирая руки, Ротмистров подошел к Перепечко, испуганно втянувшему голову И, прежде чем что-то сказать, задумчиво пощупал его руку чуть пониже плеча. На лице майора отразилось притворное недоумение. Потерев висок, он заботливо спросил:
- Суворовец Перепечко, а вы ничего в казарме не забыли?
Недоуменно оглянувшись, Печка начал судорожно припоминать, что он мог забыть в казарме, но так ничего и не вспомнил. И это всполошило Степу гораздо сильнее, чем если бы он действительно что-то оставил. Он исподлобья испуганно смотрел на офицера, ожидая приговор. Ротмистров не спешил. Ласково похлопал турникет, при этом рука его стала неприятно мокрой, и он, поморщась, вытер ладонь платком. Потом майор обернулся.
- А ты мускулатуру случайно нигде не оставил?
Покраснев, Печка опустил голову и тихо пробормотал:
- Нет…
- Не слышу? – наклонился Ротмистров к самому уху Перепечко.
- Никак нет, товарищ майор! – проорал Степа, вытянувшись во фронт и глядя прямо перед собой.
Казалось, майор удовлетворен. По крайней мере, он соизволил улыбнуться. Ядовито, скользко. И оглянулся, как бы приглашая остальных суворовцев присоединиться. Но те угрюмо молчали, неодобрительно наблюдая за происходящим.
Тогда улыбка сползла с лица офицера, и он, кивнув на перекладину, сказал:
- А я думаю, забыл. Вперед!
Печка не сразу понял приказ, поэтому перевел полный недоумения взгляд на Ротмистрова, чем только разозлил его.
- Вот дубина, - не сдержался майор, особо не церемонясь с суворовцем, - На перекладину давай прыгай. И подтягивайся. Двадцать раз. Без перерыва. Время пошло, - со стороны казалось, что майор скорее рычит, чем говорит.
Не заставляя Ротмистрова повторять в третий раз, Печка шустро подскочил к перекладине и подпрыгнул, но не удержался и грохнулся вниз. В другой день кадеты, наверное, отпустили бы какое-нибудь едкое замечание, но только не сегодня. Сегодня все с сочувствием смотрели, как Степа, явно волнуясь, поднимается с земли и пытается залезть обратно.
И лишь один человек не испытывал к Печке ни малейшего сочувствия – майор Ротмистров. Брезгливо покачав головой, он пробормотал: «Мешок сала», - и обернулся к остальным:
- А вы чего носы повесили? Я и вам скучать не дам. Десять кругов резвым галопом.
Может, и не резвым галопом, но кадеты послушно поскакали на первый круг. И уже сзади услышали недовольное ворчание Ротмистрова:
- Быстрее, быстрее… Не завтракали вы сегодня, что ли? Трофимов, не отставай. Опять тебя на себе нести придется?
Трофимов пристыжено опустил голову, но Макс тут же оглянулся и громко ответил за него:
- Ничего, товарищ майор, донесем!
Но Ротмистров его уже не слушал. Он с интересом смотрел, как, извиваясь, пыхтит, пытаясь подтянуться на перекладине в седьмой раз, Печка.
- Задницу втяни, рукам легче будет, - подбадривал он кадета снизу.
В этот момент к ним подошел прапорщик Кантемиров. Мельком глянув на покрасневшее лицо Степана, державшегося из последних сил, он отвернулся и сказал Ротмистрову:
- Там к суворовцу Перепечко пришли.
Скривившись, Ротмистров, не удостоив прапорщика взглядом, ответил сквозь зубы:
- Суворовец занят, - и язвительно добавил: - Худеет по моей новой методике.
Навострив уши, Печка, повернул голову и бросил через плечо жалобный взгляд на прапорщика. Дядя, наверное, пришел, догадался он. Эх, уйдет, так они и не повидаются. Ни за что не отпустит его Ротмистров.
Но тут за мальчика неожиданно вступился Философ.
- Отпустите его, товарищ майор, - прошептал он потихоньку, чтобы Печка не слышал, - К нему из деревни приехали. А там, сами знаете, автобусы, расписание.
Посмотрев, наконец, на прапора, Ротмистров вспылил:
- Откуда я, позволь тебя спросить, могу знать расписание деревенских автобусов?
Он вопросительно уставился на Кантемирова. Тот, не найдя что сказать, только плечами пожал. Ротмистров мрачно дернулся, но махнул рукой:
- Ладно, пусть идет, - и, громко, обращаясь к Перепечко, который так и висел, гадая, что решат старшие, крикнул: - Эй, ты, давай на КПП!
Разжав руки, Печка кулем свалился вниз. Поднялся, спешно отряхнулся И, бросив полный благодарности взгляд на Кантемирова, зайцем припустил к дяде.

3.

Сегодня дядя был «при галстуке». Он наде¬вал его нечасто, только в самых торжествен¬ных случаях, о чем должен был свидетельствовать его внешний вид. (Дядя любил блес¬нуть эрудицией, неизменно ссылаясь на Че¬хова и цитируя афоризм классика о том, что «в человеке всё должно быть прекрасно».)
Однако Чехов Чеховым, но чаще всего Печ¬ка видел его одетым в телогрейку, полосатый свитер и выходные брюки Степиного деда, по наследству перешедшие к старшему сыну.
Дело в том, что дядя Иван, как часто повто¬ряла мама, был беспутным. В детстве он пода¬вал большие надежды, поскольку обладал за¬мечательным, глубоким голосом, от которо¬го млели все деревенские старушки. Однако в консерватории проучился всего полгода — поговаривали, что голос у него якобы внезап¬но пропал. Но на самом деле дядя просто влю¬бился. И не в кого-нибудь, а в талантливую се¬роглазую пианистку «с большим будущим». Дядину избранницу звали Анна. По слухам, девушка отвечала ему взаимностью. Это был короткий, но очень яркий эпизод в жизни Степкиного дяди. Роковая любовь, которая и положила конец его артистической карьере.
Что там у них на самом деле произошло, никто толком не знал. Про Ивана на селе много всяких сплетен ходило, но все, даже не¬други, сходились в одном — он был невероят¬но, просто несовременно благороден и по¬тому никогда, даже по пьянке, не сказал ни одного плохого слова про свою бывшую возлюбленную. Но, видать, что-то у них там не заладилось, потому что Иван все-таки бросил консерваторию и вернулся в деревню.
А там угнел в себя. Вернее, если уж гово¬рить откровенно, на самом деле дядя ушел в бутылку. Однако, будучи натурой романти¬ческой, Иван, сам пострадавший от несчаст¬ной любви, стремился сделать счастливыми других и потому в свободное, «трезвое», вре¬мя заделался сватом.
Правда, за долгие годы дяде так и не уда¬лось сосватать ни одну пару, но все вокруг по¬чему-то были уверены, что ни одна свадьба без участия Ивана не обошлась.
В конце концов он и сам в это поверил. Вот и сегодня Иван приехал к племяшу не просто так. И галстук он тоже нацепил не зря. Решил дядя сосватать за любимого племян¬ника самую видную в их деревне девку — Ан¬желину Козлову. Лучшей пары, по мнению Ивана, Степке и не сыскать! Анжелка, еще когда Степан в деревне жил, на него засмат¬ривалась, а теперь уж и подавно сохнет. Каж¬дый божий день к родителям его бегает и как бы невзначай все интересуется: «Как там ваш? Пишет?»
Вот и решил Иван свою репутацию под¬твердить и счастливый, с его точки зрения, брак устроить. Нет, конечно, дядя прекрасно понимал, что Степану еще всего пятнадцать лет, да и училище ему надо закончить. Одна¬ко дальновидный Иван не хотел пускать дело на самотек и работал на будущее.
Завидев племяша, он встал, пригладил галстук и крепко, по-мужски, Степу расце¬ловал. Печка смутился и украдкой бросил взгляд на дежурного. Так и есть — лыбится стоит. Перепечко с досадой повернулся к не¬му спиной.
А дядя тем временем, ничего особенного не замечая, присел, ноги вытянул и внима¬тельно племянника осмотрел.
— Похудел никак? — встревожился он. Иван, как и родители Степки, считал, что мужика должно быть много.
Невольно ощупав свой живот, Печка разо¬чарованно покачал головой. Нет, не похудел. В глубине души он надеялся, что сегодняш¬няя гимнастика по методике майора Ротми¬строва уже дала свои результаты.
Все-таки не поверив Степану на слово, дя¬дя деловито раскрыл сумку и выложил на скамейку все, чем снабдили его в деревне сер¬добольные родственники. Достав пакетик с пирожками, он как бы невзначай заметил: — А это тебе Анжелка Козлова просила пе¬редать. Сама пекла. — На самом деле Иван купил эти пирожки в привокзальном буфете. Но не будет же Степка проверять. А Перепечко очень удивился:
— Да? С чего это вдруг? — Пирожки он проигнорировал (и вовсе не из-за Анжелки — а просто капусту недолюбливал). Вместо это¬го Степа отломил внушительный кусок кол¬басы и с наслаждением запихнул его в рот, рассудив, что после сегодняшних пережива¬ний вполне заслуживает вознаграждения.
Поправив галстук — когда Иван надевал его, ему все время казалось, что тот вечно съезжает в сторону и прохожие, замечая это, показывают на него пальцем, — дядя много¬значительно произнес:
— Понимаешь, Степан! Жизнь идет, и при¬ходит время, когда каждый мужчина должен задуматься о том, что пора уже создать се¬мью. И для начала мужчина находит себе подходящую девушку.
Удивленно оторвавшись от колбасы, Печ¬ка уставился на дядю. Откуда тот узнал, о чем Печка думал последние несколько дней? Он как раз о девушке и думал. О девушке с кра¬сивым именем Вероника. Дядя, заметив, что племянник внимательно его слушает, при¬ободрился и продолжил:
— И когда мужчина находит такую девуш¬ку — он должен действовать. Это все равно как... как... — Иван хотел блеснуть какой-ни¬будь яркой метафорой, да, на беду, в голову ему ничего путного не пришло. Поэтому он просто хлопнул племянника по спине — так. что тот, поперхнувшись, закашлялся. — В об¬щем, Степан, ты меня понял?
Откашлявшись под неодобрительное «Ос¬торожнее с продуктами надо, племяш! Вон ошметки колбасы по полу разметал», Перепечко наконец ответил дяде:
— А если девушка... это... очень краси¬вая? — Все-таки большего авторитета в этом вопросе, чем дядя Иван, у Перепечко не было.
Не у ребят же спрашивать — засмеют.
Иван в ответ хитро прищурился. «Вот так тихоня, — подумал он. — Я тут, понимаешь ли, соловьем разливаюсь, а у них, поди, давно уже все слажено».
— Да не боись, — вслух ответил он. — Что¬бы какая девчонка равнодушно мимо нашего Степана прошла — да ни в жизнь не пове¬рю. — И, подмигнув, он опять занес было ру¬ку, чтобы ласково потрепать мальчика по спи¬не, но племяш на этот раз успел вовремя увер¬нуться.
— Значит, действовать, говоришь? — за¬думчиво дожевывая колбасу, переспросил Печка.
Дядя радостно закивал:
— Именно. — А про себя добавил: «А я со своей стороны подсоблю. И будете вы жить долго и счастливо и умрете...» — Тьфу, тьфу, тьфу... — Иван поплевал через левое плечо и перекрестился.
— Tы чего? — не понял Печка.
— Но Иван не ответил. Расстались дядя с пле¬мянником весьма довольные встречей и друг другом. Ивану не терпелось вернуться в де¬ревню, чтобы порадовать Анжелку — расска¬жет он ей про житье-бытье Степки Перепечко (приврет, конечно, немного для порядку, но ведь для пользы дела и приврать можно).
— А Печка ушел окрыленный. Он просто до¬ждаться не мог следующей дискотеки. Теперь Степа твердо решил — если он снова увидит Веронику, то уж непременно пригласит ее на танец. Потому как правильно дядя Иван ска¬зал: «Действовать надо!»

1.

Наверное, если бы не случай, Петушкову так никогда бы и не удалось вычислить Макса. Не с той стороны он к проблеме подошел. С самого начала Сергей Владимирович почему-то решил, что если он будет постоянно отираться около Полины, то рано или поздно ее тайный воздыхатель непременно себя проявит. А может, ему заодно удастся обнаружить что-нибудь подозрительное и в поведении самой Ольховской.
Однако, время шло, но ничего не происходило. Полина вела себя невозмутимо, как никогда. И уж если кого и можно было заподозрить в тайной страсти, то именно его, информатика. Маленькая фея продолжала с завидным упорством названивать в преподавательскую, вызывая красноречивые взгляды коллег.
Надо сказать, что информатик чувствовал себя почти влюбленным. Но только почти. Чтобы окончательно и бесповоротно отдаться во власть неведомых ему ранее чувств, не хватало самой малости – увидеть чаровницу. Однако девушка упорно отказывалась от встречи, что немного тревожило Петушкова.
Впрочем, куда сильнее его беспокоил друг Яков. Чем больше времени проходило со дня их памятного разговора, тем чаще высвечивался его телефон на дисплее мобильника Сергея Владимировича. Вначале Яша просто интересовался, как продвигаются поиски анонима. Потом стал угрожать. А в конце концов прямо сказал, что уже почти перестал ему, Петушкову, верить: не он ли и есть тот самый загадочный писака, не запудрил ли он ему мозги своими блинами?
Одним словом, положение – не позавидуешь. И вот, когда Петушков уже стал всерьез задумываться, а не обратиться ли ему за помощью в соответствующие органы, как раз и произошел тот самый счастливый случай, разом изменивший все.
Дело было так. Шел обычный урок информатики. В кабинете за компьютерами пыхтел третий взвод. Урок мало чем отличался от предыдущих. Сухомлин с Трофимовым болтали, наивно полагая, что петушков глух и слеп. Леваков, высунув язык, старательно водил мышкой по коврику, время от времени консультируясь с Синицыным. Перепечко вертелся. Макаров затаился за монитором.
Когда взгляд информатика остановился на Максе, Петушков нахмурился, вспомнив про дискотеку. Нахальный все-таки парень этот Макаров! Но толковый, ничего не скажешь. Недавно такую программу состряпал, что, несмотря на всю свою к Макарову неприязнь, информатик не смог удержаться от похвалы.
Словно почувствовав на себе взгляд Петушкова, Макс выглянул из-за компьютера, нервно огляделся по сторонам и исчез обратно.
Информатик почесал шею и хотел уже вернуться к новой игрушке, прикупленной недавно на развале, как в дверь постучали.
Это пришли за Макаровым. Его зачем-то требовал к себе майор Ротмистров. Срочно!
- Ну, срочно так срочно, - развел руками Петушков, отпуская суворовца.
С явной неохотой встав из-за стола, Макаров в развалку пошел к выходу. Но и после ухода Макса информатику не удалось приступить к приятному занятию – освоению новой игры. Случайно бросив взгляд на кадетов, он с досадой заметил Перепечко, с мычанием тянувшего руку.
- Говорите, суворовец, - Петушков устало махнул мышкой, но потом спохватился и отложил ту на коврик.
Перепечко встал и тревожно (он заранее опасался, что испортил дорогой компьютер) признался:
- У меня страницы закончились.
Петушков приподнял брови:
- Так мы вроде как, суворовец, сейчас с принтером не работаем.
Мальчик кивнул, нервно облизал губы, осознавая весь ужас создавшегося положения, обреченно пояснил:
- Да нет, у меня в компьютере страницы закончились.
Класс замер. Это услышали даже те, кто, казалось, был целиком поглощен собственными делами. Петушков поднялся и заинтересованно подошел к суворовцу.
- Должен сказать, что это уникальное явление, которое стоит отметить в Книге рекордов Гиннесса. На моем веку страницы в компьютере еще ни разу не заканчивались, - он наклонился над столом Перепечко и, нажав «ENTER», перенес текст на новую, благополучно возникшую страницу.
Степа облегченно вздохнул, а информатик с сожалением констатировал:
- Увы, рекорда нам не видать.
Он хотел было уже уйти, но тут взгляд его случайно упал на соседний компьютер. Компьютер Макарова. Первое, что увидел Сергей Владимирович, было неосмотрительно оставленная открытой электронная почта. Информатик уже занес руку, чтобы ее закрыть, а потом сделать суворовцу выговор, но в этот момент внимание его привлек один очень знакомый адрес в папке «отправленные письма».
Сомнений быть не могло! Это же электронный адрес Полины Ольховской! Именно его целых три раза диктовал информатику по телефону Яков.
Петушков резко выпрямился. Значит, Макаров? Он недоверчиво покачал головой. Суворовец? Так просто?
Он снова наклонился и, делая вид, что поправляет провода, открыл первое попавшееся письмо. Быстро пробежав его глазами, информатик удостоверился, что догадка его верна.
Очень довольный, он сел обратно на место задолго до того, как вернулся Макс. А сразу после окончания занятий преподаватель, оставшись в кабинете один, набрал номер Якова и с чувством выполненного долга отчитался перед ним о проделанной работе.
Тот внимательно его выслушал, зловеще помолчал и сказал, что будет ждать Петушкова около училища через полтора часа.
- Зачем? – не понял информатик.
- Покажешь мне этого… деятеля, - нетерпеливо пояснил Яков и отрубился.
Когда через полтора часа Петушков, оглядываясь, вышел за территорию училища, Яков его уже нетерпеливо поджидал, сидя в автомобиле.
- Ну? – не здороваясь, спросил он, выбрасывая в окно докуренную сигарету.
Наклонившись, информатик доверительно зашептал:
- Нам повезло. Сейчас третий взвод как раз на плацу, - он неопределенно кивнул в сторону училища, - Если мы к забору подойдем, то я вам этого парня покажу. Его зовут Максим Макаров.
- Меня мало интересует, как его зовут, - огрызнулся Яков, вылезая из машины.
Хотя Петушков шел первым, ветки, которые он заботливо отодвигал в сторону, больно хлестали Якова по щекам. Он ругался, но, делать нечего, не останавливался.
Подошли к забору. Чувствуя себя самым идиотским образом, Яков по совету Петушкова встал на цыпочки и увидел толпу ребят, марширующих на площадке. Одинаково одетые, а под головными уборами даже цвет волос разобрать трудно.
Обернувшись, Яков вопросительно посмотрел на информатика:
- Это что, игра такая? Как в сказке, да? – хотя на первый взгляд он говорил абсолютно спокойно, Петушков занервничал: - Угадай, который настоящий?
Энергично замотав головой, Сергей Владимирович выставил вперед правую руку (надо сказать, она слегка дрожала) и торопливо заговорил:
- Ну вон же, вон там. Нет, не туда смотрите. В самом начале строя. Вот, вот, вот, - обрадовался Петушков, заметив, что Яков наконец начинает догадываться, о ком идет речь.
И действительно, выражение на лице Якова мгновенно поменялось. Теперь он выглядел весьма и весьма заинтересованным.
- Этот, что ли? – он тоже выставил палец, ткнул им в сторону активно марширующих кадетов и медленно уточнил: - Вон тот, темненький? Смазливый?
Что-то особенное прозвучало в голосе Якова. Нечто такое, что заставило Петушкова с любопытством на него посмотреть.
- А вы, никак, его знаете? – предположил он.
Не удостоив информатика ответом, Яков отошел от забора. Интересный поворот. Целая шоколадка, значит. Ну хорошо…
И Яков недобро улыбнулся.

2.

А тем временем ни о чем не подозревавший Макс вместе с остальными суворовцами готовился на плацу к строевому смотру, который должен был состояться через полторы недели. Надо сказать, ни один взвод не готовился к строевому смотру так обстоятельно, как третий, ведь, едва узнав о предстоящем событии, майор Ротмистров озабоченно покачал головой и сказал:
- Нет, вы опозоритесь на все училище. Работать, работать и еще раз работать.
Кто-то, правда, пытался ему возразить, что до этого третий взвод вполне пристойно справлялся со своей задачей. Но Ротмистров, понятно, и слушать не стал.
- До совершенства вам очень и очень далеко. Я бы сказал: берите пример с четвертого взвода, - смиренно добавил он, - Но, боюсь, кое-кто может подумать, будто я бахвалюсь.
В результате со спортплощадки, на которой с того момента, как заболел майор Василюк, кадеты третьего взвода проводили больше времени, чем в учебных кабинетах, ребята плавно переместились на плац. И едва только суворовцы показали новому воспитателю все то, чему научил их Василюк, как Ротмистров, схватившись за голову, опрометью помчался к полковнику Ноздреву с просьбой выделить ему дополнительное время для «достойной» подготовки мальчиков к смотру.
Кадеты пытались возражать. Макс долго, но безуспешно убеждал майора, что завтра четвертная контрольная по физике. Им позарез нужно подготовиться, это очень важно. Однако Ротмистров был неумолим.
- Пока я замещаю вашего командира – вы подчиняетесь непосредственно моим приказам. Мое слово – закон. И только я решаю, что для вас важно, а что нет. Вот станете офицерами, - он хмыкнул, - если, конечно, станете, - и тогда будете командовать, - и он, больше не обращая внимания на кипящего от глухой злости Макса, хлопнул в ладоши: - А сейчас все с начала, и без разговоров!
Вечером мальчишки в гробовом молчании вползли в казарму. Каждый мечтал только об одном – рухнуть в кровать. Вытянуться, руку под подушку засунуть – и спать.
Один только Петрович молодцом оказал¬ся. Потихоньку охая, он все-таки взялся на¬писать на весь взвод шпору.
— Эх, — махнул он рукой, — погибать, так с музыкой. Шансов выкрутиться вроде нет. Но вдруг завтра наш день? — Он с энтузиаз¬мом оглядел кадетов, которые осенними му¬хами ползали по казарме. — Вдруг у физика сегодня ночью разыграется мигрень, на ра¬боту он придет уставший и задрыхнет прямо посреди контрольной?
Трофимов неожиданно согласился:
— Точно, Петрович. А перед тем как ус¬нуть, пробежится по рядам и раскидает по столам открытые на нужной странице книж¬ки. — Закатив глаза, Трофим прижал правую руку к сердцу, вдохновенно глядя в потолок.
Потом приоткрыл один глаз и подмигнул Пет¬ровичу: — Помнится, мама мне в раннем дет¬стве тоже сказки читала.
Сосредоточенный Петрович, деловито раз¬рывавший лист бумаги на маленькие полос¬ки, на секунду оторвался от своего занятия и глубокомысленно посмотрел на товарища.
— Ты, Трофим, по всему видно, не знаешь старой притчи о двух лягушках. — И, не дожи¬даясь, пока кто-нибудь изъявит желание ее послушать, начал рассказывать, одновремен¬но складывая готовые бумажки стопочкой: — Две лягушки попали в крынку с молоком. Но первая лягушка сказала: «Эх, все равно по¬гибать», сложила лапки и утонула. А вот вто¬рая. .. — Петрович замолчал, вытаскивая но¬вый лист и складывая его вчетверо. — Так вот, вторая лягушка начала бить лапками. Да так сильно, что взбила из молока масло и легко выкарабкалась на волю. — Он глянул на Тро-фима. — Понял?
Прихрамывая на левую ногу, к ребятам приковылял Перепечко.
— Гиперпроизводительная лягушка. — Он обернулся к Петровичу: — Дерзай, Генка, взбивай масло. — Он зевнул. — А мы пас.
Пожав плечами, Петрович приступил к ра¬боте. Перекатав на бумажные полоски все фор¬мулы и даже несколько задачек для примера, он склеил их в одну продолговатую ленту, кото¬рую сложил гармошкой и спрятал в карман.
Но воспользоваться шпорой успел лишь он один.
Физик, не заметив общей нервозности аудитории, спокойно раздал листы для кон¬трольной, дал задание и уселся за стол, что¬бы издалека наблюдать за суворовцами.
Гришин, сидевший впереди Петровича, не¬которое время внимательно осматривал пус¬той лист, затем написал в верхнем углу свою фамилию и растерянно оглянулся. На этом его знания закончились. Тогда, слегка откинув¬шись на спинку стула, он прошептал:
— Петрик, а Петрик?
— М-м? — промычал тот. Но Гришин, даже не оборачиваясь, слышал, как бешено носит¬ся по бумаге ручка Петровича. Везет же не¬которым, невольно позавидовал он и все так же шепотом продолжил: — Петрик, а ты мне шпору дашь?
— Угу, — согласно пробормотал тот.
Уже лучше, приободрился Гришин. Вот толь¬ко когда он получит шпаргалку? Время-то идет. Однако именно в этот момент мальчик почув¬ствовал, как кто-то легонько чешет ему спину. Он быстро протянул руку назад, и уже в следу¬ющее мгновение шпора была у него в кулаке.
Суворовец Гришин привлек внимание фи¬зика практически сразу. Слишком уж часто бросал он на него украдкой застенчивые, да¬же робкие взгляды, в которых сквозило со¬знание собственной вины.
Физик взял мальчика на заметку и решил подождать, что будет дальше.
А когда Гришин неосмотрительно склонил¬ся за столом так низко, что его стриженые во¬лосы почти касались парты, физик, не спеша одернув пиджак, встал и медленно пошел к нему.
Но Гришин и тут не почувствовал опасно¬сти. Буквально носом уперся в формулы и, торопясь, а оттого нервничая, пытался при¬менить их на практике.
Остановившись около курсанта, физик наклонился и тихо, с заботой в голосе, поин¬тересовался:
— Может, тебе помочь?
Резко подняв голову, Гришин, пойманный на месте преступления, уставился на препо¬давателя. Тот кивнул на бумажку в руке суво¬ровца, которую тот, сам того не замечая, мял с хрустом и шелестом.
— Это, я так полагаю, тебе не принадле¬жит? — Физик участливо заглянул в глаза смущенному до предела парню. — Ты, я ду¬маю, мне сейчас скажешь, что случайно на¬ шел шпаргалку в столе и как раз собирался мне отдать?
Поднявшись, Гришин, пылая от стыда, смотрел прямо перед собой. Потом тихо, но решительно ответил:
— Никак нет.
— Что? — приложив руку к уху, переспро¬
сил физик.
Гришин повторил громче:
— Это моя шпаргалка.
— Молодец, — похвалил физик. — Садись. За храбрость хвалю. Но контрольную мо¬жешь не писать. — Он вздохнул. — Оценку ты уже заработал.
Выпрямившись, преподаватель разгладил шпаргалку и внимательно осмотрел разом притихший взвод. Потом издал трудноопре¬делимый звук, похожий на свист, и медлен¬но, очень медленно, пошел вдоль рядов.
Кадеты грустно посматривали на карман, где исчезла их последняя надежда на спасение.
Кабинет суворовцы покидали молча, не глядя друг на друга. Настроение у всех было прескверным.

3.

Пятнадцать суворовцев, заваливших кон¬трольную по физике, скучали в казарме. А где-то далеко шумела дискотека. И хотя ни один звук не долетал до расположения третьего взвода, каждому казалось, что он слышит му¬зыку. Даже ноги порой сами собой отбивали такт. Эх, сейчас бы туда, к ребятам! И кто только эти правила дурацкие придумал?
Время от времени кто-нибудь из наказан¬ных вставал и начинал нервно ходить взад-вперед по казарме, как по камере. Он мель¬тешил перед глазами остальных до тех пор, пока его грубо не просили сесть на место.
Перепечко нерешительно предложил:
— Может, в города сыграем?
Леваков, плюхнувшись на кровать, скосил глаза:
— Лучше, Печка, в деревни. Чтобы шан¬сы уравнять.
Пропыхтев что-то нечленораздельное, Сте¬па отошел к окну.
В дверь просунулась счастливая голова Петровича. Возбужденно оглядев мрачно взи¬рающих на него сокурсников, он быстро про¬сочился внутрь. Небрежно пройдя в центр ка¬зармы, упер руки в бока и, качая головой, про¬изнес:
— Скучаете, двоечники?
Вместо ответа кадеты метнули в него мрач¬ные взгляды. Однако, казалось, Петровича это нимало не смутило. Присев на стул, он за¬кинул ногу на ногу и торжественно сообщил:
— А там кое-кого спрашивают. — И скуча¬юще посмотрел в потолок.
Новость моментально растормошила маль¬чишек. Окружив Петровича, они наперебой стали спрашивать: кто и кого именно? Поло¬мавшись для пущей важности, Генка в конце концов признался:
— Как ни странно, одна премиленькая ба¬рышня интересовалась, куда подевался Сте¬па, которого друзья называют Печкой. — Пе¬репечко. который до этого момента с делан¬ным равнодушием стоял у окна, в два прыжка оказался рядом с Петровичем. Но тот сразу охладил его пыл. — Но ты, Степа, особенно не переживай. Ей Трофим скучать не даст.
Печка погрустнел и опустил голову. Петро¬вич тем временем, поискав глазами Андрея, обнаружил того лежащим на кровати, под¬скочил, присел в ногах и бодро поведал:
— Между прочим, и тобой тоже интересо¬вались.
Леваков мгновенно сел. Неужели Сашка пришла? Ну конечно! Кто же еще? Поняла, что напрасно на него накричала, и решила помириться.
Вскочив, Андрей поправил форму, пригла¬дил волосы, сделал пару шагов по направле¬нию к двери и расстроенно замер. Он же на¬казан! Вот балда... Значит, Сашка там его ждет, а он как дурак будет здесь сидеть и счи¬тать трещины на потолке.
С досадой ударив по спинке кровати. Ле¬ваков хотел было вернуться обратно, когда его остановил Петрович. Того, казалось, ни¬мало не смущал тот факт, что ребятам запре¬щено покидать казарму.
— Лично я не вижу здесь никакой пробле¬мы, — пожал Генка плечами, вставая. — На дискотеке темно, хоть глаз выколи. Пройде¬те, повидаетесь со своими девчонками и об¬ратно вернетесь. Никто и не заметит.
Андрей с сомнением на него посмотрел:
— А Ротмистров? Он же спит и видит, как бы нас на каком-нибудь преступлении сца¬пать. А тут — такой шанс.
Однако Петровича поддержал Синицын:
— Да нет, Андрюх. Петрович прав. Ты ведь быстро, только туда и обратно. Не заметит. —
Он призадумался. — Только, — Илья оглядел мальчишек, — выходите поодиночке. Внача¬ле Лева, а потом Печка.
На том и порешили. Минут через пять по¬сле того, как казарму покинул Петрович, в ко¬ридор выскользнул Леваков. Обеспокоенно оглядываясь, он прошел в танцевальный зал.
Едва мальчик открыл дверь, как его оглу¬шила громкая музыка, и он невольно при¬крыл уши руками. Но, вскоре привыкнув, встал нормально и оглянулся. Где же Сашка? Надо срочно ее найти и поговорить.
Продвигаясь по стеночке, Андрей одновре¬менно высматривал Ротмистрова. А заодно и Сырникова. Как он разумно полагал, нет большой разницы, кто именно его засечет, — результат будет один.
Но Левакову везло. Ни Ротмистрова, ни его сына видно не было. Как, впрочем, и Сашки. Напряженно вглядываясь в танцующие пары, Андрей видел только калейдоскоп суво¬ровских форм и яркие, броские наряды дев¬чонок.
Может, не дождалась? Андрей нахмурил¬ся. Ну конечно. Поискала его, не нашла и до¬мой пошлепала. Что ей здесь делать? Эта мысль понравилась Левакову много больше, чем вероятность того, что Сашка, не обнару¬жив его, осталась здесь и теперь отплясыва¬ет с каким-нибудь стариком.
И тут чья-то рука мягко легла на его спину. Ротмистров! Как ни странно, в первую оче¬редь Леваков подумал именно о нем и только во вторую — о Саше.
Он обернулся и с удивлением обнаружил позади себя Самохину. Поблескивая серьгой в ноздре, та насмешливо смотрела на суво¬ровца. Как же ее, интересно, в таком виде пропустили? Но ответ Андрей нашел почти сразу: ну как же, Самохина ведь лучшая по¬друга дочери заместителя начальника учи¬лища. Вот змея!
С неудовольствием оглядев девушку, он внезапно догадался:
— Так это ты меня искала?
Небрежно стряхнув с его плеча несущест¬вующую пыль. Самохина мило улыбнулась:
— Я, кадетик. кто же еще? Ведь с Сашень¬кой вы, кажется, поругались? — Она сочув¬ственно моргнула.
Гнев охватил Андрея. Едва сдерживаясь, он прошипел:
— Ах ты гадина! Что ты Саше наговорила?
С притворным изумлением распахнув гла¬за, Самохина ответила:
— Только правду. Я лучшим подругам, — произнося слово подруга», она не удержалась от иронической улыбки, — лучшим подругам никогда не вру.
Тяжело дыша, Леваков понял, что если сейчас не уйдет, то уж точно не удержится и вмажет по этой размалеванной физионо¬мии. Возможно, Самохина уловила его пота¬енные мысли, потому что забеспокоилась. Улыбка сползла с ее лица.
— Да что ты так нервничаешь? Не пони¬маю. Я намного лучше Сашки. — Она выра¬зительно стрельнула в Андрея глазами, не те¬ряя надежды добиться своего. — Не выпенд¬ривайся. Бери, что дают. — И кивнула на танцпол. — Пойдем танцевать.
Опустив голову, Левков постоял так с ми-нугу, потом поднял глаза и подошел вплотную к Самохиной. Так близко, что девушке явно стала не по себе. Наклонившись, Андрей угро¬жающе прошептал ей в самое ухо:
— Обычно я девушек не трогаю. Но если ты сейчас же не испаришься, я за себя не от¬вечаю. И тебе же будет лучше, если ты как можно скорее расскажешь Саше правду. — Отстранившись, он спокойно смерил Само¬хину убийственным взглядом, развернулся и ушел из зала.
Зло поморщившись, Самохина недоволь¬но щелкнула пальцами:
— Ой-ой. Уже в обмороке валяюсь от страха.
Она оглянулась и нервно затеребила гвоз¬дик в носу.

4.

Перепечко повезло меньше, чем Левакову (если, конечно, встречу с Самохиной можно назвать везением). Беспрепятственно проник¬нув в актовый зал, он почти сразу заметил Ве¬ронику, танцующую рядом с Трофимовым. На первый взгляд девушка совершенно не ка¬залась расстроенной, и Печка даже подумал, что Петрович просто посмеялся над ним.
И действительно, что такая девушка мог¬ла найти в Печке? Вот Трофим — другое де¬ло. Умный, высокий, но главное — худой.
Тоскливо (даже без ревности) понаблюдав за парой со стороны, Перепечко уныло раз¬вернулся и тут услышал радостный голос Ве¬роники: «Степа!» Вернее, он даже не услышал, потому как услышать что-нибудь в подобном шуме было невозможно, он его почувствовал.
Печка оглянулся. Вероника вовсю махала ему рукой. Степа счастливо улыбнулся и, как завороженный, поплыл к девушке, но имен¬но в этот момент майор Ротмистров краду¬чись двинулся ему наперерез.
Воровато проникший в зал Перепечко сра¬зу привлек внимание Ротмистрова. Однако тот не сразу вспомнил, что толстяк должен в данный момент понуро сидеть в казарме и носа оттуда не высовывать. Зато когда эта мысль майора посетила, он прямо расцвел на глазах. Теперь уж никто не обвинит его пред¬взятости. Вечер определенно перестает быть томным.
Медленно, не спуская с Перепечко глаз, вы¬шел Ротмистров на охоту. Но, к его огорчению, застать Степана врасплох ему не удалось.
Почувствовав на себе чей-то взгляд, суво¬ровец настороженно завертел головой и уви¬дел хищный оскал офицера-воспитателя. Печ¬ка беспомощно оглянулся на Веронику, расте¬рянно развел руками и вместо того, чтобы подойти к ней, зайцем поскакал к выходу.
Выскочив в коридор, Печка тревожно огля¬нулся по сторонам. Реально оценивая свои силы, он понял, что до казармы ему ни за что не добежать. Где же спрятаться? Вот-вот дверь откроется и появится Ротмистров. Что он ему скажет? Как объяснит, почему самовольно покинул расположение взвода? Интересно, а Левакова майор тоже заметил?
И тут Печку осенило. Конечно, туалет. Он заскочит туда. А потом пойди докажи, что курсант Перепечко самовольно был на дис¬котеке.
Степа радостно пошустрил к туалету, ко¬торый располагался в конце коридора, заско¬чил внутрь и успел закрыть за собой дверь как раз в тот момент, когда майор Ротмистров вышел из зала.
Порывисто дыша, Печка прислонился к стене и только тогда открыл глаза, которые зажмурил от напряжения. В туалете около ок¬на стояли трое суворовцев. Причем в одном из них Степа с неприязнью узнал Сырникова.
Услышав в коридоре топот, который затих около двери в туалет, ребята поспешно что-то спрятали за спину. Но, обнаружив, что их ис¬пугал всего-навсего Перепечко, расслабились и поставили обратно на подоконник бутылку пива, которую мирно распивали на троих.
Печка смутился. Каждый знал, что будет, если суворовца в училище застукают за бу-халкой. Но кадеты, казалось, нисколько не переживали, а Сырников, сделав пару глот¬ков, небрежно бросил Степе:
— Что зенки вылупил? Писать пришел — так иди и писай. — И под одобрительное хи¬хиканье товарищей вновь присосался к пиву.
Перепечко оглянулся и ничего не сказал. Выходить из туалета ему было нельзя. Зна¬чит, ничего не остается, как последовать со¬вету Сырникова. И Печка, все еще косясь на мальчишек, скрылся в кабинке.
Но Сырников и сырниковские, как про се¬бя окрестил остальных кадетов Печка, гуля¬ли не долго. Видимо, опасаясь, что в туалет может заглянуть кто-нибудь посерьезнее тол¬стяка, они быстренько закруглились и, отпу¬стив пару-тройку шуточек в адрес притихше¬го за перегородкой Перепечко, вышли.
Мальчик облегченно вздохнул. Теперь мож¬но и выйти. Отодвинув запор, он выбрался наружу, но не успел сделать и пару шагов, как дверь распахнулась и перед ним грозно зама¬ячила фигура Ротмистрова. Окинув Печку тя¬желым взглядом, майор поинтересовался:
— Ты какими судьбами в танцзале оказался?
Судорожно сглотнув, Степа пролепетал:
— Не был я в зале, с чего это вы взяли, то¬варищ майор? Я по нужде...
Ротмистров шагнул вперед.
— По нужде он... — И злорадно, как пока¬залось Перепечко, сообщил: — А по моим
сведениям, ты был в зале.
Степа невольно отступил.
— Я по нужде... — тупо повторил он, гля¬дя в пол.
Неожиданно майор умолк. Что-то привлек¬ло его внимание. Печка, заинтригованный внезапно возникшей тишиной, поднял глаза, проследил за взглядом офицера и остолбенел. В углу одиноко ютилась оставленная Сырниковым бутылка. «Что теперь будет? — сочувственно подумал Степа. — Этих, когда пойма¬ют, ведь и выгнать могут».
Вдоволь налюбовавшись пустой бутылкой, Ротмистров вновь уставился на суворовца.
— Так ты здесь еще и пил? — заорал он, и крик этот особенно потряс Печку после не¬
скольких минут блаженной тишины.
Мальчик сжался и что есть мочи замотал головой:
— Нет... это не я... нет.
Но Ротмистрова оказалось не так-то про¬сто переубедить.
— Не ты? А кто? Тараканы свадьбу празд¬новали? Здесь, по-моему, кроме меня и тебя
никого нет. — Он язвительно прищурился. — Может, ты хочешь сказать, что это я тут вти¬харя пивком балуюсь?
Ничего подобного Перепечко говорить, ес¬тественно, не собирался. Окончательно поте¬рявшись, он молчал, вцепившись зубами в большой палец. Он всегда грыз большой па¬лец, когда нервничал.
— Пусть он дыхнет. Сразу все и узнаем, — раздался откуда-то издалека голос Философа.
Печка оживился. Вот оно, соломоново ре¬шение.
А Кантемиров, не дожидаясь, пока майор надумает воспользоваться его предложением, подошел к суворовцу, наклонился и приказал:
— Дыши.
Степа набрал полную грудь воздуха и что есть силы дыхнул в лицо прапорщика. Тот поморщился:
— Опять Перепечко где-то колбасу прячет. Разберемся, — отстраняясь и потирая нос,
пробормотал прапорщик. Потом он вытянул¬ся и посмотрел на Ротмистрова. — Но пиво суворовец точно не пил.
— А бутылка? — не сдавался Ротмистров.
Кантемиров развел руками:
— Так ведь туалет-то, товарищ майор, об¬щественный.
Поведя плечом, Ротмистров нагнулся, под¬нял двумя пальцами бутылку, которая теперь приобрела статус вещественного доказатель¬ства, и, обернувшись, огласил свое решение:
— Пил суворовец Перепечко или не пил, я не знаю. Но в понедельник этим вопросом
займется лично полковник Ноздрев.
Кантемиров кивнул, а про себя подумал: «Уж все лучше, чем ты».

1.

Так Перепечко неожиданно для самого се¬бя оказался вызванным на ковер — в кабинет заместителя начальника училища. До этого все его провинности сводились в основном к плохим оценкам да неряшливой форме. То есть с его, Перепечко, точки зрения, были мелкими и особого внимания не заслужива¬ли. Зато сейчас ему могут влепить по полной программе. И как ни странно, Печка втайне гордился собой. Ведь, несмотря на угрозу от¬числения, он не назвал имена настоящих ви¬новников, хотя вполне мог это сделать.
Может, в глубине души Степа и осознавал, что гордиться ему особо нечем, поскольку лю¬бой настоящий суворовец на его месте посту¬пил бы точно так же. Но Печка все равно гор¬дился. Несмотря на то что некоторые ребя¬та из его взвода посчитали, что он сглупил: наглел кого выгораживать — Сырникова! Перепечко слушал и молчал. Что-то подска¬зывало Степе, что он все сделал правильно.
Ведь недаром большинство кадетов все-таки приняли его сторону. Как сказал Синицын: «Отвяжитесь от Печки. Он поступил так, как поступил».
Эти слова Печку приободрили, и именно их он и вспомнил, когда в сопровождении майора Ротмистрова и Философа вошел в ка¬бинет Ноздрева. (Степе объяснили, что к Ноздреву — это еще хорошо: могли сразу к Мат¬вееву отвести!)
Однако полковник явно был не в духе. И, едва взглянув на него, Перепечко опять за¬нервничал. Лицо серое, щеки как будто впа¬ли, взгляд тяжелый. Неужели он тоже дума¬ет, что это Печка в туалете пиво пил?
Мельком взглянув на вошедших, Ноздрев положил руки перед собой на стол и доволь¬но сурово обратился к Ротмистрову:
— Давайте, товарищ майор, докладывайте.
С готовностью выйдя вперед, Ротмистров
изложил в двух словах суть дела. Причем он не только рассказал о том, что в туалете в не-посредственной близости от Перепечко была обнаружена пустая бутылка из-под пива, но также и не забыл упомянуть, что, как ему показалось, видел данного суворовца в танце¬вальном зале.
— В то время как, — Ротмистров оглянулся на Печку, — он, имея двойку за контрольную
по физике, должен был сидеть в казарме.
Упорно глядя на свои руки, полковник по¬жевал губами и уточнил:
— Так вы видели суворовца или вам пока¬залось?
— Показалось, что видел, — уклончиво от¬ветил майор.
Медленно подняв глаза на Ротмистрова, Ноздрев мрачно тому посоветовал:
— Товарищ майор, когда кажется — крес¬титься надо. — И, оглядев Перепечко, кото¬рый заинтересованно выслушивал обвине¬ния против себя, остановил взгляд на пра¬порщике. — Давайте по существу. У меня времени мало, недосуг разбираться с вашим «кажется».
Не ожидавший столь резкой отповеди Рот¬мистров прикусил язык и недовольно пожал плечами:
— Тогда у меня все. Ноздрев кивнул Философу:
— А вы, товарищ прапорщик, что скажете? Кантемиров незаметно для Ротмистрова
ободряюще сжал руку Перепечко — вроде как не переживай, выплывем — и ответил:
— Не он это, товарищ полковник. — И, про¬игнорировав полный желчной злобы взгляд
майора, добавил: — У меня на этот напиток феноменальный нюх.
Быстро зыркнув на Кантемирова, Ноздрев отрезал:
— Своими способностями будешь в дру¬гом месте и в другой компании хвастаться! —
Кантемиров послушно умолк, а Ноздрев по¬вернулся к. Перепечко. Степа при этом весь внутренне подобрался. — А что нам скажет сам суворовец?
Как можно выше задрав подбородок, так что вместо лица полковника взгляд его упер¬ся в окно, Печка прокричал:
— Я не пил, товарищ полковник! Ноздрев кивнул:
— Хорошо, а кто пил, ты видел?
Степа был готов к этому вопросу. Более то¬го, он ждал его с удовольствием. Печка вытя¬нулся и отрицательно покачал головой:
— Никак нет! — Вот, он сделал это! А те¬перь пусть выгоняют. Перепечко зажмурил¬ся, как партизан на допросе: «Стреляйте, если хотите, но больше вы от меня ничего не услышите!»
Но никто в него, конечно, стрелять не стал (разве что Ротмистров, да и тот глазами). Но¬здрев с минуту подумал, хотя решение, ка¬завшееся ему единственно правильным, на¬прашивалось само собой. Наконец он пока¬чал головой и произнес:
— Я думаю, что суворовец и прапорщик Кан¬темиров говорят правду — И добавил, обраща¬ясь уже непосредственно к Ротмистрову: — Ищите, товарищ майор, виновных. Ищите.
«Где, интересно, их теперь найдешь?» — недовольно проворчал про себя Ротмистров, направляясь к выходу. Он уже открыл дверь, когда полковник окликнул его:
— И позовите мне, пожалуйста, суворов¬ца Левакова из третьего взвода.
— А этот что натворил? — не сдержался Ротмистров. Но Ноздрев лишь выразитель¬но на него посмотрел и повторил просьбу:
— Позовите Левакова, товарищ майор. Это все, что вам надо знать.
Когда взбешенный Ротмистров вышел в коридор, заместитель начальника встал и на¬чал нервно ходить по кабинету.
Последние две ночи он почти не спал. И все из-за Сашки. Черт знает, что с ней творится? Когда Александра появилась на свет, Ноздрев, глядя, как она дергает ручонками, щурится и кривит губки перед тем, как расплакаться, вдруг почувствовал к девочке такую неж¬ность, на которую, признаться, способна не всякая мать. Не понимал полковник (тогда, конечно, он был еще никакой не полковник, а всего лишь капитан), как могут отцы оста¬ваться равнодушными к своим малышам. От многих сослуживцев он слышал, что это, мол, «не люди еще, а так, зародыши», — вот ко¬гда на рыбалку или на футбол с ними можно ходить, тогда другое дело.
«Ну и пусть зародыш, зато свой, род¬ной», — думал Ноздрев с нежностью, склоня¬ясь над колыбелькой.
А ведь права была Санька тогда на оста¬новке — ему и вправду нелегко оказалось до¬биться у родителей Кати разрешения на свадьбу. Но Катька всегда отличалась упрям¬ством — в позу встала: будет он моим мужем, и все. А нужно ей это или нет на самом деле, не задумалась.
Призадумалась Катька позже, когда уже Сашку ждала. «А как же моя работа, — обли¬ваясь слезами, упрекала она молодого му¬жа? — Моя карьера? Тебе-то все равно — вон пузо мне набил и рад». Ноздрев бегал вокруг и утешал. Он боялся, что Катины крики по¬вредят малышу.
Ну а потом вроде все постепенно налади¬лось. Катька подулась-подулась да и отошла. Но с Сашкой у нее с самого начала отноше¬ния сложились странные, как будто она не дочь ей, а конкурентка. Причем ситуация не изменилась даже потом, когда Екатерина благополучно вышла на работу и начала де¬лать карьеру.
Поэтому Ноздрев, как мог, старался воспол¬нить дочери недостаток материнской любви. И это получалось у него довольно неплохо, по¬тому что девочка, если и замечала что-то, от¬носилась к этому философски: «Просто я папина дочка», — пожимала она плечами, неиз¬менно вызывая отцовский восторг.
И вот вдруг его малышка, его «папина доч¬ка» изменилась едва ли не в одночасье.
Саша ходила по дому бледная, упрямо под¬жимала губы, отказывалась от ужина — так, перехватит что-нибудь из холодильника и спрячется в свою комнату, только дверью — «хлоп». На все вопросы отца она отвечала не¬охотно и как-то неопределенно. А то и вовсе огрызалась.
Полковник приуныл. Иногда ночами он слышал, как дочка всхлипывает в своей ком¬нате. Однако пойти туда и узнать, в чем де¬ло, не решался.
Да как будто и так не ясно, в чем дело! Влю¬билась его Сашка, и он должен принять сей факт. Рано или поздно это должно было про¬изойти. И если уж говорить начистоту, то не такой уж и скверный выбор сделала его дочь.
В дверь робко постучали, Ноздрев обер¬нулся. Пришел Леваков.
Решительно пригладив волосы, придав лицу невозмутимое выражение и сев за стол, полковник пригласил суворовца войти.
Леваков ничего хорошего от вызова к Ноздреву не ждал. Шел медленно, думал, может, что по дороге случится? Пожар, например? Но, как назло, никакого пожара не произо¬шло. И не только кабинет, но и сам Ноздрев оказались на месте.
Мальчик заранее решил: что бы там пол¬ковник ни задумал, он ни за что не испугает¬ся, как в первый раз. Да, конечно, Андрей очень хочет учиться в Суворовском, ну и что? Саша-то здесь при чем? И несправедливо од¬но с другим мешать. Нечестно это.
Вот прямо так он и скажет Ноздреву, если тот опять вздумает ему угрожать. Настроив¬шись на борьбу, Леваков совершенно не учи¬тывал тот факт, что сама Саша не больно-то хочет его видеть.
Глянув в дерзко сверкающие глаза суворов¬ца, Ноздрев горько про себя усмехнулся и ве¬лел мальчику сесть. Недоверчиво помявшись, Андрей все же устроился напротив полковни¬ка, не сводя с него воинствующего взгляда.
Однако Ноздрев сегодня воевать не соби¬рался. Крепко сцепив руки в замок, он испод¬лобья еще раз посмотрел на суворовца и на¬конец решился.
— Разговор у нас с тобой, Андрей, будет ко¬ротким. — Мальчик невольно напрягся. При¬ятные разговоры так не начинают. Но уже следующая фраза обескуражила его настоль¬ко, что лицо Левакова из напряженно-бди¬тельного враз стало по-детски изумленным. — Во-первых, я официально разрешаю тебе встречаться с моей дочерью Александрой. — И полковник торжественно кивнул, как бы подбадривая сам себя. — А во-вторых, если ты ее хоть пальцем тронешь, — здесь Ноздрев был искренен как никогда, — хоть слово одно плохое скажешь... Я тебя из-под земли доста¬ну и... и... —Тут он от души шлепнул по столу ладонью. От неожиданности Андрей аж вско¬чил. — Понял меня?
Леваков только и смог, что кивнуть. Он стоял и в полном недоумении таращился на полковника, пока тот не разозлился.
— Так и будешь здесь торчать весь день? — хмуро поинтересовался Ноздрев. — Что у вас сейчас по расписанию?
— Обед, — растерянно ответил Леваков.
— Так иди и обедай!
Андрей хотел было поблагодарить Ноздрева, но потом решил, что не стоит, и пулей вы¬летел в коридор.
До чего же легко вдруг стало у него на душе. Все вокруг казалось таким светлым и краси¬вым. И дышать хотелось глубоко-глубоко, что¬бы голова закружилась. Раз уже сам полковник неправоту свою признал, то, значит, есть на земле правда, ну а если правда есть, то не мо¬жет Сашка в конце концов ему не поверить. Ко¬нечно поверит. Он все сделает, чтобы поверила!

2.

Но уже через полчаса настроение у него в корне изменилось. Мрачно вытирая чуть теплую густую лужу с плавающими в ней капустинами: Андрей с грустью констатировал: нет в мире справедливости, все решает сила. Он с трудом сдерживался. Да и не только он один. Если их офицер-воспитатель проболеет еще хотя бы месяц, то они точно этого Ротмистрова в туалете утопят. И Сырникова вместе с ним. А какой хороший дядька был майор Василюк. Вот уж точно: по-настоящему человека начинаешь ценить в его отсутствие.
Не разгибаясь, Андрей бросил убийственный, как он считал, взгляд на беспечно обедающих за их столом четвертый взвод.
Почему за их столом? Да потому что майор Ротмистров так решил. Привел своих на обед, увидел огромную лужу кем-то разлитого супа и принял единственно верное, с его точки зрения, решение – отобедать нынче за столом соседей.
Даже прапорщик Кантемиров, который сопровождал третий взвод, недовольно поморщился, недобро посмотрев на майора. А тот сделал вид, что не заметил. Он рукой этак небрежно махнул и вроде как объяснил:
- Столы ни за кем, как вам известно, не закреплены. Что смотрите? – это он уже суворовцам третьего взвода, - Убирайте!
И тут Макс Макаров чуть не взорвался. Все заметили, как он побледнел, глаза блеснули, кулаки сжались. Но к счастью, Философ его вовремя остановил. Можно сказать, перехватил. За руку – так цепко, что Макс скривился от боли. Однако сдержался, лишь недоуменно глянул на Философа: мол, пусти, знаешь же, что я прав! Тот ему ничего не сказал – просто так посмотрел, что Макс мигом все понял.
А ведь и правда, какой смысл бунтовать? Ну, получит он наряд вне очереди. Порадует майора. Нет, Макс потрогал едва заметную ранку под бровью, возмущаться в открытую слишком глупо. С такими как Ротмистров надо по-другому. А как? Ну ничего, уж он-то придумает, не будь он Максим Макаров.
Парень слегка успокоился, глубоко вздохнул, сел за стол и стал хмуро, не чувствуя вкуса, забрасывать кашу в рот.
Что-то у него в последнее время все идет наперекосяк. Вот, например, выходные у Макса выдались еще те. Вначале он потратил чуть ли не целый день, убеждая Кузю завершить эту глупую (и порядком ему поднадоевшую) шутку с Петушковым. Но его бывшая одноклассница неожиданно решила проявить характер, и скрестив руки на груди, наотрез отказалась.
- Между прочим, он очень милый, - выдала она, повергнув Макса в самый настоящий шок.
- Кто милый? Петушков? – Максим ходил взад-вперед по кузиной комнате, в отчаянии размахивая руками, - Да он старый и страшный. И к тому же кретин! – в сердцах добавил он, приставив горизонтально к носу палец и выкатив глаза, - Вот такой!
Однако Кузя была категорически не согласна.
- Какой же он кретин? – девушка поправила волосы и глупо улыбнулась, - Он очень умный и, главное, как и я, безумно романтичный, - тут она пренебрежительно посмотрела на Макарова, - Не то, что вы, пацаны, - при этом она противно гнусавила, почему-то считая, что истинные москвичи говорят именно так.
Макс только руки опустил: ну, если Петушков умный, а Кузя романтичная, ему остается одно – уйти в монахи. Впрочем, успеется еще.
Вместо этого Макс ушел от Кузи. На улице уже стемнело. Но раньше, еще до поступления в училище, он частенько гулял допоздна, чтобы не возвращаться домой слишком рано и не ужинать вместе с отцом, если тот соизволит быть дома. Макаров усмехнулся. Вроде сейчас все почти как тогда, да и времени прошло совсем немного, но вот только сам Макс изменился. Вернее, повзрослел. Как-то незаметно вдруг детство кончилось.
Парень вздохнул, поднял воротник и поежился. Что-то ветер усиливается…
До дома оставалось пройти еще несколько кварталов. Свернув с оживленной улицы в переулок, Макс бросил взгляд на пустынную дорогу и сразу заметил, что за ним следят. Вернее, совершенно открыто его преследуют.
Не прячась, вдоль тротуара ехала хорошо знакомая Максу «ауди». Сделав вид, что не заметил машину, он перешел на другую сторону и, не прибавляя шагу, двинулся по направлению к дому. Макаров решил выждать и посмотреть, что предпримет «дяденька». Очень может быть, размышлял Макс, что он просто хочет продолжить их тесное сотрудничество. Хотя… Ерунда! Если бы «дяденька» хотел вновь подрядить Макса следить за Полиной, он бы подъехал к училищу, а не ездил за ним вечером по темным улицам.
Следовательно, Макс перевел дыхание, следовательно, у «дяденьки» совсем другие цели. Парень мгновенно принял решение и одобрительно кивнул сам себе. Какой смысл ждать удара в спину и гадать на кофейной гуще? Хочешь узнать ответ – задай вопрос.
Круто притормозив, Макс обернулся и, небрежно засунув руки в карманы, пошел к машине, которая, в свою очередь, тоже остановилась. Стекла опущены, водителя не видно.
Обойдя «ауди» со стороны проезжей части, Макс остановился около места водителя и пальцами отбил такт по стеклу. Оно неспешно опустилось, и показался курящий Яков.
Громкая музыка неожиданно взорвала тишину спящей улицы. Где-то недовольно скрипнула оконная рама. Яков приглушил звук и посмотрел на Макса. Тот с пониманием встретил его взгляд и спросил:
- Вы чего-то хотели? А то, смотрю, машинка ваша юбчонку подобрала и крадется за мной на цыпочках.
Ничего не ответив, Яков распахнул дверцу автомобиля. Макс посторонился, наблюдая, как он с трудом вылезает из машины.
- Может вам помочь? В вашем возрасте… - договорить Макс не успел.
По прежнему не произнося ни слова, Яков изо всей силы двинул парню в солнечное сплетение. Глухо охнув, Макс согнулся пополам и, хрипло дыша, отступил назад. Очередной удар – и вот уже мальчик, не удержавшись на ногах, упал, ударившись бровью о бордюр.
Боль была такой сильной, что закружилась голова. Как будто желудок лопнул т теперь желчь медленно растекалась внутри. Все еще держась за живот, Макс поднял голову и с ненавистью посмотрел на Якова. В носу защипало, и суворовцу пришлось что есть силы сжать зубы, чтобы не дать слезам выбраться наружу.
Стоя над корчившимся на асфальте подростком, Яков опустил руки и впервые за все это время произнес:
- Если ты еще раз, писатель, напишешь Полине хотя бы «здравствуйте», то мигом окажешься в больнице. И запомни: я не угрожаю. Я просто предупреждаю.
Попытавшись встать, Макс оперся о локоть и, усмехнувшись, ответил:
- I’ll be back, - в голосе прозвучал металл.
- Что? – угрожающе сдвинул брови Яков.
- Английский учи… терминатор! – Макс встал было на четвереньки, но тут же снова получил удар по животу – на этот раз ногой.
Не удержавшись от слабого вскрика, он рухнул обратно. Обойдя мальчика вокруг, Яков злорадно заметил:
- Шути, шутник, пока можешь… но если увижу около Полины…
Макс не дал ему договорить. Пытаясь дотянуться до ноги противника, чтобы повалить его, он заорал:
- Да ты мизинца ее не стоишь! Она просто не может тебя любить! Хоть завались своими деньгами, а такую, как она, тебе все равно не купить!
Ехидно наблюдая за тщетными потугами Макса схватить его, Яков наконец не выдержал и наступил кадету на руку. Парень от боли закричал так громко, что Яков невольно отступил. И вдруг – тишина…
… Когда шум мотора стих вдалеке, Макс медленно, очень медленно, потирая ушибленный бок, с трудом отполз к стене. Наконец ему удалось даже сесть, прислонившись спиной к холодному бетону.
Отдышавшись, Макс похлопал себя по карманам, нашел мобильный и грязными пальцами уверенно набрал номер Светланы, отцовской секретарши. Девушка ответила почти сразу же. Макс постарался, чтобы его голос прозвучал бодро:
- Света, привет… Да, это Максимчик… У меня к тебе маленькая просьба… Нет, бомба пока не нужна, но спасибо, я подумаю… Одного плохого дяденьку проучить надо… Да, только чтобы папа не знал… Спасибо…
Макс нажал на кнопку «отбой» и довольно улыбнулся. Светлана подключит ребят из службы безопасности, а уж те сделают все в лучшем виде. Должен ведь «дяденька» понять, что маленьких обижать нехорошо…

3.

После обеда майор Ротмистров вновь вывел суворовцев на плац. Те плелись понуро, еле передвигая ноги. Было очевидно, что, если так будет продолжаться и дальше, на послезавтрашнем строевом смотре они просто упадут.
В пятницу ребята маршировали три часа, под конец уже едва ли не поддерживая друг друга, чтобы не свалиться. Но майор все равно остался недоволен. И когда суворовцы уже с трудом передвигали ноги, Ротмистров устроил им очередную выволочку.
- И куда только смотрел ваш офицер-воспитатель? – можно подумать, он знать не знает его имени, - Вас даже в поле выпустить стыдно! – как будто они бычки! – В понедельник повторим.
- «В понедельник повторим!», - уже в умывальнике передразнил майора Трофимов, - И чего он только добивается?
Леваков устало пожал плечами:
- Понятно чего. На последнем смотре кто лучший был?
- Известно кто, - проворчал сидящий рядом Петрович: - мы.
Разведя руками, Андрей констатировал:
- Ну так что вам не ясно? Ротмистров очень хочет, чтобы на нынешнем смотре лучшими оказались не мы.
Этот разговор происходил в пятницу. Макс тогда промолчал. Но зато в понедельник, перед тем, как вывести взвод на плац, он собрал всех своих и быстро зашептал:
- Мы его план сорвем. Ротмистров и впрямь хочет нас из игры вывести, но лучшей местью ему будет наша победа. Вы меня поняли? Наш взвод должен стать лучшим.
Петрович усомнился:
- Да мы не сможем. Я после той тренировки до туалета едва дополз.
Прищурившись, Макс уверенно повторил:
- Сможем. А если не сможем… - он задумался: что бы придумать такое страшное? И придумал: - Если не сможем, то на следующий же день все положим на стол Ноздре рапорта на отчисление.
Разом примолкнув, мальчишки ошарашено уставились на своего вице-сержанта. Издевается, что ли? Однако Макс выглядел необычайно серьезно, и это пугало еще сильнее. Ребята переглянулись. Каждый ждал, что первым заговорит кто-нибудь другой. Ну пусть найдется хоть кто-нибудь, кто осмелится возразить и решительно откажется от этой затеи. И тогда все остальные его поддержат, а Максу скажут: «Это всего лишь строевой смотр. Зачем рисковать нашим будущим ради такой ерунды?» И конечно, Макаров все поймет.
Наконец Илья невозмутимо потер лоб ладонью, посмотрел на вице-сержанта, прикусил на мгновение губу и открыл рот. Кадеты было радостно оживились, но, как оказалось, напрасно. Ибо сказал Синицын всего два слова:
- Я согласен.
И протянул Макарову руку. Макс с готовностью ее пожал. Он и не рассчитывал, что кто-нибудь поддержит его безумное предложение. С облегчением переведя дыхание, Макаров осмотрел остальных. Что скажут они?
- И я, - отозвался Андрей Леваков, тоже пожимая Максу руку.
Вслед за ними участвовать в пари согласились Трофимов, Петрович, Сухомлин и некоторые другие. Те, кто решительно возражал против ставки Макса, встали, и, покачав головами, отошли в сторону.
Последним к смельчакам примкнул Перепечко. Вложив свою влажную мягкую ладонь в руку Макса, он обреченно вздохнул:
- А я уже успел к вам привыкнуть, ребята. Жаль будет расставаться.
Но Макс подбадривающее шлепнул толстяка по спине:
- Не боись, Печка! У нас все получится, вот увидишь.
По крайней мере, нервы они Ротмистрову точно помотают.
Когда суворовцы построились для занятий, майор отошел на приличное расстояние и, равнодушно оглядев их изможденные худые физиономии, приказал:
- На-пра-во! – кадеты повернулись, - Ша-гом марш!
Но не успели стихнуть в воздухе его последние слова, как Макс, стоящий впереди шеренги, протяжно, как попрошайка в электричке, затянул:
- Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…
Ребята знали только эти строчки. И хором дружно повторили их за Максом. Лицо Ротмистрова вытянулось. Он заорал:
- Это что еще за самодеятельность?
Но кадеты, не слушая его, вновь и вновь, как заведенные, повторяли эти слова, пока Ротмистров наконец не замолчал, а из окна не высунулся заинтересованный Ноздрев.
Майор возмущенно махнул на кадетов рукой, бросил беглый взгляд на полковника и быстро скрылся в здании училища.

1.

Первое, что услышал Василюк, появив¬шись в училище, была гневная отповедь Рот¬мистрова. Не успел он, жмурясь от удоволь¬ствия, сделать по территории и пяти шагов, как встретил майора.
Надо сказать, что Василюк, подобно мно¬гим мужчинам, совершенно не умел болеть. Подхватив ветрянку (черт бы ее побрал!), он надеялся, что уже через пару дней сможет вернуться к службе. И даже категорический запрет врачей «и думать забыть о всяких глу¬постях» вызвал у него лишь глухое недоволь¬ное ворчание.
Несколько раз он порывался покинуть «тюрьму», как с досадой стал называть свой дом. но полковник Ноздрев, узнав о планах подчиненного, пресек их на корню. «Мальчи¬шек мне всех позаражать хочешь?» — поин¬тересовался он. Василюк мог хмуриться сколь¬ко угодно, но ему ничего не оставалось, как подчиниться.
И потекли бесполезные, скучные, похожие один на другой дни. Майор вставал, умывался, тщательно брился по привычке и, пока зава¬ривался чай, долго и печально смотрел в окно, представляя, чем сейчас занимаются его ре¬бята. Обрадовал Ноздрев, ничего не скажешь: замещает-то его, оказывается, Ротмистров. Слишком хорошо знал Василюк Ротмистрова. Слишком хорошо, чтобы не переживать.
Сведения из училища он получал какие-то расплывчатые, уклончивые. «Да, все в по¬рядке, — чересчур жарко уверяли майора коллеги. — Лечись себе спокойно». Получая такую информацию, Василюк, конечно, на¬чинал нервничать вдвое сильнее.
Но вот наконец срок заточения истек. «То есть вы хотите сказать, что я абсолютно здо¬ров и совершенно не заразен?» — с опаской уточнил он у врача. Тот, теряя терпение, по¬вторил в пятый раз: «Да-да. Идите работайте».
Утром майор проснулся раньше, чем за¬звонил будильник. Полежал, улыбаясь в по¬толок, затем бодро вскочил и засобирался в училище.
На подходе к КПП остановился, удивленно покачав головой. Это ж надо? Не был здесь каких-нибудь две недели, а волнуется, как будто из кругосветного плавания вернулся. Даже не пытаясь сдержать радостную улыбку, Василюк вошел внутрь и встретил Ротми¬строва. Тот направлялся на КПП, на ходу про¬сматривая бумаги, которые держал в руках.
Василюк обрадовался Ротмистрову, как родному: все-таки первая знакомая физио¬номия после показавшегося ему таким дол¬гим перерыва.
И пошел ему навстречу, заранее вытянув вперед руку для рукопожатия. Майор Ротми¬стров тоже заметил Василюка. Остановил¬ся, дождался, пока тот подойдет поближе, и сдержанно кивнул ему:
— Вижу, товарищ майор, вы поправи¬лись? — И, словно только в этот момент заме¬тив протянутую руку, холодно ее пожал. — Вовремя вы вернулись, ничего не скажешь. — Он поджал губы. — Ваши суворовцы... — Рот¬мистров не закончил фразу, и Василюк заме¬тил, как нервно дернулось его веко.
Улыбка медленно сползла с лица команди¬ра третьего взвода. Он нахмурился и, гото¬вый к худшему, потребовал, чтобы Ротмист¬ров объяснил, что имеет в виду.
— А что тут объяснять, — неохотно отве¬тил тот. — Я уже все полковнику Ноздреву доложил.
— И все-таки я попросил бы, — не отсту¬пил Василюк.
Раздраженно проведя рукой по шее, Рот¬мистров сдался. На самом деле он собирался высказать Василюку все с самого начала, но опасался, что это будет выглядеть как жа¬лоба. А так получается, тот сам его вынудил.
— Дисциплина, скажу я вам, в третьем взводе хуже некуда. — Василюк насупился, но промолчал. — Физподготовка вообще. — Ротмистров пренебрежительно махнул ру¬кой. — Суворовец Перепечко и десяти раз подтянуться не может. А что касается готов¬ности суворовцев к строевому смотру. — Он замолчал, глядя куда-то в сторону.
— Что касается готовности суворовцев к строевому смотру? — эхом повторил Васи¬люк, бледнея от злости. Он прекрасно пони¬мал, что прежде всего Ротмистров сейчас де¬лает замечание ему, как командиру взвода. Можно не сомневаться, что в более резкой форме тот уже поделился своими соображе¬ниями с начальством.
Нимало не смущаясь, Ротмистров глянул на Василюка и, ехидно улыбаясь, ответил:
— А это, товарищ майор, вы завтра на смот¬ре и увидите. Я, как мог, старался их под¬тянуть, но бесполезно. Сырой, очень сырой материал. — И, не удержавшись, добавил: — Как-то подтягивать взвод надо, Василюк, ра¬ботать надо с парнями, работать.
Василюк смерил Ротмистрова долгим взгля¬дом, качнулся на носках и глухо спросил, зыркнув на того из-под бровей:
— Товарищ майор, вы ведь, кажется, офи¬цер-воспитатель четвертого взвода?
Не понимая, к чему этот нелепый вопрос, Ротмистров медленно кивнул. Тогда Василюк развернулся и, уже уходя, бросил:
— Вот и занимайтесь своим взводом. А я как-нибудь сам разберусь.
«Такой же хам, как и его выродки, — уязв¬ленно подумал Ротмистров, пятясь. — Яблоч¬ки от яблоньки».

2.

А что, если эти обормоты и впрямь перед Ротмистровым оплошали?» - угрюмо прикидывал Василюк, направляясь в расположение своего взвода. И, как назло, смотр завтра. Уже и сделать ничего не успеют.
«Ну и ладно, - невесело успокаивал себя Василюк, - и ничего страшного: этот смотр не последний, к следующему разу наверстаем».
Еще издалека услышал он возбужденный вопль какого-то суворовца: «Идет, идет, стройтесь!» - и в ответ ворчание – похоже, Макарова: «Вот войдет, тогда и построимся. Не дергайся, Кузнечик».
Усмехнувшись, Василюк толкнул дверь и вошел. Не успел майор переступить порог, как Макс скомандовал:
- Третий взвод, стройся!
Мальчишки, которые, видно, только того и ждали, мигом встали в строй. Однако от Василюка не ускользнуло, что двигаются кадеты тяжело, а некоторые тайком кривятся от боли. Что здесь, черт возьми, без него произошло?
Нахмурившись, Василюк не спеша, как обычно, пошел вдоль строя. Не без удовольствия он отмечал, как радостно сверкают глаза у кадетов и как усиленно они тянут подбородки, глядя перед собой, с трудом сдерживая губы, чтобы те не растянулись в довольной улыбке.
Наконец Василюк остановился. Еще раз оглядел взвод и с притворной строгостью поинтересовался:
- Ну, что успели натворить, пока меня не было?
Робкое хихиканье пронеслось по казарме. А Макаров сделал шаг вперед и глазом не моргнув, доложил:
- Взвод противника еще не уничтожен, но враг дрогнул, товарищ майор!
Василюк удивленно поднял брови:
- От тебя не ожидал. Теряете сноровку. Плохо, Макаров, плохо.
Макс повел плечами:
- Виноват, товарищ майор! Но сами понимаете, без вашего чуткого руководства… - и он скромно потупил взор.
Скрыв в усах ухмылку, майор огляделся:
- Кому еще не хватало моего чуткого руководства?
Печка с готовностью посмотрел на командира и жалобно начал:
- Хорошо, товарищ майор, что вы вернулись, а то… - он не договорил, потому что Петрович, стоявший рядом, больно наступил ему на ногу и прошипел сквозь зубы: «Ты че, обалдел?» - А то нам вас очень не хватало, - закончил Печка, бросив на Генку виноватый взгляд.
Майор, который было нахмурился, ожидая, что суворовец начнет жаловаться на Ротмистрова, оттаял, пригладил усы и спросил:
- Дайте-ка я угадаю, чего вам больше всего не хватало.
Леваков, хмыкнув, шепнул Синице:
- Это вряд ли.
Если Василюк и услышал комментарий, то никак на него не среагировал. Он весело оглянулся и предположил:
- Вечерних поверок с командиром третьего взвода?
Тихое невольное «у-у» было ему ответом. А Макс замотал головой, от чистого сердца заверив майора:
- Ну что вы! Мы вас и так любим.
Кашлянув, Василюк смерил Макарова пристальным взглядом и неожиданно спросил:
- Про смотр завтрашний все помнят?
Выкрикнув «Так точно!», мальчишки переглянулись – и про смотр и про все остальное они отлично помнят! Забудешь такое…
Василюк продолжил:
- Готовы?
- Так точно, готовы! – ответили суворовцы.
- Не оплошайте, - попросил их командир негромко.

3.

Ребятам как-то вдруг очень сильно захотелось победить. Захотелось всем, даже тем, кто еще недавно недоверчиво хмурился и неуверенно пожимал плечами. Это как в деревне на речке. Кто-то обязательно предложит переплыть на другую сторону. Расстояние приличное. Откажешься – трусом прослывешь. А согласишься – есть унизительная вероятность того, что проиграешь. И вот ты заходишь в холодную воду, закрываешь глаза и ныряешь. Слышишь, как где-то рядом с бульканьем и брызгами плывут остальные. И хочется посмотреть, далеко ли они, и понимаешь, что нельзя – совсем нельзя останавливаться, нельзя оглядываться. А только плыть, причем плыть так, как в последний раз. Чтобы мышцы сводило, чтобы в ушах звенело и казалось, что все – сейчас уже не выдержишь. Лечь бы на спину и отдохнуть, глядя на облака, которые уютными пышными матронами бродят по небу, как по проспекту.
Но рядом шлепают о воду товарищи, которым до зарезу хочется приплыть первыми. И тебе тоже хочется. Не столько победить, сколько доказать себе самому, что смог.
Но если откровенно, Макс до последнего сомневался, что у них получится. Нет, в себе и в ребятах, которые его поддержали, он был уверен. Но вот остальные… Им-то зачем животы надрывать? Ничем вроде не рискуют.
Макаров даже хотел с ними еще раз поговорить, да подумал-подумал и рукой махнул. Толку-то? Насильно он их будет за собой тащить? Ясное дело, что не будет. Василюка только жалко. Огорчится, наверное. И пацанов…
Он-то, может, и готов уйти из училища. Какой из Макса офицер? Отец небось и тот не захочет, чтобы сын после «краба» в военное шел.
Вот Синицын – тот прирожденный офицер, сразу видно. Этот и на смотре до конца выложится. Надежный парень. Только много их, Синицыных-то? То-то и оно, что не особенно.
Но хоть Макс и не Синицын, он покажет Ротмистрову, на что способен. Может, офицер из Максима никакой, но злости хватит, чтобы заставить этого урода побледнеть от ярости.
Макс бросил взгляд на майора Василюка. Интересно, о чем тот думает? Лицо непроницаемо, усы только чуть-чуть подрагивают. И тут Максу показалось, что командир подмигнул ему – мол, ничего, прорвемся. Может, конечно, ему и почудилось, только вице-сержант третьего взвода подтянулся и кивнул.
А чтобы уж совсем все пути к отступлению себе отрезать, Макс еще один специальный зарок придумал: если окажутся не первыми, он никогда-никогда больше Полине писать не будет. Ни писать, ни звонить.
Он сначала придумал, но потом усомнился – может, это слишком? Правда, кто знает, что он этот зарок себе дал? Никто. Значит, вроде как и не обязательно его выполнять. Наверное, не обязательно… Макс задумался. С другой стороны, он-то сам знает об этом. И получается, что если они опростоволосятся, а Макс Полине все-таки напишет, значит, он сам себя обманет. И в чем тогда выгода?
Окончательно запутавшись, Макс махнул рукой и решил об этом не думать.
Суворовцы стояли, ожидая начала смотра. Молчали.
Печка, нервно переступавший с ноги на ногу, не выдержал и спросил:
- Неужели нам прямо так вот обязательно нужно будет уходить? – и с надеждой предположил: - Может, не отпустят всех-то? А то ноги, боюсь не выдержат! – Степа попробовал было поныть, но быстро осекся. Понял: сейчас не время.
Трофимов скривился:
- Ты, Печка, не о том думаешь. Лучше забудь, что у тебя есть ноги. И вперед.
«Если я забуду, что у меня есть ноги, - с сомнением подумал Перепечко, - то как же я вообще смогу бежать?»
Макс глянул на майора. Пора или нет? Тот глаза прикрыл. Значит, пора! Скоро уже.
Обернувшись к остальным, он незаметно сложил пальцы латинской буквой «V». Вперед!
Как с обрыва в холодную воду. Как в последний раз.
Когда все закончилось, Макс с бьющимся сердцем снова посмотрел на майора. Если тот и не улыбался, то лицо его как-то разгладилось и посветлело. Плечи расправил, расслабился. И смотрит куда-то в сторону. Проследив за его взглядом, Макс увидел, что Василюк наблюдает за Ротмистровым. Не удержался майор, хмыкнул Макс. Но кто бы на его месте удержался, спрашивается? А что Ротмистров?
Лицо его недовольно вытянулось. Игнорируя пристальный взгляд Василюка, он всем своим видом показывал, что нечего, мол, раньше времени флаг вывешивать.
Однако Макс думал иначе. И не только Макс. Синицын, тоже внимательно следивший за командиром, пробормотал:
- Ну что, похоже, остаемся?
Повернув голову, Макс одарил приятеля улыбкой:
- Неужели сомневался?
Илья скосил глаза:
- Ну, не то, чтобы сомневался… - и, улыбнувшись, добавил: - Опасался, что родители не поймут.
Макаров вроде как призадумался:
- А мои бы оценили. Как насчет кафешки в субботу?
- Забито, - с готовностью согласился Синицын, - Только я не один. С Ксюхой.
- Да хоть с тремя, - отмахнулся Макс.
Мечтательно улыбнувшись, Илья покачал головой:
- Нет, только с одной, - и повернулся к Левакову: - А ты, Андрюх?
Но Андрей решительно отказался:
- Я никак. У меня дела.
Вообще-то дело у него было только одно, но очень важное. Леваков решил серьезно поговорить с Александрой Ноздревой.

4.

Она стояла в дверном проеме, одетая во фланелевый халатик, и ее худые острые ко¬ленки воинственно торчали из-под него.
Прежде чем открыть дверь, Саша посмот¬рела в глазок. Увидела Андрея и все равно от¬перла. Сначала Левакова это приободрило, но стоило сверкнуть из темноты коридора Сашиным глазам, как он опять упал духом. Даже забыл речь, которую повторял про себя всю дорогу.
Сложив руки на груди, девочка прислони¬лась к дверному косяку и, чуть скривив губы, сказала:
— Суворовец, ты ошибся. Самохина здесь не живет.
Набрав в легкие побольше воздуха, Анд¬рей посмотрел Сашке прямо в глаза и уве¬ренно произнес:
— Я ни в чем не виноват. Слышишь? — Она слышала, но нарочно мучила eго, делая вид, что внимательно изучает свои ногти. Андрей вышел из себя. Оперся о стену так, что его рука почти касалась Сашкиных волос (девушка почувствовала это, но не пошевели¬лась) и, сильно волнуясь, повторил: — Я не виноват. Почему ты ей веришь, а мне нет?
Оторвавшись от созерцания своих паль¬цев (за последние дни Сашка умудрилась обгрызть под корень почти все ногти), Алек¬сандра Ноздрева прямо встретила его взгляд.
— Потому что Самохина — моя лучшая подруга. И ее я знаю почти сто лет. А тебя со¬всем недавно.
Леваков отрицательно мотнул головой:
— Неубедительно. — И с горечью доба¬вил: — Да зачем она мне сдалась? Нужна мне твоя Самохина, как собаке пятое колесо.
— Телеге, — автоматически поправила Сашка и вдруг взбеленилась: — А раз не нуж¬на, — она напряглась, широко расставила но¬ги и, уперев руки в бока, пошла на Андрея, — так чего же ты к ней домой тогда поперся, а? Зачем целоваться лез?
Андрей непроизвольно вытер губы:
— К Самохиной? — он брезгливо помор¬щился. — Да я лучше Перепечко поцелую.
Сашка не знала, кто такая Перепечко. но догадалась, что раз Левакову не очень хо¬чется с ней целоваться, значит, она та еще штучка. Однако заявление кадета не убеди¬ло девушку. Может, Андрей с Перепечко цело¬ваться и не хочет, а вот к Самохиной приста¬вал. У Саши снова болезненно сжалось серд¬це. Самохина ведь ей сама сказала: мол, мы лучшие подруги, поэтому не хочу от тебя правду про твоего кадетика скрывать. Не мог¬ла же она ее обмануть? Или могла? В душе мелькнуло было сомнение, но Сашка тут же устыдилась, что заподозрила подругу в обма¬не. Her, это суворовец ей лапшу на уши веша¬ет, не иначе.
И Сашка с яростью на него зыркнула: «Вот ты, оказывается, какой, кадетик!»
Решительно отступив назад в квартиру, девушка потянула дверь на себя.
— А я все равно тебе не верю, — зло бро¬сила она и — ба-бах! — Андрей даже за лоб схватился. Он стоял слишком близко и полу¬чил увесистый щелчок.
— Так тебе и надо, — послышался, словно из подвала, злорадный Сашкин голос. —Да¬же мало. У-у, кадетик...
Леваков поморщился. Кадетиком его рань¬ше только Самохина называла. Теперь и Саш¬ка туда же. Все еще держась за лоб, Андрей уныло побрел вниз. Ну как ее убедишь, если она своей Самохиной больше, чем ему, верит?
И тут ему в голову пришла интересная мысль. Мальчик решил попытаться в послед¬ний раз. Вывернув карманы, Андрей высы¬пал на ладошку все, что там завалялось. Не густо. Но должно хватить.
Через полчаса, вооруженный кистью и банкой с дешевой желтой краской, Леваков, задрав голову, отсчитывал окна. Вроде вон то, с клетчатыми занавесками. Или сосед¬нее — с кошачьей мордой в форточке.
Почесав затылок, Андрей оглянулся. Вот они, гаражи, в которых он прятался, дожи-даясь Сашку. Из какого окна ни выгляни, взгляд обязательно на них упадет.
Откупорив банку, Леваков обтер о край мигом испачкавшиеся пальцы, оглянулся и, убедившись, что вокруг ни души, приступил к работе.
Двери гаража были ржавые, бугристые, и краска ложилась плохо. Приходилось по не-сколько раз выводить одни и те же буквы, ко¬торые получились хоть и большими, но кри-выми и некрасивыми.
Вскоре руки суворовца покрылись желты¬ми пятнами, такие же капли желтели на зем¬ле и у него на ногах. Заметив это. Леваков вы¬рвал пучок сухой травы, хотел было вытереть краску, по только размазал ее по сапогу и, е досадой оглядев результат, махнул рукой
Затем отошел подальше, чтобы полюбо¬ваться на свою работу. Откровенно говоря, надпись получилась не очень. Зато крупно: «САША, Я НЕ ВИНОВАТ!» Андрей удовлетво¬ренно кивнул — сойдет — и оглянулся на дом. Все занавески по-прежнему наглухо задерну¬ты. Саши видно не было.
Вздохнув, Леваков бросил кисть в банку и, еще раз оглянувшись, побрел прочь.
Когда он скрылся из виду, Сашка раздви¬нула занавески, за которыми пряталась все это время, и с волнением прильнула к стеклу. На губах её играла рассеянная улыбка. А что.
если парень все-таки и правда не виноват? Надо поговорить с Самохиной, решила она. Просто удостовериться, что Андрей врет. Лиш¬ний раз убедиться.
Соскочив с подоконника, Сашка шустро оде¬лась и, крикнув: «Я ушла», хлопнула дверью.
Ноздрев отложил книгу, встал и не спеша прошелся по комнате. Что происходит? Вро¬де как он разрешил Левакову с его дочерью встречаться, а та все равно темнее кочегара ходит. Кажется., это Леваков сейчас захо¬дил — прогнала его Сашка, что ли? Улыбнув¬шись было, полковник тут же себя отругал: чему радуешься?
Он задумчиво подошел к окну и, засунув руки в карманы, посмотрел вниз. Да так и замер с отвисшей челюстью. Вот тебе на! «САША, Я НЕ ВИНОВАТ!» Что бы это значи¬ло? Ноздрев непонимающе крякнул.

1.

Поправив большие, на пол-лица, темные очки, Яков мельком глянул на настенные часы, висевшие над стойкой бара, и, погрев в руке бокал, отпил глоток коньяка. При этом, скривившись от боли, он невольно прикоснулся к губам. С внутренней стороны губа была разбита, как, впрочем, и лицо. Стал бы он иначе в очках сидеть. Чай, не сопливый мальчишка!
И снова посмотрел на часы. Прошло пятнадцать минут. Но это не Полина опаздывала, это он пришел на полчаса раньше. Когда Яков знал, что ему предстоит серьезный разговор, он всегда являлся намного раньше назначенного срока. Чтобы заставить понервничать того, кто придет вовремя. Тот неизбежно подумает, что опоздал, и начнет делать глупости.
В том, что разговор с Полиной предстоит серьезный, Яков не сомневался. В конце концов, сколько можно его за нос водить? Уже давно пора определиться и дать ему четкий, желательно положительный ответ.
И если бы только это…
Яков потрогал языком губу, которую пощипывало от боли. Полина, наверное, сильно удивится…
Макаров! Как он сразу не насторожился, услышав эту фамилию? Хотя если подумать: сколько их, этих Макаровых, на свете! Кто же мог знать, что ублюдок окажется сыном того самого Макарова. Ничего, зато теперь его просветили, спасибо огромное.
Якова подкараулили около дома. Их было трое. Похожие друг на друга, здоровенные и с мускулами, похожими на надувные матрацы. Судя по всему, профессионалы. Пара точных ударов – и все. Причем старались бить так, чтобы было не больно, но унизительно (это у них удачно получилось). И все повторяли: «Только тронь еще пацаненка, без ушей останешься».
А потом уехали. Под глазом у него мгновенно расцвел фингал. Еще не видя себя в зеркало, Яков догадался, что эти козлы ему заодно и губу расквасили. Сплюнув красную слюну на асфальт, он пнул от злости свою машину. Ничего, Макаров, мы в обход пойдем.
Да, еще раз повторил он про себя. Полина очень удивится, когда он назовет ей имя ее тайного воздыхателя. А вот и она сама.
Яков поставил бокал на столик и приподнялся навстречу девушке. Едва глянув на нее, он нахмурился. Полина выглядела смущенной, и это Якову сразу не понравилось.
Стараясь на него не смотреть, девушка присела на заботливо отодвинутый стул, даже не сняв пальто. Потом спохватилась, вскочила, задев локтем столик, и смутилась еще больше.
- Да ты не психуй, - не выдержал в конце концов Яков, - Никто тебя здесь бить не собирается. Почему опоздала? – это он просто так спросил.
Полина пришла вовремя. Просто ему очень захотелось чем-нибудь ее уколоть, но в голову пришло только это.
Удивленно бросив взгляд на часы, Полина покачала головой:
- Я не опоздала. Опять твои штучки?
Яков недовольно покрутил в руке бокал. Ох и непросто с этими так называемыми умными и проницательными.
- Может, хоть поздороваешься?
Виновато глянув на него исподлобья, Полина поспешно кивнула:
- Да, Яш, здравствуй.
- Ну, - протянул он, - и что ты надумала?
Полина явно не ожидала, что он вот так с ходу задаст самый главный вопрос, поэтому попыталась выиграть время.
- Может, - она кокетливо подняла брови, - я для начала что-нибудь закажу?
Яков хотел было улыбнуться, но вспомнил про губу и ограничился тем, что с наигранным изумлением спросил:
- А ты разве есть сюда пришла?
Девушка покраснела. И Яков не мог понять – от стыда или от с трудом сдерживаемой злости.
- Я жду! – повторил он грубо, - Ну что, согласна?
Решительно поджав губы, Полина покачала головой.
- А почему? – Яков не удивился.
Он сразу понял, каким будет ответ, едва девушка вошла.
Неловко пожав плечами, она быстро глянула на него и снова опустила глаза.
- Ты не поймешь, - и как будто сама испугалась того, как резко это прозвучало, - Нет, Яш, ты очень хороший, добрый, но… - она осеклась, подумала и твердо закончила: - Не спрашивай, пожалуйста.
Мигом озлобившись, Яков сжал кулаки так, что заболели пальцы. «Ты не поймешь!» Куда уж ему понять? Он делом занимается, а не танцует все дни напролет с сопливыми спиногрызами. Кстати о спиногрызах…
Подняв взгляд на притихшую Полину, которая обеспокоенно терла пальцы и дула на ладошки, словно замерзла, Яков ядовито поинтересовался:
- Это из-за твоего виртуального дружка?
- При чем здесь… - начала было она и вдруг замерла на полуслове, с удивлением на него посмотрев: - А ты откуда знаешь? – и тут же сама себе ответила: - Почту мою читаешь? Как тебе не стыдно?
Хотя Полину это и возмутило, но в душе она обрадовалась. Теперь от обороны можно перейти к нападению.
Однако Яков равнодушно проигнорировал ее последний вопрос. Вместо этого он, отставив пустой бокал в сторону, наклонился над столом и, глядя на девушку снизу вверх, негромко спросил:
- А не боишься в тюрьму за совращение малолетних угодить?
Полина удивленно вскинула брови:
- Что ты имеешь в виду?
Яков откинулся обратно и небрежно бросил:
- А то, что твоему Макарову еще нет восемнадцати лет. Только и всего.
Окончательно запутавшись, Полина, теряя терпение, спросила:
- Может, хватит говорить загадками? При чем здесь Макаров? – и раздраженно добавила: - И сними, наконец, эти дурацкие очки.
Хмыкнув, Яков неторопливо подозвал официанта и заказал себе еще одну порцию коньяка. Когда парнишка-официант скрылся, Яков, не сводя с Полины внимательного взгляда, сообщил:
- Как, разве ты не знаешь, кто твой загадочный поклонник? Можешь не отвечать, не знаешь, - Полина, вновь растеряв всю уверенность, пожала плечами, - Представь себе, тот таинственный воздыхатель, с которым ты так мило общаешься уже месяц, - это не кто иной, как сынок небезызвестного в нашем городе Петра Макарова – Максим.
Едва сказав это, он сразу понял, что удар попал в самую точку. Полина мигом покраснела, отвела глаза в сторону и прикусила губу. Вспоминает, что ему писала, решил Яков злорадно. Но девушка на самом деле думала о другом.
В последнем письме ее таинственный друг признался, что она ему нравится. Что она ему очень нравится. Как у нее сердце тогда чуть ли не в горле забилось, когда она это послание читала! А потом еще несколько раз перечитывала.
Значит, Макаров. Как же она не догадалась? Все же было очевидно.
А она-то размечталась. Думала: вот оно, то самое, пришло наконец. А теперь оказалось, что это всего лишь Макаров.
Полина поднялась и стала молча надевать плащ.
- Ты куда? – не понял Яков.
Едва взглянув на него, девушка ответила:
- Мне, Яш, надо подумать, что делать дальше. Возможно, придется уходить из училища.
Яков даже не стал скрывать своего восторга:
- И правильно. Я тебе давно уже об этом талдычу. Съездим отдохнем. А потом все и решим.
Он постоянно говорил «мы», хотя десять минут назад Полина отказалась выйти за него замуж. И это от девушки не ускользнуло. Но она промолчала. Не стала поправлять Якова или напоминать ему о своем отказе. Как будто решила оставить лазейку на всякий случай. Яков понял это и приободрился. Откинувшись на спинку стула, он не спеша отхлебнул из рюмки и пообещал:
- Поля, - она обернулась, - а ведь ты все равно выйдешь за меня. Вот увидишь.
Полина внимательно на него посмотрела, но опять ничего не ответила. Однако Яков ясно услышал в ее задумчивом молчании ответ. Не произнеся ни слова, девушка сказала: «Поживем – увидим!» По крайней мере, ему так показалось.

2.

В понедельник Андрей неожиданно для са¬мого себя вновь оказался возле гаража на¬против дома, где жила Сашка. На этот раз около ног его стояла большая банка с нежно-голубой краской, рядом валялась кисть. Чуть поодаль, небрежно облокотившись о столб, давал указания полковник Ноздрев:
— Покрасишь все два раза. И учти, — он погрозил пальцем, — не вздумай меня обма¬нывать. Я проверю.
Слушая полковника, Андрей только угрю¬мо кивал в ответ. Ноздрев вызвал его с самого утра. Встретил около двери и, благодушно (та¬ким Леваков его еще не видел) мурлыкая что-то себе под нос, всучил ему увольнительную.
— Держи, — сказал он торжественно.
Андрей испугался. С чего это вдруг? Мо¬жет, с мамой плохо, а они скрывают? Недо¬уменно переводя взгляд с увольнительной на полковника, Леваков дрогнувшим голосом спросил:
— Случилось что-то?
Ноздрев невозмутимо подтвердил:
— Случилось-случилось. — Он надел фу¬ражку, поправил ее перед зеркалом и удовле¬творенно кивнул на дверь: — Иди.
Окончательно растерявшись, Андрей вы¬шел из кабинета, то и дело оглядываясь. Но Ноздрев упорно молчал, и Леваков решил его ни о чем не спрашивать.
Но представьте, каково было удивление мальчика, когда они с полковником зашли в строительный магазин! Целенаправленно подойдя к полке, на которой в несколько ря¬дов выстроились банки с краской, Ноздрев прищурился и, не оборачиваясь на стыдливо опустившего голову суворовца, который на¬конец догадался, в чем дело, стал деловито осматривать товар.
Насвистывая, он как ни в чем не бывало брал то одну, то другую банку, внимательно
ее рассматривал, ставил на место, брал дру¬гую. Глупо пялясь на полковника, рядом мял¬ся Андрей.
В конце концов Ноздрев, кажется, решил¬ся и только тогда повернулся к Левакову:
— Как тебе голубая?
Кадет, глядя в сторону, кивнул — ничего, мол. Ноздрев хмыкнул и пошел в кассу.
А затем они пришли сюда, в гараж. Не зная, куда девать глаза, Леваков все ждал, что пол¬ковник спросит, что у них с Сашкой произо¬шло. Он каждый раз вздрагивал, когда Нозд¬рев открывал рот. Однако тот говорил о чем угодно, но самую страшную для Андрея тему не затрагивал.
В конце концов мальчик расслабился и даже рискнул пару раз прямо посмотреть на офицера.
— Ну, все понял? — спросил Ноздрев на¬смешливо.
— Так точно, товарищ полковник, — по¬корно вытянулся Андрей.
Офицер развел руками:
— Тогда оружие к бою, суворовец.
Подняв с земли кисть, Леваков густо смочил ее краской и провел по уже знакомой бугрис¬той поверхности гаража. Наблюдавший за ним Ноздрев одобрительно покивал да и ушел, пообещав вернуться через полтора часа, и «чтобы к тому времени все было закончено». Угу, закончишь тут... Когда буквы эти ни¬как не замазываются. Андрей весь вспотел. Но вытереть лицо не решался, боясь пере¬пачкаться с ног до головы в краске. Желтые буквы упрямо проступали сквозь уже, навер¬ное, седьмой слой голубой краски. Но когда Левакову наконец удалось уничтожить бук¬ву «я», он с досадой заметил, что теперь все другие места выглядят по сравнению с этим насыщенно-голубым островком очень блед¬но. Это что же, придется теперь весь гараж семь раз красить?
В отчаянии вздохнув, Андрей сделал не¬сколько шагов задним ходом и едва не насту¬пил на Сашку.
Она уже давно сидела за его спиной на корточках и все ждала, когда Леваков нако¬нец ее заметит. Уставившись на девушку, Андрей от неожиданности чуть не выронил кисть. Вернее, выронил, но успел в послед¬ний момент подхватить.
Однако голубые брызги мигом облепили рукав Сашкиной курточки. Девочка грустно посмотрела на руку, потом на Левакова и пе¬чально констатировала:
— Такого неуклюжего суворовца я еще не видела.
От греха подальше положив кисть обрат¬но в банку, Андрей не удержался от ирониче¬ского замечания:
— Ну, тебе ли с таким папой в суворовцах не разбираться!
Но Сашка не обиделась, а, наоборот, до¬вольно хихикнула. Затем бойко вскочила на ноги, поморщилась — ноги затекли — и как ни в чем не бывало сказала:
— Значит, красишь?
Бросив на нее молниеносный взгляд, Анд¬рей подошел к гаражу, обмакнул кисть и, продолжив работу, подтвердил:
— Крашу!
Сашка зашла сбоку и одобрительно кив¬нула:
— Это хорошо. А то отец уже третий год никак собраться не может. Мама приедет, об¬
радуется, — добавила она, заметив непони¬мающий взгляд Левакова.
До него дошло не сразу. Еще какое-то вре¬мя, активно орудуя кистью, мальчик боролся с буквой «в», а потом вдруг замер и заторможенно обернулся на Сашку.
— Это что — ваш гараж? — спросил он не¬доверчиво. Хмыкнув, Сашка послюнявила пальцы и попыталась почистить курточку, но, убедившись в тщетности усилий, посмо¬трела на Левакова и кивнула:
— А ты не знал?
Вот попал! Андрей в сердцах шлепнул кисть в банку и угрюмо спросил:
— А ты чего здесь вообще? — Он хотел до¬бавить «делаешь», но не добавил, а только насупленно смотрел на Сашку, ожидая ответа.
Та пожала плечами:
— Вообще-то я мириться пришла.
— С чего это вдруг? — недоверчиво поин¬тересовался Андрей, а про себя удивился —
неужели сработало? И украдкой бросил вос¬хищенный взгляд на гараж, где теперь, бла-годаря его усилиям, красовалось одно толь¬ко слово: «ВИНОВАТ».
А Сашка тем временем неохотно пояснила:
— Если честно, я говорила с Самохиной.
— И как поживает твоя лучшая подру¬га? — спросил он ехидно.
Девочка недовольно поджала губы и сер¬дито посмотрела на Андрея: мало того что она сама к нему приперлась, так он теперь еще и издевается.
— Она мне больше не лучшая подруга, —
выдавила наконец Сашка.
Самое интересное, что Самохина и не ду¬мала отпираться. Молча выслушала Сашку, лениво так кивнула и спросила: «И что?» «Но ведь ты меня обманула!» — возмутилась Саш-ка. «И что?» — повторила Самохина еще более лениво. Александра только рукой махнула.
Наверное, стоило в тот же день пойти в училище и поговорить с Андреем. Но девоч¬ка испугалась: во-первых, не слишком при¬ятно признавать свои ошибки; а во-вторых, Саша попросту побоялась, что Андрей прого¬нит ее точно так же, как это недавно сделала она сама.
Здесь — другое дело. Здесь она на своей территории. Если что, можно Андрею и по шеям надавать. Думаете, она маленькая, не справится? Еще как справится!
— Так ты будешь мириться или нет? — не¬терпеливо спросила Сашка, незаметно выте-рев вспотевшие вдруг ладошки о куртку.
— Да я с тобой вроде и не ссорился. — Кровь так и пульсировала, так и пульсирова¬ла в артерии, ударяя в голову бодрящим фон¬таном радости. И Андрею приходилось при¬лагать титанические усилия, чтобы казаться равнодушным. Как и положено мужчине.
Он протянул ей руку:
— Если ты мне веришь, тогда... хорошо, — закончил он философски.
Сашка покачала головой:
— Вот глупый! — Затем подошла и реши¬тельно чмокнула его в губы. —Ты мне толь¬ко еще на один вопрос ответь. — Она с подо¬зрением отстранилась. — Кто такая Перепечко?
Андрей сперва даже не понял, о чем это Сашка толкует. А когда до него наконец до¬шло, он буквально-таки согнулся пополам от приступа дикого смеха. Недоуменно глядя, как бешено сотрясается в конвульсиях его те¬ло, Сашка не удержалась и засмеялась тоже. И чем громче смеялся Андрей, тем заливис¬тее хохотала Сашка.
Когда через полтора часа вернулся, как и обещал, полковник Ноздрев, окраска гара¬жа так и не была закончена.

3.

А тем временем Перепечко, даже и не подозревая, что его скромная персона вызва-ла приступ столь бурного веселья, опасливо трусил на КПП.
Степа просто ума не мог приложить, кому это он понадобился. Пацан, который серди¬то крикнул, чтобы кадет «не булки мял, а ше¬велился живее», добавил уже намного более миролюбиво, что Печку ждет девушка. Симпотная.
Но это окончательно сбило Перепечко с толку. Какая такая «симпотная» девушка мо¬жет его ждать? Наверное, ошиблись. Вот глу¬по получится, когда она перед дежурным воз-мущаться начнет: кого, мол, привели.
Поэтому, втянув голову в плечи, Печка осторожно приоткрыл дверь, придерживая ее, чтобы не скрипела, и сквозь образовав¬шуюся щель заглянул внутрь.
Возле дежурного стояла Вероника. Степа побледнел. Видно, ругаться пришла, не ина¬че. Обиделась, что он тогда на дискотеке к ней не подошел, вот и решила прямо, как есть, все ему высказать. Но, с другой сторо¬ны, засомневался Перепечко, с: чего бы это она вдруг на него обиделась. Вон как ловко с Сухомлиным отплясывала.
И Степа отважно толкнул дверь. Будь что будет! В конце концов, мужчина Перепечко или не мужчина? Конечно мужчина! И, до¬вольный собственной храбростью, Печка по¬дошел к Веронике и небрежно бросил:
— А, привет.
Но когда Вероника радостно улыбнулась и на подбородке у нее появилась ямочка, Печка опять смутился и уже далеко не так решительно предложил:
— Может, присядем?
Кивнув, Вероника села и еще раз улыбну¬лась.
— Я, собственно, вот зачем пришла... — Последнее слово она произнесла нараспев, и Перепечко, как загипнотизированный, не отрываясь, смотрел ей в рот.
— У меня через полторы недели день рож¬дения. —Девушка казалась смущенной. — Вот, решила тебя пригласить. Ты как, не занят?
— Нет. — Печка ответил так быстро и так громко, что даже дежурный поднял голову и недовольно на него покосился. — Нет-нет, — добавил он немного тише, но все рав¬но громко: он боялся, вдруг Вероника не по¬няла его. — То есть да, в смысле — не занят.
Вероника улыбнулась:
— Вот и хорошо. — Она бросила на него короткий взгляд. — Значит, увидимся.
Тут Печка сообразил, что Вероника не сказал, куда и во сколько приходить, но де¬вушка, словно угадав его мысли, открыла су¬мочку и протянула суворовцу заранее приго¬товленную бумажку.

— Вот, здесь мой телефон. Мобильный и домашний. Ты позвони, чтобы время уточ¬нить. Или просто так, — добавила она по¬
краснев.
Печка энергично закивал и вдруг в ужасе замер. Его лицо вмиг побледнело, губы за¬дрожали, а глаза стали похожи два огромных плафона — вроде тех, что обычно загорают¬ся над рентгеновским кабинетом с надписью «НЕ ВХОДИТЬ».
Вероника испуганно завертела головой, но, не обнаружив ничего особенного, кроме молодого мужчины, который только что во¬шел на КПП, повернулась к Степе:
— Что с тобой?
Однако именно этот мужчина в офицер¬ской форме и привлек внимание суворовца. Невысокий, широкоплечий, но очень худой и нервный. Макушка его золотилась щетиной рыжих волос, на липе словно маркером были нарисованы забавные крупные конопушки, а от левой брови к большому, нелепо точаще¬му уху шел уродливый толстый рубец.
Незнакомец остановился, бросил любо¬пытный взгляд на словно бы пристывшего к стулу Перепечко и прошел к дежурному.
— Тихо, — не своим голосом прошептал Печка Веронике, которая в очередной раз попыталась выяснить, что происходит. Он пальцем осторожно указал на мужчину и ше¬потом сообщил: — Это призрак.
Вероника недоверчиво оглядела «призрака» и с опаской покосилась на кадета.
— Сомневаюсь, — шепотом, чтобы не сму¬тить мужчину (а вовсе не потому, что боялась
потревожить призрака), ответила девушка.
Но разубедить Печку было не так-то про¬сто. Он с сожалением посмотрел на девушку и повторил со знанием дела:
— Точно тебе говорю. Он умер и уже месяц у нас в казарме висит.
Вероника обеспокоенно отодвинулась. Но Перепечко уточнил:
— Его портрет висит.
Так ничего и не поняв, девушка еще раз внимательно посмотрела на молодого офице¬ра. Тот подошел к дежурному и попросил его позвать начальника училища. Дежурный су¬воровец с сомнением оглядел посетителя и поинтересовался, знает ли генерал-майор Матвеев о его приходе. Незнакомец отрица¬тельно покачал головой и добавил, сдержан¬но улыбнувшись:
— Но он очень обрадуется.
Что-то такое прозвучало в словах незна¬комца, что дежурный, больше не говоря ни слова, снял трубку. Доложив о визитере, он выслушал ответ генерала и вопросительно поднял на офицера глаза:
— Ваша фамилия, товарищ капитан?
— Разбегаев. Игорь Разбегаев, — ответил тот.
Дежурный повторил это в трубку, а затем удивленно поднял брови и уверенно сказал:
— Никак нет, не путаю, товарищ генерал, он именно так и представился — Игорь Раз¬бегаев. — На том конце провода ему что-то ответили, причем, видимо, ответили резко, потому что суворовец вдруг заметно подтя¬нулся и закивал: — Так точно, товарищ гене¬рал, будет исполнено! — После чего дежур¬ный растерянно кивнул и повесил трубку.
— Ну что? — нетерпеливо спросил чело¬век, назвавшийся Игорем Разбегаевым.
Дежурный пожал плечами, недоуменно оглядел мужчину и наконец признался:
— Сказал, что, если я вас отпущу, он с ме¬ня три шкуры снимет.
Капитан усмехнулся, достал из кармана пачку, ударил по ней снизу — выскочила си¬гарета. Он задумчиво сунул сигарету в рот, вытащил из нагрудного кармана спички.
Дежурный, внимательно следивший за дей¬ствиями посетителя, вдруг очнулся и строго предупредил:
— У нас нельзя курить, товарищ капитан.
Не прекословя, Игорь Разбегаев засунул си¬гарету обратно в пачку. В этот момент дверь распахнулась и на КПП буквально ворвался растрепанный Матвеев. Генерал остановил¬ся, тяжело дыша, осмотрел гостя и, не говоря ни слова, подошел и крепко его обнял. Потом отстранился и покачал головой:
— Значит, живой?
Рыжий капитан развел руками и под¬твердил:
— Значит, живой.
Услышав последнюю фразу, Перепечко на¬конец успокоился. Не то чтобы Степа сильно боялся призраков, просто он не особенно хо¬тел с ними встречаться.

4.

Вечером после отбоя ребята никак не могли успокоиться. Они бросали любопытные взгляды на портрет лопоухого суворовца и возбужденно шептались. Новость о возвращении погибшего героя принес Перепечко. Он ворвался в кабинет самоподготовки и, яростно жестикулируя, рассказал о том, что видел на КПП.
- Как же этот Разбегаев, интересно, спасся? – удивленно спросил Сухомлин.
Расстроенный, что не может ответить на этот вопрос, Печка пожал плечами:
- Он бы обязательно рассказал, да Матвеев его к себе увел.
Игорь Разбегаев провел в кабинете генерала несколько часов. Матвеев приказал никого к нему не впускать и даже запер дверь. Однако, несмотря на это, по училищу поползли различные версии чудесного спасения Игоря. Говорили, что из его подразделения не выжил больше никто. Поэтому и решили, что и он тоже погиб. А Игорь не погиб. Он, последний оставшийся в живых, сдерживал напор боевиков, пока не потерял сознание. Так Разбегаева взяли в плен.
А вскоре подоспело подкрепление. И все то время, пока Игоря считали погибшим, он был в плену. Затем отряд, который его захватил, уничтожили, а офицера освободили.
Это все, что суворовцам удалось выяснить про Разбегаева. Перед тем как уйти, он вместе с Матвеевым зашел в их казарму, в которой жил много лет назад, когда учился в Суворовском . При виде офицеров мальчишки вскочили, не сводя с Героя России внимательного, чуть удивленного взгляда. Вроде ничего особенного. Парень как парень, самый что ни на есть обыкновенный. И все равно они испытывали перед ним какую-то непонятную робость.
Оглядевшись, Игорь подошел к своей бывшей кровати, потрогал, усмехаясь, тумбочку, оглянулся и тут заметил на стене свой портрет. Подошел поближе, внимательно его рассмотрел и глянул через плечо на Матвеева, скромно стоявшего в дверях.
- Чего пацанов-то пугать? – он кивнул на свою физиономию, застенчиво глазеющую с фотографии, - Им небось кошмары по ночам снятся.
Мальчишки переглянулись. А Макс вышел вперед:
- Ничего, товарищ капитан, мы не из пугливых.
Быстро посмотрев на Макарова, Игорь покачал головой:
- Ну-ну, - и, мельком напоследок окинув задумчивым взглядом казарму, вышел вслед за генералом.
Больше суворовцы его не видели.
Вечером Трофимов, щурясь, сел на кровати и бросил долгий задумчивый взгляд на портрет Разбегаева. А потом вдруг спросил, не обращаясь ни к кому конкретно:
- Как вы думаете, его завтра снимут? Капитан ведь живой?
К портрету в казарме уже привыкли, а некоторые даже здоровались с ним по утрам и желали спокойной ночи вечерами (тайно, разумеется).
Синицын повернулся на бок, тоже посмотрел на портрет и уверенно сказал:
- Не, не должны.
Портрет действительно не сняли. И конопатый лопоухий Игорь Разбегаев по-прежнему смотрел на кадетов со стены, застенчиво сдерживая улыбку и стараясь не жмуриться от яркой вспышки фотоаппарата, которая, казалось, застала его врасплох.

Конец второго тома